— вторили другие и переглядывались исподлобья, по-бычьи сгибая головы.Царь развалился в высоком кресле и с блаженной улыбкой прислушивался к веселому перезвону колоколов.— До чего же, Господи, умильна жизнь христианская, — молвил он и милостиво похлопал по спине Бориса Ивановича.Морозов приложился к царевой руке.— Всю душу положил я на то, царь государь и пестун мой, чтобы возлюбил ты великою любовью Христа пропятого…Он помолчал, переглянулся с Траханиотовым и болезненно перекосил лицо:— Токмо бы смуту избыть на Руси… Токмо тихо было бы в государстве нашем.Алексей встревоженно приподнялся.— Аль вести недобрые? Ну, чего им надобно, тем смутьянам?— Батогов, государь! — резко бросил Траханиотов.— Да дыму пищального, — прибавил Плещеев.Ртищев сидел в стороне и не принимал участия в сидении Сидение — заседание.
. Алексей поманил его пальцем.— Слыхивал? А ты все норовишь смердов потчевать хлебушком да словом евангельским.Плещеев и Траханиотов обдали постельничего высокомерным взглядом.— Млад еще Федор Михайлович в государстве разуметь.От лица Ртищева отхлынула кровь:— Коль я млад и неразумен — выходит, царь еще неразумней меня по большей младости годов своих!Морозов в ужасе отшатнулся к стене.— Молчи!Но постельничий уже кипел и никого не слушал, кроме себя.— То-то, — кричал он, — судья с окольничим государевой младостью пользуются да его светлым именем всей Москвой володеют!Позабыв о присутствии Алексея, задетые за живое советники дружно набросились на постельничего. Царь чутко прислушивался к сваре и не останавливал спорщиков.— А все от соли пошло, — визжал Федор, готовый вцепиться в бороду Траханиотова, — все от того указу, сто пятьдесят четвертого году 154 г. ( 7154 г.)-1646 г.
.— А и не впрямь ли Федькина правда? — вмешался вдруг в спор Алексей и приказал принести указ.Назарий Чистой прошмыгнул в сени и сейчас же вернулся с указом.— Чти! — поддернул щекой государь и пересел на лавку.Трижды перекрестившись, Назарий начал: Указ и боярский приговор от седьмого дня, месяца февраля лета семь тысящ сто пятьдесят четвертого году. Для пополнения государские казны служилым людям на жалованье, положити на соль новую пошлину — за все стрелецкие пошлины и за проезжие мыты — перед прежними с прибавкою: на всякий пуд по две гривны…
Плещеев вызывающе толкнул плечом Федора.— Покажи-ко, ученый, где тут неправда противу государевых холопов и сирот.Алексей не зло погрозил судье:— Не сбивай ты дьяка.Чистой снова сипло затянул: А как та пошлина в нашу казну сполна сберется и мы, великий государь, указали: со всей земли и со всяких людей наши доходы, стрелецкие и ямские деньги сложити и заплатити теми соляными пошлинными деньгами.
— А и доподлинно, лиха не зрю, — развел царь руками и с видом превосходства поглядел на Ртищева. — Оно и выходит, что хотя годами я, почитай, на четыре лета млаже твоего, а умом-разумом перерос.Постельничий по-ребячьи надул губы и молчал.— Так, аль сызнов не так? — не отставал развеселившийся царь.— А не так! — воскликнул Федор и, повернувшись к Плещееву, брызнул слюной в его скуластое рябое лицо: — Сам-то ты, лукавый, боле нашего ведаешь, что не так!… Ложью перед царем-государем живешь… Сходи-ка на рынок, прознаешь в те поры, что пошлина в раз с полразом выше цены самой соли!… А коли так — можно ли той солью людишкам пользоваться?Заметив смущение на лице царя, Траханиотов нарочито громко расхохотался.— Оно и зреть, что хоть постельничий и навычен многим премудростям книжным, а в государственности, как татарин в кресте, разумеет.Отставив указательный палец, он по слогам отчеканил Ртищеву, норовя, главным образом, внушить самому государю:— Был бы налог с одних мужиков да протчих смердов — доподлинно, можно бы и попечаловаться. А налог тот на всех, холопов царевых, от худого до высокородного.Алексей нахмурился. Пальцы раздраженно пощипывали едва пробивавшийся русый пушок на откормленном круглом лице. Живые глаза подозрительно бегали по лицам ближних.Плещеев чуть подвинулся к Траханиотову и что-то прошептал тонкими губами. Окольничий, с опаскою покосившись на государя, мотнул головой.Встав с лавки, царь вразвалку прошел к окну. На лбу его, между бровей, от непривычки к долгим спорам и серьезным думам, проступили вздувшиеся жилки. Он с радостью перевел бы беседу на что-либо более легкое и близкое его сердцу или показал бы ближним ручного сокола своего, которого сам обучил по-новому набрасываться на дичь, но невольно чувствовал, что не зря обозлились советники на постельничего. «Не зря надрывается Федька. Не навычен он к сварам, — опасливо складывалось в голове и отдавалось в груди, — не быть бы бунту от соли». Один за другим оживали в памяти рассказы бахарей о смутных днях на Руси, о черных годинах. Переполошенное воображение рисовало страшные картины восстаний — царю казалось, что он уже слышит отдаленный ропот толпы, идущей с дрекольем на Кремль. «Надо тотчас упредить, — думал он, — надо немедля повелеть советникам». Но нужных слов не было — они терялись, не успев оформиться в голове.— А ведь правда, как будто, за Федькой выходит, — вымолвил он наконец. — Ежели без соли людишек оставить, не миновать смуте быть.Чистой повернулся к образу и набожно перекрестился.— К чему ты? — не понял царь.— К тому, преславный, что имеешь ты гораздо мягкое сердце. За то величу и хвалю Господа нашего.Едва сдерживая лукавую усмешку, он смиренно потупился и продолжал:— Через мягкое сердце идет путь христианской души к райским чертогам… Путь же к безмятежному царствию на земле — есть путь силы непоколебимой.Траханиотов горячо поддержал дьяка:— Сим победишь, государь! Непоборимою твердынею духа. Испокон веку тем славны и сильны были володыки российские.К Алексею подошел Плещеев.— Дозволь молвить, царь.— Ну?… Чего еще не накаркал?Судья склонился к поле царева кафтана и благоговейно поцеловал ее.— Ежели потакать людишкам, того и зри, опричь соли, занадобится им овкач вина доброго… А там недалече и до кафтана боярского! А по-моему, по-неразумному, чтобы помятовали смерды сиротство свое, — вместно ежеден потчевать их батожьем да кнутьем.Снова разгорелся спор. Алексей неожиданно хлопнул в ладоши, и на лице его запорхала счастливая улыбка.— Покель вы тут сварами тешились, надумал я, как по-божьи то дело решить. Да не батогом, а христианской любовью к людишкам нашим.На лицах советников изобразилось крайнее восхищение.— Волим мы то дело передать патриарху, — говорил царь, — пускай по всем церквам возносят священницы молитвы к престолу всевышнего, чтобы смилостивился Господь, умягчил сердца человеков и свободил нашу землю от брани междоусобные. Да просветятся смерды великим светом премудрости Божией и да уразумеют… да уразумеют, что не через хлеб-соль, а через пост и смирение есть путь в сады Господни.Ртищев восторженно припал к царевой руке:— Бог глаголет устами твоими!— Смирен ты, яко агнец, и мудр, яко сам Соломон! — подхватили остальные, отвесив земной поклон.Сидение окончилось. Сохраняя выражение неприступной важности на лице, царь не спеша направился в трапезную.Дворецкий и ключники дозорили подле стола. От поварни к трапезной суетливым муравейником засновали холопьи стаи. Стольники с дымящимися мисками и горшками в руках стояли наготове, не спуская глаз с царя, чтобы по первому знаку Алексея поднести ему кушанья. Кравчие строго обходили стольников и деловито отведывали каждое блюдо. За спиной государя, не смея вздохнуть, вытянулся чашник с кубком вина. ГЛАВА II Колокола захлебывались в ликующем перезвоне. По широчайшим улицам московским без конца сновали вестники.— Великий государь побрачиться изволил! — возглашали они.А к вечеру, в сопровождении Чистого, на Красную площадь вышел Петр Тихонович Траханиотов. Он был во хмелю — это видно было по его неверной походке и подплясывающей бороде. Дьяк, сам выделывавший замысловатые кренделя, почтительно подталкивал окольничего головой в спину.Согнанная со всех концов Москвы толпа обнажила головы: еще за неделю по городу передавались таинственные слухи о том, что государь в день своего венца дарует людишкам большие льготы и снимает соляную пошлину… И вот ожидания сбылись. Иначе зачем же созвали людишек на площадь? Сейчас царев человек все обскажет с помоста.— Угомонитесь! — икнул окольничий, хотя вокруг было тихо, и его маленькие глаза сурово уставились поверх голов. — Да не кружитесь вы, воронье!Чистой растянул рот в добродушной улыбке:— Яко столпы стоят людишки, а кружится хмель в очах твоих, Тихонович.Он хотел еще что-то сказать, но вскрикнул и покатился с помоста.— Полови-ко карасиков, тверезый, — гулко расхохотался столкнувший его Траханиотов на утеху ожидавшей толпы.— Да и окольничего за едино в тот же омут! — взметнулся чей-то звонкий задорный голос.Толпа оцепенела, чуя напасть. Но Петр Тихонович ничего не соображал. Наклонясь к балясам, он что-то горячо доказывал самому себе, икая и сплевывая. Обиженный дьяк, обтерев рукавом вываленное в снегу лицо, на четвереньках взобрался на помост.— Перед кем ославил? Перед смердами ославил! — захныкал он и схватил окольничего за ворот: — Для ради токмо нынешнего дни зла не держу.Наподдав Траханиотову коленом в спину, он заставил его выпрямиться.— Так и держи, — ухмыльнулся окольничий и подал рукою знак: — Внемлите! Сего дня шестнадесятого генваря семь тысящ сто пятьдесят шестого году совокупился государь — царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси с благоверною цариц…Он оборвал свою речь на полуслове и с силою потянул ворот, сдавивший горло.— Держи да не передерживай! — лягнул он ехидно скалившего зубы дьяка и, передохнув, слезливо продолжал: — С благоверною царицею и великою княгинею Марьей Ильиничной Милославской. Уразумели?Не дождавшись ответа, окольничий с испугом огляделся.— Где я? — вдруг крикнул он и пошатнувшись, упал в объятия стрельца.Народ нетерпеливо переминался с ноги на ногу.— Эдак померзнем все, покель он весть возвестит, — зашептались робко передние ряды.Согретый дыханием стрельца, Траханиотов сладко зажмурился и всхрапнул. Его сменил Чистой.— Внемлите, сиротины царевы! — торжественно поднял он к небу руку, предусмотрительно опершись животом о балясы, чтобы не потерять равновесия. — Ради для сего дни показал царь народу милость и пожаловал тестю своему, Илье Даниловичу Милославскому, окольничество.Он примолк, осенил себя крестом и снова проникновенно повторил:— О-коль-ни-че-ство!Толпа сомкнулась тесней, придвинулась к помосту:— Сейчас и до нас дойдет!Чистой нахлобучил на уши шапку и спустился с помоста. За ним два стрельца бережно понесли запойно храпевшего Траханиотова.Смеркалось. Ледяной ветер загребал снег с сугробов, с воем бросал его в коченеющие лица упрямо не расходившихся людишек. Небо темнело, опускалось ниже, нависнув над самой землей.— Эй, вы, изыдите! — покрикивали стрельцы, разгоняя народ.Белыми призраками мелькали на перекрестках завьюженные всадники, надсаженно тянули:— Ликуйте, православные! Великий государь ныне побрачиться изволил! * * * Отлежавшись на камне у Оружейной Палаты, Траханиотов пошел во внутренние покои.Из царевой трапезной рвался наружу пьяный гул, скомороший гомон. В сенях, монотонно постукивая подковами, выбивали шаг дозорные стрельцы. Окольничий забрался в угловой терем и грузно опустился на пол. Едва щека его коснулась половицы, вдруг все завертелось и крикливо провалилось в пропасть. Он хотел позвать на помощь, но захлебнулся в густом клейком, как кровь, мраке.В терем вошел Милославский и затормошил спящего. Когда Петр Тихонович пришел в себя, Милославский усадил его на лавку и ткнулся губами в ухо:— Дело бы не пропил!Траханиотов забегал глазами по темному терему— И в думке не держал, чтобы пить.Он глубоко вздохнул, обдав соседа винным перегаром.— Кой тут хмель, коли не токмо что, а дых… ик!… дых нуть нынче стало не можно.Илья Данилович предостерегающе приложил палец к губам.— Не подслушал бы кто.Они умолкли и скромно уселись подле окна. Чуть поблескивали одетые в иней стены нахохлившегося Кремля. Точно вздрагивая и старчески сутулясь, маячила сквозь студеный туман звонница святого Лазаря. Недобрыми думками лепилось к ней каркавшее воронье.— Вороний гомон к метелице, — зябко поежился Милославский.Притихший было ветер снова лютел, угрожающе точил о стены когти и бороздил высокие сугробы. Небо разбухало, мутнело.— Одначе, и за дело время приниматься, — встрепенулся Илья Данилович, уловив звуки знакомых шагов. — Морозов жалует.В дверь просунулась голова боярина. Траханиотов почтительно вскочил с лавки, и сидевший на другом конце Илья Данилович брякнулся об пол.Морозов помог ему встать, неодобрительно пожевал губами:— А не к добру то. Не домовой ли бродит по терему?На лбу Милославского вздулась шишка. Он ущипнул за плечо Траханиотова: «Подай ефимок» Ефимок — рубль.
, и, вырвав из рук соседа монету, прижал ее к ушибленному месту.Морозов распахнул двери, прислушался. В сенях было темно, тихо. Только из дальнего конца еле доносились шаги дозорных стрельцов. Вглядевшись пристально во мрак, боярин успокоенно прикрыл дверь.— Пора начинать, — предложил он, прижимаясь спиной и ладонями к остывшей печи.Траханиотов сморщил изрытый оспой лоб.— Гоже ли без Левонтия да Грибоедова?Борис Иванович лукаво подмигнул:— В Разбойном Левонтий, а Грибоедов за Пронским блюдет.Усевшись под образа, оба склонили друг к другу головы и едва слышно зашептались о чем-то.Вскоре прибежал запыхавшийся Грибоедов.— Замышляют! — объявил он упавшим голосом и изнеможенно опустился на лавку. — Князь Никита Иванович при мне царю наушничал, будто надумал Милославский весь род Романовых смертию извести, да через дщерь свою, через Марью Ильиничну, царицу, самому на стол на Московский сести.— Эк, тараруй Тараруй — болтун.
, — сплюнул сердито Илья Данилович. — А еще именуется дядькой царевым… рыжемордый!Друзья снова прижались друг к другу и продолжали совещаться.Наконец Морозов и Грибоедов, ударив с друзьями по рукам, ушли. Окольничие развалились на лавке.— Попочивать маненько, — нараспев зевнул Милославский. — Авось, коли понадобимся, покличут.Траханиотов попытался что-то ответить, но не успел — хмельной сон опять овладел им.Вернувшись в трапезную, Грибоедов учтиво вытянулся за спиной Никиты Ивановича.Алексей, развалясь в золоченом кресле, с видом знатока следил за непристойной пляской иноземных скоморохов. В глубине зала, на возвышении, неумолчно трубили трубачи.Грибоедов наклонился к уху князя Никиты.— Вести недобрые.Спокойно допив свой овкач, Романов встал и, чуть подергивая левой ногой в лад трубачам, затопал в сени. За ним незаметно проскользнул и Грибоедов.— Дурные вести, — повторил он вполголоса, — замышляют противу тебя.— Да ну?— Как перед образом. — Дьяк оглядел подволоку, точно искал на ней икону, и вытянул тонкую шею. — Плещеев в Разбойном приказе сидит да двух людишек разбойных навычает небылицам противу тебя, Пронского да князь Черкасского.Никита Иванович злобно расхохотался.— А поглазели бы мы, как кречета вороны заклюют!— А те разбойные норовят письма воровские на Москве пустить, — шепнул раздраженный несерьезностью князя Грибоедов, — дескать, пошлина соляная — затея Никиты Романова.Князь вздрогнул. Жестоко оглядев дьяка и оттолкнув его локтем, он бросился в трапезную.На заплеванном полу с визгом катались скоморохи. Пирующие кидали им объедки со стола и подзадоривали к бою. Кто добывал большее количество кусков, тот получал в награду овкач вина. Увлеченный потехой царь потянул со стола покрывало.— Держи! — крикнул он так, точно науськивал на охоте псов. — Угуй!… Держи!Князь Никита, выждав удобную минуту, вплотную подошел к царю и что-то шепнул ему.— Ложь! — крикнул Алексей и замахнулся кулаком на дядьку.Точно ветром снесло гомон и смех в трапезной. Шуты окаменели. Бочком, путаясь в собственных ногах, непослушных от хмеля и испуга, бояре отошли к стороне, за цареву спину. Их потные лица, не терявшие сознания достоинства даже в буйном хмелю, сразу поблекли, обмякли. Только Никита Иванович не отступил перед государевым гневом. Заложив руки в бока, он запрокинул голову и гордо отрубил:— А не бывало такого, чтобы род Романовых-князей ложью лгали!И, распалясь, топнул ногой:— Иль впрямь царская наша кровь нынче не в кровь?… Иль впрямь — вся вера ныне Милославским?Алексей по спинам и головам шутов ринулся в светлицу. Там, робко притаясь у стрельчатого окна, сидела царица. Подле нее, на полу, лежали боярыни и мамки.Увидев Алексея, женщины недоуменно вскочили.— А не по чину, государь, пожаловал ты к молодушке своей, — нахмурилась одна из боярынь.— Прочь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
. Алексей поманил его пальцем.— Слыхивал? А ты все норовишь смердов потчевать хлебушком да словом евангельским.Плещеев и Траханиотов обдали постельничего высокомерным взглядом.— Млад еще Федор Михайлович в государстве разуметь.От лица Ртищева отхлынула кровь:— Коль я млад и неразумен — выходит, царь еще неразумней меня по большей младости годов своих!Морозов в ужасе отшатнулся к стене.— Молчи!Но постельничий уже кипел и никого не слушал, кроме себя.— То-то, — кричал он, — судья с окольничим государевой младостью пользуются да его светлым именем всей Москвой володеют!Позабыв о присутствии Алексея, задетые за живое советники дружно набросились на постельничего. Царь чутко прислушивался к сваре и не останавливал спорщиков.— А все от соли пошло, — визжал Федор, готовый вцепиться в бороду Траханиотова, — все от того указу, сто пятьдесят четвертого году 154 г. ( 7154 г.)-1646 г.
.— А и не впрямь ли Федькина правда? — вмешался вдруг в спор Алексей и приказал принести указ.Назарий Чистой прошмыгнул в сени и сейчас же вернулся с указом.— Чти! — поддернул щекой государь и пересел на лавку.Трижды перекрестившись, Назарий начал: Указ и боярский приговор от седьмого дня, месяца февраля лета семь тысящ сто пятьдесят четвертого году. Для пополнения государские казны служилым людям на жалованье, положити на соль новую пошлину — за все стрелецкие пошлины и за проезжие мыты — перед прежними с прибавкою: на всякий пуд по две гривны…
Плещеев вызывающе толкнул плечом Федора.— Покажи-ко, ученый, где тут неправда противу государевых холопов и сирот.Алексей не зло погрозил судье:— Не сбивай ты дьяка.Чистой снова сипло затянул: А как та пошлина в нашу казну сполна сберется и мы, великий государь, указали: со всей земли и со всяких людей наши доходы, стрелецкие и ямские деньги сложити и заплатити теми соляными пошлинными деньгами.
— А и доподлинно, лиха не зрю, — развел царь руками и с видом превосходства поглядел на Ртищева. — Оно и выходит, что хотя годами я, почитай, на четыре лета млаже твоего, а умом-разумом перерос.Постельничий по-ребячьи надул губы и молчал.— Так, аль сызнов не так? — не отставал развеселившийся царь.— А не так! — воскликнул Федор и, повернувшись к Плещееву, брызнул слюной в его скуластое рябое лицо: — Сам-то ты, лукавый, боле нашего ведаешь, что не так!… Ложью перед царем-государем живешь… Сходи-ка на рынок, прознаешь в те поры, что пошлина в раз с полразом выше цены самой соли!… А коли так — можно ли той солью людишкам пользоваться?Заметив смущение на лице царя, Траханиотов нарочито громко расхохотался.— Оно и зреть, что хоть постельничий и навычен многим премудростям книжным, а в государственности, как татарин в кресте, разумеет.Отставив указательный палец, он по слогам отчеканил Ртищеву, норовя, главным образом, внушить самому государю:— Был бы налог с одних мужиков да протчих смердов — доподлинно, можно бы и попечаловаться. А налог тот на всех, холопов царевых, от худого до высокородного.Алексей нахмурился. Пальцы раздраженно пощипывали едва пробивавшийся русый пушок на откормленном круглом лице. Живые глаза подозрительно бегали по лицам ближних.Плещеев чуть подвинулся к Траханиотову и что-то прошептал тонкими губами. Окольничий, с опаскою покосившись на государя, мотнул головой.Встав с лавки, царь вразвалку прошел к окну. На лбу его, между бровей, от непривычки к долгим спорам и серьезным думам, проступили вздувшиеся жилки. Он с радостью перевел бы беседу на что-либо более легкое и близкое его сердцу или показал бы ближним ручного сокола своего, которого сам обучил по-новому набрасываться на дичь, но невольно чувствовал, что не зря обозлились советники на постельничего. «Не зря надрывается Федька. Не навычен он к сварам, — опасливо складывалось в голове и отдавалось в груди, — не быть бы бунту от соли». Один за другим оживали в памяти рассказы бахарей о смутных днях на Руси, о черных годинах. Переполошенное воображение рисовало страшные картины восстаний — царю казалось, что он уже слышит отдаленный ропот толпы, идущей с дрекольем на Кремль. «Надо тотчас упредить, — думал он, — надо немедля повелеть советникам». Но нужных слов не было — они терялись, не успев оформиться в голове.— А ведь правда, как будто, за Федькой выходит, — вымолвил он наконец. — Ежели без соли людишек оставить, не миновать смуте быть.Чистой повернулся к образу и набожно перекрестился.— К чему ты? — не понял царь.— К тому, преславный, что имеешь ты гораздо мягкое сердце. За то величу и хвалю Господа нашего.Едва сдерживая лукавую усмешку, он смиренно потупился и продолжал:— Через мягкое сердце идет путь христианской души к райским чертогам… Путь же к безмятежному царствию на земле — есть путь силы непоколебимой.Траханиотов горячо поддержал дьяка:— Сим победишь, государь! Непоборимою твердынею духа. Испокон веку тем славны и сильны были володыки российские.К Алексею подошел Плещеев.— Дозволь молвить, царь.— Ну?… Чего еще не накаркал?Судья склонился к поле царева кафтана и благоговейно поцеловал ее.— Ежели потакать людишкам, того и зри, опричь соли, занадобится им овкач вина доброго… А там недалече и до кафтана боярского! А по-моему, по-неразумному, чтобы помятовали смерды сиротство свое, — вместно ежеден потчевать их батожьем да кнутьем.Снова разгорелся спор. Алексей неожиданно хлопнул в ладоши, и на лице его запорхала счастливая улыбка.— Покель вы тут сварами тешились, надумал я, как по-божьи то дело решить. Да не батогом, а христианской любовью к людишкам нашим.На лицах советников изобразилось крайнее восхищение.— Волим мы то дело передать патриарху, — говорил царь, — пускай по всем церквам возносят священницы молитвы к престолу всевышнего, чтобы смилостивился Господь, умягчил сердца человеков и свободил нашу землю от брани междоусобные. Да просветятся смерды великим светом премудрости Божией и да уразумеют… да уразумеют, что не через хлеб-соль, а через пост и смирение есть путь в сады Господни.Ртищев восторженно припал к царевой руке:— Бог глаголет устами твоими!— Смирен ты, яко агнец, и мудр, яко сам Соломон! — подхватили остальные, отвесив земной поклон.Сидение окончилось. Сохраняя выражение неприступной важности на лице, царь не спеша направился в трапезную.Дворецкий и ключники дозорили подле стола. От поварни к трапезной суетливым муравейником засновали холопьи стаи. Стольники с дымящимися мисками и горшками в руках стояли наготове, не спуская глаз с царя, чтобы по первому знаку Алексея поднести ему кушанья. Кравчие строго обходили стольников и деловито отведывали каждое блюдо. За спиной государя, не смея вздохнуть, вытянулся чашник с кубком вина. ГЛАВА II Колокола захлебывались в ликующем перезвоне. По широчайшим улицам московским без конца сновали вестники.— Великий государь побрачиться изволил! — возглашали они.А к вечеру, в сопровождении Чистого, на Красную площадь вышел Петр Тихонович Траханиотов. Он был во хмелю — это видно было по его неверной походке и подплясывающей бороде. Дьяк, сам выделывавший замысловатые кренделя, почтительно подталкивал окольничего головой в спину.Согнанная со всех концов Москвы толпа обнажила головы: еще за неделю по городу передавались таинственные слухи о том, что государь в день своего венца дарует людишкам большие льготы и снимает соляную пошлину… И вот ожидания сбылись. Иначе зачем же созвали людишек на площадь? Сейчас царев человек все обскажет с помоста.— Угомонитесь! — икнул окольничий, хотя вокруг было тихо, и его маленькие глаза сурово уставились поверх голов. — Да не кружитесь вы, воронье!Чистой растянул рот в добродушной улыбке:— Яко столпы стоят людишки, а кружится хмель в очах твоих, Тихонович.Он хотел еще что-то сказать, но вскрикнул и покатился с помоста.— Полови-ко карасиков, тверезый, — гулко расхохотался столкнувший его Траханиотов на утеху ожидавшей толпы.— Да и окольничего за едино в тот же омут! — взметнулся чей-то звонкий задорный голос.Толпа оцепенела, чуя напасть. Но Петр Тихонович ничего не соображал. Наклонясь к балясам, он что-то горячо доказывал самому себе, икая и сплевывая. Обиженный дьяк, обтерев рукавом вываленное в снегу лицо, на четвереньках взобрался на помост.— Перед кем ославил? Перед смердами ославил! — захныкал он и схватил окольничего за ворот: — Для ради токмо нынешнего дни зла не держу.Наподдав Траханиотову коленом в спину, он заставил его выпрямиться.— Так и держи, — ухмыльнулся окольничий и подал рукою знак: — Внемлите! Сего дня шестнадесятого генваря семь тысящ сто пятьдесят шестого году совокупился государь — царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси с благоверною цариц…Он оборвал свою речь на полуслове и с силою потянул ворот, сдавивший горло.— Держи да не передерживай! — лягнул он ехидно скалившего зубы дьяка и, передохнув, слезливо продолжал: — С благоверною царицею и великою княгинею Марьей Ильиничной Милославской. Уразумели?Не дождавшись ответа, окольничий с испугом огляделся.— Где я? — вдруг крикнул он и пошатнувшись, упал в объятия стрельца.Народ нетерпеливо переминался с ноги на ногу.— Эдак померзнем все, покель он весть возвестит, — зашептались робко передние ряды.Согретый дыханием стрельца, Траханиотов сладко зажмурился и всхрапнул. Его сменил Чистой.— Внемлите, сиротины царевы! — торжественно поднял он к небу руку, предусмотрительно опершись животом о балясы, чтобы не потерять равновесия. — Ради для сего дни показал царь народу милость и пожаловал тестю своему, Илье Даниловичу Милославскому, окольничество.Он примолк, осенил себя крестом и снова проникновенно повторил:— О-коль-ни-че-ство!Толпа сомкнулась тесней, придвинулась к помосту:— Сейчас и до нас дойдет!Чистой нахлобучил на уши шапку и спустился с помоста. За ним два стрельца бережно понесли запойно храпевшего Траханиотова.Смеркалось. Ледяной ветер загребал снег с сугробов, с воем бросал его в коченеющие лица упрямо не расходившихся людишек. Небо темнело, опускалось ниже, нависнув над самой землей.— Эй, вы, изыдите! — покрикивали стрельцы, разгоняя народ.Белыми призраками мелькали на перекрестках завьюженные всадники, надсаженно тянули:— Ликуйте, православные! Великий государь ныне побрачиться изволил! * * * Отлежавшись на камне у Оружейной Палаты, Траханиотов пошел во внутренние покои.Из царевой трапезной рвался наружу пьяный гул, скомороший гомон. В сенях, монотонно постукивая подковами, выбивали шаг дозорные стрельцы. Окольничий забрался в угловой терем и грузно опустился на пол. Едва щека его коснулась половицы, вдруг все завертелось и крикливо провалилось в пропасть. Он хотел позвать на помощь, но захлебнулся в густом клейком, как кровь, мраке.В терем вошел Милославский и затормошил спящего. Когда Петр Тихонович пришел в себя, Милославский усадил его на лавку и ткнулся губами в ухо:— Дело бы не пропил!Траханиотов забегал глазами по темному терему— И в думке не держал, чтобы пить.Он глубоко вздохнул, обдав соседа винным перегаром.— Кой тут хмель, коли не токмо что, а дых… ик!… дых нуть нынче стало не можно.Илья Данилович предостерегающе приложил палец к губам.— Не подслушал бы кто.Они умолкли и скромно уселись подле окна. Чуть поблескивали одетые в иней стены нахохлившегося Кремля. Точно вздрагивая и старчески сутулясь, маячила сквозь студеный туман звонница святого Лазаря. Недобрыми думками лепилось к ней каркавшее воронье.— Вороний гомон к метелице, — зябко поежился Милославский.Притихший было ветер снова лютел, угрожающе точил о стены когти и бороздил высокие сугробы. Небо разбухало, мутнело.— Одначе, и за дело время приниматься, — встрепенулся Илья Данилович, уловив звуки знакомых шагов. — Морозов жалует.В дверь просунулась голова боярина. Траханиотов почтительно вскочил с лавки, и сидевший на другом конце Илья Данилович брякнулся об пол.Морозов помог ему встать, неодобрительно пожевал губами:— А не к добру то. Не домовой ли бродит по терему?На лбу Милославского вздулась шишка. Он ущипнул за плечо Траханиотова: «Подай ефимок» Ефимок — рубль.
, и, вырвав из рук соседа монету, прижал ее к ушибленному месту.Морозов распахнул двери, прислушался. В сенях было темно, тихо. Только из дальнего конца еле доносились шаги дозорных стрельцов. Вглядевшись пристально во мрак, боярин успокоенно прикрыл дверь.— Пора начинать, — предложил он, прижимаясь спиной и ладонями к остывшей печи.Траханиотов сморщил изрытый оспой лоб.— Гоже ли без Левонтия да Грибоедова?Борис Иванович лукаво подмигнул:— В Разбойном Левонтий, а Грибоедов за Пронским блюдет.Усевшись под образа, оба склонили друг к другу головы и едва слышно зашептались о чем-то.Вскоре прибежал запыхавшийся Грибоедов.— Замышляют! — объявил он упавшим голосом и изнеможенно опустился на лавку. — Князь Никита Иванович при мне царю наушничал, будто надумал Милославский весь род Романовых смертию извести, да через дщерь свою, через Марью Ильиничну, царицу, самому на стол на Московский сести.— Эк, тараруй Тараруй — болтун.
, — сплюнул сердито Илья Данилович. — А еще именуется дядькой царевым… рыжемордый!Друзья снова прижались друг к другу и продолжали совещаться.Наконец Морозов и Грибоедов, ударив с друзьями по рукам, ушли. Окольничие развалились на лавке.— Попочивать маненько, — нараспев зевнул Милославский. — Авось, коли понадобимся, покличут.Траханиотов попытался что-то ответить, но не успел — хмельной сон опять овладел им.Вернувшись в трапезную, Грибоедов учтиво вытянулся за спиной Никиты Ивановича.Алексей, развалясь в золоченом кресле, с видом знатока следил за непристойной пляской иноземных скоморохов. В глубине зала, на возвышении, неумолчно трубили трубачи.Грибоедов наклонился к уху князя Никиты.— Вести недобрые.Спокойно допив свой овкач, Романов встал и, чуть подергивая левой ногой в лад трубачам, затопал в сени. За ним незаметно проскользнул и Грибоедов.— Дурные вести, — повторил он вполголоса, — замышляют противу тебя.— Да ну?— Как перед образом. — Дьяк оглядел подволоку, точно искал на ней икону, и вытянул тонкую шею. — Плещеев в Разбойном приказе сидит да двух людишек разбойных навычает небылицам противу тебя, Пронского да князь Черкасского.Никита Иванович злобно расхохотался.— А поглазели бы мы, как кречета вороны заклюют!— А те разбойные норовят письма воровские на Москве пустить, — шепнул раздраженный несерьезностью князя Грибоедов, — дескать, пошлина соляная — затея Никиты Романова.Князь вздрогнул. Жестоко оглядев дьяка и оттолкнув его локтем, он бросился в трапезную.На заплеванном полу с визгом катались скоморохи. Пирующие кидали им объедки со стола и подзадоривали к бою. Кто добывал большее количество кусков, тот получал в награду овкач вина. Увлеченный потехой царь потянул со стола покрывало.— Держи! — крикнул он так, точно науськивал на охоте псов. — Угуй!… Держи!Князь Никита, выждав удобную минуту, вплотную подошел к царю и что-то шепнул ему.— Ложь! — крикнул Алексей и замахнулся кулаком на дядьку.Точно ветром снесло гомон и смех в трапезной. Шуты окаменели. Бочком, путаясь в собственных ногах, непослушных от хмеля и испуга, бояре отошли к стороне, за цареву спину. Их потные лица, не терявшие сознания достоинства даже в буйном хмелю, сразу поблекли, обмякли. Только Никита Иванович не отступил перед государевым гневом. Заложив руки в бока, он запрокинул голову и гордо отрубил:— А не бывало такого, чтобы род Романовых-князей ложью лгали!И, распалясь, топнул ногой:— Иль впрямь царская наша кровь нынче не в кровь?… Иль впрямь — вся вера ныне Милославским?Алексей по спинам и головам шутов ринулся в светлицу. Там, робко притаясь у стрельчатого окна, сидела царица. Подле нее, на полу, лежали боярыни и мамки.Увидев Алексея, женщины недоуменно вскочили.— А не по чину, государь, пожаловал ты к молодушке своей, — нахмурилась одна из боярынь.— Прочь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83