Для нее еще не начался тот период жизни, когда весь мир представляется совсем не таким, каков он в действительности, а то беспричинно грустным, то беспричинно блаженным.Фима просыпалась каждое утро с ощущением свежести, силы и неопределенного, но доброго и широкого чувства, которое сейчас же выражалось в ее смехе, в ее ласках, расточаемых ею всем, начиная с ее отца, матери, старой няни Пафнутьевны и кончая последней дворовой собакой. Если время было летнее и погожее, Фима бежала в поле, в лес, за васильками, за грибами и ягодами. Ее ноги не знали устали, она не могла успокоиться, пока не обегает всех отцовских владений. На каждом шагу новый предмет для ее наблюдений и радости: то новое птичье гнездышко, о поспевшие ягоды, которые вчера еще были совсем зелеными, то невиданная, диковинная букашка. Бродит себе Фима, оглашая лес звонкой песнью, а то вдруг остановится, долго глядит вокруг себя — и даже всплеснет руками: так все чудно, так благодатно устроено Господом Богом.Подруг у Фимы не было, но было два добрых товарища: брат Андрей да Митя Суханов. Росли они вместе, вместе и забавлялись. Летом еще мальчики от нее как-то отбивались — у них были свои потехи: рыбная ловля, всякая охота лесная; но зато зимою Фима почти не расставалась с ними. Митя делал для нее салазки, катал ее с горы ледяной, а по вечерам забирались они к Пафнутьевне на теплую лежанку, и старуха сказывала им сказки. Это было самое блаженное время для Фимы — ждет не дождется она вечера. В тепле и полусвете, среди тишины невозмутимой, пестрые, причудливые картины вырастают и уносят Фиму в заколдованный мир свой. Кончены сказки, она уже в мягкой постели, но мир этот продолжает жить вокруг и часто преследует ее в ночных грезах…Проходили годы, вырастала Фима; но все еще медлило оставлять ее детство, хоть порою она и начинала чувствовать что-то новое, какие-то неясные вопросы. А между тем соседи стали почитать ее невестой, и красота ее даже вышла причиной большой обиды, нанесенной Рафу Родионовичу.Как ни велика была добрая слава старика Всеволодского, как ни много было у него друзей и почитателей, а все же и враги отыскались. К числу таких врагов принадлежали, между прочим, касимовский воевода Обручев да почти все дьяки и подьячие. Все это начальство привыкло всячески обижать небогатых помещиков, обирать их по возможности; привыкло видеть, что эти помещики беспрекословно подчиняются такому обиранию, да еще и кланяются в пояс. Ну а у Рафа голова была непреклонная, да и обирать его оказывалось трудным: за свое добро он стоял сколько сил хватало. Вот и начались у него вечные неприятности с касимовским воеводой и дьяками: готовы они все были сжить его со света, да не к чему придраться — жалоб на него никаких не поступало, в каждом деле он вел себя осмотрительно и разумно. Но нигде, ни в Касимове, ни в иных местах, не было у Рафа Родионовича такого кровного врага, как приказчик князя Сонцева Яков Осина.Обширные вотчины князя находились недалеко от усадьбы Всеволодского.Осина, сумевший обойти и воеводу, и всех влиятельных людей Касимова, пользовался немалым почетом: все позабыли о его худородстве. Да и сам Раф Родионович в первое время, то есть года два тому назад, принимал его у себя как равного и даже любил с ним беседовать. Он видел в нем человека умного и ловкого, понимавшего толк в хозяйстве, умевшего подчас и развеселить любопытными рассказами из своей полной приключений жизни. Даже дружба было завязалась между Всеволодским и Осиной. Но с год тому будет времени, как настал конец этой дружбе, и превратилась она во вражду лютую.Случилось это по тому поводу, что Осина, давно уж зорко присматривавшийся к быстро выраставшей и хорошевшей Фиме, вдруг попросил у Всеволодского руки его дочери.Раф Родионович ушам своим не поверил и молча сидел перед Осиной, во все глаза глядя на него и не находя слов для ответа. Осина был человек лет за сорок, с некрасивым и неприятным красным лицом. Фима была красавица, и ей в то время еще и шестнадцати лет не исполнилось.Но дело не в разнице лет, не в жениховом безобразии — с лица не воду пить, а сорок лет, что еще за старость для мужчины! Дело в том, что Фима дочь хоть и небогатого, но столбового дворянина, а Осина — холоп княжеский, только сумевший завладеть доверием своего господина и возведенный им на всесильную должность приказчика.Долго не мог опомниться Раф Родионович; наконец вся кровь ударила ему в голову…Они в это время сидели за столом после трапезы и были одни — одинешеньки в горнице.Отшвырнул от себя скамью Раф Родионович и во весь рост поднялся перед Осиною.— Что ты сказал? повтори! — произнес он упавшим голосом.Осина вздрогнул, изумленно и опасливо взглянул на лицо Всеволодского, но выговорил твердым голосом:— Что ж я сказал? Али ты не расслышал, государь Раф Родионович? Надоела мне холостая жизнь моя, завести добрую хозяйку хочется, так вот и прошу тебя, отдай мне свою доченьку, Евфимию Рафовну… Я ее покоить и лелеять буду — она мне пришлась по мыслям…— Холоп! — закричал Всеволодский так, что дрогнули бревенчатые стены. — Я тебя в дом к себе принимал, я с тобой из одного ковша пил. Я беседу с тобой вел как с человеком, а ты вот что задумал! Да как тебя нелегкая надоумила сказать такое слово? Кто ты — и кто я… и кто дочь моя?Осина тоже поднялся.Красное лицо его сделалось совсем багровым, рот перекосился.— Кто ты и кто я? — прошипел он. — Ты почти нищий, вон домишко-то твой еле держится, по углам дырья: кулак пройти может, а я… у меня сундуки от добра ломятся. Передо мною-то вон касимовский воевода шапку ломает, дружком меня своим величает, так я очень помню — кто ты и кто я! Да и ты не кичись своим дворянством. Пожалел я твою девку, вижу: бедная, скоро совсем мерзнуть будет в твоей дрянной лачуге…Он хотел говорить еще, но ему не удалось этого. Раф Родионович, опрокинув тяжелый дубовый стол, схватил Осину одной рукой за шиворот, а другою, развернувшись, изо всей силы ударил его по щеке.— Вот, собака! — крикнул он и так толкнул оторопевшего Осину, что тот ударился о притолоку.Едва успев захватить свою шапку, приказчик выскочил из горницы.— Попомнишь ты это, попомнишь! — шептал он, стуча зубами и опрометью бросаясь к дожидавшейся его тележке.Сразу отплатить Всеволодскому он не мог, ему нужно было хорошенько обдумать мщение. Наконец он его обдумал. XII Сдав лошадь встретившему их у ворот молодцу, Андрей Всеволодский и Суханов, весело разговаривая, пошли в домик. Пройдя темные сени, они отворили тяжелую скрипучую дверь и очутились в просторном покое; здесь их уже дожидался ужин, и все семейство было в сборе. Молодые люди набожно помолились перед иконами и стали здороваться.— Эх вы, шатуны! — сдерживая улыбку и будто бы сердясь, молвил Раф Родионович, подвигаясь на лавке и давая возле себя место прибывшим. — Сказали, засветло беспременно домой будете, а сами на ночь глядя вернулись… Ты, Андрей, не бери пример с Мити — на того нет ни суда, ни расправы, я ему чужой, а отца с матерью Господь прибрал до времени…— Я, Раф Родионович, всегда твоего слова послушаюсь, — перебил Суханов, — ты мне заместо отца родного, так уж если бранишь Андрея, брани и меня — мы вместе.— Ну ладно, ладно, — сказал Всеволодский, опуская свою деревянную ложку в миску с жирной похлебкой, — есть вот хочу, бранить-то мне вас некогда.Андрей начал было рассказывать про торг, но отец перебил его:— Да ты поешь сперва, потом Богу помолись, поблагодари Его за питье и яство, а затем уж и выкладывай свои россказни.Андрей замолчал и принялся ужинать, но ни он, ни его приятель на этот раз не выказывали большого аппетита.— Видно, в Сытове дня на три наелись, — заметила Настасья Филипповна.Они ничего не ответили, так оба были заняты своими мыслями.Андрей не мог позабыть новую знакомку; ему казалось, что он все еще видит ее, слышит ее голос.А Дмитрий Суханов, то вспыхивая, то бледнея, поглядывал на Фиму он замечал, что и ей хочется подойти к ним поближе, поболтать, посмеяться и что она сдерживается только во время ужина, боясь разгневать отца.Но вот незатейливый ужин покончен, все встали из-за стола, помолились. Андрей выложил свои гостинцы сестре: мешочек со сластями да яркую ленту в косу. Фима благодарит его, смеется, раскраснелась…— А я и впрямь думала: уж не напали ли воры на вас али звери в лесу! — говорит она своим певучим голосом, обращаясь к Дмитрию. — Легко ли, чуть свет выехали — и до ночи. Право, весь день тоска такая, на дворе вон гора ледяная, а покатать-то и некому…Суханов чуть не плачет от слов этих. Весь день мог провести с нею, с горы катать ее! И зачем это послушался Андрея, как тень шатался в Сытове.Между тем Раф Родионович расспрашивает сына, кого он видел на торгу и что там было. Андрей начинает заминаться, потому что весь день только и видел, что Машу Барашеву, а остального почти и не приметил!«Нужно выручить друга!»Суханов отходит от Фимы и подсаживается к хозяину. Теперь уж не Андрей, а он отвечает на расспросы Рафа Родионовича, и Андрей благодарит его взглядом.— Ты говоришь, больше десятка до смерти избиты? — со вздохом переспрашивает старик Всеволодский, выслушав рассказ Дмитрия.— Да, пожалуй, и больше счесть можно, особливо к вечеру.— Ну да, ну да! — тихо повторяет Раф Родионович. — Все то же пьянство, совсем ныне спился народ, а кто сам не спился, того добрые люди спаивают; за чарку хмельного на разбой, на душегубство идти готовы! Вон намедни сосед приезжал, сказывал: опять по нашим местам шалить стали — целые деревни разоряют, и никто не заступится. Воеводы наши… ну да уж что тут и говорить, авось Господь наконец и пошлет избавление нам, умудрит царя-батюшку, все зло наше лютое сделает ему ведомым…Старик Всеволодский совсем расстроил себя мрачными мыслями и, простясь с домочадцами, ушел в свою опочивальню. Настасья Филипповна вышла тоже зачем-то по хозяйству. Андрей взглянул на сестру, потом на Суханова и тряхнул головою.— Пойти-ка на конюшню, посмотреть: задан ли корм Бурке, — проговорил он.Дмитрий слышал его шаги в сенях, слышал потом, как хлопнула наружная дверь. Он остался вдвоем с Фимой, он глядел на нее не отрываясь, точно видел ее в первый раз, и тоскливо становилось у него на сердце. Она не глядит на него, видно — все равно ей, здесь он или нет. Крепко, всей грудью вздохнул Дмитрий и опустил голову.— Что это ты, Митрий Исаич? чего вздыхаешь? — тихо проговорила Фима.— А чего же радоваться? — вдруг с волнением начал он, подходя к ней. — Гляжу вот я на тебя, ты ли это? бывало, вспомни сама, говорила: ждешь меня не дождешься, — а теперь и глазком на меня взглянуть не хочешь, теперь я тебе не Митя, а Митрий Исаич…Он проговорил это с такою тоскою, что у самой Фимы защемило сердце, ей вдруг стало жалко Дмитрия, хотя она и не понимала ни его тоски, ни своей к нему жалости.— Прости, коли я чем огорчила тебя, — сказала она, тоже приподнимаясь, — только уж и не знаю, чем это я тебя огорчила, а что Митрием Исаичем назвала, так ведь вишь ты какой вырос, вон и усы у тебя, и бородка…, Да ну ладно, ну Митя…И она улыбалась ему, ее глаза ласкали его долгим и нежным взглядом, но она не могла прочесть в лице его прежнего веселья. Грустным и бледным стоял он перед ней, стоял таким жалким.— Да что это ты, право?! — испуганно сказала она, кладя ему на плечо свою руку. — Али там, на торгу, тебя испортили? Ну, Митя, поздно, спать пора — чай, Пафнутьевна ждет меня. Спи спокойно, а утром, смотри, проснись не таким, какой нынче, такого я и видеть не хочу. Завтра с гор кататься… слышишь, Митя, беспременно!…Он хотел сказать что-то, но не мог. Ему казалось, что никогда еще она не была так хороша, как в этот вечер, и никогда еще так не любил он ее.— Спокойной ночи, Митя! — повторила она, быстрым движением нагнула к себе его голову, крепко поцеловала его и скрылась.Несколько мгновений он стоял не шевелясь, с блаженным лицом и затуманившимися глазами. Что-то мучительное и в то же время отрадное стало подниматься в груди его, дышать становилось тяжко от этого нежданного и неизведанного блаженства. Дмитрий бессильно опустился на скамью и вдруг зарыдал неудержимо и не сознавая, что он громко рыдает.По счастью, Раф Родионович крепко спал в соседней горенке и ничего не слышал.— Полоумный! Что ты? — над самым ухом Суханова раздался голос Андрея.— Ах, кабы знал да ведал ты — радостно у меня на сердце, Андрюша!…Внучек мамки Пафнутьевны, приставленный ходить за Андреем Рафычем, принес перины, подушки, одеяла и устроил на скамьях под образами две постели молодым людям. Отдельной горницы для сына не было в доме Всеволодского.Андрею и Дмитрию хотелось бы подольше побеседовать, но они боялись разбудить Рафа Родионовича, который и так что-то кряхтеть стал за тонкой стеною, потому они тотчас же разделись, улеглись на перины и замолчали.Тихий свет лампады у киота едва освещал просторную горницу с дубовым столом посредине, с большой изразцовой печью в углу, с единственным и теперь совсем заледенелым оконцем. За печью трещал сверчок, и эти монотонные звуки мало-помалу навели дремоту на Андрея. Розовые его грезы оборвались, и он заснул крепко и сладко.Но Суханов заснуть не мог и весь в волнении и трепете то и дело метался под своим стеганым теплым одеялом.Никогда не мог он помыслить, что так окончится для него сегодняшний день. Еще недавно, возвращаясь из Сытова, он был полон грусти и сомнений… и вдруг!…Долго, долго дожидался он этого счастья, дожидался его целые годы, потому что не со вчерашнего дня полюбил он Фиму. Он знал ее совсем маленькой девочкой.Раф Родионович и отец Дмитрия по соседству были большими, старыми приятелями: они еще в детстве бегали вместе. Потом пришлось им рука об руку воевать с врагами отечества. Время их ратной службы оставило в них на всю жизнь много горьких и отрадных воспоминаний. Это было тяжелое и великое время.Всеволодский и Суханов принадлежали к числу тех нескольких сотен воинов, которые под начальством воеводы князя Рощи-Долгорукова защищали Свято-Троицкую Лавру от Сапеги.Во время долгих месяцев знаменитой осады оба они выказали себя истинными героями.Измученными и зачастую голодными выходили они на вылазки; как львы рубились, не раз были ранены, но все же сохранил их Господь, а они своими руками немало ляхов уложили на вечный сон под стенами Святого Сергия.Там, в Святой обители, Исай Суханов нашел себе и жену.Раз во время вылазки он был ранен в голову. Добрые товарищи подняли его совсем бесчувственного и снесли в монастырскую палату, битком набитую ранеными и больными. Больше суток был он в беспамятстве, а когда очнулся — увидел над собою красивую молодую девушку. Она перевязывала его больную голову. Его мучила жажда. «Пить!» — прошептал он.Девушка сейчас же принесла ему кружку с водою, напоила его и, в то время как он пил, все повторяла: «Очнулся! ну, слава Богу, теперь жив будешь, отец Михей сказывал, коли очнется, так все пустое, голова как раз заживет».И такая радость звучала в ее голосе, так ласково она глядела! Ничего не сказал ей тогда Суханов, но с этой минуты все стало ему казаться иным, чем прежде. Пока лежал, минуты считал, когда войдет она к, раненым, а войдет, оторваться он от нее не может. Рана скоро зажила, и опять он стал ходить на вылазки, только теперь явилась у него новая забота и радость — его Катерина.Она была одною из приближенных царевны Ксении Имеется в виду царевна Ксения Борисовна Годунова, сосланная при воцарении Лжедмитрия I в Белозерский монастырь и постриженная там под именем Ольги. С воцарением Шуйского она поселяется в московском Троицком монастыре. Умерла Ольга в 1622 году.

. Полюбился ей храбрый воин Суханов. Частенько сама недоедала, а ему приносила что случалось.Любовь да ласки еще больше одушевляли воина. Шел он в лютую битву с врагами, а сам думал: «Дожидается меня Катерина, трепещет за меня страхом ее сердце!…»И удвоилась сила рук его, и любовь счастливая невредимым выносила его из битвы.Но были тяжкие дни и недели. От тесноты да всяких лишений началась зараза в монастыре, и много мужчин, женщин и детей помирать стало. Заболела и Катерина. Сердце Суханова разрывалось на части. Хотелось быть при ней, а нельзя этого. Стоит он на своем посту у стены каменной или идет на вылазку, а сам все думает: «Что-то теперь с Катериною. Может, уж нет ее! Может, не увижу!…»Но Катерина выдержала страшную болезнь и в живых осталась.Прошли тяжелые дни осады. Войска Сапеги удалились. В последней схватке Суханов снова был ранен и остался в монастыре на попечении своей милой.Она его выходила, и потом, когда смуты земли русской улеглись, когда поляки и воры были выгнаны со святой Руси, когда на престол царей русских, голосом всего народа, был избран молодой Михаил Федорович, — Суханов сложил с себя бранные доспехи, обвенчался у Св. Сергия с Катериной и вернулся на родину, в касимовскую свою вотчину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83