Царь прислал меня, чтобы я тебя честью уговорил. Так сказывай теперь: приедешь к царю или нет?— Нет!— Как? — боярин даже попятился и сел с размаху на коник.— Так, Степан Трофимович, нечего мне у царя твоего делать. Он так думает, а я так! Зла царю я не делаю и дивлюсь только, за что такой гнев на мое убожество!— Тьфу! — обозлился Троекуров. — Ради Ивашки одумайся!— А что могут младенцу сделать?— Ну-ну! Однако и заноза ты, Прокофьевна! Теперь уж на себя пеняй, распрекрасная!— Челом тебе, боярин! Чего в случае, помяни меня, убогую, в молитвах!— Помяну, помяну! — пробормотал боярин, уходя от Морозовой, и тяжко вздыхая влез на своего коня.После него был с таким же увещанием князь Урусов, муж ее сестры.— Эх, сестрица, — говорил он ей, — что тебе? Съездила, поклонилась, а там опять у тебя и келейницы, и юродивые, и весь обиход. Веруй себе по-своему!— Ах, князь, князь, — с укором сказала ему Морозова, — чему учишь? А? Господа моего обмануть учишь! Разве от Него скроюсь?!Князь сконфузился и ни с чем вернулся к царю. Царь сидел в думе. С ним, кроме бояр, сидели патриарх, его духовник, архиереи и настоятель Чудовского монастыря. Царь выслушал доклад Урусова и гневно нахмурился.— Тяжело ей бороться со мною, — глухо сказал он, — один кто из нас беспременно одолеет!Терентий побледнел в страхе.— Ну-ну! Будем ее из дому изгонять и на суд ваш, пастыри, отдадим. Пусть уж напрямо скажет, како верует?…— Давно говорили тебе, государь, про это, — вкрадчиво сказал чудовский архимандрит Иоаким, — гордыню ее с корнем вырвать надобно, как сорную траву из злака!— Так и будет! — решительно сказал царь, вставая. — Не то она только всю Москву мне мутит! Ин быть по сему. Ты, старец, — обратился он к Иоакиму, — и сыск над ней учинишь! К тебе дьяка дам!Терентий, себя не помня, выскочил из дворца и помчался к Морозовой.— Берегись, боярыня! Царь на тебя распалился лютым гневом и на тебя людей посылает! Спасайся!Морозова просияла и словно выросла. Она протянула руки Терентию и братски его поцеловала.— Весть принес ты мне радостную, голубь мой! Пострадать за Господа — великая честь!Терентий затрепетал от восторга и умиления, и лицо его сразу оросилось слезами.Морозова спешно пошла по кельям своих инокинь.— Матушки вы мои, — говорила она им, — время мое пришло. Идите! Может, Господь где вас и сохранит, а меня благословите на дело Божье и помолитесь обо мне, чтобы укрепил меня Господь!— Сестрица! — вбежала к ней княгиня Урусова. — Час, не более, к тебе с сыском придут!— Господь с ними! Я готова! — ответила Морозова.— И я с тобою!— Благослови тебя Бог, миленькая!Старицы спешно оставили дом Морозовой, юродивые и нищие разбежались, оставив двери и ворота раскрытыми настежь.Князь съехал со двора Морозовой, но не мог покинуть ее и остался на улице следить за домом в темноте ночи.Он знал, что теперь об эту позднюю пору царь с думою сидит в Грановитой палате и заметит его отсутствие, но страх за Морозову, за свою первую любовь, осилил страх вины перед царем, и он оставался за углом дома. VIII ВО СЛАВУ ГОСПОДА! Долго ждал Терентий. Подошла уже глухая полночь, когда к раскрытым настежь воротам неслышно подъехали пошевни, и из них вылезли друг за другом три человека.Терентий стал всматриваться в их лица и при ясном лунном свете сразу узнал архимандрита Иоакима.— А этот — дьяк Ларион Иванович, думный дьяк. А этот, — Терентий перегнулся в седле, — этот — дьякон Иосиф. Ишь, сколько их наехало!Они с шумом пошли во двор, громко сказав слугам:— Подержите коней!Их голоса и шага услышали Морозова с сестрою и задрожали от страха, но через мгновение оправились.— Сестрица, — сказала княгиня, — помоги нам Господь и ангелы. Совершим метание!Они совершили семь поклонов, потом бросились в объятья друг друга и крепко поцеловались.— С нами Христос! — сказала Морозова. — Теперь поляжем, княгиня!И, задув огонь, они полегли: Морозова в свою постель, а княгиня торопливо скрылась в ближний чуланчик, где до того спала Меланья, и легла на лавку.Почти тотчас вошли к ним посланные.— Эй, огня! Кто там есть! — закричал в темных горницах дьяк. Испуганный слуга принес светец, и они вошли в опочивальню боярыни.Архимандрит прямо подошел к ней.— Ты боярыня Морозова?— Я! — не вставая, ответила боярыня.— Государь до тебя прислал спросить: как крестишься? Встань и ответствуй!Морозова протянула руку с двуперстным сложением и твердо ответила:— Так!— Гм! — ответил несколько смущенный архимандрит. — А были у тебя тут старица Меланья и прочие инокини. Они где? Сказывай без утайки!— По милости Божьей и молитвами родителей наших, по силе нашей, в убогом дому нашем были завсегда отворены настежь ворота для странных, убогих и нищих. Были тогда и Меланьи, и Степаниды, и Карпы, и Александры. Ныне ж никого нет!— Ну-ну, поищем! Ларион Иванович, делай сыск!Дьяк Иванов, худой как щепа, с острой козлиною бородкою, щурясь и шмыгая носом, стал шарить по всем углам, вошел в чулан и вдруг нащупал женское тело.— Здесь! — закричал он и поспешно спросил: — Кто ты есть?— Я князя Петра жена, Евдокия Урусова!Словно ошпаренный выскочил дьяк из чулана. Был он думным дьяком и хорошо знал, что за сила князь Петр.— Чего ты? — спросил архимандрит.Дьяк только тряс головою.— Тамо… тамо… княгиня Урусова!— Княгиня Урусова! — воскликнул изумленный архимандрит, но тотчас принял важный вид и грозно сказал:— Спроси, как крестится?— Не смею! — ответил дьяк. — Нас до Морозовой посылали!— Спрашивай, волчья сыть! — заревел Иоаким.Дьяк трусливо заглянул в чулан.— Кккак… крестишься, княгинюшка? — замирающим голосом спросил он.— Так! — твердо ответила Урусова и вытянула руку со сложенными двумя перстами.— Ай-ай-ай! — загнусил дьяк. — Что же теперь делать?— Побудь да поблюди их, а я живо! — сказал архимандрит и, выйдя из дому, спешно поехал во дворец. Царь ждал его со всею думою.— Государь, — сказал Иоаким, кланяясь, — как повелишь: там сестра ее Евдокия, княгиня Урусова. Обе сопротивляются крепко.— Возьми и ту! — угрюмо ответил царь и глянул на князя Урусова. Тот не повел и бровью Достойно внимания, что князь Урусов при всей своей силе не оказал никакой заступы жене своей, а напротив, как бы даже поощрял ее в упорстве. Не хотел ли он попросту избавиться от нее?… (Примеч. автора). Князь П.С.Урусов вскоре после ареста своей жены Евдокии и еще при ее жизни женился вторично на С. Д. Строгановой.
.Иоаким вернулся.— Ну, боярыня, — сказал он ей строго, — понеже не умела жить ты в покорении, но в прекословии своем утвердилася, а потому царское повеление постигнет тебя, и из дому ты изгоняешься. Полно тебе жить на высоте, сниди долу, встань и иди отсюда!— Скорбна ногами зело, старче, — насмешливо ответила Морозова, — ни стоять, ни ходить не могу!— А ты, княгиня?— И я тож!Иоаким покраснел от досады.— Эй! Посадите их на стулы и вон несите!Люди тотчас ухватили сестер, посадили их на кресла и понесли вон из горниц.— Матушка! — раздался крик ее сына, и он подбежал к ней.— Иди прочь! — закричал на него дьяк.— Дайте проститься! — в первый раз взмолилась Морозова и обняла своего сына.— Прощай, Иваша! Прощай, сокол мой!Мальчик плакал. Их разлучили насильно.Потом заковали обеих сестер и вместе с креслами посадили их в подклети.Терентий тотчас въехал во двор, едва скрылись царские слуги. Он подбежал к клетям и страстно прижался лицом к двери.— Мати, благослови и меня на страдания! — вскричал он.— Благословляю тебя на жизнь в миру! — нежно и ласково ответила Морозова. — Иди, Терентий, прочь теперь. Неравно увидят, и тебе худо будет!Через два дня взяли Морозову в Чудов монастырь и привели в палату.Там заседал целый синклит. Митрополит Крутицкий Павел был во главе, сидел тот же Иоаким, думные дьяки и много попов.— Феодосия, чадо мое! — ласково заговорил Павел. — Опомнись! Наговорили это тебе старцы и старицы, а ты довела себя до такого поношения!— Не старцы и старицы, а слуги Христовы! — ответила Морозова, не вставая со стула, на котором сидела.— О, овца заблудшая…— Вы заблудшие, а не я!— Не перебивай речи…— И слушать вас зазорно!— Истинно ты бесом обуяна, — с горечью сказал Павел, — ответствуй спроста. По тем служебникам, по которым царь причащается, и благоверная царица, и царевич, и царевны, причащаешься ли ты?Морозова только усмехнулась.— Известно, нет! Потому я знаю, что царь по развращенным Никоном изданиям служебников причащается.— Как же ты об нас всех думаешь? — с гневом вопросил Павел. — Что? Мы все еретики?— Ясно, что все вы подобны Никону, врагу Божию, который своими ересьми как блевотиною наблевал, а вы теперь его скверненье подлизываете!— Так ты не Прокофьева дочь, а бесова!— Я дочь Христова!— Врешь, бесова! В железа ее!…Ее ухватили и, спешно заковав в кандалы, надев цепи на шею, повлекли через весь Кремль в подворье Печерского монастыря, где и посадили в яму.Она же пела и славила Господа.Княгиню Урусову заточили в Алексеевском монастыре, где ее мучили и терзали старицы, заушая ее, лишая пищи и всячески глумясь над нею за ее упорство.Терентий страдал и уже не мог скрыть от людей своих страданий. Лицо его осунулось, глаза загорелись лихорадочным блеском.Царь пытливо посматривал на него и качал головою или хмурился. Прежде Терентий прикрылся бы улыбкой или отвел взгляд. Теперь же он дерзко, вызывающе взглядывал в ответ, словно ожидая опалы и радуясь.Царь говорил Петру:— Что брат твой? Никак, и он старой веры и за Морозову мне супротивник!Петр вспыхивал, но не решался сказать правды.— Не знаю о нем ничего. Сторонится он нас. Одно знаю, что все мы, Теряевы, за тебя готовы животы положить.— Все ли? — недоверчиво говорил царь и задумывался.Борьба со староверами все более и более омрачала его, нарушая его тихий покой, расстраивая его веселье, забавы и игры с молодою женой. IX НЕБЕСНАЯ КАРА Грех смертоубийства, грех волхвования. И в наше безверное время убийство ближнего считается преступлением и против общества, и против духа. В ту же пору не было ужаснее греха, чем отравление жены мужем или мужа женою; равно и волхование казалось тяжким преступлением.Воспитанный в таких традициях, князь Тугаев не мог вынести на своей совести этих страшных грехов.Они давили и терзали его.Лицо его потемнело и осунулось, глаза глубоко ушли в орбиты и взгляд сделался тревожен и пуглив.— Анна, — говорил он иногда ночью жене своей, — не оставляй меня одного. Не уходи от меня. Мне мерещатся призраки умерших!Анна трепетала.— Сокол мой ясный, что с тобою? Какая кручина у тебя? Скажи мне!Он слабо улыбнулся однажды и сказал:— Коли я открою тебе душу свою, ты сгоришь, как от полымя!…Анну объял ужас. Что сделал ее Павел?Молиться, молиться!Так же думал и Тугаев, и они ездили из монастыря в монастырь, и не было ни одного старца, ни одного схимника, у которого не исповедовался бы князь.— Постой, золотая моя, — говорил он жене, — я к старцу схожу. А ты молись!…И он шел и каялся в своем страшном грехе. Слушали его старцы и схимники и в ужасе качали головами, а потом говорили:— Иди в монастырь, схиму прими — и замаливай грех свой. Велик он зело! Не помогут молитвы без дел!Он возвращался к жене бледный как смерть и говорил ей:— Молись, Анна, обо мне!— Скажи, что на душе у тебя?Он молчал. Сказать ей — это значит покаяться и идти в монастырь, отречься от нее, от всего того, ради чего он принял такие муки. Это было ему не по силам. Любовь к молодой жене побеждала ужас вечных загробных страданий.— Что сказать тебе, Аннушка, кроме любви моей к тебе безмерной, — говорил он ей в редкие минуты спокойствия, — ради любви этой пошел бы я на всякие муки.— Для чего же муки, милый? — со стоном говорила Анна. — Смотри, другие любятся и веселы, и детки есть, а мы… Только изводимся с тобою.— Ну, ну! Вот я слышал, в Ипатьевском монастыре пресветлый старец Иннокентий есть. Всякий, говорят, грех разрешает. К нему поедем!Но и старец Иннокентий не отпустил греха Тугаеву.Анна терзалась; в ее простом уме слагались ужасы без всяких определенных мыслей, но однажды она вдруг словно просветлела.Это было в странноприимном доме при Череменецком монастыре. В просторной горнице лежали они на кровати. Анна не спала, взволнованная печалью мужа, и думала тоскливые думы.Князь спал тревожным, тяжелым сном. Он стонал, метался во сне и бормотал несвязные речи.Вдруг он вскочил с исступленным криком. Глаза его расширились, он вытянул вперед руки и закричал:— Ты? Ты? Опять!…В ответ на его крик раздался другой. Князь очнулся и растерянно оглянулся. И вдруг замер в новом ужасе.Анна соскочила с кровати и в одной сорочке стояла в углу горницы, дрожа от страха и с ужасом смотря на князя.Он сделал к ней шаг вперед, взглянул на нее и встал как вкопанный. В ее взгляде он прочел, что она все знает…— Ты?…— с бесконечным ужасом и страданием произнесла Анна.Он вздрогнул.— Да, да! Вот он, мой грех! Вот мое окаянство! Анна, милая!Он упал на пол, и в несвязных словах полилась его ужасная исповедь.Ах, не встречаться бы им здесь вовеки! Не волен он был в сердце своем! Все мутилось, не в себе он был. Дьяволы томили его, дразнили и мучили! Видит Бог, он боролся…Анна слушала и трепетала.Вон он, грех лжи и обмана! До чего дошла она! Ведь и она в той душе загубленной повинна.— Иди в монастырь! Я тоже уйду!— Но я люблю тебя, Анна!— Прочь! Прими руки… окаянный!— Что?Князь вскочил как ужаленный и схватился раками за голову.— Прочь, прочь, прочь! Не скверни меня руками своими! — твердила, дрожа, Анна.Князь дико вскрикнул, захохотал и бросился из горницы.— Куда? — остановил его привратник.— Прочь! — оттолкнул он его с силою и выбежал за ограду.Была весна в начале. Огромное озеро, что окружало монастырь, почернело и вздулось, готовое сломить лед при первом порыве ветра.— Проклят, проклят! — бормотал князь, бегом спускаясь на зыбкую поверхность талого льда.— Братии, душа гибнет! Спасайте! — закричал испуганный привратник.— Боже, спаси и помилуй!— Проклят, проклят! — твердил князь, увязая в снегу, попадая в лужи талой воды. Вдруг перед ним мелькнул словно призрак его умершей жены.— Опять ты! — закричал он исступленно и рванулся вперед.— Сгиб! — раздался вопль с берега.При свете луны привратник увидел, как князь на всем бегу словно провалился. Он упал в прорубь. Крик привратника огласил уснувшую обитель.Несколько иноков выбежали на берег. Отважные монахи бросились следом за князем, дошли до проруби, но не увидели его трупа.— Затянуло под лед, — толковали они потом.— Ох, грехи тяжкие!— Кто княгине-то скажет, милостивцы! — печалился ключник.А княгиня лежала в горнице без сознания. Ее ум не выдержал такого напряжения, и бедная голова ее закружилась. Когда она очнулась, подле нее у постели сидел старец.— Опамятовалась! — с тихой улыбкою сказал он и взглянул на нее с нежным участием.— Отче, — робко спросила она, — где супруг мой?Старец помолчал мгновение, а потом тихо и торжественно сказал:— Господь Бог уготовил тебе тяжкое испытание…— Где муж? — повторяла Анна.— Там, — старец поднял глаза кверху, — где нет ни печалей, ни воздыханий, но жизнь бесконечная!…— Он принял схиму?…— Навечно…— Так скоро? Сколько же я лежала?— Он утоп, дочь моя! — тихо ответил ей старец.— Как?Анна поднялась и села, бледная, как плат.— Утоп по неразумию.И старец рассказал про смерть ее мужа.— И тела нет… вот весною лед вскроет, тогда предадим его честному погребению… Что ты, дочушка!— Божья кара! Божий суд! — вскрикнула Анна и, упав на колени, прижалась лицом к ногам старца.— Что, доченька, что, милая?…Она неясно бормотала:— Грех! И его грех, и мой грех! Оба грешны. Отче, выслушай!— Ну, говори, доченька! Вот так! Я слушаю. Шепчи мне потиху!Он опустился рядом с нею на колени и прислонил ухо свое к ее помертвевшим губам.Анна бессвязно начала свою исповедь, задыхаясь от глухих рыданий. X ТЯЖКИЕ ВРЕМЕНА По Москве опять заходили странные люди. То тут, то там вдруг объявлялось подметное письмо. Голь кабацкая и гультяи толпами собирались и говорили меж собою.— Ужо им, боярам! Идет молодец на них. С ними, слышь, везде расправу чинят!— Верно! Слышь, братцы, Астрахань взял, Саратов, Царицын…— На Казань идет!— Цыц вы, крамольники! — орали пристава. — Расходитесь! Не то вас!Толпа разбегалась, а в другом месте уже собиралась вновь и вела свои разговоры.Слух о Стеньке Разине дошел до Москвы и взволновал ее сверху донизу.Царь собирал думу и совещался. Вор вернулся после двухлетней пропажи снова в Астрахань и на этот раз взял ее, пролив море крови.— Тогда выпустили! — с укором говорил Урусов. — Львов да Прозоровский большой беды тогда наделали!— Тогда, тогда! — с раздражением сказал царь. — Надо думать, что теперь делать!— Дозволь слово, государь, держать, — произнес боярин Нащокин.Царь обернулся к нему.— Допрежь всего всем воеводствам строгие наказы разослать, чтобы держали себя с великим бережением и друг другу помощь бы оказывали, а не супротивничали бы да не сварились бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
.Иоаким вернулся.— Ну, боярыня, — сказал он ей строго, — понеже не умела жить ты в покорении, но в прекословии своем утвердилася, а потому царское повеление постигнет тебя, и из дому ты изгоняешься. Полно тебе жить на высоте, сниди долу, встань и иди отсюда!— Скорбна ногами зело, старче, — насмешливо ответила Морозова, — ни стоять, ни ходить не могу!— А ты, княгиня?— И я тож!Иоаким покраснел от досады.— Эй! Посадите их на стулы и вон несите!Люди тотчас ухватили сестер, посадили их на кресла и понесли вон из горниц.— Матушка! — раздался крик ее сына, и он подбежал к ней.— Иди прочь! — закричал на него дьяк.— Дайте проститься! — в первый раз взмолилась Морозова и обняла своего сына.— Прощай, Иваша! Прощай, сокол мой!Мальчик плакал. Их разлучили насильно.Потом заковали обеих сестер и вместе с креслами посадили их в подклети.Терентий тотчас въехал во двор, едва скрылись царские слуги. Он подбежал к клетям и страстно прижался лицом к двери.— Мати, благослови и меня на страдания! — вскричал он.— Благословляю тебя на жизнь в миру! — нежно и ласково ответила Морозова. — Иди, Терентий, прочь теперь. Неравно увидят, и тебе худо будет!Через два дня взяли Морозову в Чудов монастырь и привели в палату.Там заседал целый синклит. Митрополит Крутицкий Павел был во главе, сидел тот же Иоаким, думные дьяки и много попов.— Феодосия, чадо мое! — ласково заговорил Павел. — Опомнись! Наговорили это тебе старцы и старицы, а ты довела себя до такого поношения!— Не старцы и старицы, а слуги Христовы! — ответила Морозова, не вставая со стула, на котором сидела.— О, овца заблудшая…— Вы заблудшие, а не я!— Не перебивай речи…— И слушать вас зазорно!— Истинно ты бесом обуяна, — с горечью сказал Павел, — ответствуй спроста. По тем служебникам, по которым царь причащается, и благоверная царица, и царевич, и царевны, причащаешься ли ты?Морозова только усмехнулась.— Известно, нет! Потому я знаю, что царь по развращенным Никоном изданиям служебников причащается.— Как же ты об нас всех думаешь? — с гневом вопросил Павел. — Что? Мы все еретики?— Ясно, что все вы подобны Никону, врагу Божию, который своими ересьми как блевотиною наблевал, а вы теперь его скверненье подлизываете!— Так ты не Прокофьева дочь, а бесова!— Я дочь Христова!— Врешь, бесова! В железа ее!…Ее ухватили и, спешно заковав в кандалы, надев цепи на шею, повлекли через весь Кремль в подворье Печерского монастыря, где и посадили в яму.Она же пела и славила Господа.Княгиню Урусову заточили в Алексеевском монастыре, где ее мучили и терзали старицы, заушая ее, лишая пищи и всячески глумясь над нею за ее упорство.Терентий страдал и уже не мог скрыть от людей своих страданий. Лицо его осунулось, глаза загорелись лихорадочным блеском.Царь пытливо посматривал на него и качал головою или хмурился. Прежде Терентий прикрылся бы улыбкой или отвел взгляд. Теперь же он дерзко, вызывающе взглядывал в ответ, словно ожидая опалы и радуясь.Царь говорил Петру:— Что брат твой? Никак, и он старой веры и за Морозову мне супротивник!Петр вспыхивал, но не решался сказать правды.— Не знаю о нем ничего. Сторонится он нас. Одно знаю, что все мы, Теряевы, за тебя готовы животы положить.— Все ли? — недоверчиво говорил царь и задумывался.Борьба со староверами все более и более омрачала его, нарушая его тихий покой, расстраивая его веселье, забавы и игры с молодою женой. IX НЕБЕСНАЯ КАРА Грех смертоубийства, грех волхвования. И в наше безверное время убийство ближнего считается преступлением и против общества, и против духа. В ту же пору не было ужаснее греха, чем отравление жены мужем или мужа женою; равно и волхование казалось тяжким преступлением.Воспитанный в таких традициях, князь Тугаев не мог вынести на своей совести этих страшных грехов.Они давили и терзали его.Лицо его потемнело и осунулось, глаза глубоко ушли в орбиты и взгляд сделался тревожен и пуглив.— Анна, — говорил он иногда ночью жене своей, — не оставляй меня одного. Не уходи от меня. Мне мерещатся призраки умерших!Анна трепетала.— Сокол мой ясный, что с тобою? Какая кручина у тебя? Скажи мне!Он слабо улыбнулся однажды и сказал:— Коли я открою тебе душу свою, ты сгоришь, как от полымя!…Анну объял ужас. Что сделал ее Павел?Молиться, молиться!Так же думал и Тугаев, и они ездили из монастыря в монастырь, и не было ни одного старца, ни одного схимника, у которого не исповедовался бы князь.— Постой, золотая моя, — говорил он жене, — я к старцу схожу. А ты молись!…И он шел и каялся в своем страшном грехе. Слушали его старцы и схимники и в ужасе качали головами, а потом говорили:— Иди в монастырь, схиму прими — и замаливай грех свой. Велик он зело! Не помогут молитвы без дел!Он возвращался к жене бледный как смерть и говорил ей:— Молись, Анна, обо мне!— Скажи, что на душе у тебя?Он молчал. Сказать ей — это значит покаяться и идти в монастырь, отречься от нее, от всего того, ради чего он принял такие муки. Это было ему не по силам. Любовь к молодой жене побеждала ужас вечных загробных страданий.— Что сказать тебе, Аннушка, кроме любви моей к тебе безмерной, — говорил он ей в редкие минуты спокойствия, — ради любви этой пошел бы я на всякие муки.— Для чего же муки, милый? — со стоном говорила Анна. — Смотри, другие любятся и веселы, и детки есть, а мы… Только изводимся с тобою.— Ну, ну! Вот я слышал, в Ипатьевском монастыре пресветлый старец Иннокентий есть. Всякий, говорят, грех разрешает. К нему поедем!Но и старец Иннокентий не отпустил греха Тугаеву.Анна терзалась; в ее простом уме слагались ужасы без всяких определенных мыслей, но однажды она вдруг словно просветлела.Это было в странноприимном доме при Череменецком монастыре. В просторной горнице лежали они на кровати. Анна не спала, взволнованная печалью мужа, и думала тоскливые думы.Князь спал тревожным, тяжелым сном. Он стонал, метался во сне и бормотал несвязные речи.Вдруг он вскочил с исступленным криком. Глаза его расширились, он вытянул вперед руки и закричал:— Ты? Ты? Опять!…В ответ на его крик раздался другой. Князь очнулся и растерянно оглянулся. И вдруг замер в новом ужасе.Анна соскочила с кровати и в одной сорочке стояла в углу горницы, дрожа от страха и с ужасом смотря на князя.Он сделал к ней шаг вперед, взглянул на нее и встал как вкопанный. В ее взгляде он прочел, что она все знает…— Ты?…— с бесконечным ужасом и страданием произнесла Анна.Он вздрогнул.— Да, да! Вот он, мой грех! Вот мое окаянство! Анна, милая!Он упал на пол, и в несвязных словах полилась его ужасная исповедь.Ах, не встречаться бы им здесь вовеки! Не волен он был в сердце своем! Все мутилось, не в себе он был. Дьяволы томили его, дразнили и мучили! Видит Бог, он боролся…Анна слушала и трепетала.Вон он, грех лжи и обмана! До чего дошла она! Ведь и она в той душе загубленной повинна.— Иди в монастырь! Я тоже уйду!— Но я люблю тебя, Анна!— Прочь! Прими руки… окаянный!— Что?Князь вскочил как ужаленный и схватился раками за голову.— Прочь, прочь, прочь! Не скверни меня руками своими! — твердила, дрожа, Анна.Князь дико вскрикнул, захохотал и бросился из горницы.— Куда? — остановил его привратник.— Прочь! — оттолкнул он его с силою и выбежал за ограду.Была весна в начале. Огромное озеро, что окружало монастырь, почернело и вздулось, готовое сломить лед при первом порыве ветра.— Проклят, проклят! — бормотал князь, бегом спускаясь на зыбкую поверхность талого льда.— Братии, душа гибнет! Спасайте! — закричал испуганный привратник.— Боже, спаси и помилуй!— Проклят, проклят! — твердил князь, увязая в снегу, попадая в лужи талой воды. Вдруг перед ним мелькнул словно призрак его умершей жены.— Опять ты! — закричал он исступленно и рванулся вперед.— Сгиб! — раздался вопль с берега.При свете луны привратник увидел, как князь на всем бегу словно провалился. Он упал в прорубь. Крик привратника огласил уснувшую обитель.Несколько иноков выбежали на берег. Отважные монахи бросились следом за князем, дошли до проруби, но не увидели его трупа.— Затянуло под лед, — толковали они потом.— Ох, грехи тяжкие!— Кто княгине-то скажет, милостивцы! — печалился ключник.А княгиня лежала в горнице без сознания. Ее ум не выдержал такого напряжения, и бедная голова ее закружилась. Когда она очнулась, подле нее у постели сидел старец.— Опамятовалась! — с тихой улыбкою сказал он и взглянул на нее с нежным участием.— Отче, — робко спросила она, — где супруг мой?Старец помолчал мгновение, а потом тихо и торжественно сказал:— Господь Бог уготовил тебе тяжкое испытание…— Где муж? — повторяла Анна.— Там, — старец поднял глаза кверху, — где нет ни печалей, ни воздыханий, но жизнь бесконечная!…— Он принял схиму?…— Навечно…— Так скоро? Сколько же я лежала?— Он утоп, дочь моя! — тихо ответил ей старец.— Как?Анна поднялась и села, бледная, как плат.— Утоп по неразумию.И старец рассказал про смерть ее мужа.— И тела нет… вот весною лед вскроет, тогда предадим его честному погребению… Что ты, дочушка!— Божья кара! Божий суд! — вскрикнула Анна и, упав на колени, прижалась лицом к ногам старца.— Что, доченька, что, милая?…Она неясно бормотала:— Грех! И его грех, и мой грех! Оба грешны. Отче, выслушай!— Ну, говори, доченька! Вот так! Я слушаю. Шепчи мне потиху!Он опустился рядом с нею на колени и прислонил ухо свое к ее помертвевшим губам.Анна бессвязно начала свою исповедь, задыхаясь от глухих рыданий. X ТЯЖКИЕ ВРЕМЕНА По Москве опять заходили странные люди. То тут, то там вдруг объявлялось подметное письмо. Голь кабацкая и гультяи толпами собирались и говорили меж собою.— Ужо им, боярам! Идет молодец на них. С ними, слышь, везде расправу чинят!— Верно! Слышь, братцы, Астрахань взял, Саратов, Царицын…— На Казань идет!— Цыц вы, крамольники! — орали пристава. — Расходитесь! Не то вас!Толпа разбегалась, а в другом месте уже собиралась вновь и вела свои разговоры.Слух о Стеньке Разине дошел до Москвы и взволновал ее сверху донизу.Царь собирал думу и совещался. Вор вернулся после двухлетней пропажи снова в Астрахань и на этот раз взял ее, пролив море крови.— Тогда выпустили! — с укором говорил Урусов. — Львов да Прозоровский большой беды тогда наделали!— Тогда, тогда! — с раздражением сказал царь. — Надо думать, что теперь делать!— Дозволь слово, государь, держать, — произнес боярин Нащокин.Царь обернулся к нему.— Допрежь всего всем воеводствам строгие наказы разослать, чтобы держали себя с великим бережением и друг другу помощь бы оказывали, а не супротивничали бы да не сварились бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83