., чтоб поддержать наступательный дух самых боевитых армий мира, жаждущих поквитаться в четырехстах тысячах конфликтов… шагающих безостановочно, хрипящих, не знающих сна, надрывающихся, остервенелых, ложащихся костьми, но окрыленных и подогреваемых к ультраславной супербойне гипер-возбуждающим действием молотого кофе!.. Мечта трехсот пятнадцати императоров!..
Рядом еще строения, громаднейшие, в них все сплошь мясо, через край, навалом, и в собственном соку целыми амбарами, и мороженое, и под соусами всевозможными, мириады сосисок из рубленой свиной кожи, – горы, выше Альпийских!.. Консервированного жира такие гигантские массы, что если вывалить их разом на Парламент, Лестер и вокзал Ватерлоо, накроют и ничего не останется! Два цельных фаршированных мамонта, только что привезенных с далекого Амура невредимыми, сохраненных во льдах, замороженных дюжину тысячелетий назад!..
Еще скажу о вареньях колоссальнейшей сладости… о форумах, заставленных банками с мирабелью, океанской зыби апельсинов, взмывающей во все стороны и переваливающейся через крыши полным афганским флотом!.. И о золотых рахат-лукумах из Стамбула, ну чисто сахарных, и все – листиками акации… Мирт из Смирны и Карачи… Терновая ягода из Финляндии… Хребты и долы бесценнейших фруктов за семью замками, баснословное разнообразие вкусовых ощущений, грезы «Тысячи и одной ночи» в сладостных амфорах, радости вечного детства, обещанные в Писании, да такие насыщенные и бурные, что иной раз пробивают стены – до того они там сдавлены, вырываются из заточения, на улицу выплескиваются водопадом, хлещут по водостокам лакомым потоком!.. Тогда в атаку галопом бросается конная полиция, расчищает подступы и перспективу… бичует расхитителей бычьими жилами… И грезе конец!..
Позади доков ветер гуляет, вихрем, смерчем налетает из сочно-зеленой долины Гринвича… из-за изгиба речного… Доносит дыхание моря… от золотисто-розового устья… там за Бакингом… словно распластавшегося под облаками… туда входят мелкие грузовые суда… и волны бьются о молы, пенятся, оседают, падают в тину без чувств… когда отлив.
Кому, знаете ли, что нравится!.. Это я вам без малейших притязаний говорю!.. Небо… Серая вода… Сиреневые берега… Все лаской исходит… одно в другое перетекает неуловимо… вовлекает вас в хоровод, тихим кружением околдовывает, все дальше и дальше манит к новым грезам… под власть прекрасных тайн, к другим мирам, рядящимся в паруса и туманы с бледными размытыми очертаниями среди шептания пены… Вы успеваете?
Ниже, в стороне Киндала маются баржи, тендера, двухмачтовые парусники, осевшие от тяжести… Весь свежий утренний урожай недолговечных моркови, яблок, цветной капусты под самые реи, лавируя против ветра и борясь с течением, держит курс на домохозяек!.. Сейчас здесь большого движения нет, если цитрусовые не считать… с семичасовым приливом их полные баржи плывут!., вода подступает под самые арки Главного моста, настил его вздыхает, снимается с места, лязгает, скрежещет, разламывается пополам!., и в пролом торжественно входит медленный величественный австралийский почтовый, черный форштевень по живому режет пену, а позади шлейф тысячами воланов раскатывается далеко-далеко и галькой шуршит…
Еще несколько шагов к молу, пожалуйста!., здесь поворот – обходим шлюз, и мы снова у самой кромки воды… осторожней, вязко тут, сплошь тина да водоросли!.. Теперь немного вниз по камням, аккуратно, аккуратно! ощупью!., тут, там… Вот и туннель… Точнее, род сточной трубы… входим, спускаемся! потом двенадцать ступеней вверх… и попадаем прямо в бистро… Не бог весть что, но все-таки места порядочно! При закрытых ставнях человек сорок-пятьдесят выдержит… Надо только подступ знать… Лучше прийти в отлив, по берегу, тут все шито-крыто, или ночью в лодке, тогда уже в прилив, и чтоб ни плеска!.. Романтика!
Заведение это помещалось между Колониальными доками и Тромом, официальное название – «Путешествие на Дигби».
Он него потом мало что осталось, сразу предупреждаю, кончилось все катастрофой – узнаете, когда прочтете дальше.
А теперь, после всех бомбардировок, небось, и вовсе ничего не сохранилось, пепел, поди, и тот развеялся… Эка жалость, что приходится все по памяти! То ли дело поехать, своими глазами увидеть!
Благонравная вполне забегаловка, прославленная на три бьефа, не притон какой бандитский, я и похуже знавал!.. Клиенты все больше докеры, завсегдатаи, так сказать, труженики, плюс небольшая прослойка темных лиц – это само собой, без них не обходится. Горстка шалопаев.
Хозяин был неболтлив, любезен, услужлив, но сдержан, к излияниям не склонен… С разговорами не лез, прислушивался больше… Я всегда поражался ловкости его движений, как он стаканы ловил, иной раз по четыре-пять одним махом, на лету, точно мух, жонглировал ими! и чтоб когда блюдечко разбил! циркач… По всему – несравненный артист, плясун канатный – запрещенная ныне профессия к показу на широкой публике, прекрасная утраченная специальность… Кроме кабака своего он еще левые приработки имел, деньги пьяницам под залог давал, приторговывал слегка. Товар брал, между прочим, всякий, при деликатных весьма обстоятельствах, и ни разу никого не подставил! Полиции ни гу-гу! Могила! Редчайший среди его братии случай.
Мы к нему часто захаживали, по крайней мере в первое время. Место больно удобное, и автобус рядом, и вроде как в гуще доков… Исключительное местоположение. Можно было смыться берегом, когда легавые из Ярда приближались, походочкой изящной… башмачищами по булыжнику звеня… Другие же, речная полиция то есть, которые вдоль стенок крадутся в лодчонках своих, хлюп! Хлюп!., моторчик тихонько работает… тарахтит бархатно… скользят неслышно… тошнотворно… так пока они до шлюза сходят и обратно, делишки там свои обделают… не меньше часа пройдет… Все выигрыш во времени! Крысы шелудивые, так и мерещатся они мне между берегом и рекой… я их всегда терпеть не мог… худшей сволочи не сыщешь ни на суше, ни на воде!.. Речные отбросы!.. Полиция, е-мое!.. Подлости безграничной!.. Я вам еще не все рассказываю!.. Сам от ярости закипаю, как вспомню… вспыхиваю и дымлюсь!.. Голову теряю!.. Невежливо получается!.. Извиняюсь!.. Прощения прошу!.. Я понимаю, так не принято!., не художественно… не разумно… Давайте за стол… Милости просим!.. Я вас угощу! в общем зале… На второй не поведу… Сядем внизу… Зал как зал… вытянутый прямоугольник… с перегородками… темный, липкий… зато печка горяча… в холодное время года это очень ценно… Хозяин, Проспер, сам за порядком следит… Не безрукий, чай… Ему вышибалы не требуются, как в салунах Майл-Энда… в той же «Доблести», скажем…
Как входишь, поначалу кашляешь из-за густого дыма… и потому что так заведено… Все в тумане до самой глубины зала… где окно на Темзу… частый переплет во всю стену… Чтоб чего увидеть, надо к нему вплотную прижаться… Просперо Джим за стойкой… На что косой, а всех видит… Мастер глазами стрелять… Меня недолюбливает… должно быть, завидует слегка…
– Канат! ты понимаешь? – говорит… – Канат – это все… Одним словом все сказано!..
При воспоминании о прежнем ремесле он аж сиял… выступал он в Бордингтоне, знаменитом цирке, гастролировавшем по всему миру, месяц в каждом городе, постоянный аншлаг, неизменный успех, цветы, сигары, женщины – бери, не хочу… Шутил он только насчет погоды и всегда одинаково. Когда снаружи лило, как из ведра, он не уставал повторять:
– Lovely weather, my Lord! Lovely smile! London sun! Какая приветливая погода, сударь! Улыбка природы! Лондонское солнце!
Так он из-за стойки каждого входящего приветствовал, мстил им как итальянец, за то, что его тут макаронником называли… картавил при этом страшно.
– Здесь, знаете ли, дождь бывает всего два лаза в год!.. Но всякий лаз по шесть месяцев!..
Он Реку знал как свои пять пальцев, людей, нравы, кто чем занимается, все – не выходя из кабака, от клиентов. Новеньких остерегался… не любил, когда кто бродит в округе… Человек он был не злой, климат его ожесточил… а так – делал деньги… Хотел вернуться к солнцу… В Калабрию к себе и с набитым кошельком! такая вот программа… Не всегда все шло гладко… Случались и осечки!..
– Ну, как? Густо? или пусто? – спрашивал он меня. Прощупывал, стало быть. Я понимал, на что он намекает. На передачу с корабля. Выложи я ему все разом, я бы сильно упал в его глазах… Мне подобало промычать: «О!.. О!..» – значительно и без лишних слов… это производит хорошее впечатление… начеку, так сказать… Болтливость наша нам уже ох как навредила… А вот если отвечу: «Хм! хм!» – он меня уважать станет… Садимся ближе к свету, за длинный стол возле окна… время тянется… посетителей клонит в дрему… Некоторые даже похрапывают… это от усталости, а еще от дыма и от крепкого смаривающего портера… По кружке на брата… Большинство чернорабочие… Ждут, стало быть, прилива, когда засвистит на пристани в Попларе, гам поднимется, загудит все, дрогнут краны… точно смерч по трюмам пронесется! Взметнется все! и осядет в железные ящики! и снова грохот, лязг, скрежет! все икает от натуги, пыхтит! У-уф!!.. У-уф!!.. У-уф!!.. Тужится подъемный кран, тянет-потянет всякую дрянь!., вверх! вниз!.. Пыль столбом, товар коромыслом! Но это еще впереди! Прилив – он часам к восьми зашелестит… Посетители немногословны… Больше дремлют от усталости… ждут… надо только поглядывать изредка, перспективу держать под контролем… ровную гладь вдалеке… где деревья… просвет на излучине… в стороне Гринвича, из-за Гильонз Рок, там входят суда, ведомые лоцманами, вливаются с приливом… курсом на северо-запад… сначала поменьше… визгливые… караваном… потом – махины, мастодонты – пакетботы, завывающие протяжно трехэховой сиреной… охрипшей, басовитой, болезненной… затем индийские… компании «Пининсьюле энд Орьентл»… Тут хоть уши затыкай!.. А до чего же величественные!., баре! Почтовые! Народ из харчевни прыскает вон! штурмует швартовы!
Пристает!.. Пивная вмиг пустеет!.. Клиентура устремляется к трапам!., кто куда!., к форштевню, планширам! Надо всеми царит старпом. «Пятьдесят на борт! Fifty!..» Голос эхом разносится… «Two extra.. Еще двое!..»
Валяй, рванина! с ветерком!.. У тросов – давка! Смертоубийство!..
Докеры карабкаются вверх.
На заду тяжелый винт взбивает воду!.. Блюм!!.. Блюм!!.. Блюм!!., добела! до кипения!..
С мостика… телеграф слышно: дринь! дринь! дринь!.. «Задний ход!..»
Эй, полегче! Вздрогнул всем корпусом!.. Подходит к причалу!., стонет!., ползет тихонько… громада эдакая… притирается… Попался!.. Уф! Все!.. Рыдает утробно… Уф! Уф! Вот и все! отпутешествовался!.. Тут и сказке конец… Горем нутро сдавило!.. Попался!.. Весь повсюду тросами опутан… Тоска накатывает, накрывает всего!., поглощает!.. Стоп!
* * *
Каскада мы застали дома в состоянии такого нервного возбуждения, что никто вокруг и пикнуть не решался. Ох, и задал он перцу всем своим, в особенности девицам. Их около него девять штук вертелось, и хорошенькие, и толстые, й щупленькие, а две так просто уродины, страхолюдины, Мартина и Лупа, я после их хорошо узнал, они у него больше всех зарабатывали, первенство держали по привлекательности, а ведь смотреть страшно. Вкусы мужчин уподоблю мусорной свалке, они в ней роются, отыскивают косых, кривобоких и находят в них кладезь любви, это их дело, не ваше, пусть себе, пока еще разберутся. В целом общество напоминало петушащийся вольер, щебечущий, пищащий, всегда готовый передраться, оглушительный. Каскад пытался установить тишину, речь хотел держать, о важных вещах. Он был без пиджака, руками размахивал, криком кричал, чтоб заткнулись. Серебристым плотно облегающим жилетом, панталонами галифе, плоским закрученным локоном на лбу до самых бровей он еще производил впечатление, престиж свой поддерживал, но от сердечных дел уже отошел, только усы напоминали, что в свое время он был не прочь полюбезничать! У него уже седина пробивалась, изменился он, как обрушились на него заботы, как война началась, он больше крика терпеть не мог, особливо писка бабьего, сразу вскипал.
Нужно было вопрос решать…
– Не могу ж я вас всех держать! Черт побери!.. Что ему головная боль – то им потеха.
– У меня своих четыре! И довольно! Это моя норма! У меня тут не «Шабане»! Я больше не хочу! Ты слышишь, Анжела? Ни одной!
Женщин, стало быть, не хотел.
Анжела улыбалась: больно смешно он кипятился. Анжела, жена его настоящая, – женщина серьезная, хозяйство все на ней держалось, доставалось ей.
– Я ж не сумасшедший, Анжела! И не пеликан, чтоб их собой кормить! Это мы так до чего дойдем! Куда я их всех девать стану? На что это похоже, скажите? Когда надо, то надо! оно понятно! но тут! нет, вы подумайте! куда ж это мы катимся! Кокет, он себе голову не ломает… Третьего дня надумал смотаться… зараза такая… и прямиком ко мне… уговаривает, увещевает: «Возьми, – говорит, – мою, Каскад! Ты славный парень! Только тебе одному и доверяю! Я ухожу на войну! Драться уезжаю!» Слыхали? «Ты славный парень! Я тебя знаю! Это счастье, что ты есть!» Сказано – сделано!.. Схватил чемоданчик! И как ветром его сдуло! не обернулся! Девку скинул! мне на руки! Несчастный Каскад! Еще одна! Я и ахнуть не успел! Ну не дурак ли я! «Ухожу на войну!» Этим все сказано! Без тени стеснения! «Я признан годным! – говорит он мне. – Иду сапером! сорок второй инженерный!» И сразу ему все прощается! Месье смывается! Юношу из себя разыгрывает! Побоку заботы! А бабу, стало быть, мне!.. «Так, – думаю, – смылся Кокет! Воспользовался случаем! И меня за доброту мою управляющим оставил!» Меня такой фортель не слишком порадовал! У меня, скажу тебе, все в глотке пересохло! Выхожу, направляюсь в «Риджент»… И тут думаю: «Пойду-ка я Фила-букмекера потормошу… Четыре часа! В «Ройял» как раз расчет!., зайду, денежки у него свои заберу! Куш мой! За Филом Заикой должок! Что-то он не торопится. Припугну малость!..» И с кем бы, вы думали, я сталкиваюсь в дверях? С Жожо!.. Он на меня сходу набрасывается… видели бы вы, в каком состоянии!.. В точке кипения человек!.. «Надрался!» – думаю… Ан нет!.. Записался добровольцем! И он туда же!.. Ну и понес… «Каскад! Возьми, – говорит, – мою Полину… – просит, умоляет!., вцепился мертвой хваткой!.. – Выручай!.. И еще Жозетту и Клеманс!..» Мамочки! я чуть не задохнулся!.. «Т… т… т… то есть как?» – говорю… Он мне слова вставить не дает… «Уезжаю сегодня в ночь». В двадцать второй, в Сен-Ло!..» Вот те на!.. Я ж ахнуть не успел!.. Он наседает, не отпускает!.. Нахрапом берет! Я и не смог отказать!..
«Выручку, рыбка, будешь мне пересылать! Половина твоя!» – ишь ты, как заговорил!.. Ушел! потом опять назад вернулся: «Осторожней, – говорит, – с Полиной! Она на блондинов падка!.. Я не в обиде буду, когда ты ей бока отлудишь маленько!.. Она так баба ничего, но надо иной раз и мозги вправить!.. Ну, все! Я пошел!.. Привет ребятам… У меня поезд в полночь!» – «Возвращайся живым!» – крикнул я ему вслед…
Итак, двое!.. Я был чертовски не в духе!.. Положение пиковое… Сажусь, стало быть… заказываю себе вермут… Елки-палки! Продыху не дают! За соседней стойкой Лапа устраивается… Я сижу, будто ее не замечаю… Ан, нет… окликает меня, трясет… Лапа с Пикадилли! которая бар с дочкой держит… в упор ко мне обращается, не отвертишься… «Каскад, – говорит, – на тебя только вся и надежда…» Еще одна!.. Моего мнения даже и не спрашивает… «Позаботься о моей девочке и кузине ее!.. Они обе без паспортов… Я к своему еду в Фекан, он уже три недели как на войне, заведение открывает в Бретани, не знаю, где точно, но место хорошее!» Слыхали? «Для американцев, понимаешь? Ты ж все равно остаешься! Сделай милость!..» – «Хорошо! хорошо!» – говорю! Опять, стало быть, мне расхлебывать!.. А как ей откажешь… Лапа – она баба исключительная, такие редко встречаются, да что там, таких вообще на свете не существует! Идеал для сутенера!., обязательная, скромная, общительная, верная! Вся как на ладони, услужливая и все такое!.. Я ее двадцать два года знаю… «Приводи, – говорю, – ты моя ненасытная, рабынь своих!., но смотри, чтоб никаких междусобойчиков!.. Паршивая овца стадо портит! И так-то с трудом в руках их удерживаю!.. Если порочная девка, работе конец!.. Ладно, когда чуть-чуть!.. Но надобно меру знать!..» – так прямо ей и объяснил. «Вот именно, Каскад, дорогой! Задай им встряску! Не стесняйся! Я не прочь! Я твои принципы знаю!..»
Ну и ну, думаю… Хорош прибыток! от войны!.. Оставят меня, наконец, в покое? Поди, все слиняли!.. Встали в зловещий строй! С трубами, барабанами и черт знает чем!.. Может, уже и до Берлина добрались! Небось, бесхозных баб больше не осталось!.. Бойцы хреновы! И что б вы думали?.. Откуда ни возьмись Кротиха тащится!.. И что говорит? Угадайте! Пьеро, говорит, Пьеро Короткоручка залетел! три года дачи! И кошки в придачу!.. Ну, огорошила! Пьеро Короткоручка! Ангел тишайший! Упекли в Дартмур! Аккурат в пятницу! ай-ай-ай! И сразу ко мне плакаться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Рядом еще строения, громаднейшие, в них все сплошь мясо, через край, навалом, и в собственном соку целыми амбарами, и мороженое, и под соусами всевозможными, мириады сосисок из рубленой свиной кожи, – горы, выше Альпийских!.. Консервированного жира такие гигантские массы, что если вывалить их разом на Парламент, Лестер и вокзал Ватерлоо, накроют и ничего не останется! Два цельных фаршированных мамонта, только что привезенных с далекого Амура невредимыми, сохраненных во льдах, замороженных дюжину тысячелетий назад!..
Еще скажу о вареньях колоссальнейшей сладости… о форумах, заставленных банками с мирабелью, океанской зыби апельсинов, взмывающей во все стороны и переваливающейся через крыши полным афганским флотом!.. И о золотых рахат-лукумах из Стамбула, ну чисто сахарных, и все – листиками акации… Мирт из Смирны и Карачи… Терновая ягода из Финляндии… Хребты и долы бесценнейших фруктов за семью замками, баснословное разнообразие вкусовых ощущений, грезы «Тысячи и одной ночи» в сладостных амфорах, радости вечного детства, обещанные в Писании, да такие насыщенные и бурные, что иной раз пробивают стены – до того они там сдавлены, вырываются из заточения, на улицу выплескиваются водопадом, хлещут по водостокам лакомым потоком!.. Тогда в атаку галопом бросается конная полиция, расчищает подступы и перспективу… бичует расхитителей бычьими жилами… И грезе конец!..
Позади доков ветер гуляет, вихрем, смерчем налетает из сочно-зеленой долины Гринвича… из-за изгиба речного… Доносит дыхание моря… от золотисто-розового устья… там за Бакингом… словно распластавшегося под облаками… туда входят мелкие грузовые суда… и волны бьются о молы, пенятся, оседают, падают в тину без чувств… когда отлив.
Кому, знаете ли, что нравится!.. Это я вам без малейших притязаний говорю!.. Небо… Серая вода… Сиреневые берега… Все лаской исходит… одно в другое перетекает неуловимо… вовлекает вас в хоровод, тихим кружением околдовывает, все дальше и дальше манит к новым грезам… под власть прекрасных тайн, к другим мирам, рядящимся в паруса и туманы с бледными размытыми очертаниями среди шептания пены… Вы успеваете?
Ниже, в стороне Киндала маются баржи, тендера, двухмачтовые парусники, осевшие от тяжести… Весь свежий утренний урожай недолговечных моркови, яблок, цветной капусты под самые реи, лавируя против ветра и борясь с течением, держит курс на домохозяек!.. Сейчас здесь большого движения нет, если цитрусовые не считать… с семичасовым приливом их полные баржи плывут!., вода подступает под самые арки Главного моста, настил его вздыхает, снимается с места, лязгает, скрежещет, разламывается пополам!., и в пролом торжественно входит медленный величественный австралийский почтовый, черный форштевень по живому режет пену, а позади шлейф тысячами воланов раскатывается далеко-далеко и галькой шуршит…
Еще несколько шагов к молу, пожалуйста!., здесь поворот – обходим шлюз, и мы снова у самой кромки воды… осторожней, вязко тут, сплошь тина да водоросли!.. Теперь немного вниз по камням, аккуратно, аккуратно! ощупью!., тут, там… Вот и туннель… Точнее, род сточной трубы… входим, спускаемся! потом двенадцать ступеней вверх… и попадаем прямо в бистро… Не бог весть что, но все-таки места порядочно! При закрытых ставнях человек сорок-пятьдесят выдержит… Надо только подступ знать… Лучше прийти в отлив, по берегу, тут все шито-крыто, или ночью в лодке, тогда уже в прилив, и чтоб ни плеска!.. Романтика!
Заведение это помещалось между Колониальными доками и Тромом, официальное название – «Путешествие на Дигби».
Он него потом мало что осталось, сразу предупреждаю, кончилось все катастрофой – узнаете, когда прочтете дальше.
А теперь, после всех бомбардировок, небось, и вовсе ничего не сохранилось, пепел, поди, и тот развеялся… Эка жалость, что приходится все по памяти! То ли дело поехать, своими глазами увидеть!
Благонравная вполне забегаловка, прославленная на три бьефа, не притон какой бандитский, я и похуже знавал!.. Клиенты все больше докеры, завсегдатаи, так сказать, труженики, плюс небольшая прослойка темных лиц – это само собой, без них не обходится. Горстка шалопаев.
Хозяин был неболтлив, любезен, услужлив, но сдержан, к излияниям не склонен… С разговорами не лез, прислушивался больше… Я всегда поражался ловкости его движений, как он стаканы ловил, иной раз по четыре-пять одним махом, на лету, точно мух, жонглировал ими! и чтоб когда блюдечко разбил! циркач… По всему – несравненный артист, плясун канатный – запрещенная ныне профессия к показу на широкой публике, прекрасная утраченная специальность… Кроме кабака своего он еще левые приработки имел, деньги пьяницам под залог давал, приторговывал слегка. Товар брал, между прочим, всякий, при деликатных весьма обстоятельствах, и ни разу никого не подставил! Полиции ни гу-гу! Могила! Редчайший среди его братии случай.
Мы к нему часто захаживали, по крайней мере в первое время. Место больно удобное, и автобус рядом, и вроде как в гуще доков… Исключительное местоположение. Можно было смыться берегом, когда легавые из Ярда приближались, походочкой изящной… башмачищами по булыжнику звеня… Другие же, речная полиция то есть, которые вдоль стенок крадутся в лодчонках своих, хлюп! Хлюп!., моторчик тихонько работает… тарахтит бархатно… скользят неслышно… тошнотворно… так пока они до шлюза сходят и обратно, делишки там свои обделают… не меньше часа пройдет… Все выигрыш во времени! Крысы шелудивые, так и мерещатся они мне между берегом и рекой… я их всегда терпеть не мог… худшей сволочи не сыщешь ни на суше, ни на воде!.. Речные отбросы!.. Полиция, е-мое!.. Подлости безграничной!.. Я вам еще не все рассказываю!.. Сам от ярости закипаю, как вспомню… вспыхиваю и дымлюсь!.. Голову теряю!.. Невежливо получается!.. Извиняюсь!.. Прощения прошу!.. Я понимаю, так не принято!., не художественно… не разумно… Давайте за стол… Милости просим!.. Я вас угощу! в общем зале… На второй не поведу… Сядем внизу… Зал как зал… вытянутый прямоугольник… с перегородками… темный, липкий… зато печка горяча… в холодное время года это очень ценно… Хозяин, Проспер, сам за порядком следит… Не безрукий, чай… Ему вышибалы не требуются, как в салунах Майл-Энда… в той же «Доблести», скажем…
Как входишь, поначалу кашляешь из-за густого дыма… и потому что так заведено… Все в тумане до самой глубины зала… где окно на Темзу… частый переплет во всю стену… Чтоб чего увидеть, надо к нему вплотную прижаться… Просперо Джим за стойкой… На что косой, а всех видит… Мастер глазами стрелять… Меня недолюбливает… должно быть, завидует слегка…
– Канат! ты понимаешь? – говорит… – Канат – это все… Одним словом все сказано!..
При воспоминании о прежнем ремесле он аж сиял… выступал он в Бордингтоне, знаменитом цирке, гастролировавшем по всему миру, месяц в каждом городе, постоянный аншлаг, неизменный успех, цветы, сигары, женщины – бери, не хочу… Шутил он только насчет погоды и всегда одинаково. Когда снаружи лило, как из ведра, он не уставал повторять:
– Lovely weather, my Lord! Lovely smile! London sun! Какая приветливая погода, сударь! Улыбка природы! Лондонское солнце!
Так он из-за стойки каждого входящего приветствовал, мстил им как итальянец, за то, что его тут макаронником называли… картавил при этом страшно.
– Здесь, знаете ли, дождь бывает всего два лаза в год!.. Но всякий лаз по шесть месяцев!..
Он Реку знал как свои пять пальцев, людей, нравы, кто чем занимается, все – не выходя из кабака, от клиентов. Новеньких остерегался… не любил, когда кто бродит в округе… Человек он был не злой, климат его ожесточил… а так – делал деньги… Хотел вернуться к солнцу… В Калабрию к себе и с набитым кошельком! такая вот программа… Не всегда все шло гладко… Случались и осечки!..
– Ну, как? Густо? или пусто? – спрашивал он меня. Прощупывал, стало быть. Я понимал, на что он намекает. На передачу с корабля. Выложи я ему все разом, я бы сильно упал в его глазах… Мне подобало промычать: «О!.. О!..» – значительно и без лишних слов… это производит хорошее впечатление… начеку, так сказать… Болтливость наша нам уже ох как навредила… А вот если отвечу: «Хм! хм!» – он меня уважать станет… Садимся ближе к свету, за длинный стол возле окна… время тянется… посетителей клонит в дрему… Некоторые даже похрапывают… это от усталости, а еще от дыма и от крепкого смаривающего портера… По кружке на брата… Большинство чернорабочие… Ждут, стало быть, прилива, когда засвистит на пристани в Попларе, гам поднимется, загудит все, дрогнут краны… точно смерч по трюмам пронесется! Взметнется все! и осядет в железные ящики! и снова грохот, лязг, скрежет! все икает от натуги, пыхтит! У-уф!!.. У-уф!!.. У-уф!!.. Тужится подъемный кран, тянет-потянет всякую дрянь!., вверх! вниз!.. Пыль столбом, товар коромыслом! Но это еще впереди! Прилив – он часам к восьми зашелестит… Посетители немногословны… Больше дремлют от усталости… ждут… надо только поглядывать изредка, перспективу держать под контролем… ровную гладь вдалеке… где деревья… просвет на излучине… в стороне Гринвича, из-за Гильонз Рок, там входят суда, ведомые лоцманами, вливаются с приливом… курсом на северо-запад… сначала поменьше… визгливые… караваном… потом – махины, мастодонты – пакетботы, завывающие протяжно трехэховой сиреной… охрипшей, басовитой, болезненной… затем индийские… компании «Пининсьюле энд Орьентл»… Тут хоть уши затыкай!.. А до чего же величественные!., баре! Почтовые! Народ из харчевни прыскает вон! штурмует швартовы!
Пристает!.. Пивная вмиг пустеет!.. Клиентура устремляется к трапам!., кто куда!., к форштевню, планширам! Надо всеми царит старпом. «Пятьдесят на борт! Fifty!..» Голос эхом разносится… «Two extra.. Еще двое!..»
Валяй, рванина! с ветерком!.. У тросов – давка! Смертоубийство!..
Докеры карабкаются вверх.
На заду тяжелый винт взбивает воду!.. Блюм!!.. Блюм!!.. Блюм!!., добела! до кипения!..
С мостика… телеграф слышно: дринь! дринь! дринь!.. «Задний ход!..»
Эй, полегче! Вздрогнул всем корпусом!.. Подходит к причалу!., стонет!., ползет тихонько… громада эдакая… притирается… Попался!.. Уф! Все!.. Рыдает утробно… Уф! Уф! Вот и все! отпутешествовался!.. Тут и сказке конец… Горем нутро сдавило!.. Попался!.. Весь повсюду тросами опутан… Тоска накатывает, накрывает всего!., поглощает!.. Стоп!
* * *
Каскада мы застали дома в состоянии такого нервного возбуждения, что никто вокруг и пикнуть не решался. Ох, и задал он перцу всем своим, в особенности девицам. Их около него девять штук вертелось, и хорошенькие, и толстые, й щупленькие, а две так просто уродины, страхолюдины, Мартина и Лупа, я после их хорошо узнал, они у него больше всех зарабатывали, первенство держали по привлекательности, а ведь смотреть страшно. Вкусы мужчин уподоблю мусорной свалке, они в ней роются, отыскивают косых, кривобоких и находят в них кладезь любви, это их дело, не ваше, пусть себе, пока еще разберутся. В целом общество напоминало петушащийся вольер, щебечущий, пищащий, всегда готовый передраться, оглушительный. Каскад пытался установить тишину, речь хотел держать, о важных вещах. Он был без пиджака, руками размахивал, криком кричал, чтоб заткнулись. Серебристым плотно облегающим жилетом, панталонами галифе, плоским закрученным локоном на лбу до самых бровей он еще производил впечатление, престиж свой поддерживал, но от сердечных дел уже отошел, только усы напоминали, что в свое время он был не прочь полюбезничать! У него уже седина пробивалась, изменился он, как обрушились на него заботы, как война началась, он больше крика терпеть не мог, особливо писка бабьего, сразу вскипал.
Нужно было вопрос решать…
– Не могу ж я вас всех держать! Черт побери!.. Что ему головная боль – то им потеха.
– У меня своих четыре! И довольно! Это моя норма! У меня тут не «Шабане»! Я больше не хочу! Ты слышишь, Анжела? Ни одной!
Женщин, стало быть, не хотел.
Анжела улыбалась: больно смешно он кипятился. Анжела, жена его настоящая, – женщина серьезная, хозяйство все на ней держалось, доставалось ей.
– Я ж не сумасшедший, Анжела! И не пеликан, чтоб их собой кормить! Это мы так до чего дойдем! Куда я их всех девать стану? На что это похоже, скажите? Когда надо, то надо! оно понятно! но тут! нет, вы подумайте! куда ж это мы катимся! Кокет, он себе голову не ломает… Третьего дня надумал смотаться… зараза такая… и прямиком ко мне… уговаривает, увещевает: «Возьми, – говорит, – мою, Каскад! Ты славный парень! Только тебе одному и доверяю! Я ухожу на войну! Драться уезжаю!» Слыхали? «Ты славный парень! Я тебя знаю! Это счастье, что ты есть!» Сказано – сделано!.. Схватил чемоданчик! И как ветром его сдуло! не обернулся! Девку скинул! мне на руки! Несчастный Каскад! Еще одна! Я и ахнуть не успел! Ну не дурак ли я! «Ухожу на войну!» Этим все сказано! Без тени стеснения! «Я признан годным! – говорит он мне. – Иду сапером! сорок второй инженерный!» И сразу ему все прощается! Месье смывается! Юношу из себя разыгрывает! Побоку заботы! А бабу, стало быть, мне!.. «Так, – думаю, – смылся Кокет! Воспользовался случаем! И меня за доброту мою управляющим оставил!» Меня такой фортель не слишком порадовал! У меня, скажу тебе, все в глотке пересохло! Выхожу, направляюсь в «Риджент»… И тут думаю: «Пойду-ка я Фила-букмекера потормошу… Четыре часа! В «Ройял» как раз расчет!., зайду, денежки у него свои заберу! Куш мой! За Филом Заикой должок! Что-то он не торопится. Припугну малость!..» И с кем бы, вы думали, я сталкиваюсь в дверях? С Жожо!.. Он на меня сходу набрасывается… видели бы вы, в каком состоянии!.. В точке кипения человек!.. «Надрался!» – думаю… Ан нет!.. Записался добровольцем! И он туда же!.. Ну и понес… «Каскад! Возьми, – говорит, – мою Полину… – просит, умоляет!., вцепился мертвой хваткой!.. – Выручай!.. И еще Жозетту и Клеманс!..» Мамочки! я чуть не задохнулся!.. «Т… т… т… то есть как?» – говорю… Он мне слова вставить не дает… «Уезжаю сегодня в ночь». В двадцать второй, в Сен-Ло!..» Вот те на!.. Я ж ахнуть не успел!.. Он наседает, не отпускает!.. Нахрапом берет! Я и не смог отказать!..
«Выручку, рыбка, будешь мне пересылать! Половина твоя!» – ишь ты, как заговорил!.. Ушел! потом опять назад вернулся: «Осторожней, – говорит, – с Полиной! Она на блондинов падка!.. Я не в обиде буду, когда ты ей бока отлудишь маленько!.. Она так баба ничего, но надо иной раз и мозги вправить!.. Ну, все! Я пошел!.. Привет ребятам… У меня поезд в полночь!» – «Возвращайся живым!» – крикнул я ему вслед…
Итак, двое!.. Я был чертовски не в духе!.. Положение пиковое… Сажусь, стало быть… заказываю себе вермут… Елки-палки! Продыху не дают! За соседней стойкой Лапа устраивается… Я сижу, будто ее не замечаю… Ан, нет… окликает меня, трясет… Лапа с Пикадилли! которая бар с дочкой держит… в упор ко мне обращается, не отвертишься… «Каскад, – говорит, – на тебя только вся и надежда…» Еще одна!.. Моего мнения даже и не спрашивает… «Позаботься о моей девочке и кузине ее!.. Они обе без паспортов… Я к своему еду в Фекан, он уже три недели как на войне, заведение открывает в Бретани, не знаю, где точно, но место хорошее!» Слыхали? «Для американцев, понимаешь? Ты ж все равно остаешься! Сделай милость!..» – «Хорошо! хорошо!» – говорю! Опять, стало быть, мне расхлебывать!.. А как ей откажешь… Лапа – она баба исключительная, такие редко встречаются, да что там, таких вообще на свете не существует! Идеал для сутенера!., обязательная, скромная, общительная, верная! Вся как на ладони, услужливая и все такое!.. Я ее двадцать два года знаю… «Приводи, – говорю, – ты моя ненасытная, рабынь своих!., но смотри, чтоб никаких междусобойчиков!.. Паршивая овца стадо портит! И так-то с трудом в руках их удерживаю!.. Если порочная девка, работе конец!.. Ладно, когда чуть-чуть!.. Но надобно меру знать!..» – так прямо ей и объяснил. «Вот именно, Каскад, дорогой! Задай им встряску! Не стесняйся! Я не прочь! Я твои принципы знаю!..»
Ну и ну, думаю… Хорош прибыток! от войны!.. Оставят меня, наконец, в покое? Поди, все слиняли!.. Встали в зловещий строй! С трубами, барабанами и черт знает чем!.. Может, уже и до Берлина добрались! Небось, бесхозных баб больше не осталось!.. Бойцы хреновы! И что б вы думали?.. Откуда ни возьмись Кротиха тащится!.. И что говорит? Угадайте! Пьеро, говорит, Пьеро Короткоручка залетел! три года дачи! И кошки в придачу!.. Ну, огорошила! Пьеро Короткоручка! Ангел тишайший! Упекли в Дартмур! Аккурат в пятницу! ай-ай-ай! И сразу ко мне плакаться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82