Алексей слезливо оглядел молящихся.— А и в чем вина наша перед Господом, что ради для царей ныне в соборах замест велегласых дьяконов и мнихов верещат сукины сыны поросята?Неудачливого дьячка сменил монах. Расставив широко ноги, он молодецки тряхнул черной гривой и, надавив указательным пальцем на кадык, оглушил молящихся громовым раскатом:— Бла-го-сло-ви, вла-дык-ко!Царь грохнулся на колени и с наслаждением перекрестился. За ним пали ниц все находившиеся в соборе.— Вот то глас, — вслух похвалил Алексей, — чисто тебе Илья-пророк по небеси прокатился!Из алтаря торжественно вышел патриарх Иосиф. Благословив толпу, он направился на середину собора. Алексей, опираясь на плечи ближних, последовал за патриархом и стал у столба.Начался «чин воспоминания сожжения триех отроков или Пещное действо».Монахи отдернули ширмы. Молящиеся увидели между столбами решетчатую деревянную печь, в виде огромного фонаря, расписанного суриком и другими красками. Для изображения горящей печи фонарь по решеткам со всех сторон был унизан железными шандалами, в которых горели восковые свечи.После шестой песни канона, получив благословение патриарха, трое ряженых, изображавших еврейских отроков — Анания, Азария и Мисаила — были связаны «убрусцем Убрусец — белый платок.

по выям» и отданы двум халдеям.Халдеи, беспомощно тужась, чтобы вызвать на лицах приличествующий церемонии гнев, подвели отроков к печи.— Чада царевы, зрите ли сию пещь, огнем горящу? — крикнули они в один голос.Отроки с презрением оглядели своих катов и гордо подняли головы.— Зрим мы пещь сию, но не ужасаемся, есть бо Бог наш на небеси, той силен взять нас от пещи сия…Получив по зажженной свечке, отроки, подталкиваемые халдеями, вошли в пещь и тоненькими голосами заскулили молитву. Халдеи, со свечами в руках, побежали вокруг печи и бросили в горн легковоспламеняющуюся траву-плаун.В соборе воцарилась мертвая тишина. Все взоры были обращены на вырезанного искусно из пергамента ангела, спускавшегося на шнурке с подволоки.Два монаха, укрывшихся в алтаре, по знаку, поданному иеромонахами, принялись ожесточенно сотрясать железный лист.Халдеи упали ниц. Какая-то старуха, преисполненная суеверного страха, воюще заголосила и побежала к выходу… И тотчас же, точно по уговору, ее со всех концов поддержали смятенными криками и рыданиями.Ангел, покачавшись над печью, медленно, как бы неохотно, снова поднялся к подволоке.Торжествующие халдеи ударили казнимых пальмовыми ветвями.— Где есть Бог ваш на небеси?!Отроки печально переглянулись и отдались на волю огня.Вдруг монахи снова затрясли железными листами и рявкнули хвалебную песнь. Ангел, трепеща, спускался к печи.— Ангел! Ангел Господень, спаси нас, — взмолились отроки.Толпа снова притихла. Кое-где лишь слышались глубокие вздохи. Ангел реял в воздухе, плавно взмахивая размалеванными крыльями.— Ангел! Ангел Господень, спаси нас! — надрывались отроки, заглушая грохот железа и трещеток.И вот, на мгновение задержавшись в воздухе, ангел слетел в печь. Из сотен грудей вырвался вздох облегчения. Отроки сорвали с себя убрусцы и, ухватившись за крылья ангела, трижды обошли с ним вокруг печи. Пораженные халдеи бочком придвинулись к спасенным и, отвесив земной поклон, подтолкнули их к патриарху.— Многая лета! — вихрем взвилось на обоих клиросах многолетие государю и царствующему роду.Служба окончилась. Алексей сам, непрестанно крестясь и пришептывая молитвы, погасил все четыреста свечей в печи и направился к амвону.Удобная минута наступила. Корепин прыгнул к царю и стал на колени.— Государь, царь православный! — забормотал он, щелкая зубами, как на лютом морозе.Ближние бояре позвали монаха.— Убрать!Но царь остановил их властным движением руки. «Он!… Он и есть», — мелькнула догадка.— Аль челом бьешь, холопьюшко?— Бью челом, государь! — ударился Корепин лбом о каменные плиты пола. — На ворога христианского, на князь Черкасского, Григория Санчеуловича!Савинка поборол в себе страх и, смело поглядев государю в лицо, продолжал:— Мрут черные людишки с голоду! Опричь кривды да батогов не зрят иного. Плохо, гораздо плохо жительствуют сиротины твои, людишки черные.Он сбросил с себя гулу, зашарил по рукаву епанчи.— Аи челобитная тебе от черных людишек… Все в ней пропи…Он осекся и похолодевшими пальцами разодрал рукав.— Была, государь! Сам писал…— Сам? — ехидно прищурился Алексей и кивнул подошедшим дьякам. — Так вот чью цидулу сдобыли языки у халдеев в побоище уличном.Присутствовавшая в соборе Янина заинтересовалась неожиданной сварой и любопытно приблизилась к амвону.— Так сам писал, сиротина? — переспросил государь, захватив в кулак бороду.— Сам! — поднялся Корепин с колен. Его глаза зажглись вдруг гордыми огоньками, а пальцы, мявшие судорожно епанчу, сжались в кулак. — Сам!… Думка была, не ведаешь ты, что робят с людишками черными. А ты, государь, обороняючись, тех же кличешь к себе на подмогу дьяков.— Замолчи! — крикнул Алексей и ударил челобитчика по лицу.Едва сдерживая волнение, Янина не спускала глаз с дерзновенного смерда. Его осанка и смелые речи восхитили ее. «Вот-то бы споручник мне!… Вот-то бы от обиды на государственность да на дьяков добро служил бы моему королю!» И полонянка решила во что бы то ни стало спасти Корепина. * * * Вечером, когда пришли к ней гости, Янина рассказала им о бродяге.— А кто дьякам ворог, тот нам впору придется, — убежденно закончила она.Федор вернулся домой, когда никого из чужих уже не было. Янину он застал в каморке, чем-то очень расстроенную.— Нинушка, свет мой! — засуетился постельничий и, приблизившись к женщине, выпятил до последней возможности грудь. — Да ежели кто забидел тебя, своими перстами удавлю лиходея!Полонянка искоса взглянула на запетушившегося господаря. «Витязь тоже — пугало воронье!» — подумала она и нежно обняла Федора.— Не забидели меня, а жалость выела сердце мое… Не можно мне боле терпети.Осторожно подбирая слова, она заговорила о грядущем празднике Рождества. Ртищев усадил полонянку подле себя.— Истинно, истинно, — временами поддакивал он и дремотно щурился. — Колико мы с чистым сердцем твоим добрых дел сотворим!Однако, услышав про Савинку, сразу потемнел.— Не сказывай про него. Грех непрощеный и слышать мне, постельничему государя царя, имя смутьяна богопротивно.Всю ночь Ртищев не спал, прислушиваясь к сиротливым вздохам и сдержанному плачу полонянки. Покоренный слезами, он много раз вскакивал с постели, готовый сдаться, но у самой двери останавливался, гневно сжимал свои детские кулачки.— Нет! Негоже постельничему государеву быть заступником смердов-смутьянов.Чтобы избежать встречи с Яниной, Федор на рассвете уехал в Кремль. Царя он застал в крестовой за утреней. Стоявший у двери Босой догадался по лицу Ртищева, что с ним приключилось что-то недоброе.— Кручинишься, Федя?Постельничий безнадежно махнул рукой.— Ты бы хоть, прозорливец, улещил Янину. Смертью умрет она от сердца доброго своего.Встревоженный Васька, не дожидаясь трапезы, отправился в Конюшенный переулок, в усадьбу Ртищева. * * * Ночью, прежде, чем идти спать, прозорливец, запыхавшись, ворвался в цареву опочивальню.— Ходит, Алексашенька!— Кто ходит? — испуганно откликнулся царь.— Сень дерзновенного ходит в покоях твоих!… Чуешь? Как отроки иудейские… Звон, зри… Ходит и держится перстами за ангельское крыло.Алексей попятился к красному углу. Откуда-то сверху тяжело пополз на него чей-то сдавленный голос.— Ради для Рождества Господа нашего Исуса Христа, я, ангел Господень, внял покаянной молитве раба Божия, бившего тебе, государь, челом смерда сиротствующего.Царь опустился на колени и в страхе прислушался к исходящим с подволоки словам.— Помилуй же, помазанник Божий, раба того! Внемли ему, — заклокотало где-то в подполье и стихло.Босой стал на четвереньки и подполз к государю.— Чуял ли?— Чуял, — перекрестился царь. — Токмо как же мы противу Соборного уложения руку поднимаем?Васька раздраженно брякнул веригами.— Упамятовал ты, Лексашенька. Не противу Уложения восстал смерд, а челом бил на господарей.— Вот то-то же сказываем и мы, — приободрился царь. — Потому доля черных людишек сполна обозначена в Уложении.Васька поморщился, сплюнул, и отполз к двери.— Ползут! — рявкнул он и отчаянно замахал руками, телом своим заслоняя государя. Из углов, с подволоки, из подполья неслись на Алексея стоны, рев, мольбы и проклятия.Алексей вскочил с колен, обеими руками ухватился за крест.— Свободить! Тотчас же свободить холопа того! ГЛАВА XVII Босой, узнав о приезде Новгородского митрополита, смутился. Упрямый и властолюбивый Никон, не останавливавшийся ни перед чем, чтобы добиться задуманного, был единственным среди ближних царя, с которым нужно было держать ухо востро.И доподлинно, Никон не шутил. Он крепко обдумал, к чьей стороне примкнуть: к ревнителям ли старины или к Никите Ивановичу Романову, Ордын-Нащокину, Ртищеву и другим поборникам новшеств, и решил, что силы — на стороне преобразователей.Больше всего Ваську страшило, что Никон может добиться патриаршего стола. Он не сомневался в том, что все будет тогда кончено. Строптивый «мордовский сын» не допустит, чтобы кто-либо делил с ним власть и влияние на царя.Прозорливец старался быть почаще подле Алексея, вмешивался в каждую мелочь, пугал Алексея, по ночам рассказывал о злых кознях Никона и сношениях его с иноземцами. Государь давал обетование порвать с митрополитом, клялся в любви своей к Ваське, но продолжал действовать так, как хотели того ближние бояре и Никон.В утро, когда митрополит явился к царю, Босой ушел из Кремля. Царь встретил Никона у двери соборной палаты и, дружелюбно улыбаясь, подошел под благословение.— Не тебе от меня благословением благословляться, но мне вместно молить заступничества твоего перед Господом, — льстиво поклонился митрополит, но все же возложил руки на голову государя.Ближние выстроились вдоль стены, у брусяного взруба. Усевшись в дубовое кресло, украшенное двуглавым орлом, царь милостиво указал ближним на лавку.Никон любопытно огляделся и, отставив палец, пересчитал окна в нижней части стены.— Яко двенадесят колен Израилевых, и двенадесят окон в соборной твоей, государь, — одобряюще покачал он головой и перекрестился.Алексей удивленно оттопырил губы.— А мне и невдомек сие.— Сии же верху стены три окна, — продолжал Никон наставнически, — суть Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святый.Лица ближних засветились восхищением перед мудрым толкованием митрополита.— Доподлинно, мудр ты, и во всякой вещи знаешь доброе толкование, — похвалил государь.Нащокин, пользуясь случаем, приподнялся с лавки.— Мудр и праведен митрополит и несть мужа на Руси, кой блюл бы так ревниво благодать Христову, как он.Густые брови Никона встревоженно насупились.— Превыше и умственнее меня Иосиф, патриарх московский.Никита Иванович фыркнул в кулак.— Превыше главою, а разум, сдается, давно в вине утопил.Алексей погрозился дядьке.— Грех над володыками насмехаться, Никитушка!Князь, подражая старикам, зашамкал с ужимками:— Стар я… Токмо закину ноженьку на стол патриарший, а остатняя ноженька в могилу тянет. — И, неожиданно резко поднявшись, ткнул рукой в сторону Никона:— Вот тебе, государь и племенник мой, истинный патриарх!Голоса крепли, речи смелели, переходили в горячие споры. Только князь Львов угрюмо молчал и безостановочно барабанил пальцами по переплету окна. Но под конец он не выдержал:— Покажи милость, царь, отпусти от себя.— Аль не по мысли тебе беседы наши? — скривил губы царь.Львов с нескрываемой ненавистью оглядел с головы до ног митрополита.— А ведомо ли тебе, владыко, что, не учась премудростям латинским и греческим, Зосима и Савватий, по местному чину, угодили Богу и совершили многая преславная чудеса?… А и митрополиты Петр, Иона и Филипп, опричь часослова, псалтиря, октоиха да апостола ничего не читавшие, такожде преславно угодили Господу.Он забылся и, несмотря на присутствие государя, противно чину, многозначительно поднял руку. Его глаза, точно два серых мышонка, рассерженно бегали из стороны в сторону, как бы норовя выпрыгнуть из раскосых и узеньких своих норок.— Уши попридержи, — прервал его Никита Иванович, — ишь, с кожею на челе, словно бы в лихоманке, трясутся.Царь не выдержал и расхохотался.— Не внемли ему, Симеон! Уж такой он уродился потешный. Сказывай, не серчай!— Нечего сказывать, — буркнул князь и отошел, сопя, к двери.— А нечего, митрополита послушаем, — повернулся Алексей к Никону.— Короток сказ мой, царь-государь, — ответил Никон. — Не гнушался бы Симеон Петрович мудрых советников-книг, ведал бы, что давно зреет нужда великая вернуться Руси к тому целительному источнику, откель обрела она веру Христову. Ибо великие потребы церковные лежат в обрядах. А наши учителя, по темноте своей, те обряды по-своему повели да тем изрядное допустили искажение в книгах. — Он перекрестился с глубокою верою и твердым, не допускающим возражения голосом, прогудел: — Настал час, в кой повелевает Господь исправить веру, к обрядам чистым и непорочным греческим повернув ее сызнов.— Чуешь, Симеон? — спросил Алексей.Львов взялся за ручку двери.— Освободи, государь!… Не можно мне по роду-отечеству, с мордовскими людишками на одной лавке сидючи, беседу беседовать. Привычны бо мы от дедов наших не глаголом, но батогами внушать смердам, что добро, а что есть лихо.Алексей освирепел.,— Прочь!… С очей наших прочь! * * * Янина стала реже бывать в Кремле, так как благоволившая к ней вначале царевна заметно изменила свои отношения к худшему. Но полонянка не особенно кручинилась. С тех пор, как Корепин, по челобитной постельничего, был отдан ей в холопы, она отдалась новому, захватившему ее целиком, делу: сам польский посол через близких своих одобрил затеи Янины и посулил выдать ей большую награду, если она сумеет связаться с смутьянами и с разбойными российскими ватагами, чтобы должным образом влиять на них.Тадеуш, почуяв в Савинке соперника, возненавидел его с первого дня и старался ни на минуту не оставлять его наедине с Яниной. Она пригрозила было выслать дворецкого в Арзамасское имение господаря, но Тадеуш только нагло расхохотался в ответ и больно шлепнул ее по спине — нарочито громко, чтоб слышно было в сенях, объявил:— Я в Арзамас, а ты на дыбу, красавица, коль не любо тебе в языках у короля нашего хаживать!— Примолкни! — зажала ему рукой рот Янина. — Ополоумел? — и обиженно отошла к оконцу: — Я от чистой души к нему, а он сразу же и браниться!— А от чистой души, и мы не из свиней русских. Добро ведаем, как с панночками держать молвь достойную, — расшаркался Тадеуш.Поняв, что Янина испугалась его угроз, он с каждым днем стал распускаться все более и более. Он издевался над полькой, вымогал у нее деньги и золото, заставлял по ночам приходить к нему в чулан и дошел до того, что по малейшему поводу избивал ее чуть ли не на глазах у челяди.Все драгоценности Тадеуш сносил в Басманную слободу к своей возлюбленной. Он сам рассказывал об этом полонянке и хвастал, что скоро надежные люди помогут ему уйти за рубеж.Это вначале обрадовало Янину — она даже предложила ему помощь.— Погодишь, не таково просто от нас избавиться, — ответил Тадеуш, ехидно ухмыляясь, и Янина поняла, что дворецкий никогда не уедет, а будет до последней возможности держать ее в своих руках.Однажды ночью, пользуясь отсутствием Федора, она сама пришла к Тадеушу.— Отдыхаешь?— А ты допреж того, как войти, на колени бы стала да лбом бы об дверь стукнулась.— Пожелаешь, не токмо стукнусь, расшибусь… Токмо об едином кручина моя…— Чего еще, токмо?— Токмо не выдай меня, — шепнула Янина и, захлебываясь, упала к нему на грудь: — Покажи милость, пожалуй в господареву опочивальню. Не гоже тебе, соколу ясному, в каморе лежать!Удивленный Тадеуш недоверчиво отстранился.— Уж не козни ли замышляешь?Она воздела к небесам руки.Выслушав поток обетовании, произнесенных на чисто польском языке, дворецкий сдался. В опочивальне они уселись за круглым столиком подле окна.— Аи попотчую я коханого своего! — похвалилась Янина, доставая из короба бутылку заморского вина.Тадеуш выхватил из ее рук бутылку и подозрительно оглядел сургуч. Убедившись, что все в порядке, он сам откупорил бутылку.— На добро здоровье, пан Тадеуш! — поклонилась Янина и первая пригубила чарку.Когда дворецкий поднес ко рту кубок, она обвилась рукой вокруг его шеи и жарко поцеловала в щеку.— Покажи милость, дай испить из кубка твоего, хоть единый глоточек.Тадеуш опорожнил почти весь кубок и милостиво передал его полонянке.Янина поднесла ему свою чарку.— Гоже ли вино?— Гоже.— Так и пей на добро здоровье.Он выпил чарку и поднялся.— Нешто полежать маненько?— Твоя воля, пан, — смиренно вымолвила Янина и растегнула кофточку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83