Придет час, погреется он всласть в преисподней.— Развяжите! Иль всех на дыбу, — исступленно ревел Черкасский. — Добром прошу, развяжите!И смахнув с лица епитрахиль, лязгнул в волчьей злобе зубами.Савинка, заложив два пальца в рот, пронзительно свистнул. Тотчас же со всех концов раздался ответный свист.— Притомился я, — шлепнул Савинка господаря по животу и грузно уселся на его лицо. — А ты зубки-то, князюшко, не тупи об меня. Авось занадобится еще уголья в пекле грызть.К усадьбе, озаренные факелами, бежали какие-то люди. Корепин вскочил.— Будет тешиться. Время за дело!… Встречай, князь, ватагу разбойную.Ватага, весело перекликаясь, ввалилась на двор и окружила Черкасского.— Здорово, князь аргамачий!Савинка вцепился в ноги связанного и снял шапку.— А пожалуешь ли сам в могилушку, господарь, аль достойней сволочить тебя к ней?В стороне, высоко подняв голову, молился отец Поликарп. Подле него неуверенно переминалась с ноги на ногу часть людишек, не знавшая, куда примкнуть.Неожиданно священник выронил из рук образок и бросился к боярину.— Не попущу издевы над князь-боярами! Не за тем служу я Христу, чтобы потакать расправам богопротивным.Корепин дружески потрепал попа по плечу.— Изыди, батько, с миром, покель я коленом тебя в тое могилу за князюшком не спровадил.Священник испуганно огляделся, ища сочувствия, на, поняв по лицам людей, что ждать добра неоткуда, простер к небу руки.— Прости им, Отче, не ведят бо, что творят.— Ан ведаем, врешь! — свирепо оскалился Савинка. — Ты-то ведаешь ли, отец, что творишь?Собрав последние силы, Черкасский подполз к ногам священника.— Заступи!… Не дай погибнуть.Отец Поликарп негодующе поглядел на Черкасского.— Ни им, зло затеявшим, я не потатчик, ни тебе, еретик, не заступник.Черкасский глухо завыл и приник к земле обгорелым лицом.— А коли так, не молитвенник ты, а Иуда. Христопродавец!Священник богобоязненно поглядел на небо.— Зришь ли ты, богохульник, сие знамение Божье?— Зрю, христопродавец, холопий поп, и верую: на погибели царевым ворогам отослал Бог знамение сие!Савинка раскатисто захохотал.— Нуте-ко, брателки, покажем господарику, кому на погибели знаменье.И сбросил князя в могилу.— Хорони!Священник, перекрестившись, тяжко вздохнув, пошел прочь из усадьбы. За ним, крепко прижимая к груди требники, заковылял дьячок.— Каешься ли, князь? — склонился над ямой Савинка.Крестьяне, точно боясь, что Корепин помилует Черкасского, усердно заработали лопатами.Вскоре на могиле, в которую зарыли Черкасского, вырос высокий холм. Кто-то из ватаги взобрался на вершину холма и вбил в нее кол.— Псу псиная честь!До рассвета правили людишки тризну по Черкасском. На дороге, чередуясь, стояли с дозором верные люди Корепина. У сторожевой вышки торопились спасенные от казни, готовые по первой тревоге ринуться в бой за своего освободителя. Бабы, дети и старики, здоровые и больные — все сбежались на княжеский двор помянуть чаркой боярского вина «в бозе почившего» господаря. Все до единого позабыли о страшной хвостатой звезде, ходившей недавно по небу. Да и какое чудо могло сравниться с чудом внезапного освобождения от князя!На рассвете, когда рассеялся туман над рекою и засверкал росным бисером лес, на дальней дороге показался стрелецкий отряд.— Не уберегли языков… Предали, печенеги! — ударил обземь шапкой дозорный и помчался к усадьбе.— Стрельцы жалуют, атаман! — задыхаясь крикнул он Савинке и бросился к сполошному колоколу.Спокойно, как будто ничего не случилось, отдавал Корепин последние распоряжения охмелевшим крестьянам.— Кто в лес, отходи! — тряхнул он головой, когда навьюченные боярским добром людишки вышли из хором.Часть мужиков и баб поклонились атаману до земли.— Колико жить нам засталось, поминать тебя будем в молитвах за добро твое превеликое. А уходить нам от землишки своей некуда. Не взыщи.Примкнувшие к вольнице крестьяне вскочили на выведенных из конюшен княжеских аргамаков.— С Богом! К третьей берлоге, — скомандовал Корепин и поскакал впереди в сторону леса.Из окон трапезной повалили густые клубы едкого дыма. Занимался пожар. ГЛАВА V После смерти шведского короля, Карла X Густава, шведы заключили в Оливе с поляками мир, по которому обязались друг перед другом вести совместную борьбу против Руси. В то же время в Белорусии и на Украине поднялась новая волна мятежей. Положение Москвы заметно ухудшилось. Добрые вести о победах все чаще сменялись донесениями о тяжелых поражениях.Алексей взволновался.— Я сказывал, сказывал я, — топал он ногами на ближних, — колико раз сказывал, что не верую в великие завоевания! Все вы с Никоном государя во искушение вводите, суки! Отродье сучье!Но Никон, Милославский и другие твердо стояли на своем. Переждав, пока царь извергнет весь запас гневных слов, они принимались доказывать необходимость продолжения войны.— А казна?… Казну где сдобудете? — слезливо уже спрашивал царь.— Сдобудем… Не кручинься, преславный, все сдобудем тебе, — упрямо отвечал патриарх. — А что до людишек, гораздо живучи людишки, всяческие напасти повынесут. Вынослив, гораздо вынослив российский смерд.Милославский подсовывал царю кипы приказов о новых тяготах и мытах. Алексей с глубоким вздохом, не читая, подписывал бумаги. Чувствовали себя отменно одни лишь торговые люди, забрасывавшие царя богатыми дарами и на всех перекрестках превозносившие его мудрость и доброту. И, действительно, жилось им отлично — война, обрекшая страну на голодный мор и разорение, была для них желанным праздником.Милославский отдал торговым гостям все кабацкие откупа и подряды на поставку для войск. Но важнейший торг, приносивший огромные барыши, Алексей объявил царской монополией. Торговлей льном, щетиной, конским волосом, медом, воском и всем, что вывозилось за рубеж, распоряжался исключительно царь, предоставивший богатые льготы «аглицким немцам».Точно паутиной, опутали англичане всю Московию сетью торговых приказов.Зато в безвыходном положении очутились мелкие торговые люди. Они не только не могли продавать свои товары по той же цене, как иноземцы, но вынуждены были закрывать лари и спускать за бесценок все свое добро, чтобы только как-нибудь выплатить мыту. * * * Приказные изо дня в день обходили избы мелких торговых людишек и ремесленников со сбором податей.Отец Тани, обезмоченный тяглом и голодом, давно распустил работных и забросил свое гончарное дело. Однако подьячие не оставляли его, донимая непосильными придирками.Настойчивей всех был приказный Туляк. Он отобрал все, что было у Григория, и грозился продать за недоимки избу, и старика забить на правеже.Григорий слушал, смиренно сложив руки на высохшей груди, и шамкал в ответ одно и то же.— Твоя сила… Как поведешь, таково и содеется… А мы что? Мы — немочны…Как— то Туляк пришел к гончару поздно вечером. Заслышав его шаги, Таня юркнула в закуток и с головой зарылась в солому.— Здоров ли, хозяин? — потрепал подьячий Григория по плечу.Старик покорно уставился на икону.— Здоров… Прогневал я Господа. Маюсь-маюсь на земли, а все не жалует смертушка.Туляк снял шапку, расчесал пятерней реденькую щетинку на голове и присел на лавку.— Чего таращишься? Аль не признал? — улыбнулся он, скаля изъеденные тычки зубов.От неровного света лампады рябое, с провалившимся носом лицо приказного казалось еще более страшным, чем обычно.— Мы что же… Мы рады, — смиренно ответил старик.Забрав в рот полинявшие усы, приказный хитро покосился на закуток.— Что за пригода — в кой час не приди, а все ты один?Гончар вздрогнул, испуганно поглядел на гостя.— Кому же и быть в избе?… Девка, так ту нешто удержишь? Почитай, и не зрю ее. Все прокорм ищет, — он, тяжко вздохнув, перекрестился. — Где уж нам прокормить ее. Самому впору ноги с гладу-холоду протянуть.Туляк порылся за пазухой и вытащил узелок.— Чать и мы крещеные, не татары какие… Для ради дружбы нашей попотчую я тебя пирогом с кашею да чарочкой.«Не иначе, к Таньке моей подбирается, карпатый дьявол», — подумал гончар, бледнея, но сдержавшись, отвесил земной поклон:— За милость, за честь спаси тебя Бог.Достав с полочки глиняный черепок, он протер его начисто рушником и подал гостю. Туляк налил в черепок вина.— Кушай на добро здоровье.Гончар испуганно замахал руками.— Куда уж! Стары мы стали… Прошла наша пора хмельное лакать.— Пей! — стукнул Туляк кулаком по столу.Гончар послушно проглотил вино. Горячая волна обдала его грудь, быстро откатилась к ногам и жгучим потоком хлынула к закружившейся голове. Он зашатался и, ухватившись за край стола, разразился удушливым кашлем.— Не приемлет душа, — выдохнул он, отдышавшись немного. — Стар я и отощамши.Туляк усадил старика подле себя.— Присаживайся. Не из тех я, чтобы кичиться с черными рядышком сиживати! — Он выпрямил грудь и многозначительно причмокнул:— А был бы ты, Григорий, посмышленей, не ведать бы тебе ни кручины, ни горюшка.С вожделением поглядев на пирог, Григорий неуверенно потянулся к нему. Вдруг он вскочил из-за стола и всплеснул руками.— Господи, я-то потчеваюсь, а Танька с утра не жрамши!Он просунул голову в закуток и крикнул:— Танька! Иди пирога отведать приказного.Туляк фыркнул.— Ну, вот, потеря-то и нашлась.Старик опомнился-повернулся к приказному с ребячьей улыбкою.— Нашлась?… Да где ж она?Он бессмысленно засеменил по избе и, открыв ногой дверь, трескуче прокричал в темноту:— Танька!… А, Танька!Туляк встал из-за стола и тяжело опустил руку на плечо гончара.— Хитер ты, старик, да не хитрей меня!Стараясь изобразить на лице разочарование, гончар опустился на лавку.— А я и впрямь в думку взял, вернулась-де Танька. Ан нету.Приказный склонился к уху хозяина:— Коли по правде, дщерь твоя, хоть годами давно быть ей в женках надобно, а куда как солодка еще. Так бы за подол и держался…Он шагнул в закуток и, в темноте нащупав под соломой Таню, втащил ее в избу.— Смерд!… Так-то ты правду сказываешь царевым людям?Таня вырвалась из рук Туляка, подбежала к отцу. Ее исхудалое лицо залилось багровым румянцем, тонкие извивы бровей собрались в одну вздрагивающую, точно ползущую на врага, змейку; жесткие морщинки пролегли на лбу и у углов рта, а глаза засветились граничащей с безумием злобой.Туляк понял, что ничего силой не сделать, и решился на хитрость. Нахлобучив на глаза шапку, он тщательно завернул в тряпицу остаток недоеденного пирога, сунул в карман флягу и безразличным голосом объявил:— Обряжайся, красавица, да, благословись у родителя, иди на двор тюремный.Григорий упал в ноги ему:— Меня казни, а девку помилуй!— Не ты с разбойником Савинкой в языках ляцких служил, не тебе и ответ держать. — ответил приказный и резко повернулся к девушке:— Кому я сказывал? Обряжайся!Григорий подполз к дочери, припал к ее коленям.— Поддайся!… Отца для, поддайся! Лутче в блуде с ним жить, чем сгинуть в узилище без покаяния.Туляк удивленно оглядел старика и разразился самодовольным смешком.— Вот то умственные глаголы! Чуешь, бабонька. — великоумственно родитель сказывает.Таня решительно накинула на себя епанчу и, поклонившись отцу, взялась за ручку двери.— Краше на дыбе Богу душу отдать, нежели с катом сим безносым хоть малый час миловаться. Тьфу, рыло карпатое!— Примолкни! — взревел приказный и, отшвырнув ногой старика, выскочил за Таней на улицу. — Я вот, ужо, тебя!… Не накланяешься еще карпатому.Таня не ответила и зашагала быстрей.У Земляного города она подозрительно остановилась.— Куда ведешь?— Куда? Вестимо, в застенок.— А в застенок, так не кружи вороном, веди прямою дорогою.Из— за переулка вышел дозорный стрелец. Туляк обрадованно окликнул его и, приказав Тане не двигаться с места, пошел к нему навстречу.Таня, пригнув голову, напряженно прислушивалась к шепоту, но, кроме ехидного смешка, ничего не могла разобрать.Рассказав все. что нужно было, стрельцу, Туляк передал ему узелок и, переждав немного, неохотно полез в карман за флягой.— Мшелом жалует — догадалась Таня и почувствовала, как понемногу вползает в нее страх.— Гайда! — прикрикнул стрелец и больно ударил девушку кулаком по спине.Они долго кружили по окраинам, пока не остановились наконец подле тайной корчмы.Из избы глухо доносились песни, хохот, хмельная брань. Приказный трижды раздельно постучал в дверь и, отойдя к оконцу, отсчитал еще пять торопливых ударов.Притихшая было изба вновь ожила, признав условные стуки. Щелкнула щеколда, и в дверях показалась встрепанная голова старухи.— Кого Бог дает в полуночи?Стрелец, втолкнув Таню в сени, тотчас же исчез.Таня бросилась к выходу, но кто-то упал ей под ноги, и она шлепнулась на пол.В избе стоял дым коромыслом. Хмельные приказные и служилые люди, увидев Туляка, бросились встречать его. Навалившиеся на Таню мужики скрутили ей руки и втащили в горницу. Сквозь едкий дым и пар Таня увидела нескольких девушек, разместившихся вдоль стены на лавке.Одна из них, по приказу хозяйки, поднесла гостье чарку вина. Таня замотала головой, мертвенно стиснула губы. Тогда старуха, перемигнувшись с Туляком, поклонилась Тане в пояс и неожиданно изо всех сил ударила кулаком по зубам. Девушка стукнулась затылком об стену. Алые струйки крови медленно поплыли по подбородку.Туляк, не обращая внимания на свою полонянку, уселся за стол и потребовал вина.— Неужто муж аль родитель приказному продал? — спросила Таню соседка, заботливо вытирая с лица ее кровь.— Кривдой увел! — жестко свернула глазами девушка.— А нас родители продали… За недоимки.И, точно оправдываясь перед кем-то, виновато потупилась.— Нешто одюжить людишкам немочным подать цареву?Всю ночь бражничали приказные. Таня защищалась до последней возможности и сдалась лишь, когда потеряла сознание.Под утро Туляк вышел как бы за своим делом на улицу. Поджидавшие на углу языки тотчас же ринулись в избу. Перепуганная хозяйка попыталась бежать через окно, но ее схватили и с силой бросили об пол.Приказные наспех одевались, дружелюбно переговаривались с языками.— То мы нарочито и ноченьку ночевали в вертепе сем непотребном, чтобы без обману прознать, зря ли болтают, аль впрямь тут блудные твари на искушение христианам гнездятся.Девушек, обвиненных в блуде, вместе в хозяйкой погнали в застенок. С ними уволокли и Таню. ГЛАВА VI Великая сила мастеровых и мелких торговых людишек собралась после обедни на Красной площади, у храма Василия Блаженного.— Волим к царю с челобитною!Ближние люди царевы набросились с кулаками на стрелецких полуголов.— Так-то блюдете вы покой государев?Служилые виновато отступали.— Нешто можно нам православных христиан в храм не пущати?Алексея всполошил рокот толпы. Когда отошла служба, он, посоветовавшись с Милославским, приказал допустить к нему челобитчиков.Точно изваянный из камня и золота, сидел на троне важный и недоступный царь. Рядом с ним, такой же величественный и строгий, восседал, опираясь на палицу, патриарх. Ниже, до отказу задрав бороды к подволоке и выпятив животы, разместились на лавке ближние бояре.Объятые трепетом, по одному, вползали на четвереньках выборные. Колотясь головой об пол, они благоговейно лобызали царский сапог и неслышно отталкивались в сторону Когда обряд целования окончился, Алексей разрешил челобитчикам встать.— Сказывайте, по какой пригоде пожаловали.Выборные переглянулись, но никто из них не решался заговорить. Тогда Никон наугад ткнул посохом в первого попавшегося старика.— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, реки.Старик, покряхтывая, опустился на колени и жалко уставился на царя— Лихо нам, государь, горемычным сиротинам твоим!— Лихо? — поморщился Алексей и с недоумением поглядел на патриарха.Милославский заерзал на лавке и погрозил кулаком челобитчику.— Лихо! —повторил выборный, не заметив угрозы Милославского. — Не дай, нам, преславный, природным своим холопам и сиротинам, от иноверцев и приказных жить в скудости и нищете.Никон гневно поднялся.— А ведомо ль вам, какую годину мать наша. Русь православная, переживает?Царь остановил его мягким движением руки— Не сбивай. Пущай печалуется да памятует что всяческая слеза сиротин моих — моя слеза.Ободренный старик благодарно коснулся губами государева сапога.— А бьем челом на том, государь, чтобы все были в тягле и в свободе иль в льготах равны, чтоб во всем народе мятежа и розни не было.Милославский еле сдержался, чтобы не наброситься на смелого челобитчика. Алексей же, умиленно уставившись на образа, зашептал пухлыми губами молитву и, кончив склонился к выборному— Восстань!В повлажневших глазах царя сквозила скорбь.— Воистину, тяжело испытует Господь людишек моих!Он закрыл руками лицо и сокрушенно покачал головой:— А то неспроста: за грехи наказует Господь За грехи плачет кручинная наша земля.И, повернувшись неожиданно к патриарху, полным голосом крикнул:— По делом человеков и отпускается им!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83