То, что он увидел в короткое время, крайне поразило его. Он начинал чувствовать, что пламенная вера его в Русь и в то, будто только она способна открыть миру новые, неизведанные человеческие пути к совершенству, гаснет, тускнеет, сменяется тревогою… Однако, он не мог так просто, сразу, отказаться от своей страстной мечты о всеславянском государстве и искусственно разжигал в себе слабеющие силы.В тот день, когда Крижанич должен был прочитать свой труд, у Артамона Сергеевича собрался весь кружок. Юрий старался не выдать своих сомнений и держался так, как будто ничего не произошло с ним. Но перемена слишком резко бросалась в глаза, чтобы ее не заметить.Шпилкин первый проявил сочувствие к хорвату и ласково коснулся его руки.— А сдал ты, сербин… Как из решета задор-то твой весь просыпался.Князь Никита расхохотался.— А хлебнет еще маненько духу российского, так обславянится, что хоть святых вон выноси.Хорват вспыхнул.— Я духу тяжелого не страшусь. На то мы и живы, чтобы очистить от тьмы души людишек российских.Ртищев с видом победителя шагнул к хорвату и постучал пальцем по его груди.— Ну, вот и сказ весь! И выходит, что без Европы никак славянам не обойтись. Потому, вся навыченность наша от Запада.Крижанич болезненно вздохнул.— Доподлинно, темна Россия, точно в гроб тесен заколочена да камнем придавлена.Глаза его зажглись непоколебимым упрямством.— А и от Запада возьмем, что на потребу славянам!… От того, поди, нас не убудет. Тесто наше, а сдоба европейская. А замешавши, таку диковинку выпечем…Он пощелкал пальцами, подыскивая подходящее слово и не найдя его, вытащил из кармана тетрадку— А будет ваша милость послушать, все доподлинно уразумеете.Кружок с большой охотой и любопытством приготовился слушать. Хорват раскрыл тетрадку и близко поднес ее к глазам: Адда и нам треба учиться яко под честитым царя Алексея Михайловича владением мочь хочем…
Матвеев удивленно пожал плечами.— Сие не по-нашенски, а по-тарабарски. Нешто уразуметь русскому человеку таку премудрость, прости, царица небесная…Хорват остановил его строгим движением руки и продолжал: Мочь хочем древние дивячины плесень стереть, уметелей ся научить, похвальней общения начин приять и блаженно его стана дочекать.
— А ни вот столько, — показал на кончик своего ногтя смущенный постельничий.Остальные глядели на хорвата, как на юродивого, и молчали.Юрий снисходительно улыбнулся.— Покель латыни не превзошли такожде, небось, дивовались?… А славянам не латынь вместна, а всеславянский язык.И, не торопясь, перевел прочитанное: Значит, и нам надобно учиться, чтобы под властью Московского царя стереть с себя плесень застарелой дикости; надобно обучиться наукам, начать жить более пристойным животом и добиться более благополучного состояния.
Все оживленно заговорили. Сразу появились ярые сторонники и враги нового языка.Юрий настолько увлекся, стараясь показать правоту и важность своей затеи, что выпалил, позабыв осторожность.— А и кардинал, когда я, будучи пастором в Риме…Он тут же осекся, испуганно уставился на опешивших собеседников. Но было уже поздно.— Пастором? — процедил с омерзением сквозь зубы пришедший под конец чтения дворянин Толстой.— Па-сто-ром? — хором повторили за ним остальные и, точно сговорясь, трижды истово перекрестились.Ртищев брезгливо отодвинулся от Крижанича, сунув за ворот руку, дрожащими пальцами стиснул нательный крест.— Да воскреснет Бог и расточатся врази его!…Если бы не подоспевшие вовремя Марфа и Гамильтон, дело окончилось бы печально для хорвата.Гамильтон с презрением оглядела «преобразователей»:— Так вот она вся навыченность ваша российская!Артамон Сергеевич смутился, не зная, как повести себя, чтоб не показаться дикарем перед женой и не вызвать недовольства гостей.Марфа тем временем поманила к себе мужа:— Ты бы хоть, соколик, угомонил их… Поди, всех ты ученей.Постельничий, польщенный словами Марфы, сразу почувствовал себя убежденным сторонником хорвата.— А был пастором, да ныне отрекся! — крикнул он. — И неча про старое поминать.Заслышав приближающиеся шаги, Гамильтон выглянула в дверь.— А вот и Федор Петрович Обернибесов. Как есть к вечере пожаловал, — обрадованно объявила она и, подарив гостя ласковой улыбкой, рассказала ему о происшедшем, стараясь каждым словом показать свое презрение к кружку и веру только в него одного.Обернибесов, ни с кем не поздоровавшись, подошел к Юрию.— Не кручинься и веруй в превеликую дружбу нашу. Ибо ведомо нам, что хоть и хаживал ты в пасторах, а душу имал в себе славянскую.И повернулся к Романову.— Так ли я сказываю, князь Никита Иванович?— Так, — великодушно согласился князь. — Будь по глаголу постельничего: что было — прошло, быльем поросло.Не смея возражать дядьке царя, кружок примирился с новостью и обещался не выдавать тайны хорвата, которому в случае, если бы узнали, что он был пастором, грозило изгнание из Руси.Гамильтон пригласила гостей в трапезную. За вечерней, в противовес русским обычаям, не было ни вина, ни обилия яств. Зато, наперекор старине, нарочито велась оживленная беседа.— Обмыть да причесать надобно московитянина, — склонив голову в сторону женщин, вкрадчивым голосом произнес успокоившийся немного Крижанич.Марфа невесело усмехнулась.— Где уж! Нешто нашим свиньям вдолбишь…— Обсказать бы про все за рубежом, руками бы замахали, — подхватила Матвеева, — веры не дали бы словесам. Эки, ведь, свиньи! От воров деньги в рот прячут, горшков не моют… Подает мужик гостю полную братину и оба-два пальца в ней окунул. А дух… Ничем не смыть духа того!Она передернулась с отвращением и замолчала.Вскоре после трапезы часть гостей разошлась по домам. Остались Ртищев с женой, Ордын-Нащокин, хорват и Толстой.Крижанича увели в угловой терем-башню.— Можно ли? — шёпотом спросил Юрий, когда Гамильтон, убедившись, что никого в сенях нет, заперла на засов дверь и присела на диван.— Начинай, — с такой же таинственностью шепнул Нащокин и приготовился слушать.Бледный, с нахмуренным лицом, стоял посредине терема Юрий, устремив куда-то ввысь горящий взгляд. Точно зачарованная, любовалась им Марфа; она не знала еще, о чем будет говорить этот странный, так непохожий на русских, чужеземец, но твердо верила, что пойдет за ним на какой угодно его призыв.Ртищев, нахохлившись, исподтишка следил за женой. Охваченный беспокойством, он не выдержал и потянулся губами к ее уху.— Марфенька…Марфа вздрогнула и с ненавистью откинула голову.— Ну?По глазам мужа она поняла, что тот хочет сказать, и через силу выдавила на лице улыбку.— Диву даюсь я, как будто и пригож сербин, а все нету в нем закваски твердой, как у российских людей, как у тебя, мой соколик.Федор гулко вздохнул. «Экой я, право! И как мог я усумниться в чистой голубице своей!» — подумал он с укором самому себе и блаженно уставился на Крижанича.— Чти, что ли, грамоту, — заторопил Юрия Толстой.Юрий мялся и продолжал молчать.— Аль боязно? — строго насупился Ордин и встал. — И то, дело такое, что без крестного целования начинати не можно.Он первый подошел к образу. Выслушав данную всеми присутствовавшими в терему клятву, Крижанич уже безбоязненно достал из подкладки кафтана сложенный вчетверо лист бумаги.— Починать?— Починай, — кивнула Гамильтон.Склонив голову и подавшись туловищем вперед, Юрий вполголоса начал: Какая должна быть власть в государстве Российском? Всем людям на потребу поущение от честной коллегии народолюбцев, во имя Отца и Сына и Святого Духа: 1) Просвещение, наука, книга — мертвые, но мудрые и правдивые советники. 2) В Христианском государстве несть места жестокости в управлении, обременения народа непосильными поборами и мшелом…
Толстой недовольно крякнул и с ненавистью поглядел. на Крижанича, но тотчас же опомнился, весь обратился в слух. Хорват продолжал: А посему надобны слободины, права народу и сословное самоуправство. Торговые люди да выбирают себе старост с сословным судом, ремесленников гоже соединить в цеха, а всем промышленным людям надобно волю дать, бить челом государю и начальным людям о своих нуждах, а и оборонять их от областных управителей. Крестьянам же дозволить вольно трудиться и от крепости к земле свободить…
— Эгей, постой-ко! — приподнял брови Нащокин. — Такого уговору у нас с тобой не было про крестьян.— А и про мшел зря помянул, — вставил Матвеев. — Токмо умам брожение!Подбодренный взглядом жены, Ртищев покрыл все голоса резким своим верещанием:— А по-божьи коли, не можно в крепости держать людишек! Чай, крест на них тож православный, как и у господарей.Крижанич виновато шаркнул ногой.— Коль не любо коллегии, я попримолкну.— Чти! — раздраженно махнула рукой Матвеева. — А кончишь, там порядим.Юрий снова поднес к глазам лист: и от крепости к земле свободить, поколику противно то заповедям господа Исуса Христа. И еще по всем градам поставить школы, в коих бы умельствам разным народ обучать: золотарному, рудознатному и иному заводскому. И еще для женского полу учинить рукодельные школы, где бы и хозяйственной премудрости навыкали. А женихам наказать строго у невест грамоты испрашивать, чему обучалась. И еще дать волю холопям, обучившимся мастерству. И еще неустанно переводить на российский язык немецкие книги о ремеслах и торговлях. И еще призвать из-за рубежа иноземных немецких мастеров и богатых людей, которые обучали бы московитян мастерству и торговле.
Страстно, до самой полуночи, обсуждал кружок каждую строку хорватской грамоты. Под конец, внеся в нее кое-какие изменения и поправки, все присутствующие единодушно решили переписать грамоту и распространить тайно по Руси.Толстой и Крижанич с большой охотой взяли на себя труд выполнить волю кружка. Первый принял на себя Москву, а второй — Поволжье и остальную часть государства.— Баба та, что дадена нам в холопы со двора тюремного, Татиана, гораздо охоча будет нам подсобить.Дома Юрий, позабыв про сон, полный новых сил и надежд, уселся за переписку «воровского письма» и очнулся лишь утром, когда постучалась к нему Таня.Испуганно оторвавшись от бумаги, он шагнул к двери.— Кой человек?— Не разбудила ли я тебя, господарь?Узнав голос Тани, Крижанич сразу успокоился и открыл дверь. ГЛАВА XII В тот же день, на дворе, в присутствии холопей, Таня бросилась Крижаничу в ноги и попросила отпустить ее на побывку в деревню к умирающей тетке.Юрий долго упирался, ссылаясь на то, что все дороги кишат разбойными людишками, которые могут убить ее.— А ты бы, господарь, испросил для меня двух стрельцов. Авось, уберегут меня те стрельцы от напасти.Хорват оскорбительно засмеялся.— Да эдак, ежели каждую блудную бабу со двора тюремного свитой жаловать, и стрельцов не наберешься.Холоп схватил Таню за волосы, готовый по первому знаку господаря избить ее. Но Юрий резким окриком остановил холопа и задумчиво уставился на небо.— Нешто по пути володимирскому воеводе цидулу отдать, — произнес он, будто рассуждая с самим собой и испытующе поглядел на женщину.Таня встрепенулась.— Живота решусь, а цидулу доставлю.— А коли так, — уже твердо объявил Крижанич, — собирайся со Господом в путь.Покончив с домашними делами, Юрий отправился к Толстому с сообщением, что все готово для отъезда Тани.Толстой обещал исхлопотать двух стрельцов и по-братски облобызался с хорватом.— Дал бы Бог бабе вдобре до Савинки того добраться, ужо усердно тогда московских людишек я образую! От века до века памятовать будут наставника и благодетеля своего, сербина Юрия!Крижанич, по уши обласканный хозяином, ушел домой. Едва гость скрылся за переулочком, Толстой вскочил на коня и помчался на Арбат в усадьбу Стрешнева, где в тот день гостил государь.Узнав о приезде дворянина, Алексей немедленно принял его.Толстой на коленях подполз к царю, приложился к краю кафтана и опасливо повернулся к Стрешневу.— Нету ль подслуха тут?Стрешнев успокоил гостя.Толстой не решался выдать всех членов кружка, так как знал их силу и влияние на царя, а потому, чтобы не подвергать себя их гневу, все валил на Крижанича. Сжав кулаки, царь весь обратился в слух и не спускал глаз с дворянина.— А откель тебе все ведомо стало? — спросил он вдруг. — А и пошто до сего дни молчал?Толстой встал с колен и гордо выпрямился.— С первого часу сдавалось мне, будто не с добрыми думками пришел тот сербин на Русь. А посему в холопи ему пожаловал я трех языков да одну бабу, которая якшается с разбойным человечишкой. А до сего дни не сказывал, чтобы на деле прознать, правду ли рекут все языки, про то, что снюхался сербин с ворогами твоими, смутьянами.Алексей ткнул свою руку в губы Толстого.— Иди и памятуй: за Богом молитва, а за царем служба не пропадает. * * * Поутру, в колымаге, нагруженной двумя тяжелыми сундуками, Таня выехала из Москвы. Ее сопровождали два стрельца, приставленные для «охраны цидулы от знатного иноземного гостя сербина Юрия ко володимирскому воеводе».Едва лошадь свернула в лес, из-за дерева выскочили какие-то оборванцы.— Стой! — повелительно крикнули они и бросились к колымаге.Один из стрельцов стремительно юркнул в кусты и исчез. Разбойники навалились на второго стрельца:— Вяжи остатного ушкана!Дозорившие у лесной рогатки стрельцы, заслышав крики, подняли тревогу и обступили лес.После недолгой борьбы нападавшие сдались. Стрельцы подошли к Тане, окруженной стражей, и недоуменно разинули рты.— Откель такое великое множество цидул у холопки?Старший взял из вороха одну из листовок и, прочитав первую строчку, изо всех сил ударил женщину кулаком по лицу.— Да то воровское письмо!… Да то измена нашему государю!Связанную и избитую Таню увезли в Разбойный приказ.План Толстого удался на славу. Все вышло так, как он задумал. Языки, изображавшие в лесу разбойных людишек, по всем улицам трезвонили о том, что случайно наткнулись на колымагу и, заподозрив недоброе, вскрыли сундуки, в которых оказались воровские письма. Никому и в голову не приходило, что Таню предали; так все, что произошло, было просто и правдоподобно.Испробовав все пытки и ничего не добившись, дьяк, допрашивавший Таню, с отрядом рейтаров отправился в Андреевский монастырь, где ничего еще не подозревавшие Юрий и Ртищев мирно вели с монахами ученые беседы. Ворвавшись в покои, стрельцы набросились на хорвата и связали его.— Все баба про тебя обсказала! — ошарашил дьяк иноземца.Однако Крижанич не поддался обману и прямо поглядел в глаза дьяку.— Не пожаловал бы ты и меня, дьяк, не обсказал бы, что баба та лаяла про меня?Постельничий, едва живой от испуга, прижался к стене и стоял так, не смея ни вздохнуть, ни пошевелиться. Его бил озноб. Он попытался было взять себя в руки и заговорить с дьяком, но прикусил до крови высунутый язык и только беспомощно затряс головой.Обыскав хорвата, стрельцы выволокли его на двор и бросили в колымагу.Кое— как оправившийся Ртищев вышел, пошатываясь, за дьяком, глядя куда-то в сторону, погрозил пальцем.— А и не соромно тебе, Юрко, за хлеб за соль за царские черною изменою воздавать?!Но, почувствовав, как лицо заливает жгучий румянец стыда, съежился и жалко бочком двинулся к воротам. «Схватят ведь псы и меня! — думал он, исподлобья поглядывая на ратников. — Прощай, Марфенька со чадами моими малыми! Како жительствовать будете без меня?» Однако рейтары почтительно раступились и пропустили постельничего на улицу.Очутившись на воле, Ртищев почувствовал такой приступ радости, что позабыл обо всем и, как мальчишка, помчался в поле…Вечером усталый и разбитый, вновь полный тревоги, Федор пришел к Толстому.— Слыхивал?— Слыхивал, Федор Михайлович.— И каково?— Каково Бог положит, — вздохнул Толстой.Неожиданно озлобившись, он больно сдавил руку постельничего.— А не скулить ныне вместно, но думку думати, как бы нас не выдал сербин. Сам утопнет и наши головушки сиротские за собой в омут потянет.Посовещавшись, они решили безотлагательно собрать всех членов кружка, чтобы сообща придумать, как спасти хорвата от неминуемой смерти. * * * Прямо из церкви, после всенощной, государь отправился в застенок. Он не узнал Юрия, до того обезображено было пыткой его лицо. Но слишком кипело еще негодование царя, «страшные» слова воровского письма еще прыгали огненными кругами перед глазами и чрезмерна была еще обида на хорвата, чтобы в груди нашелся хоть крохотный уголок для жалости и снисхождения.— Вор! — исступленно выкрикнул Алексей, впиваясь ногтями в горло полубесчувственного узника. — Язык европейский!… Христопродавец!Дьяки подхватили его и, усадив на лавку, подали ковш студеного кваса.— Не трудись, государь! Дозволь нам, сиротинам, чинить допрос.Алексей опорожнил ковш, обсосал усы и шумно задышал.Рядом с Крижаничем повисла привязанная к столбу Таня. Тело ее представляло собой сплошной кровоподтек. На боках и бедрах висели окровавленные лоскуты кожи и мяса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Матвеев удивленно пожал плечами.— Сие не по-нашенски, а по-тарабарски. Нешто уразуметь русскому человеку таку премудрость, прости, царица небесная…Хорват остановил его строгим движением руки и продолжал: Мочь хочем древние дивячины плесень стереть, уметелей ся научить, похвальней общения начин приять и блаженно его стана дочекать.
— А ни вот столько, — показал на кончик своего ногтя смущенный постельничий.Остальные глядели на хорвата, как на юродивого, и молчали.Юрий снисходительно улыбнулся.— Покель латыни не превзошли такожде, небось, дивовались?… А славянам не латынь вместна, а всеславянский язык.И, не торопясь, перевел прочитанное: Значит, и нам надобно учиться, чтобы под властью Московского царя стереть с себя плесень застарелой дикости; надобно обучиться наукам, начать жить более пристойным животом и добиться более благополучного состояния.
Все оживленно заговорили. Сразу появились ярые сторонники и враги нового языка.Юрий настолько увлекся, стараясь показать правоту и важность своей затеи, что выпалил, позабыв осторожность.— А и кардинал, когда я, будучи пастором в Риме…Он тут же осекся, испуганно уставился на опешивших собеседников. Но было уже поздно.— Пастором? — процедил с омерзением сквозь зубы пришедший под конец чтения дворянин Толстой.— Па-сто-ром? — хором повторили за ним остальные и, точно сговорясь, трижды истово перекрестились.Ртищев брезгливо отодвинулся от Крижанича, сунув за ворот руку, дрожащими пальцами стиснул нательный крест.— Да воскреснет Бог и расточатся врази его!…Если бы не подоспевшие вовремя Марфа и Гамильтон, дело окончилось бы печально для хорвата.Гамильтон с презрением оглядела «преобразователей»:— Так вот она вся навыченность ваша российская!Артамон Сергеевич смутился, не зная, как повести себя, чтоб не показаться дикарем перед женой и не вызвать недовольства гостей.Марфа тем временем поманила к себе мужа:— Ты бы хоть, соколик, угомонил их… Поди, всех ты ученей.Постельничий, польщенный словами Марфы, сразу почувствовал себя убежденным сторонником хорвата.— А был пастором, да ныне отрекся! — крикнул он. — И неча про старое поминать.Заслышав приближающиеся шаги, Гамильтон выглянула в дверь.— А вот и Федор Петрович Обернибесов. Как есть к вечере пожаловал, — обрадованно объявила она и, подарив гостя ласковой улыбкой, рассказала ему о происшедшем, стараясь каждым словом показать свое презрение к кружку и веру только в него одного.Обернибесов, ни с кем не поздоровавшись, подошел к Юрию.— Не кручинься и веруй в превеликую дружбу нашу. Ибо ведомо нам, что хоть и хаживал ты в пасторах, а душу имал в себе славянскую.И повернулся к Романову.— Так ли я сказываю, князь Никита Иванович?— Так, — великодушно согласился князь. — Будь по глаголу постельничего: что было — прошло, быльем поросло.Не смея возражать дядьке царя, кружок примирился с новостью и обещался не выдавать тайны хорвата, которому в случае, если бы узнали, что он был пастором, грозило изгнание из Руси.Гамильтон пригласила гостей в трапезную. За вечерней, в противовес русским обычаям, не было ни вина, ни обилия яств. Зато, наперекор старине, нарочито велась оживленная беседа.— Обмыть да причесать надобно московитянина, — склонив голову в сторону женщин, вкрадчивым голосом произнес успокоившийся немного Крижанич.Марфа невесело усмехнулась.— Где уж! Нешто нашим свиньям вдолбишь…— Обсказать бы про все за рубежом, руками бы замахали, — подхватила Матвеева, — веры не дали бы словесам. Эки, ведь, свиньи! От воров деньги в рот прячут, горшков не моют… Подает мужик гостю полную братину и оба-два пальца в ней окунул. А дух… Ничем не смыть духа того!Она передернулась с отвращением и замолчала.Вскоре после трапезы часть гостей разошлась по домам. Остались Ртищев с женой, Ордын-Нащокин, хорват и Толстой.Крижанича увели в угловой терем-башню.— Можно ли? — шёпотом спросил Юрий, когда Гамильтон, убедившись, что никого в сенях нет, заперла на засов дверь и присела на диван.— Начинай, — с такой же таинственностью шепнул Нащокин и приготовился слушать.Бледный, с нахмуренным лицом, стоял посредине терема Юрий, устремив куда-то ввысь горящий взгляд. Точно зачарованная, любовалась им Марфа; она не знала еще, о чем будет говорить этот странный, так непохожий на русских, чужеземец, но твердо верила, что пойдет за ним на какой угодно его призыв.Ртищев, нахохлившись, исподтишка следил за женой. Охваченный беспокойством, он не выдержал и потянулся губами к ее уху.— Марфенька…Марфа вздрогнула и с ненавистью откинула голову.— Ну?По глазам мужа она поняла, что тот хочет сказать, и через силу выдавила на лице улыбку.— Диву даюсь я, как будто и пригож сербин, а все нету в нем закваски твердой, как у российских людей, как у тебя, мой соколик.Федор гулко вздохнул. «Экой я, право! И как мог я усумниться в чистой голубице своей!» — подумал он с укором самому себе и блаженно уставился на Крижанича.— Чти, что ли, грамоту, — заторопил Юрия Толстой.Юрий мялся и продолжал молчать.— Аль боязно? — строго насупился Ордин и встал. — И то, дело такое, что без крестного целования начинати не можно.Он первый подошел к образу. Выслушав данную всеми присутствовавшими в терему клятву, Крижанич уже безбоязненно достал из подкладки кафтана сложенный вчетверо лист бумаги.— Починать?— Починай, — кивнула Гамильтон.Склонив голову и подавшись туловищем вперед, Юрий вполголоса начал: Какая должна быть власть в государстве Российском? Всем людям на потребу поущение от честной коллегии народолюбцев, во имя Отца и Сына и Святого Духа: 1) Просвещение, наука, книга — мертвые, но мудрые и правдивые советники. 2) В Христианском государстве несть места жестокости в управлении, обременения народа непосильными поборами и мшелом…
Толстой недовольно крякнул и с ненавистью поглядел. на Крижанича, но тотчас же опомнился, весь обратился в слух. Хорват продолжал: А посему надобны слободины, права народу и сословное самоуправство. Торговые люди да выбирают себе старост с сословным судом, ремесленников гоже соединить в цеха, а всем промышленным людям надобно волю дать, бить челом государю и начальным людям о своих нуждах, а и оборонять их от областных управителей. Крестьянам же дозволить вольно трудиться и от крепости к земле свободить…
— Эгей, постой-ко! — приподнял брови Нащокин. — Такого уговору у нас с тобой не было про крестьян.— А и про мшел зря помянул, — вставил Матвеев. — Токмо умам брожение!Подбодренный взглядом жены, Ртищев покрыл все голоса резким своим верещанием:— А по-божьи коли, не можно в крепости держать людишек! Чай, крест на них тож православный, как и у господарей.Крижанич виновато шаркнул ногой.— Коль не любо коллегии, я попримолкну.— Чти! — раздраженно махнула рукой Матвеева. — А кончишь, там порядим.Юрий снова поднес к глазам лист: и от крепости к земле свободить, поколику противно то заповедям господа Исуса Христа. И еще по всем градам поставить школы, в коих бы умельствам разным народ обучать: золотарному, рудознатному и иному заводскому. И еще для женского полу учинить рукодельные школы, где бы и хозяйственной премудрости навыкали. А женихам наказать строго у невест грамоты испрашивать, чему обучалась. И еще дать волю холопям, обучившимся мастерству. И еще неустанно переводить на российский язык немецкие книги о ремеслах и торговлях. И еще призвать из-за рубежа иноземных немецких мастеров и богатых людей, которые обучали бы московитян мастерству и торговле.
Страстно, до самой полуночи, обсуждал кружок каждую строку хорватской грамоты. Под конец, внеся в нее кое-какие изменения и поправки, все присутствующие единодушно решили переписать грамоту и распространить тайно по Руси.Толстой и Крижанич с большой охотой взяли на себя труд выполнить волю кружка. Первый принял на себя Москву, а второй — Поволжье и остальную часть государства.— Баба та, что дадена нам в холопы со двора тюремного, Татиана, гораздо охоча будет нам подсобить.Дома Юрий, позабыв про сон, полный новых сил и надежд, уселся за переписку «воровского письма» и очнулся лишь утром, когда постучалась к нему Таня.Испуганно оторвавшись от бумаги, он шагнул к двери.— Кой человек?— Не разбудила ли я тебя, господарь?Узнав голос Тани, Крижанич сразу успокоился и открыл дверь. ГЛАВА XII В тот же день, на дворе, в присутствии холопей, Таня бросилась Крижаничу в ноги и попросила отпустить ее на побывку в деревню к умирающей тетке.Юрий долго упирался, ссылаясь на то, что все дороги кишат разбойными людишками, которые могут убить ее.— А ты бы, господарь, испросил для меня двух стрельцов. Авось, уберегут меня те стрельцы от напасти.Хорват оскорбительно засмеялся.— Да эдак, ежели каждую блудную бабу со двора тюремного свитой жаловать, и стрельцов не наберешься.Холоп схватил Таню за волосы, готовый по первому знаку господаря избить ее. Но Юрий резким окриком остановил холопа и задумчиво уставился на небо.— Нешто по пути володимирскому воеводе цидулу отдать, — произнес он, будто рассуждая с самим собой и испытующе поглядел на женщину.Таня встрепенулась.— Живота решусь, а цидулу доставлю.— А коли так, — уже твердо объявил Крижанич, — собирайся со Господом в путь.Покончив с домашними делами, Юрий отправился к Толстому с сообщением, что все готово для отъезда Тани.Толстой обещал исхлопотать двух стрельцов и по-братски облобызался с хорватом.— Дал бы Бог бабе вдобре до Савинки того добраться, ужо усердно тогда московских людишек я образую! От века до века памятовать будут наставника и благодетеля своего, сербина Юрия!Крижанич, по уши обласканный хозяином, ушел домой. Едва гость скрылся за переулочком, Толстой вскочил на коня и помчался на Арбат в усадьбу Стрешнева, где в тот день гостил государь.Узнав о приезде дворянина, Алексей немедленно принял его.Толстой на коленях подполз к царю, приложился к краю кафтана и опасливо повернулся к Стрешневу.— Нету ль подслуха тут?Стрешнев успокоил гостя.Толстой не решался выдать всех членов кружка, так как знал их силу и влияние на царя, а потому, чтобы не подвергать себя их гневу, все валил на Крижанича. Сжав кулаки, царь весь обратился в слух и не спускал глаз с дворянина.— А откель тебе все ведомо стало? — спросил он вдруг. — А и пошто до сего дни молчал?Толстой встал с колен и гордо выпрямился.— С первого часу сдавалось мне, будто не с добрыми думками пришел тот сербин на Русь. А посему в холопи ему пожаловал я трех языков да одну бабу, которая якшается с разбойным человечишкой. А до сего дни не сказывал, чтобы на деле прознать, правду ли рекут все языки, про то, что снюхался сербин с ворогами твоими, смутьянами.Алексей ткнул свою руку в губы Толстого.— Иди и памятуй: за Богом молитва, а за царем служба не пропадает. * * * Поутру, в колымаге, нагруженной двумя тяжелыми сундуками, Таня выехала из Москвы. Ее сопровождали два стрельца, приставленные для «охраны цидулы от знатного иноземного гостя сербина Юрия ко володимирскому воеводе».Едва лошадь свернула в лес, из-за дерева выскочили какие-то оборванцы.— Стой! — повелительно крикнули они и бросились к колымаге.Один из стрельцов стремительно юркнул в кусты и исчез. Разбойники навалились на второго стрельца:— Вяжи остатного ушкана!Дозорившие у лесной рогатки стрельцы, заслышав крики, подняли тревогу и обступили лес.После недолгой борьбы нападавшие сдались. Стрельцы подошли к Тане, окруженной стражей, и недоуменно разинули рты.— Откель такое великое множество цидул у холопки?Старший взял из вороха одну из листовок и, прочитав первую строчку, изо всех сил ударил женщину кулаком по лицу.— Да то воровское письмо!… Да то измена нашему государю!Связанную и избитую Таню увезли в Разбойный приказ.План Толстого удался на славу. Все вышло так, как он задумал. Языки, изображавшие в лесу разбойных людишек, по всем улицам трезвонили о том, что случайно наткнулись на колымагу и, заподозрив недоброе, вскрыли сундуки, в которых оказались воровские письма. Никому и в голову не приходило, что Таню предали; так все, что произошло, было просто и правдоподобно.Испробовав все пытки и ничего не добившись, дьяк, допрашивавший Таню, с отрядом рейтаров отправился в Андреевский монастырь, где ничего еще не подозревавшие Юрий и Ртищев мирно вели с монахами ученые беседы. Ворвавшись в покои, стрельцы набросились на хорвата и связали его.— Все баба про тебя обсказала! — ошарашил дьяк иноземца.Однако Крижанич не поддался обману и прямо поглядел в глаза дьяку.— Не пожаловал бы ты и меня, дьяк, не обсказал бы, что баба та лаяла про меня?Постельничий, едва живой от испуга, прижался к стене и стоял так, не смея ни вздохнуть, ни пошевелиться. Его бил озноб. Он попытался было взять себя в руки и заговорить с дьяком, но прикусил до крови высунутый язык и только беспомощно затряс головой.Обыскав хорвата, стрельцы выволокли его на двор и бросили в колымагу.Кое— как оправившийся Ртищев вышел, пошатываясь, за дьяком, глядя куда-то в сторону, погрозил пальцем.— А и не соромно тебе, Юрко, за хлеб за соль за царские черною изменою воздавать?!Но, почувствовав, как лицо заливает жгучий румянец стыда, съежился и жалко бочком двинулся к воротам. «Схватят ведь псы и меня! — думал он, исподлобья поглядывая на ратников. — Прощай, Марфенька со чадами моими малыми! Како жительствовать будете без меня?» Однако рейтары почтительно раступились и пропустили постельничего на улицу.Очутившись на воле, Ртищев почувствовал такой приступ радости, что позабыл обо всем и, как мальчишка, помчался в поле…Вечером усталый и разбитый, вновь полный тревоги, Федор пришел к Толстому.— Слыхивал?— Слыхивал, Федор Михайлович.— И каково?— Каково Бог положит, — вздохнул Толстой.Неожиданно озлобившись, он больно сдавил руку постельничего.— А не скулить ныне вместно, но думку думати, как бы нас не выдал сербин. Сам утопнет и наши головушки сиротские за собой в омут потянет.Посовещавшись, они решили безотлагательно собрать всех членов кружка, чтобы сообща придумать, как спасти хорвата от неминуемой смерти. * * * Прямо из церкви, после всенощной, государь отправился в застенок. Он не узнал Юрия, до того обезображено было пыткой его лицо. Но слишком кипело еще негодование царя, «страшные» слова воровского письма еще прыгали огненными кругами перед глазами и чрезмерна была еще обида на хорвата, чтобы в груди нашелся хоть крохотный уголок для жалости и снисхождения.— Вор! — исступленно выкрикнул Алексей, впиваясь ногтями в горло полубесчувственного узника. — Язык европейский!… Христопродавец!Дьяки подхватили его и, усадив на лавку, подали ковш студеного кваса.— Не трудись, государь! Дозволь нам, сиротинам, чинить допрос.Алексей опорожнил ковш, обсосал усы и шумно задышал.Рядом с Крижаничем повисла привязанная к столбу Таня. Тело ее представляло собой сплошной кровоподтек. На боках и бедрах висели окровавленные лоскуты кожи и мяса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83