А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Джобир не поверил:
— Я же совсем недавно видел и разговаривал с ним, никуда он не собирался, он, проклятый, испугался и спрятался... Разреши мне, Восэ, пойти с твоими людьми, я сам поищу его.
Восэ разрешил. Джобир пошел и, найдя Кабира в сарае зарывшимся в сене, вытащил его оттуда, приволок к Восэ — на прогалину среди засохшего каменистого русла реки.
— А... счастливо здравствовать! — пробормотал бледный, весь дрожа, Кабир. Он стоял обсыпанный соломой,
босой, с непокрытой головой. Никто не ответил ему на приветствие.
— Восэ! Джобир-сборщик всегда был врагом тебе,— сказал Кабир,— он ради того, чтобы как-то вызволить себя, клевещет на меня, неужели ты ему поверишь?
— А почему ты спрятался? — спросил Восэ.
— Спрятался... я не прятался, я дрова... в сарае я...
Восэ приказал сборщику:
— Говори!
— А это не ты был,— начал сборщик, обращаясь к Кабиру,— после того как Восэ захватил Бальджуан, не ты приехал верхом в Кангурт? Я стоял у ворот дома амлякдара, разговаривал с солдатом, а ты слез с лошади, хотел войти в ворота. Привратник тебя задержал, ты ему сказал: «Я из Бальджуана приехал, сказать мне нужно что- то беку!» Привратник спросил твое имя, ты ему ответил: «Зовут меня Кабиром, иди скажи беку, он меня знает». Привратник послал к беку охранника, а я подошел к тебе и сказал: «А, проклят будь твой отец, мятежник! Ты что здесь делаешь?» Ты приложил руку к губам: «Молчи! Уходи, не называй меня! Ты меня не видел, я тебя!» Потом охранник вышел и ввел тебя внутрь... Когда ты вышел из дома, в руках у тебя был сверток; ты уже уходил, а я тебя догнал возле помещения миршаба: «Что у тебя в свертке? Разве правитель одарил тебя?»—и, приоткрыв уголок, заметил там халат алачовый и сапоги. Я еще пошутил: «Ты халат или сапоги дай мне! Не дашь, я твою тайну раскрою, сообщу Восэ о твоем шпионстве!» Ты закричал: «Попробуй! У тебя одна голова или несколько?»
— Ложь! — прервав его, заорал Кабир.— Мусульмане, он лжет! Клевета!
Вдруг Восэ приказал людям:
— Идите, обыщите его дом, найдите подаренное правителем!
Он угадал: из дома Кабира принесли новый алачовый халат и сапоги на высоком каблуке.
Доказательств больше не требовалось. По приказу Восэ Кабира повесили тут же на ближайшем дереве.
Но Джобир тоже не избрал своей участи. Восэ приказал и его казнить:
— Ты был прислужником у мангытов, столько лет мучил людей, кусал их как собака, рвал на части как волк. День возмездия настал! И тебе следует умереть!
Восэ был воплощением мести угнетенного парода. Один
из всадников ударил Джобира дубинкой по голове, он упал.
Его повесили на дереве рядом с Кабиром.
После этого мстители поднялись в горы.
В пути несколько человек, с разрешения Восэ, отделились от него и отправились по своим ущельям и селам.
А сам Восэ, сопровождаемый Любом, Хикматом, Захиром и еще несколькими всадниками, остановился в маленьком селении Девлох, расположенном высоко в горах. К нему вела узенькая, извилистая тропинка, по которой не всякий мог пройти...
Сановный богослов хаджи Якуб, уложив муллу Сафара спать у себя в гостином доме, поспешил в крепость. Заявив Мирзо Акраму: «Да возблагодарит властитель меня, след Восэ отыскался! —- рассказал ему о свидании с Сафаром, о том, как хитро допытался у него о местопребывании Восэ, и, наконец, радостно сообщил, что Восэ спрятался в Гульдаре, за водопадом.
В тот же вечер правитель отправил в Гульдару кара- убеги Давлята с шестьюдесятью вооруженными солдатами.
Быстро, без остановок караулбеги в полночь добрался до Ховалинга. Там его никто не встретил: все «уважаемые», «большие» люди за день до этого были либо убиты во время налета Восэ, либо сбежали.
Отдохнув часок, солдаты снова двинулись в путь и к полудню добрались до Гульдары. Окружили селение и водопад, но вскоре выяснилось, что Восэ там нет.
Один соперник старосты Юнуса, мечтавший занять его должность, донес на него Давляту. Солдаты вывели Юнуса с сыном из дома и, избивая, потащили к караулбеги. Он был на площади перед мечетью. На голову несчастного Юнуса набросили жмых и подожгли. Староста горел долго, в ужасных мучениях, издавая нечеловеческие крики и вопли, пока наконец не затих. Его четырнадцатилетнего сына убил сам караулбеги, воткнув кинжал в горло юноши.
Жители высокогорного селения Девлох — пастухи — были сторонниками Восэ и многие принимали участие в восстании. Они приютили у себя, спрятали в одном из домов Восэ, Аюба, Захира и еще четверых их товарищей.
Прошло три дня, на четвертый день вдруг появился Мухаммед Али, тот самый, который во время неудачного нападения Восэ на тюрьму в Бальджуане вместе с Одиной попал в плен к солдатам правителя. Друзья узнали его, только когда он заговорил: вместо длинных усов и пышной густой бороды, пучками торчала щетина; голову охватывала старая, с потертым мехом казахская шапка; на лице и на шее запеклось несколько грязных, потемневших ран; Мухаммед Али хромал на одну ногу и шел, опираясь на палку, превышающую его рост. Он походил на нищего или на юродивого-бродягу. Этот бачкаконец с начала восстания и до дня пленения был все время с Восэ.
Мухаммед Али рассказал, как по приказу правителя он был брошен вместе с раненым Одиной в тюрьму и как встретился там с Назиром, Назимом и другими повстанцами, как, испытав немало мучений, бежал из тюрьмы, двое суток скитался и прятался по склонам гор и пещерам, притворился хромым, отрезал усы и бороду, горящими углями прожег в нескольких местах лицо и шею, посыпал на них золу, постарался изменить свой вид, чтобы его не узнали. На третью ночь пришел он в Дара-и-Мухтор, справился о Восэ. Махмадин назвал ему селение Девлох, вот он и пришел сюда... Махмадин тоже был товарищем Восэ, но, когда Восэ уходил из Дара-и-Мухтора, он остался в сельце Богча, где лежал его больной отец. Он знал, куда уходит Восэ, ибо должен был последовать за ним, но почему-то до сих пор не появился. Мухаммед Али сказал, что отец Махмадина вчера умер, после поминок Махмадин тоже придет сюда.
Восэ спросил о своих друзьях арестантах. Мухаммед Али рассказал, что Назир, Назим и Одина помогли ему бежать и поручили: если найдешь Восэ, передай ему наш привет, скажи, чтобы он не старался вызволить нас, это бесполезно, только сам попадется, что нам суждено, то и будет, а он пусть позаботится о себе, и лучше всего — пусть ищет прибежище в Афганистане.
Восэ как-то безразлично отнесся к приезду Мухаммеда Али. Вообще он находился в состоянии, близком к равнодушию, апатии. Часами он сидел молча, уставив глаза в землю, и ни с кем не разговаривал.
Мухаммед Али был очень подвижен и деятелен, без конца повторял Восэ, что тот, дескать, должен выполнить завещанное его обреченными друзьями — бежать в афганскую сторону. Конь Восэ ушиб ногу, хромал, у других кони тоже исхудали, были измучены, страдали от потер гостей и ран; одного коня пришлось зарезать на еду. Мухаммед Али взялся найти лошадей и продукты. Его спросили: где и как ты найдешь? Он ответил, что в близком селении знает табунщика, участвовавшего в восстании; этот табунщик теперь боится, что его не сегодня-завтра арестуют, и готов бежать. Он, без сомнения, будет рад бежать вместе с Восэ и его друзьями и раздобудет всем других лошадей.
Восэ не ответил ни согласием, ни отказом. Он по- прежнему был поглощен думами, молчал. Аюб, приняв его молчание за согласие, разрешил Мухаммеду Али пойти к табунщику.
Взяв свой посох, Мухаммед Али, хромая, зашагал.
Он вернулся в Девлох на следующий день к вечеру. Сказал, что табунщик готов бежать вместе с Восэ и что восемь лошадей и два мешка с провизией запрятаны в ущелье в ожидании друзей.
Они оставили пять своих измученных лошадей девлохцам, попрощались с ними и после ночной молитвы пешком стали спускаться в ущелье.
Но в укромном месте ущелья их ожидали не лошади и мешки с провизией, а солдаты караулбеги Давлята.
Лунной ночью солдаты, появившись из-за пригорков, с трех сторон окружили друзей. Только теперь Восэ догадался, что Мухаммед Али — предатель, но было уже поздно... Восэ выхватил меч, приготовился защищаться и в следующую минуту сбил с ног двух солдат. Аюб тоже ударом меча сшиб одного. Но случилось то, что должно было случиться в этой ловушке: Восэ и вместе с ним семь преданных друзей попали в плен.
Пленных связали длинной бечевкой и погнали вперед. Мухаммед Али тоже был связан, караулбеги хотел скрыть от Восэ его предательство, но эта хитрость была шита белыми нитками.
Давлят узнал о месте укрытия Восэ от своего лазутчика. Но открыто напасть на селение Девлох побоялся, так как с высоты, на которой оно расположено, видны все ведущие к нему тропинки: заметив солдат, Восэ мог бы бежать оттуда еще выше в горы. Поэтому и придумал Давлят побег Мухаммеда Али из тюрьмы. Предатель сумел привести своего бывшего вожака и его друзей в западню. Мирзо Акрам пообещал ему за эту услугу помимо копя,
денег, одежды должность старосты в родном его селении Бачкакон..
Пленников привели в Бальджуан ночью и бросили в тюрьму. В кромешной тьме нельзя было рассмотреть сидящих там узников. Когда Восэ и товарищи оказались там, они только почувствовали, что подвал полон людьми. Солдаты толкнули пригнанных вниз, в глубину, прямо на других арестантов. Ударил в нос тяжелый запах сырости и человеческого пота. Раздался звон кандалов и цепей.
Восэ встал на ноги и подал голос:
— Ас-салям алейкум, друзья!
Ему сразу ответило несколько слабых, хриплых голосов:
— Алейкум ас-салям, Восэ!
Послышались всхлипывания и плач.
— Брат, родной мой, тебя тоже взяли? Ноги мои закованы, не могу встать!
Этот голос, полный горя, принадлежал Назиру: Восэ узнал его, пополз к нему и обнял своего побратима. Больше их голосов не было слышно, узники, лежавшие рядом, слышали только, как позванивают цепи на шее и руках Назира, чувствовали, как дрожат их тела: оба плакали,
— Кто еще здесь? — спросил Восэ.
— Назим, Одина,— ответил Назир. Он назвал еще некоторых и под конец сказал: — Сайд Али тоже здесь.
Из дальнего угла послышалось всхлипывание: то плакал Сайд Али. Солдаты захватили его и бросили в тюрьму раньше других. Он всхлипывал как ребенок:
— Прости меня, Восэ, я сделал глупость, поддался внушению дьявола, сто раз раскаиваюсь в содеянном. Пусть меня убьют, я смерти не боюсь, но только ты прости меня, Восэ, чтобы мне не уйти из этого мира опозоренным...
Восэ не ответил ему.
Тюремная дверь со скрипом открылась, вошли два тюремщика, в руках одного тускло горел фонарик. При его колеблющемся свете тюремщики надели новым узникам цепи на шеи, оковы на ноги и ушли.
— Будьте мужественны, друзья, не теряйтесь! — громко и отчетливо произнес Восэ.— Пусть мангыт не думает, что мы испугались. Пусть нам головы снимут, а правду из сердца не отдадим. Если бы мы боялись тюрьмы, кинжала и виселицы, не пошли бы на восстание!
Восэ умолк. Посмотрел вверх, увидел, что в потолок есть отверстие, маленькое, как горлышко кувшина, сквозь него видны две мигающие звездочки. Только они и связывали пленников с внешним миром.
— Иазир, посмотри, две звезды! — сказал Восэ.
Назир заглянул.
— Словно два волчьих глаза в ночной темноте,—сказал старый охотник.
— Не говори так, это не волчьи, а божьи глаза на нас смотрят,— поправил его один из узников, по голосу которого можно было догадаться, что это пожилой человек.
— Два божьих глаза...— повторил про себя Восэ и прибавил: — Правду ты сказал, бог на людей, на рабов своих, одним глазом не смотрит!
Несколько узников поняли его иносказание и засмеялись.
— Говорят, бог ни глаз, ни ушей, ни языка не имеет, как же он нас видит? — спросил Назим.
— Эй ты, мусульманин, не надо сомневаться! — гневно обратился к говорившему пожилой узник.— Бог везде и наблюдает за всеми, место его в сердце каждого мусульманина. Сейчас нам поможет только один он, но из-за таких вот сомневающихся в нем, как ты, вполне может так случиться, что он лишит нас своей помощи.
— Когда это я сомневался? Разве спросить — это значит сомневаться? — ответил Назим.
— Хватит! Кончайте, здесь не мечеть и не медресе, чтобы спорить! — воскликнул Одина, рана в груди которого так горела, что он не мог сдержать стона.
— Правду сказать, братья, я так и не понял божьи дела,— сказал Восэ.— Бог справедлив, говорят, а если он справедлив, почему же он не слышит стоны народа нашего, не гневается на эмира и правителей?
— Восэ, я удивляюсь тебе,— с упреком проговорил богобоязненный узник.— Вместо того чтобы здесь, в этой темнице, в этом несчастье, что постигло всех нас, просить у бога помощи, раскаяться в содеянном тобой, ты говоришь такие слова, ропщешь!
— Раскаяться? — сказал Восэ.— В чем? А какой грех я совершил, чтоб каяться? Тираны притесняли, я возмутился, в этом мой грех, да?
— Я тебя не упрекаю, Восэ,— ответил пожилой узник.— Но ведь сам знаешь, если бы ты не объявил газа
ват, пе взбудоражил бы народ, не зажег на Сурх-Сакау костер, не было бы этой беды на наши головы и сам ты вместе с нами, несчастными, не сидел бы в этой темной тюрьме... Что мне говорить еще, ты все сам знаешь.
Восэ некоторое время молчал. Узник обвинял его в неудавшемся восстании, в несчастье своем, последовавшем от этого. «Неужели и другие так же думают? Неужели они теперь раскаиваются в поднятом нами восстании? Неужели все зверства и несправедливость мангытов ими забыты? Неужели они забыли, что не было никакого другого выхода, как взбунтоваться или умереть с голоду?»
Словно в ответ на эти мысли Восэ его побратим Назир обратился к тому пожилому узнику:
— Что ты говоришь, Гафур? Сам кайся, если хочешь! Наше восстание было делом правым, я нисколько не раскаиваюсь!
— И я тоже! — отозвался Назим.
— Ия! — подхватил Аюб...
Еще несколько голосов повторили это восклицание: «И я!.. И я!..»
Восэ охватило чувство большой признательности к друзьям; если бы он мог встать — всех обнял бы! И он потихоньку, как бы к себе самому обращаясь, заговорил:
— Человек лишь раз приходит в этот мир, один раз и уходит. Чем медленно умирать, мучаясь от насилий и притеснения, лучше воевать с тиранами и мужественно принять смерть. Бог создал тебя человеком. Если тебя превратят в осла и сядут на тебя верхом и ты этому подчинишься, покорно будешь нести этот груз, ты не человек, ты только опорочишь своего создателя. Тебя несправедливо станут оскорблять и унижать, топтать ногами, а ты будешь молчать и терпеть! Так ты просто трус, нет у тебя ни чести, ни достоинства: жена твоя и дети, друзья и товарищи вправе отвернуться от тебя... Правители объединились и в конце концов разбили нас, но и мы их хорошо побили! Мы показали им, что мы тоже люди, что и у нас на голове чалма, что каждый из нас опоясывает себя по своей доброй воле! Даст бог, настанет еще такой день, когда тиран полетит вниз головой... Не всегда в мире будет так, как сейчас, на свете все меняется тысячу раз! Помнишь, Назир,— обратился он к побратиму,— помнишь, в Самарканде мулла Сафар нам с тобой говорил: если подданные не подчинятся тиранам и правителям, они не будут считаться грешниками, мулла прочел об этом в книгах.
— Конечно, помню,— ответил Назир.— Сафар еще говорил от имени своего духовного наставника — Махдума: то, как властвуют мангытские эмиры, их воеводы и чиновники, противоречит установлениям шариата, а потому их власть долго не продеряштся, сгинет.
— Мы разок показали мангытам силу бедняков! — продолжал свои мысли Восэ.— Так показали, что мангыт впал в панику, из Бухары пригнал войско, да еще и правители трех бекств объединились. Но и этого оказалось мало, они еще и воров с разбойниками собрали и напустили на нас... А сейчас хоть и разбил нас мангыт, но во всю жизнь не забудет палок, полученных ими от нас... И я говорю: когда настанет день и тиран слетит с трона, а бедняки поднимутся и возьмут верх, они нас вспомнят добром... Пусть мелкодушные каются в совершенном ими, я — нисколько! Если так получится, что останусь жив, я снова обнажу меч, пойду на тиранов!
Так говорил Восэ своим друзьям в бальджуанской тюрьме, и об этом позже, на воле, поведал народу некий молодой парень, по имени Ибрахим, родом из села Ках-дарак. Он был в числе заключенных в том же подвале, где и Восэ, слышал последнюю беседу Восэ и его друзей. Потом чиновники бальджуанского правителя не смогли доказать участие Ибрахима в восстании и, отрезав ему одно ухо, рассекши нижнюю губу, отпустили.
...Базарный день в Бальджуане. На улицах полно народу. Солнце еще только поднялось, а уже жарко. Солдаты вывели из тюрьмы связанных по рукам повстанцев и погнали, словно стадо, на берег Талхака. Впереди сорока четырех гонимых шли Восэ и Назир. Сотни людей жались к стенам, пропуская их, вглядываясь в их лица. На крышах полно женщин и детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49