Все в нем ходит ходуном… он взбрыкивает… трясется, суставы хрустят, голова мотается… При каждом вопле он подскакивает на добрый метр… Ужасающая картина страдания!.. А что такое я сказал? Тибет!
Тут он набрасывается на меня, начинает щипать, теребить. Находит, что я бесподобный балагур!.. Отмочить такое!.. Мы должны реветь от смеха хором, во всю глотку! Чтобы все попадали с мест!.. Ох, уж этот зубоскал! Он молотит меня по ляжкам так, что кости трещат. Руки у него, что твои дубины: лупит с такой силой, что мне уже не встать с места… Перебирая руками, отсаживаюсь от него подальше, на другой стул. А он заливается пуще прежнего… Какой же мерзостью от него разит, когда он вот так дергается, вертится! Отвратительная вонь!.. Он с маху шлепает меня по спине… Для смеха! Я без задержки отвешиваю ему плюху. Он заносит руку для удара, прореха под мышкой расходится… Дыра, мясо, клочья гнили… На волоконца разлезается… Ясно видно… А вон и ребра…
– Ты у меня сейчас попляшешь, падаль! – говорю ему. – Уж я тебя отхожу, тухлятина! Мне плевать на скандал!.. Ты понял?
Я прямо-таки взбеленился. Главным образом из-за распространяемого им смрада… а также из-за того, что другие ничего не чувствуют!
– Трухляк вонючий! – продолжаю я. – Стаскивай свою рванину, скоморох, гадина!.. Пусть люди поглядят, кто ты есть!.. Я тебе не девчонка-малолетка, говно!
В таких вот выражениях.
– Тибет, Тибет! – кричу я ему. – Именно Тибет! Пусть знает!..
– Ну, что, не нравится, шкура дырявая?
Сказал – и уставился ему прямо в зенки… Вот так, нагло… Прямо в глазницы… Пусть попробует пикнуть!.. Что-то задребезжал… Растерялся малость… Не ожидал, что найдут на него управу… Однако эта могильная гнида скоро очухалась и – вот те раз! – затянула во всю глотку:
И солнце сквозь прорехи
В крыше сходило к нам…
И по пути дарило всем
Улыбку… Улыбку… Улыбку!..
– Куплет времен Второй Империи!.. – шепчет он мне на ушко…
Повтор… Еще повтор!.. И вот оседлал своего любимого конька… Опять про наше путешествие, злосчастное наше путешествие! Далось оно ему!
– Будет стоить бешеных денег, Фердинанд! Бешеных! Влетит в копеечку!..
Слушать ничего не желает.
– У тебя есть пятьсот фунтов, Фердинанд? Неужто есть, дружочек?
Крыть нечем. Застиг он меня врасплох.
– Как же вы поедете? Нет ничего дороже морского путешествия! А посуда? А хозяйство? У антиподов нужна посуда! И нужен пароход, чтобы туда приплыть! В добрый, юнга, путь! Попутного ветра тебе!
Голос его хрипнет, срывается, скрежещет… Дерет уши… Ему нужно непременно, чтобы все подтягивали… Дирижирует вилкой…
Колыбелька, кораблик,
Чтобы по морю плыть…
Славный щебетун! Стук себя по голове… Новое переключение? Нет, провал памяти…
– Ах, и мы любили… Все выскочило из головы… Колыбель – ведь это жизнь?
Настал черед романса и умиленной сотрапезницы:
Баиньки, нежный малыш…
Добрый глоток игристого:
Получишь молочка!
Ну, ловок, ну, потешен наш трупик!.. А вонища!.. Всякий стыд потерял!
Но у него в запасе еще и другие шуточки. Вот, например, неожиданное открытие:
– А ведь у меня есть колыбель, проказница!
Это он к Вирджинии.
– Колыпель! – шепелявит он. – Колыпель!
Заладил одно, привел себя в восторженное умоисступление… Далась ему эта «колыпель»! Пытаюсь остановить его – уж слишком воняет, когда он крутится…
– Хватит, хватит! – одергиваю его. Пытаюсь найти какое-то оправдание. – Вы причините себе боль!
– Боль! Послушайте его! – от тычет в меня пальцем. – Нет, какая наглость, дамы и господа! Какая наглость!
Мне остается лишь умолкнуть.
Малышка уже утешилась – накладывает себе клубники со сливками, щедро посыпает сахаром… Он орошает все это шампанским… Хмельная ягода!.. Она совсем опьянела! Вот так штучка! Своенравная девчонка!.. Теперь подавайте ей виноград!.. Пусть найдет!.. Он встает, пересекает зал механической шагом… Посетители пересмеиваются, глядя на его походку… Блистательный номер!.. Ни дать ни взять Бастер Китон, клоун, будораживший публику в свое время… Гордо возвращается на место. Малышка говорит, говорит… Заладила одно и то же…
– What is «menage»? – спрашивает… Слово, произнесенное им недавно. Не понимает она «menage».
– Menage… menage… What is it?
– Menage? Помилуйте! Sweet home! Darling, deary Virginie! Домашний очаг, дражайшая Вирджиния!
Забавно, забавно!.. Очень кстати!.. Он чистит ей виноград. Приятели – водой не разольешь… Мальчишка с девчонкой… Заигрывание, подогретое шампанским… Дружно смеются: он – в пронзительно дребезжащем регистре, она – в воркующем… Она в восторге от собственной бесшабашности… Я-то хорош!.. Он гремит костяком, смеется всякой своей глупости… А я, так совсем дурак дураком! Кислятина!.. Что-то брюзгливо бормочу… Может быть, мне тоже нужно было трепыхаться, изображать похотливого интеллектуала? Делать разные намеки?.. Но тут, перебивая меня, он неожиданно вскакивает и поднимает бокал за наше здоровье… собирается произнести тост. Устроил вспышки света вокруг головы, вроде мерцания светляков.
– Передавайте сюда деньги! – возгласил он. – Money, money for the kids! Деньги для влюбленных!
Только все это балагурство, озорство! Денег у него – куры не клюют, о чем он и сообщает мне, наклонившись к самому моему уху.
– Money! Да мне девать их некуда, дружище! Да они понятия не имеют, простаки, простофили!..
Отметает их взмахом руки, точно стряхивая пыль. – Пшик!
И снова дрыгать ногами. Он так неистовствует, что стол трясется… В диком восторге… Малышка не отстает…
– Клубника, Фердинанд! Клубника! – потчует она меня… Сама не понимает, что говорит…
Бац – новое переключение! Не оставаться здесь больше ни секунды! Уходим немедленно!
– Bill! – бросает он. – Счет!
Гуляки вываливаются на палубу!.. Я почти ни к чему не притронулся – такая гадость была во рту от вони… Одна малышка воздала должное угощению… Глянул на счет, и в глазах потемнело!.. Тут он запустил обе руки в свое рубище, прямо в брюхо себе… прямо туда… Достал оттуда, из самого своего нутра, целую охапку фунтов… фунтов стерлингов… Снова полез, снова стал рыться. Теперь на свет божий являются пачки долларов, целые ворохи… Швырнул все это на стол…
– Хоть завались!.. – верещит он. – Хоть завались!.. Богатенький я, деточки, хотя по виду не скажешь!
Он наполняет две тарелки стерлингами, сваленными кучей бумажками, казначейскими билетами Французского банка… Все мокрое, замусоленное, в какой-то слизи…
– А теперь золото! – возвещает он.
При словах сих все головы поворачиваются к нам… Охота ему перед всеми покрасоваться!.. А у них и глаза на лоб полезли… В волосах у него… в общем, в той поросли, что торчит у него на голове… вспыхивают огоньки… Просто кишат, клубками копошатся, вроде светящихся трупных червей… Фосфорическое свечение гниющей плоти… Признаюсь, ошарашил он меня… Начал выгребать из себя пригоршни золота… Преспокойно роется в своем нутре… Насыпал тарелку, другую. Это будет почище забавы с пробочкой!.. Холмики луидоров. У халдеев отвисла челюсть: вот так фокус-мокус!.. Умопомрачение… Ведовство… Золотые россыпи на чай!.. Чистопробные золотые катятся, подскакивают… Знать, разжился на гнусных делишках! Может позволить себе щедрость… Где же он наскреб весь этот Клондайк? В карманах брюк? Ну, ловкач! Ну, жох!
– You're more fun than a box of monkeys! Вы потешнее целого короба мартышек!
Это ему объявила малолетка. Какой успех! А ему все мало – и витийствует, и дрыгается, тем более, что она подзуживает: «ц-ц-ц… ц-ц-ц!» Пусть достает еще сокровищ… Пусть хорошенько пороется… Он и дерет себя, как уличный пес, точно у него там дупло… Чего только не вытаскивает: снова звонкая монета, стерлинги… двадцатифранковики… и все это швыряет под потолок… И вот цирковой номер: запрокинув свою гнусную образину, он ловит ртом сыплющиеся сверху луидоры… глотает их… а они оказываются у него в штанах. Роется в своей утробе обеими руками – глядите, мол, меня всего видно насквозь… Невиданный фокус!.. Малышка совершенно опьянела… уже ничего не соображает, лицо красное, пунцовое… Славно погуляла!.. Совсем ее развезло: юбка задралась, бедра заголились… Ноги положила на сиденье. Оба они просто не в себе…
– Я буду звать вас Скоморох!
– Mr. Gollywoag, if you please! Шутейный Негритосик, коль не возражаете!
– Нет, для меня вы лорд Сороконожка!
Вот так они подтрунивали друг над другом… Золотой дождь! Просто умора! Люди ползают, подбирая целые состояния… То там, то здесь ухватят… На карачках! Теперь за нас взялись – я имею в виду двух наших наглецов… Ворчу я, все не по мне… Таким я им кажусь… Завистник, злопыхатель!..
– Взгляни на Фердинанда!
Вид у меня, конечно, не ахти какой… да только я не стану выворачиваться наизнанку, разбиваться в лепешку ради этой белиберды, этого вздора несусветного, насквозь прогнившего головореза… феномена, вылезшего из могильной ямы!.. Ах ты, сволочь ублюдочная!.. Нервы из-за тебя натянуты, до предела… Опостылело!.. От его вони свободно чувств можно лишиться – нечего сказать, утонченный господин!.. Не поддаваться, не поддаваться… Неужто малышка ничего не ощущает?
– Неужели вы ничего не чувствуете, девочка? Принюхайтесь хорошенько!
До чего меня злит эта сучонка, малолетка распутная!.. Она просто выводит меня из себя!.. Намеки для нее – пустой звук!.. Совсем опьянела – и хоть ты что!.. Мешаю я им веселиться… мешаю. Только это их и волнует… Нет, но с этой падалью, червивой тухлятиной… Она же в восторге от него!.. Женщины порочны до мозга костей, с колыбели…
– Пошли отсюда! Надо поторапливаться!
Как же мне обрыдли все эти затеи! Довольно, посмеялся… Да и выпито изрядно, как ни верти… Куда денешься?.. Опять же шампанское… Все из-за вони, из-за внутреннего борения… Нет у меня привычки к спиртному… Только я все время вижу ее ноги… Вирджинии, то есть… Крепкие, мускулистые, розовые ноги мальчишки-подростка, так-то вот… Я, может быть, и хмелен, да благоразумен… Не какой-нибудь сатир… Ноги просто великолепные, загляденье, но девчонка скверная, с самой колыбели себе на уме… Порочность, растление – изначально… Омерзительные совокупления… Да, да, вот где корень зла!.. Я все видел собственными глазами! С Бигудихой! Комедия! Насмотрелся я за целый день, да уж!.. Такое вот познание бездны… Какие бедра!.. Десять, двенадцать лет… Бигудихе, скажем, пятьдесят… Волосы, между ног, седые совсем! Прелестная парочка… в упряжечке! Порок и криводушие!..
– Я буду звать вас Gollywoag! Шутейный Негритосик!
Слышали уже! Понаобещал Червивый!.. Вирджиния, сердце мое, терзающий меня ангел во плоти, Купидон, своей стрелой внутренности мне рвущий… То не раны, полученные в боях, – то муки, причиняемые совсем недавними уязвлениями… Все прочее не желаю видеть, пропади оно!.. Чтобы перестал трясти околдовывающим тряпьем!.. Но прежде всего – прочь из этой забегаловки! Тут все провоняло из-за него… Да и довольно уже швыряться луидорами… Я зануда? Сколько желчи!.. Это про самого веселого солдатишку в этой шараге!.. Ну, погодите, любезные мои подмастерья!.. Хотя в моих печенках и понатыкано шрапнели, я пока еще самый развеселый ухарь из всей компании. А какое веселье без выпивки? Я ревнив?.. Слова не скажу: каждому и всякому отдаю мою плутовку… Понятное дело, мучаюсь, горит все во мне… Я совсем изнемог не только из-за покалеченных рук и ног, но и из-за этой муки тоже! Посмеюсь в другой раз!.. Будет другое огненное колесо, другая война, и уж она все раздолбает… полетит все прахом!.. Уж тогда я не буду стесняться. Стану для начала генералом!.. Теперь-то я выбился из колеи… Хотя и есть во мне забавность, да худосочная – даже озлиться не могу… разве что куснуть мою бесстыжую плутовку, нахалку… Под клетчатой юбкой… Видел, как Бигудиха кусала ее без всяких церемоний… Любовные забавы посреди города, посреди сквера, у всех на глазах… Обе извивались, услаждались… Еще немного, и она увела бы мою беспутную крошку, прямо на Лестер-сквер, как дважды два!.. А у девчонки юбочка задрана аж до шеи… Под солнышком наставляла мне рога… Клетчатая юбчонка… Вот уж услаждались промеж себя, будьте покойны… Охальный разврат… Я теперь вроде как лунатиком заделался: чуть что, и снова мерещиться начинает… все эти картины, такие развратные, что хоть вой! Нет, нечего больше раздумывать!..
– Ну, так что мы здесь торчим?
Встаю. Довольно, пошли отсюда! Беру на себя руководство.
– О чем размечтался, Миллиард? – Это я его так… – О несметности?
Клал я на это отродье.
А он как раз и не думает вставать. Потягивает кофеек… Сомнений нет… трупным разложением смердит, потому как совсем рядом, вплотную стою, все время трусь о него… Нюхаю, нюхаю… а насмешки строят они… Знать, считают меня деревенщиной, какая шарахается из-за всяких пустяков… Смотрим друг на друга, мнемся… Мне по фигу… как решил, так и сделаю… Видят они, что со мной не поспоришь.
– Значит, уезжаете вдвоем? Опять двадцать пять.
– На край света, куманек?
Пусть не думает, что у меня затрясутся поджилки! Никогда еще не принимал решений более твердых. А ему охота донять меня угрызениями совести, измучить вздохами… Ах ты, гнилушка несчастная!.. Я покажу тебе, что значит твердая рука! Плохо знает меня светляк! На все я готов, чтобы спасти мою прокуду! Чтобы вызволить ее из плена черных чар, оградить от происков загробий!.. Ах ты, пустобрех погребальных подземелий! Давай-ка выйдем! Меж собой порешим, костяной пустозвон! Прочь! Я – человек честный: хочу умыкнуть, похитить, увезти ее! Избавить от власти корыстных очковтирателей!.. Убью всякого, кто будет путаться в ногах, будь ты хоть расфосфором, едри твою!.. На край света, сказал я!.. Голова кругом идет от пьянящей восторженности! Не от вина – от ума, от сердца, от крови, кипящей негодованием и любовью!
– Ведь мы уезжаем, дело решенное! Так ведь, Вирджиния?
Эта ветреница должна сказать свое слово. Слишком молода? Рассказывайте!.. Непорочна? Черта с два!.. Погубить меня можно в любом возрасте. Она должна тотчас же обещать… Умоляю ее, заклинаю… Тут нужна полная ясность… Пусть самолично спровадит этого страшилу… Не через десять лет, а прямо сейчас… Пошел он к едрене фене, к Нельсону, Пепе, Ахиллу! Потрясный будет номер: мертвяк-светляк… Но тут – пошел прочь, напрасно стараешься! Только потравил всех, до одури довел!
– Скажите ему, Вирджиния! Вы хотя бы скажите: вышибли его, ему вылетать! Мы, дескать, так решили!
Нарочито громко говорю, чтобы ему слышно было…
– Все, конец так конец! – отвечает он, накладывает себе в тарелку крупной клубники и давит ее… Получаются алые лепешечки.
Ох, сыт я по горло этими его намеками!
– Гниль ты, и ничего больше! – кидаю ему.
– Отчего это вы взъелись на меня, Фердинанд? – возражает он. – Хладнокровие, хладнокровие!.. Держитесь прилично! Хлад-но-кро-ви-е! – блеет, скрежещет он. – Хочешь хладнокровия, Фердинанд?
И пошло-поехало, взыграл… Ни капельки не обиделся… Напротив того, никогда еще не видел его в таком ударе… Полон замыслов, сплошь да рядом гнусные недомолвки.
– Я повстречал вас, дорогие мои, и уже не отпущу от себя. Увидите, какой дивный подарок я сделаю вам! Клятвенно обещаю! Вам крупно повезло, ангелочки мои! Ведь вы не откажетесь принять?
И ну мерцать огоньками, фосфорно засветился сверху донизу… Лохмотья, голова, руки… И снова заерзал, задергался… И вдобавок ко всему дух… едкий, тяжкий…
– Наипрекраснейшее в мире путешествие – таков мой подарок, дорогуши вы мои! Да, да, кругосветное! Уж я в этом что-нибудь да смыслю! Куда угодно, вдоль и поперек!.. Балуют вас! Больше никакого метро, Фердинанд! Никакого метро во всю жизнь! Забираю у тебя все метро, какие есть!
Необыкновенно остроумно! Засим следуют пять минут хруста и кастаньетного щелканья суставов.
– Что там твой пароход, милейший? Каюты будут обиты шелком! Так что по ночам полное блаженство: будете вкушать любовь, девочка!
И, смеха ради, строфа из модной песенки:
В моей табакерочке добрый табак!
Ужасно доволен собою… угощает сигарами направо и налево… возится под столом… стол качается, подрагивает… Он щекочет бедра Вирджинии. Она вскрикивает, но не убегает… Даже, для вида, слегка шлепает его по щеке. Он просто счастлив! А я со своим брюзжанием… Он опять принимается за свое, на ощупь шарит под столам, хватает мою ногу… Наклоняюсь, смотрю – он ищет ее ногу. Она похохатывает, заигрывает… В точности, как тогда на площади… Возмутительное свинство!..
Я принимаю решение:
– Ну, довольно! Пошли отсюда!
– Пошли, пошли… Куда это ты так спешишь?
– Куда пошли?
– На улицу!
У меня одно на уме.
– Но послушайте, Фердинанд, – с грустной укоризной скрипит он. – Я раскисаю на улице, мне худо от тепла, от света… Я и так уже не очень хорошо себя чувствую… Раскисаю от всего! Жестокосердый вы человек, Фердинанд! Мне нужна сырость… подвал… потемки… Как можно больше потемок!
Он подзывает официанта.
– Три бенедиктина, waiter!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Тут он набрасывается на меня, начинает щипать, теребить. Находит, что я бесподобный балагур!.. Отмочить такое!.. Мы должны реветь от смеха хором, во всю глотку! Чтобы все попадали с мест!.. Ох, уж этот зубоскал! Он молотит меня по ляжкам так, что кости трещат. Руки у него, что твои дубины: лупит с такой силой, что мне уже не встать с места… Перебирая руками, отсаживаюсь от него подальше, на другой стул. А он заливается пуще прежнего… Какой же мерзостью от него разит, когда он вот так дергается, вертится! Отвратительная вонь!.. Он с маху шлепает меня по спине… Для смеха! Я без задержки отвешиваю ему плюху. Он заносит руку для удара, прореха под мышкой расходится… Дыра, мясо, клочья гнили… На волоконца разлезается… Ясно видно… А вон и ребра…
– Ты у меня сейчас попляшешь, падаль! – говорю ему. – Уж я тебя отхожу, тухлятина! Мне плевать на скандал!.. Ты понял?
Я прямо-таки взбеленился. Главным образом из-за распространяемого им смрада… а также из-за того, что другие ничего не чувствуют!
– Трухляк вонючий! – продолжаю я. – Стаскивай свою рванину, скоморох, гадина!.. Пусть люди поглядят, кто ты есть!.. Я тебе не девчонка-малолетка, говно!
В таких вот выражениях.
– Тибет, Тибет! – кричу я ему. – Именно Тибет! Пусть знает!..
– Ну, что, не нравится, шкура дырявая?
Сказал – и уставился ему прямо в зенки… Вот так, нагло… Прямо в глазницы… Пусть попробует пикнуть!.. Что-то задребезжал… Растерялся малость… Не ожидал, что найдут на него управу… Однако эта могильная гнида скоро очухалась и – вот те раз! – затянула во всю глотку:
И солнце сквозь прорехи
В крыше сходило к нам…
И по пути дарило всем
Улыбку… Улыбку… Улыбку!..
– Куплет времен Второй Империи!.. – шепчет он мне на ушко…
Повтор… Еще повтор!.. И вот оседлал своего любимого конька… Опять про наше путешествие, злосчастное наше путешествие! Далось оно ему!
– Будет стоить бешеных денег, Фердинанд! Бешеных! Влетит в копеечку!..
Слушать ничего не желает.
– У тебя есть пятьсот фунтов, Фердинанд? Неужто есть, дружочек?
Крыть нечем. Застиг он меня врасплох.
– Как же вы поедете? Нет ничего дороже морского путешествия! А посуда? А хозяйство? У антиподов нужна посуда! И нужен пароход, чтобы туда приплыть! В добрый, юнга, путь! Попутного ветра тебе!
Голос его хрипнет, срывается, скрежещет… Дерет уши… Ему нужно непременно, чтобы все подтягивали… Дирижирует вилкой…
Колыбелька, кораблик,
Чтобы по морю плыть…
Славный щебетун! Стук себя по голове… Новое переключение? Нет, провал памяти…
– Ах, и мы любили… Все выскочило из головы… Колыбель – ведь это жизнь?
Настал черед романса и умиленной сотрапезницы:
Баиньки, нежный малыш…
Добрый глоток игристого:
Получишь молочка!
Ну, ловок, ну, потешен наш трупик!.. А вонища!.. Всякий стыд потерял!
Но у него в запасе еще и другие шуточки. Вот, например, неожиданное открытие:
– А ведь у меня есть колыбель, проказница!
Это он к Вирджинии.
– Колыпель! – шепелявит он. – Колыпель!
Заладил одно, привел себя в восторженное умоисступление… Далась ему эта «колыпель»! Пытаюсь остановить его – уж слишком воняет, когда он крутится…
– Хватит, хватит! – одергиваю его. Пытаюсь найти какое-то оправдание. – Вы причините себе боль!
– Боль! Послушайте его! – от тычет в меня пальцем. – Нет, какая наглость, дамы и господа! Какая наглость!
Мне остается лишь умолкнуть.
Малышка уже утешилась – накладывает себе клубники со сливками, щедро посыпает сахаром… Он орошает все это шампанским… Хмельная ягода!.. Она совсем опьянела! Вот так штучка! Своенравная девчонка!.. Теперь подавайте ей виноград!.. Пусть найдет!.. Он встает, пересекает зал механической шагом… Посетители пересмеиваются, глядя на его походку… Блистательный номер!.. Ни дать ни взять Бастер Китон, клоун, будораживший публику в свое время… Гордо возвращается на место. Малышка говорит, говорит… Заладила одно и то же…
– What is «menage»? – спрашивает… Слово, произнесенное им недавно. Не понимает она «menage».
– Menage… menage… What is it?
– Menage? Помилуйте! Sweet home! Darling, deary Virginie! Домашний очаг, дражайшая Вирджиния!
Забавно, забавно!.. Очень кстати!.. Он чистит ей виноград. Приятели – водой не разольешь… Мальчишка с девчонкой… Заигрывание, подогретое шампанским… Дружно смеются: он – в пронзительно дребезжащем регистре, она – в воркующем… Она в восторге от собственной бесшабашности… Я-то хорош!.. Он гремит костяком, смеется всякой своей глупости… А я, так совсем дурак дураком! Кислятина!.. Что-то брюзгливо бормочу… Может быть, мне тоже нужно было трепыхаться, изображать похотливого интеллектуала? Делать разные намеки?.. Но тут, перебивая меня, он неожиданно вскакивает и поднимает бокал за наше здоровье… собирается произнести тост. Устроил вспышки света вокруг головы, вроде мерцания светляков.
– Передавайте сюда деньги! – возгласил он. – Money, money for the kids! Деньги для влюбленных!
Только все это балагурство, озорство! Денег у него – куры не клюют, о чем он и сообщает мне, наклонившись к самому моему уху.
– Money! Да мне девать их некуда, дружище! Да они понятия не имеют, простаки, простофили!..
Отметает их взмахом руки, точно стряхивая пыль. – Пшик!
И снова дрыгать ногами. Он так неистовствует, что стол трясется… В диком восторге… Малышка не отстает…
– Клубника, Фердинанд! Клубника! – потчует она меня… Сама не понимает, что говорит…
Бац – новое переключение! Не оставаться здесь больше ни секунды! Уходим немедленно!
– Bill! – бросает он. – Счет!
Гуляки вываливаются на палубу!.. Я почти ни к чему не притронулся – такая гадость была во рту от вони… Одна малышка воздала должное угощению… Глянул на счет, и в глазах потемнело!.. Тут он запустил обе руки в свое рубище, прямо в брюхо себе… прямо туда… Достал оттуда, из самого своего нутра, целую охапку фунтов… фунтов стерлингов… Снова полез, снова стал рыться. Теперь на свет божий являются пачки долларов, целые ворохи… Швырнул все это на стол…
– Хоть завались!.. – верещит он. – Хоть завались!.. Богатенький я, деточки, хотя по виду не скажешь!
Он наполняет две тарелки стерлингами, сваленными кучей бумажками, казначейскими билетами Французского банка… Все мокрое, замусоленное, в какой-то слизи…
– А теперь золото! – возвещает он.
При словах сих все головы поворачиваются к нам… Охота ему перед всеми покрасоваться!.. А у них и глаза на лоб полезли… В волосах у него… в общем, в той поросли, что торчит у него на голове… вспыхивают огоньки… Просто кишат, клубками копошатся, вроде светящихся трупных червей… Фосфорическое свечение гниющей плоти… Признаюсь, ошарашил он меня… Начал выгребать из себя пригоршни золота… Преспокойно роется в своем нутре… Насыпал тарелку, другую. Это будет почище забавы с пробочкой!.. Холмики луидоров. У халдеев отвисла челюсть: вот так фокус-мокус!.. Умопомрачение… Ведовство… Золотые россыпи на чай!.. Чистопробные золотые катятся, подскакивают… Знать, разжился на гнусных делишках! Может позволить себе щедрость… Где же он наскреб весь этот Клондайк? В карманах брюк? Ну, ловкач! Ну, жох!
– You're more fun than a box of monkeys! Вы потешнее целого короба мартышек!
Это ему объявила малолетка. Какой успех! А ему все мало – и витийствует, и дрыгается, тем более, что она подзуживает: «ц-ц-ц… ц-ц-ц!» Пусть достает еще сокровищ… Пусть хорошенько пороется… Он и дерет себя, как уличный пес, точно у него там дупло… Чего только не вытаскивает: снова звонкая монета, стерлинги… двадцатифранковики… и все это швыряет под потолок… И вот цирковой номер: запрокинув свою гнусную образину, он ловит ртом сыплющиеся сверху луидоры… глотает их… а они оказываются у него в штанах. Роется в своей утробе обеими руками – глядите, мол, меня всего видно насквозь… Невиданный фокус!.. Малышка совершенно опьянела… уже ничего не соображает, лицо красное, пунцовое… Славно погуляла!.. Совсем ее развезло: юбка задралась, бедра заголились… Ноги положила на сиденье. Оба они просто не в себе…
– Я буду звать вас Скоморох!
– Mr. Gollywoag, if you please! Шутейный Негритосик, коль не возражаете!
– Нет, для меня вы лорд Сороконожка!
Вот так они подтрунивали друг над другом… Золотой дождь! Просто умора! Люди ползают, подбирая целые состояния… То там, то здесь ухватят… На карачках! Теперь за нас взялись – я имею в виду двух наших наглецов… Ворчу я, все не по мне… Таким я им кажусь… Завистник, злопыхатель!..
– Взгляни на Фердинанда!
Вид у меня, конечно, не ахти какой… да только я не стану выворачиваться наизнанку, разбиваться в лепешку ради этой белиберды, этого вздора несусветного, насквозь прогнившего головореза… феномена, вылезшего из могильной ямы!.. Ах ты, сволочь ублюдочная!.. Нервы из-за тебя натянуты, до предела… Опостылело!.. От его вони свободно чувств можно лишиться – нечего сказать, утонченный господин!.. Не поддаваться, не поддаваться… Неужто малышка ничего не ощущает?
– Неужели вы ничего не чувствуете, девочка? Принюхайтесь хорошенько!
До чего меня злит эта сучонка, малолетка распутная!.. Она просто выводит меня из себя!.. Намеки для нее – пустой звук!.. Совсем опьянела – и хоть ты что!.. Мешаю я им веселиться… мешаю. Только это их и волнует… Нет, но с этой падалью, червивой тухлятиной… Она же в восторге от него!.. Женщины порочны до мозга костей, с колыбели…
– Пошли отсюда! Надо поторапливаться!
Как же мне обрыдли все эти затеи! Довольно, посмеялся… Да и выпито изрядно, как ни верти… Куда денешься?.. Опять же шампанское… Все из-за вони, из-за внутреннего борения… Нет у меня привычки к спиртному… Только я все время вижу ее ноги… Вирджинии, то есть… Крепкие, мускулистые, розовые ноги мальчишки-подростка, так-то вот… Я, может быть, и хмелен, да благоразумен… Не какой-нибудь сатир… Ноги просто великолепные, загляденье, но девчонка скверная, с самой колыбели себе на уме… Порочность, растление – изначально… Омерзительные совокупления… Да, да, вот где корень зла!.. Я все видел собственными глазами! С Бигудихой! Комедия! Насмотрелся я за целый день, да уж!.. Такое вот познание бездны… Какие бедра!.. Десять, двенадцать лет… Бигудихе, скажем, пятьдесят… Волосы, между ног, седые совсем! Прелестная парочка… в упряжечке! Порок и криводушие!..
– Я буду звать вас Gollywoag! Шутейный Негритосик!
Слышали уже! Понаобещал Червивый!.. Вирджиния, сердце мое, терзающий меня ангел во плоти, Купидон, своей стрелой внутренности мне рвущий… То не раны, полученные в боях, – то муки, причиняемые совсем недавними уязвлениями… Все прочее не желаю видеть, пропади оно!.. Чтобы перестал трясти околдовывающим тряпьем!.. Но прежде всего – прочь из этой забегаловки! Тут все провоняло из-за него… Да и довольно уже швыряться луидорами… Я зануда? Сколько желчи!.. Это про самого веселого солдатишку в этой шараге!.. Ну, погодите, любезные мои подмастерья!.. Хотя в моих печенках и понатыкано шрапнели, я пока еще самый развеселый ухарь из всей компании. А какое веселье без выпивки? Я ревнив?.. Слова не скажу: каждому и всякому отдаю мою плутовку… Понятное дело, мучаюсь, горит все во мне… Я совсем изнемог не только из-за покалеченных рук и ног, но и из-за этой муки тоже! Посмеюсь в другой раз!.. Будет другое огненное колесо, другая война, и уж она все раздолбает… полетит все прахом!.. Уж тогда я не буду стесняться. Стану для начала генералом!.. Теперь-то я выбился из колеи… Хотя и есть во мне забавность, да худосочная – даже озлиться не могу… разве что куснуть мою бесстыжую плутовку, нахалку… Под клетчатой юбкой… Видел, как Бигудиха кусала ее без всяких церемоний… Любовные забавы посреди города, посреди сквера, у всех на глазах… Обе извивались, услаждались… Еще немного, и она увела бы мою беспутную крошку, прямо на Лестер-сквер, как дважды два!.. А у девчонки юбочка задрана аж до шеи… Под солнышком наставляла мне рога… Клетчатая юбчонка… Вот уж услаждались промеж себя, будьте покойны… Охальный разврат… Я теперь вроде как лунатиком заделался: чуть что, и снова мерещиться начинает… все эти картины, такие развратные, что хоть вой! Нет, нечего больше раздумывать!..
– Ну, так что мы здесь торчим?
Встаю. Довольно, пошли отсюда! Беру на себя руководство.
– О чем размечтался, Миллиард? – Это я его так… – О несметности?
Клал я на это отродье.
А он как раз и не думает вставать. Потягивает кофеек… Сомнений нет… трупным разложением смердит, потому как совсем рядом, вплотную стою, все время трусь о него… Нюхаю, нюхаю… а насмешки строят они… Знать, считают меня деревенщиной, какая шарахается из-за всяких пустяков… Смотрим друг на друга, мнемся… Мне по фигу… как решил, так и сделаю… Видят они, что со мной не поспоришь.
– Значит, уезжаете вдвоем? Опять двадцать пять.
– На край света, куманек?
Пусть не думает, что у меня затрясутся поджилки! Никогда еще не принимал решений более твердых. А ему охота донять меня угрызениями совести, измучить вздохами… Ах ты, гнилушка несчастная!.. Я покажу тебе, что значит твердая рука! Плохо знает меня светляк! На все я готов, чтобы спасти мою прокуду! Чтобы вызволить ее из плена черных чар, оградить от происков загробий!.. Ах ты, пустобрех погребальных подземелий! Давай-ка выйдем! Меж собой порешим, костяной пустозвон! Прочь! Я – человек честный: хочу умыкнуть, похитить, увезти ее! Избавить от власти корыстных очковтирателей!.. Убью всякого, кто будет путаться в ногах, будь ты хоть расфосфором, едри твою!.. На край света, сказал я!.. Голова кругом идет от пьянящей восторженности! Не от вина – от ума, от сердца, от крови, кипящей негодованием и любовью!
– Ведь мы уезжаем, дело решенное! Так ведь, Вирджиния?
Эта ветреница должна сказать свое слово. Слишком молода? Рассказывайте!.. Непорочна? Черта с два!.. Погубить меня можно в любом возрасте. Она должна тотчас же обещать… Умоляю ее, заклинаю… Тут нужна полная ясность… Пусть самолично спровадит этого страшилу… Не через десять лет, а прямо сейчас… Пошел он к едрене фене, к Нельсону, Пепе, Ахиллу! Потрясный будет номер: мертвяк-светляк… Но тут – пошел прочь, напрасно стараешься! Только потравил всех, до одури довел!
– Скажите ему, Вирджиния! Вы хотя бы скажите: вышибли его, ему вылетать! Мы, дескать, так решили!
Нарочито громко говорю, чтобы ему слышно было…
– Все, конец так конец! – отвечает он, накладывает себе в тарелку крупной клубники и давит ее… Получаются алые лепешечки.
Ох, сыт я по горло этими его намеками!
– Гниль ты, и ничего больше! – кидаю ему.
– Отчего это вы взъелись на меня, Фердинанд? – возражает он. – Хладнокровие, хладнокровие!.. Держитесь прилично! Хлад-но-кро-ви-е! – блеет, скрежещет он. – Хочешь хладнокровия, Фердинанд?
И пошло-поехало, взыграл… Ни капельки не обиделся… Напротив того, никогда еще не видел его в таком ударе… Полон замыслов, сплошь да рядом гнусные недомолвки.
– Я повстречал вас, дорогие мои, и уже не отпущу от себя. Увидите, какой дивный подарок я сделаю вам! Клятвенно обещаю! Вам крупно повезло, ангелочки мои! Ведь вы не откажетесь принять?
И ну мерцать огоньками, фосфорно засветился сверху донизу… Лохмотья, голова, руки… И снова заерзал, задергался… И вдобавок ко всему дух… едкий, тяжкий…
– Наипрекраснейшее в мире путешествие – таков мой подарок, дорогуши вы мои! Да, да, кругосветное! Уж я в этом что-нибудь да смыслю! Куда угодно, вдоль и поперек!.. Балуют вас! Больше никакого метро, Фердинанд! Никакого метро во всю жизнь! Забираю у тебя все метро, какие есть!
Необыкновенно остроумно! Засим следуют пять минут хруста и кастаньетного щелканья суставов.
– Что там твой пароход, милейший? Каюты будут обиты шелком! Так что по ночам полное блаженство: будете вкушать любовь, девочка!
И, смеха ради, строфа из модной песенки:
В моей табакерочке добрый табак!
Ужасно доволен собою… угощает сигарами направо и налево… возится под столом… стол качается, подрагивает… Он щекочет бедра Вирджинии. Она вскрикивает, но не убегает… Даже, для вида, слегка шлепает его по щеке. Он просто счастлив! А я со своим брюзжанием… Он опять принимается за свое, на ощупь шарит под столам, хватает мою ногу… Наклоняюсь, смотрю – он ищет ее ногу. Она похохатывает, заигрывает… В точности, как тогда на площади… Возмутительное свинство!..
Я принимаю решение:
– Ну, довольно! Пошли отсюда!
– Пошли, пошли… Куда это ты так спешишь?
– Куда пошли?
– На улицу!
У меня одно на уме.
– Но послушайте, Фердинанд, – с грустной укоризной скрипит он. – Я раскисаю на улице, мне худо от тепла, от света… Я и так уже не очень хорошо себя чувствую… Раскисаю от всего! Жестокосердый вы человек, Фердинанд! Мне нужна сырость… подвал… потемки… Как можно больше потемок!
Он подзывает официанта.
– Три бенедиктина, waiter!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82