Кирпич делали для какого-то богача, чьи засеянные хлебами земли лежали между Шахрисябзом и Китабом. Там строился его дом. Вместе с тремя другими поденщиками Восэ подрядился сжать зерновые на большом участке и приступил к работе. Жнецы устроили себе там шалаш, жили в нем; богач присылал им по утрам хлеб, кислое молоко, в полдень — по суповой чашке горячей пищи, а вечером они сами варили себе крупяную кашу или пекли хлеб в сковороде на углях.
Работа на открытом воздухе, достаточная еда, чистая родниковая вода, которую пили жнецы, благотворно подействовали на здоровье Восэ. С каждым днем он чувствовал себя лучше, силы быстро восстанавливались.
Жатва была закончена за десять дней. Получив у богача за работу двадцать тенег, Восэ вернулся в город.
Теперь можно было возвращаться в горы! Беглый Назир, прослышав о том, что подлинный убийца обнаружен и казнен, конечно, вернется в Бальджуан.
Восэ очень соскучился по родине, по семье. Никогда еще не были так милы ему отчий край, горы, ущелья с водопадами, чистый воздух Бальджуана. Встретив в городе поденщиков из Гиссара, Куляба, Бальджуана, он каждого из них со слезами на глазах обнял, словно родных братьев. Но эти поденщики принесли нерадостные вести: в горах весеннюю пшеницу поела саранча, а озимая в большинстве мест сгорела от зноя: в этот год дождей выпало крайне мало. Опять засуха. Восэ забеспокоился: если дома посевы зерна погибли, то как живет его семья? Опять питаться травой, жмыхом?
Земляки посоветовали Восэ не спешить с возвращением в горы — поработать в этом краю, возвращаться, когда накопит денег.
Этот совет пришелся Восэ по душе. Через своих приятелей — мастеров-кирпичников и жнецов — он помог землякам-поденщикам подыскать заработок. Одни из них пошли жать и молотить хлеба, другие — колоть и носить дрова, рыть поливные канавы, третьи — мять и кроить овчину, чинить караванщикам вьючные седла, шить торбы, тачать сыромятную обувь...
Сам Восэ тоже собирался снова наняться на жнитво, но тут возникло новое, необычное дело. Друзьям Восэ стало известно, что в Шахрисябзском бекстве работает приехавшая из Ташкента и Самарканда для борьбы с саранчой группа русских людей. Они посыпают каким-то зеленоватого цвета порошком — ядом — поля и дороги на путях нашествия саранчи, а кое-где сыплют этот яд прямо на приземлившуюся саранчу и так уничтожают ее. Эти люди работу свою уже закончили, и теперь им нужны два- три человека для прогона их лошадей и грузов обратно в Самарканд.
Знакомый мастер по обжигу кирпича, по просьбе Восэ, повел его к русским людям, Восэ нанялся к ним на работу. Кроме дорожного провианта ему и его товарищам— шахрисябзцам — была обещана плата по пяти рублей русскими деньгами за трехсуточный путь до Самарканда большие по тем временам деньги!
Восэ простился с земляками и на следующее утро, еще до восхода солнца, вместе с группой нанявших его людей тронулся в путь. Их было четверо: трое русских и один маленький, средних лет, татарин, исполнявший обязанности переводчика,— кроме узбекского он знал немного и таджикский язык.
Старшим в группе был русский — сравнительно молодой человек в военной форме, худощавый, голубоглазый, русоволосый. Он ехал верхом шагов на полсотни впереди своих подчиненных. Очень неразговорчивый, постоянно углубленный в свои раздумья, он не имел дела с нанятыми работниками и, казалось, даже не знал о них. Только один случай привлек к ним его внимание. Неподалеку от селения Джам дорога пошла зигзагами на перевал. На этом крутом подъеме Восэ сошел со своей сивой лошади и повел ее в поводу, хотя на лошади не было тяжелого груза, да и устать она еще не успела. По-видимому, это удивило товарища Восэ — Юлдашбая, смуглого, высокого шахрисябзца, сидевшего верхом на другой завьюченной лошади, и он сказал Восэ:
— Лошадь у тебя крепкая и так хорошо тянула, ты почему спешился?
— Было бы неплохо, если бы и ты спешился,— ответил Восэ.
— А зачем мне напрягаться, идти пешком? Если лошадь не может поднять меня на перевал, зачем она мне?— задиристо возразил тот.
— Не хорошо, Юлдашбай, мучить животных!
— Э-э, садись, невежа! Лошадь-то русская, если ей станет тяжело, нам-то с тобою что?
— Ты сам невежа, если так говоришь мне! — рассердился Восэ.— Ты не жалеешь животных? Разве русская лошадь — не лошадь? Или лошади тоже бывает неверные и мусульмане?!
Услышав этот разговор, татарин, ехавший рядом со старшим группы, перевел ему содержание разговора. Тот засмеялся, остановил своего коня и внимательно посмотрел на Восэ. Горный житель, привыкший к подъемам и спускам на перевалах, шел легко под палящим солнцем, до каменистой дороге, не отставая от других и ведя в поводу свою лошадь. Достигнув перевала, на котором дорога выровнялась, Восэ снова сел на лошадь. Старший группы подъехал вплотную к Восэ с одного бока, а переводчик-татарин — с другого.
. Ты, оказывается, любишь Лошадей! — заговорил с Восэ русский.— Молодец, жалеешь животных!
Татарин перевел, и разговор при его помощи завязался. Восэ ответил:
— Лошадь — друг человека в пути. Грех мучить друга.
— Я видел, как ты поднимался на перевал,— сказал русский.— Ты, оказывается, сильный. Многие даже по ровной дороге так не ходят. Видно, что ты с гор.
— И это вы называете перевалом, господин? — засмеялся Восэ.— В наших горах люди с мерой груза за плевами поднимаются на вдесятеро более высокие перевалы. Лошадь изнурится, а наш горец — нет!..
— А скажи,— помолчав, спросил русский.- Как у вас в горах считают люди: эмир — хороший? Он любит своих подданных?
Восэ не удивился неожиданному вопросу. Подумав, ответил:
— Эмира я видел всего лишь раз в Каршах, господин. Я с ним не имел дела. Но если вы спросите об эмирских правителях, судьях, сборщиках податей и других его чиновниках, то они надоели народу.
— Надоели? — переспросил старший группы.
— Тысячу раз надоели! — решительно подтвердил Восэ.— Они, господин, не люди, все они ненасытные барсы и волки, раздирают подданных, как овец... Я думал, что дурные, безжалостные чинуши, воры и взяточники идут к нам в горы, а тут властители посовестливеё, потому что они тут ближе к эмирскому глазу, побаиваются эмира. Но смотрю — везде все они одинаковы, один другого хуже.
Отвечая на подобные расспросы живо заинтересовавшегося разговором русского, Восэ привел в качестве примера проделки амлякдаров Ховалинга и Сари-Хосора, рассказал, какого обложили взысканиями, как заключили в тюрьку Назира... Он называл Назира «братом двух миров», объяснил, что означает это — братом и в земной и в загробной жизни.
И русский и татарин проявили к рассказу о Назире особенный интерес: неужели Восэ принял на себя все эти тяготы и мучения на чужбине ради спасения Назира? Услышав ответ Восэ, русский не скрыл своего удивления. Примолк было, потом задал вопрос:
— Если бы у жителей ваших гор спросить: хотят ли они стать подданными русского царя, что ответили бы они? Как ответишь мне и сам ты?
— Я впервые вижу русского,— промолвил Восэ,— Не знаю, какие они. У нас в горах есть два-три человека, которые ездили по свету. Эти люди говорят: у русских есть нечто, которое называется «закун». Царь хранит этот «за* кун» в сокровищнице. Когда царь назначает кого-нибудь [чиновником, он показывает ему эту вещь. Кто посмотрит на нее, сразу видит все, что можно, чего нельзя, что правильно, что неправильно. И тогда поймет, как обращаться с подданными, сколько брать налога и податей, за что и сколько взыскивать денег, за какие проступки заключать людей в тюрьму, за какие не заключать. И если после этого знакомства чиновник станет мучить, обижать, принижать людей, то царь такого чиновника наказывает, гонит прочь. Так у нас в горах говорят. Правда это? Иди ложь?..
— А если правда, тогда что?
— Если правда, то дело хорошее.
— Если правда, то захотели бы вы стать подданными русского царя?
— Кто же не хочет справедливого государя? Все захотят!
— И даже если он не мусульманин, а неверный?
— Справедливый царь-кафир лучше во сто раз мусульманского падишаха-тирана.
Светловолосый русский на минуту задумался, уставившись в гриву своего коня, и так, молча, ехал довольно долго. Потом снова заговорил, сказал, что Восэ представляется ему человеком умным, смелым, правдивым, но вот ему, старшему группы, однажды довелось быть в Гиссаре и в Кулябе, и таджики показались ему скрытными, лукавыми, хитрыми... Чем это объяснить?
Теперь задумался Восэ. Он впервые слышал о своем народе такой отзыв.
— Если ты говоришь о чиновниках и о военных нашей страны, то ты прав, господин,— сказал Восэ.— Среди них нет ни одного честного человека. Все они с кривой душой, все нахлебники. Если ты богатый — льстят тебе, бедный — бросают в тебя камень. Мы народ безобидный, господин, никому не делаем зла. Всякого, кто приходит к нам в горы, если он хороший человек, не облаивает по-
собачьи и не рвет по-волчьи, мы уважаем. Все, что есть у бедного таджика — лепешка ли, горсть ли толокна, он рад поднести гостю...
Восэ был взволнован. Вспомнив историю, слышанную им когда-то в Нориндже от своего деда, он предложил русскому выслушать ее; тот охотно согласился и велел татарину переводить.
— Ну, слушай тогда,— сказал Восэ.— У нашего народа есть предание... Наши предки в давние времена были все как на подбор богатыри. Они умело владели мечами, копьями и не раз обращали в бегство врагов, пытавшихся завоевать их страну. Вначале в горах были лишь волчьи логова да шакальи норы. Наши предки благоустроили эти места: убрали камни, расчистили поля, занялись земледелием. Заложили сады, разбили цветники. В высоких ущельях на крутизне построили города и крепости. А затем, взяв в руки кирку, мотыгу, сошник, постепенно стали забывать боевые сечи. Развесили свои мечи на стенах и потолках жилья. И поржавели мечи, и вместо их звона, вместо топота конских копыт и грома сражений горы услышали нежные звуки свирелей, скрипок, двух- струнок и семиструнок. Породистые скакуны под тяжестью хозяйственных работ переродились, к каменным кольям, поставленным некогда для боевых коней, наши деды стали привязывать быков да ослов. Однажды со стороны Китая показался враг, несметное, как саранча, войско. Наши деды взялись за мечи, чтобы сразиться, но оказалось, что мечей не вынуть из ножен, ржавчина слепила металл в одну ветхую рухлядь. Враг захватил страну, покорил ее; кому удалось убежать, убежал, кому нет — остался. Крепости были разрушены, города и селения разорены, посевы, сады и цветники растоптаны. Вражье войско начало грабить повсюду, забрало в плен красивых женщин и девушек, увезло их с собой. Бежавшие в ущелья и расщелины и жившие в тайных убежищах люди понемногу снова окрепли, расплодились. Теперешние наши горные таджики — это потомки того бежавшего от закабаления народа... И понятно, почему, когда видят чужого, боятся его: стали скрытными, затаившими злобу, остерегаются рассказывать чужому о своих тайнах. Враг поставил своих правителей, миршабов, духовников, судей, сборщиков податей, стал нещадно притеснять... Так прошло много месяцев, потом много лет, появился в народе
один мудрый человек по имени Фароз, который сказав народу: «Я пойду в Медину, расскажу халифу Умару», Фароз прошел по безлюдным пустыням, соленым рекам, сквозь лесные заросли Мазандерана, с большими трудностями и мучениями дошел наконец до Медины. Увидел он одного приветливого старца, который возле своего дома месил глину, делал кирпичи. Фароз спросил: «Почтенный старец, а где здесь дом халифа?» Старик сказал: «А какое у тебя дело к халифу?» Фароз ответил: «Я пришел с земли Востока, принес жалобу на угнетающих нас правителя и его подручных»,— «А какие притеснения учинили правитель и его подручные, если ты решился на такой дальний и мучительный путь сюда?..»—«Посмотри на меня, почтенный старец, мне еще не исполнилось и тридцати лет, а я похож на семидесятилетнего старика. От гнета и притеснений правителя и его чинуш весь народ стал таким, как я». Старец опечалился, рассердился на тех, на кого жаловался Фароз, и сказал: «Халиф — это я. Видишь, хотя я и халиф, а сам размешиваю глину, делаю кирпичи; у меня в доме нет никакой одежды, кроме вот этой ветхой, легкой накидки и халата. Я выслушал твою жалобу, узнал о горе таджикской бедноты, теперь я напишу приказ и пошлю его вашему правителю, он и чиновники не будут больше притеснять подданных». И, сказав это, приказал Фарозу: «Нагнись, сын мой!» Фароз нагнулся, халиф положил ему на спину мокрый кирпич, написал пальцем на нем, приложил к написанному свою печать и велел: «Отправляйся, сын мой, отнеси этот кирпич, покажи правителю!»
Фароз вернулся и показал кирпич правителю, тот прочитал повеление халифа, испугался, задрожал, а потом уменьшил сразу подати и налоги. Бедным таджикам стало лете, обрадовались они, возблагодарили халифа в своих молитвах. А когда халиф умер, его место заняли другие халифы, и опять ожесточились у нас правители. Они изломали, а может быть, потеряли кирпич с повелением Умара, погнались за благами, скрутили народ: давай деньги! давай зерно! давай скотину! давай лошадей и других, вьючных животных! давай шерстяное тканье и пестроцветный шелк! давай мех куницы! давай слуг и служанок! давай солому! давай даровых работников! давай серебро и золото! давай фрукты сушеные и свежие! давай все, что имеешь! Если не имеешь, найди и: дай! Разгорелся огонь гнета и притеснения, вспыхнуло пламя. Народ сгорел.
Татарин но частям переводил слова Восэ, светловолосый русский слушал и то в знак согласия, то в удивлении, то с сожалением кивал головой; иногда о чем-то говорил с переводчиком.
Теперь он снова спросил Восэ:
— Раньше, когда эмир Бухары еще не завоевал Страну Гор, как жили подданные? Разве ваши хакимы не брали податей и налогов?
— Брали, конечно,— ответил Восэ,— но ведь по-разному можно брать, господин. Есть у нас такая еда — «большой суп», варят этот суп из головы, ног и потрохов коровы или барана. В те времена если из «большого супа» бедноты уносили голову, то хоть ноги оставались. А теперь эмирские чиновники уносят все варево вместе с котлом, а потом приходят и требуют еще шкуру скотины, из которой сварен был «большой суп». Есть поговорка: «Если ты вор, то будь совестливым вором»,—прежние чиновники были из этих же гор и селений. Они не были столь чужими народу, потому что зависели от него, они были «ворами более совестливыми». А эмирские чиновники — бессовестные воры, они даже никогда не знают, по каким тропинкам проходит совесть.
— Говорят, что Сарихон, прежний эмир Куляба и Бальджуана, был справедливым правителем, это верно?
— Верно. Вы его называете Сарихон — это прозвище, и означает оно — Желтый князь; настоящее его имя Саидбек Валами. Он был богобоязненным человеком, поступал справедливо. В Бальджуане один гадальщик нам предсказал, что Желтый, князь должен вернуться. Бальджуанцы верят, что он обязательно когда-нибудь вернется и отберет у эмира все захваченные мангытами земли и богатства...
Караван противосаранчового отряда достиг селения Джам и остановился на ночлег. Утром, во время завтрака, старший группы подозвал к себе Восэ и хотел нарисовать карандашом его портрет. Но Восэ заупрямился — по мусульманским законам изображать лиц правоверных нельзя.
— Чего ты боишься? — стал уговаривать переводчик.— Это совсем не вредно и не грешно. Ты понравился господину, он называет тебя похожим на богатыря, настоящим горцем. Он хочет нарисовать тебя на память.
Восэ по настоянию переводчика посидел минуту спокойно перед художником, но суеверный страх одолел его, и он встал с места:
— Да паду я жертвой ради тебя, господин, отпусти меня. Я не хочу.
— Все уже, все! — рассмеялся старший группы.
Восэ взглянул на листок в тетради, узнал себя на рисунке и удивился: его лицо, обрамленное чалмою и с широкой черной бородой, было изображено очень точно...
— Говорят, русский много знает дел, одно из них теперь я увидел своими глазами,— засмеялся Восэ.
Завязав узелком свой поясной платок с заложенной в него ассигнацией, Восэ вместе с Юлдашбаем, своим товарищем по поездке из Шахрисябза, отправился в город. Оба они пришли в городскую баню и с большим удовольствием купались в ней часа два. И в Шахрисябзе, и здесь Восэ больше всего понравилась баця. Жаркие каменные сводчатые бани с арочными перекрытиями, с парными отделениями и подземными водохранилищами, какими славились Шахрисябз и особенно Самарканд, нечего было даже и 'сравнивать с примитивными банями Бальджуана и Куляба.
Проводником был Юлдашбай, который и раньше не раз бывал в Самарканде и хорошо знал этот город, поразивший Восэ великолепием своих мечетей и медресе. Оба они после бани зашли в харчевню, наелись досыта, затем перешли в чайную, расположились возле знаменитой мечети Биби-Ханым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Работа на открытом воздухе, достаточная еда, чистая родниковая вода, которую пили жнецы, благотворно подействовали на здоровье Восэ. С каждым днем он чувствовал себя лучше, силы быстро восстанавливались.
Жатва была закончена за десять дней. Получив у богача за работу двадцать тенег, Восэ вернулся в город.
Теперь можно было возвращаться в горы! Беглый Назир, прослышав о том, что подлинный убийца обнаружен и казнен, конечно, вернется в Бальджуан.
Восэ очень соскучился по родине, по семье. Никогда еще не были так милы ему отчий край, горы, ущелья с водопадами, чистый воздух Бальджуана. Встретив в городе поденщиков из Гиссара, Куляба, Бальджуана, он каждого из них со слезами на глазах обнял, словно родных братьев. Но эти поденщики принесли нерадостные вести: в горах весеннюю пшеницу поела саранча, а озимая в большинстве мест сгорела от зноя: в этот год дождей выпало крайне мало. Опять засуха. Восэ забеспокоился: если дома посевы зерна погибли, то как живет его семья? Опять питаться травой, жмыхом?
Земляки посоветовали Восэ не спешить с возвращением в горы — поработать в этом краю, возвращаться, когда накопит денег.
Этот совет пришелся Восэ по душе. Через своих приятелей — мастеров-кирпичников и жнецов — он помог землякам-поденщикам подыскать заработок. Одни из них пошли жать и молотить хлеба, другие — колоть и носить дрова, рыть поливные канавы, третьи — мять и кроить овчину, чинить караванщикам вьючные седла, шить торбы, тачать сыромятную обувь...
Сам Восэ тоже собирался снова наняться на жнитво, но тут возникло новое, необычное дело. Друзьям Восэ стало известно, что в Шахрисябзском бекстве работает приехавшая из Ташкента и Самарканда для борьбы с саранчой группа русских людей. Они посыпают каким-то зеленоватого цвета порошком — ядом — поля и дороги на путях нашествия саранчи, а кое-где сыплют этот яд прямо на приземлившуюся саранчу и так уничтожают ее. Эти люди работу свою уже закончили, и теперь им нужны два- три человека для прогона их лошадей и грузов обратно в Самарканд.
Знакомый мастер по обжигу кирпича, по просьбе Восэ, повел его к русским людям, Восэ нанялся к ним на работу. Кроме дорожного провианта ему и его товарищам— шахрисябзцам — была обещана плата по пяти рублей русскими деньгами за трехсуточный путь до Самарканда большие по тем временам деньги!
Восэ простился с земляками и на следующее утро, еще до восхода солнца, вместе с группой нанявших его людей тронулся в путь. Их было четверо: трое русских и один маленький, средних лет, татарин, исполнявший обязанности переводчика,— кроме узбекского он знал немного и таджикский язык.
Старшим в группе был русский — сравнительно молодой человек в военной форме, худощавый, голубоглазый, русоволосый. Он ехал верхом шагов на полсотни впереди своих подчиненных. Очень неразговорчивый, постоянно углубленный в свои раздумья, он не имел дела с нанятыми работниками и, казалось, даже не знал о них. Только один случай привлек к ним его внимание. Неподалеку от селения Джам дорога пошла зигзагами на перевал. На этом крутом подъеме Восэ сошел со своей сивой лошади и повел ее в поводу, хотя на лошади не было тяжелого груза, да и устать она еще не успела. По-видимому, это удивило товарища Восэ — Юлдашбая, смуглого, высокого шахрисябзца, сидевшего верхом на другой завьюченной лошади, и он сказал Восэ:
— Лошадь у тебя крепкая и так хорошо тянула, ты почему спешился?
— Было бы неплохо, если бы и ты спешился,— ответил Восэ.
— А зачем мне напрягаться, идти пешком? Если лошадь не может поднять меня на перевал, зачем она мне?— задиристо возразил тот.
— Не хорошо, Юлдашбай, мучить животных!
— Э-э, садись, невежа! Лошадь-то русская, если ей станет тяжело, нам-то с тобою что?
— Ты сам невежа, если так говоришь мне! — рассердился Восэ.— Ты не жалеешь животных? Разве русская лошадь — не лошадь? Или лошади тоже бывает неверные и мусульмане?!
Услышав этот разговор, татарин, ехавший рядом со старшим группы, перевел ему содержание разговора. Тот засмеялся, остановил своего коня и внимательно посмотрел на Восэ. Горный житель, привыкший к подъемам и спускам на перевалах, шел легко под палящим солнцем, до каменистой дороге, не отставая от других и ведя в поводу свою лошадь. Достигнув перевала, на котором дорога выровнялась, Восэ снова сел на лошадь. Старший группы подъехал вплотную к Восэ с одного бока, а переводчик-татарин — с другого.
. Ты, оказывается, любишь Лошадей! — заговорил с Восэ русский.— Молодец, жалеешь животных!
Татарин перевел, и разговор при его помощи завязался. Восэ ответил:
— Лошадь — друг человека в пути. Грех мучить друга.
— Я видел, как ты поднимался на перевал,— сказал русский.— Ты, оказывается, сильный. Многие даже по ровной дороге так не ходят. Видно, что ты с гор.
— И это вы называете перевалом, господин? — засмеялся Восэ.— В наших горах люди с мерой груза за плевами поднимаются на вдесятеро более высокие перевалы. Лошадь изнурится, а наш горец — нет!..
— А скажи,— помолчав, спросил русский.- Как у вас в горах считают люди: эмир — хороший? Он любит своих подданных?
Восэ не удивился неожиданному вопросу. Подумав, ответил:
— Эмира я видел всего лишь раз в Каршах, господин. Я с ним не имел дела. Но если вы спросите об эмирских правителях, судьях, сборщиках податей и других его чиновниках, то они надоели народу.
— Надоели? — переспросил старший группы.
— Тысячу раз надоели! — решительно подтвердил Восэ.— Они, господин, не люди, все они ненасытные барсы и волки, раздирают подданных, как овец... Я думал, что дурные, безжалостные чинуши, воры и взяточники идут к нам в горы, а тут властители посовестливеё, потому что они тут ближе к эмирскому глазу, побаиваются эмира. Но смотрю — везде все они одинаковы, один другого хуже.
Отвечая на подобные расспросы живо заинтересовавшегося разговором русского, Восэ привел в качестве примера проделки амлякдаров Ховалинга и Сари-Хосора, рассказал, какого обложили взысканиями, как заключили в тюрьку Назира... Он называл Назира «братом двух миров», объяснил, что означает это — братом и в земной и в загробной жизни.
И русский и татарин проявили к рассказу о Назире особенный интерес: неужели Восэ принял на себя все эти тяготы и мучения на чужбине ради спасения Назира? Услышав ответ Восэ, русский не скрыл своего удивления. Примолк было, потом задал вопрос:
— Если бы у жителей ваших гор спросить: хотят ли они стать подданными русского царя, что ответили бы они? Как ответишь мне и сам ты?
— Я впервые вижу русского,— промолвил Восэ,— Не знаю, какие они. У нас в горах есть два-три человека, которые ездили по свету. Эти люди говорят: у русских есть нечто, которое называется «закун». Царь хранит этот «за* кун» в сокровищнице. Когда царь назначает кого-нибудь [чиновником, он показывает ему эту вещь. Кто посмотрит на нее, сразу видит все, что можно, чего нельзя, что правильно, что неправильно. И тогда поймет, как обращаться с подданными, сколько брать налога и податей, за что и сколько взыскивать денег, за какие проступки заключать людей в тюрьму, за какие не заключать. И если после этого знакомства чиновник станет мучить, обижать, принижать людей, то царь такого чиновника наказывает, гонит прочь. Так у нас в горах говорят. Правда это? Иди ложь?..
— А если правда, тогда что?
— Если правда, то дело хорошее.
— Если правда, то захотели бы вы стать подданными русского царя?
— Кто же не хочет справедливого государя? Все захотят!
— И даже если он не мусульманин, а неверный?
— Справедливый царь-кафир лучше во сто раз мусульманского падишаха-тирана.
Светловолосый русский на минуту задумался, уставившись в гриву своего коня, и так, молча, ехал довольно долго. Потом снова заговорил, сказал, что Восэ представляется ему человеком умным, смелым, правдивым, но вот ему, старшему группы, однажды довелось быть в Гиссаре и в Кулябе, и таджики показались ему скрытными, лукавыми, хитрыми... Чем это объяснить?
Теперь задумался Восэ. Он впервые слышал о своем народе такой отзыв.
— Если ты говоришь о чиновниках и о военных нашей страны, то ты прав, господин,— сказал Восэ.— Среди них нет ни одного честного человека. Все они с кривой душой, все нахлебники. Если ты богатый — льстят тебе, бедный — бросают в тебя камень. Мы народ безобидный, господин, никому не делаем зла. Всякого, кто приходит к нам в горы, если он хороший человек, не облаивает по-
собачьи и не рвет по-волчьи, мы уважаем. Все, что есть у бедного таджика — лепешка ли, горсть ли толокна, он рад поднести гостю...
Восэ был взволнован. Вспомнив историю, слышанную им когда-то в Нориндже от своего деда, он предложил русскому выслушать ее; тот охотно согласился и велел татарину переводить.
— Ну, слушай тогда,— сказал Восэ.— У нашего народа есть предание... Наши предки в давние времена были все как на подбор богатыри. Они умело владели мечами, копьями и не раз обращали в бегство врагов, пытавшихся завоевать их страну. Вначале в горах были лишь волчьи логова да шакальи норы. Наши предки благоустроили эти места: убрали камни, расчистили поля, занялись земледелием. Заложили сады, разбили цветники. В высоких ущельях на крутизне построили города и крепости. А затем, взяв в руки кирку, мотыгу, сошник, постепенно стали забывать боевые сечи. Развесили свои мечи на стенах и потолках жилья. И поржавели мечи, и вместо их звона, вместо топота конских копыт и грома сражений горы услышали нежные звуки свирелей, скрипок, двух- струнок и семиструнок. Породистые скакуны под тяжестью хозяйственных работ переродились, к каменным кольям, поставленным некогда для боевых коней, наши деды стали привязывать быков да ослов. Однажды со стороны Китая показался враг, несметное, как саранча, войско. Наши деды взялись за мечи, чтобы сразиться, но оказалось, что мечей не вынуть из ножен, ржавчина слепила металл в одну ветхую рухлядь. Враг захватил страну, покорил ее; кому удалось убежать, убежал, кому нет — остался. Крепости были разрушены, города и селения разорены, посевы, сады и цветники растоптаны. Вражье войско начало грабить повсюду, забрало в плен красивых женщин и девушек, увезло их с собой. Бежавшие в ущелья и расщелины и жившие в тайных убежищах люди понемногу снова окрепли, расплодились. Теперешние наши горные таджики — это потомки того бежавшего от закабаления народа... И понятно, почему, когда видят чужого, боятся его: стали скрытными, затаившими злобу, остерегаются рассказывать чужому о своих тайнах. Враг поставил своих правителей, миршабов, духовников, судей, сборщиков податей, стал нещадно притеснять... Так прошло много месяцев, потом много лет, появился в народе
один мудрый человек по имени Фароз, который сказав народу: «Я пойду в Медину, расскажу халифу Умару», Фароз прошел по безлюдным пустыням, соленым рекам, сквозь лесные заросли Мазандерана, с большими трудностями и мучениями дошел наконец до Медины. Увидел он одного приветливого старца, который возле своего дома месил глину, делал кирпичи. Фароз спросил: «Почтенный старец, а где здесь дом халифа?» Старик сказал: «А какое у тебя дело к халифу?» Фароз ответил: «Я пришел с земли Востока, принес жалобу на угнетающих нас правителя и его подручных»,— «А какие притеснения учинили правитель и его подручные, если ты решился на такой дальний и мучительный путь сюда?..»—«Посмотри на меня, почтенный старец, мне еще не исполнилось и тридцати лет, а я похож на семидесятилетнего старика. От гнета и притеснений правителя и его чинуш весь народ стал таким, как я». Старец опечалился, рассердился на тех, на кого жаловался Фароз, и сказал: «Халиф — это я. Видишь, хотя я и халиф, а сам размешиваю глину, делаю кирпичи; у меня в доме нет никакой одежды, кроме вот этой ветхой, легкой накидки и халата. Я выслушал твою жалобу, узнал о горе таджикской бедноты, теперь я напишу приказ и пошлю его вашему правителю, он и чиновники не будут больше притеснять подданных». И, сказав это, приказал Фарозу: «Нагнись, сын мой!» Фароз нагнулся, халиф положил ему на спину мокрый кирпич, написал пальцем на нем, приложил к написанному свою печать и велел: «Отправляйся, сын мой, отнеси этот кирпич, покажи правителю!»
Фароз вернулся и показал кирпич правителю, тот прочитал повеление халифа, испугался, задрожал, а потом уменьшил сразу подати и налоги. Бедным таджикам стало лете, обрадовались они, возблагодарили халифа в своих молитвах. А когда халиф умер, его место заняли другие халифы, и опять ожесточились у нас правители. Они изломали, а может быть, потеряли кирпич с повелением Умара, погнались за благами, скрутили народ: давай деньги! давай зерно! давай скотину! давай лошадей и других, вьючных животных! давай шерстяное тканье и пестроцветный шелк! давай мех куницы! давай слуг и служанок! давай солому! давай даровых работников! давай серебро и золото! давай фрукты сушеные и свежие! давай все, что имеешь! Если не имеешь, найди и: дай! Разгорелся огонь гнета и притеснения, вспыхнуло пламя. Народ сгорел.
Татарин но частям переводил слова Восэ, светловолосый русский слушал и то в знак согласия, то в удивлении, то с сожалением кивал головой; иногда о чем-то говорил с переводчиком.
Теперь он снова спросил Восэ:
— Раньше, когда эмир Бухары еще не завоевал Страну Гор, как жили подданные? Разве ваши хакимы не брали податей и налогов?
— Брали, конечно,— ответил Восэ,— но ведь по-разному можно брать, господин. Есть у нас такая еда — «большой суп», варят этот суп из головы, ног и потрохов коровы или барана. В те времена если из «большого супа» бедноты уносили голову, то хоть ноги оставались. А теперь эмирские чиновники уносят все варево вместе с котлом, а потом приходят и требуют еще шкуру скотины, из которой сварен был «большой суп». Есть поговорка: «Если ты вор, то будь совестливым вором»,—прежние чиновники были из этих же гор и селений. Они не были столь чужими народу, потому что зависели от него, они были «ворами более совестливыми». А эмирские чиновники — бессовестные воры, они даже никогда не знают, по каким тропинкам проходит совесть.
— Говорят, что Сарихон, прежний эмир Куляба и Бальджуана, был справедливым правителем, это верно?
— Верно. Вы его называете Сарихон — это прозвище, и означает оно — Желтый князь; настоящее его имя Саидбек Валами. Он был богобоязненным человеком, поступал справедливо. В Бальджуане один гадальщик нам предсказал, что Желтый, князь должен вернуться. Бальджуанцы верят, что он обязательно когда-нибудь вернется и отберет у эмира все захваченные мангытами земли и богатства...
Караван противосаранчового отряда достиг селения Джам и остановился на ночлег. Утром, во время завтрака, старший группы подозвал к себе Восэ и хотел нарисовать карандашом его портрет. Но Восэ заупрямился — по мусульманским законам изображать лиц правоверных нельзя.
— Чего ты боишься? — стал уговаривать переводчик.— Это совсем не вредно и не грешно. Ты понравился господину, он называет тебя похожим на богатыря, настоящим горцем. Он хочет нарисовать тебя на память.
Восэ по настоянию переводчика посидел минуту спокойно перед художником, но суеверный страх одолел его, и он встал с места:
— Да паду я жертвой ради тебя, господин, отпусти меня. Я не хочу.
— Все уже, все! — рассмеялся старший группы.
Восэ взглянул на листок в тетради, узнал себя на рисунке и удивился: его лицо, обрамленное чалмою и с широкой черной бородой, было изображено очень точно...
— Говорят, русский много знает дел, одно из них теперь я увидел своими глазами,— засмеялся Восэ.
Завязав узелком свой поясной платок с заложенной в него ассигнацией, Восэ вместе с Юлдашбаем, своим товарищем по поездке из Шахрисябза, отправился в город. Оба они пришли в городскую баню и с большим удовольствием купались в ней часа два. И в Шахрисябзе, и здесь Восэ больше всего понравилась баця. Жаркие каменные сводчатые бани с арочными перекрытиями, с парными отделениями и подземными водохранилищами, какими славились Шахрисябз и особенно Самарканд, нечего было даже и 'сравнивать с примитивными банями Бальджуана и Куляба.
Проводником был Юлдашбай, который и раньше не раз бывал в Самарканде и хорошо знал этот город, поразивший Восэ великолепием своих мечетей и медресе. Оба они после бани зашли в харчевню, наелись досыта, затем перешли в чайную, расположились возле знаменитой мечети Биби-Ханым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49