А ведь вот, еще до того как вручил ему деньги, Восэ не раз слышал историю девочки из селения Мираншохи, которую этот отшельник, будто отрекшийся от мирских дел, от всего земного, взял себе в жены. Да, да, то было два года тому- назад. Люди удивлялись, как это бабушка сироты, тринадцатилетней Сурьмы, согласилась выдать внучку за дряхлого старца. А бабка тогда так объясняла всем причину своего согласия — дескать, по ночам, когда спала с внучкой в маленькой мазанке, стала она просыпаться от странного голоса,. доносившегося с крыши или из-за ^двери. «Э, Хадича! — называя старуху по имени, говорил тот голос.— Я дух твоего мужа, Фаиза, послушай мои слова. Ключ счастья твоего и моей внучки Сурьмы бог передал в руки достопочтенного Сайда Асрора, шейха гробницы святого Бальджуана. Отдай Сурьму в гарем благословенного шейха, получи молитву его. От молитвы и дуновения дыхания достопочтеннейшего смотрителя мазара твои просьбы исполнятся, счастье внучки моей раскроется, как цветок». «Я слышала этот голос несколько ночей, поверила и внучку свою отвела в дом шейха — вручила ее двумя руками учтивости почтеннейшему. Шейх помолился за меня, обрадовавшись, с именем бога на устах дал мне денег и много еды...»
Впоследствии некоторые остряки смеялись над верящей в предрассудки старухой. «Эй ты, длинноволосая с коротким умом!—говорили ей.— Владельцем голоса, который ты слышала, думаешь, кто был? Да сам же Сайд Асрор!»
Правду ли говорила старуха или врала — Восэ не знал. Но знал, что Сурьма стала женою Сайда Асрора, да и поныне находится у него в гареме. С того времени многие отвернулись от шейха, невзлюбили его. Поэтому и Восэ не любил его. И все же, по деревенской своей простоте, не представлял, что шейх может оказаться способным и на такую подлость, как присвоение чужих денег.
Теперь я не, слушая поскрипывание подков коня по каменным глыбам, среди которых проходила горная тропинка, он вспоминал последние минуты нынешней встречи с шейхом. Выслушав лукавые объяснения Сайда Асрора, Восэ, все еще сдерживая закипевшее в груди негодование, сказал ему:
— Отрекайтесь от чего угодно, но не от того, от чего отреклись сейчас. Побойтесь бога! Присвоить принадлежащее по праву одинокой немощной старухе, оплакивающей родного сына... Да есть ли грех тяжелее этого!
Но эти слова пробудили в шейхе не совесть, а ярость, он кликнул своих слуг — тех самых прислужников, которые в Гиссаре ограбили Восэ, выхватив у него заработанные им деньги,'— да, именно эти, бандитского вида, волосатые ободранцы оказались слугами смотрителя мазара святого Бальджуана. И двое из них с побоями выгнали из притвора молельни едва не потерявшего сознания Восэ.
— Нет у дьявола в мире другого дела, кроме обмана глупцов! —в сердцах воскликнул Восэ, завершая круг досадливых мыслей на повороте тропы, за которым, увидев вдали Бальджуан, конь тихонько заржал, словно советуя своему седоку забыть скверну, приближаясь к расположенному вдали от мазара городу Бальджуану.— Не видел я ни капельки истины в груди шейха! — вспомнил Восэ поговорку.
...Расстроенный и огорченный, привязав коня в конюшне своего знакомого, местного маслодела, Восэ тот день провел на улицах Бальджуана, не зная, кому поведать свое горе, как добиться справедливости: пойти с жалобой к правителю Бальджуана, или, не надеясь на него, опять устремиться в путь, дойти до самого эмира... Да и как может оставаться смотрителем гробницы святого такой лицемер, негодяй, вор? Неужели нет власти, чтобы поставить на его место человека честного, чистого сердцем и помыслами?
Бальджуап не похож на низинные горбда Средней Азии— такие, скажем, как Бухара, где ровная линия горизонта описывает полный круг в необозримых пространствах степей и пустынь. Не похож он и на сжатые монолитными скалами города высокогорья, подобные Гарму — столице Каратегина, Кала-и-Хумбу, столице Дарваза, или Хорогу — в те времена маленькому селению, центру Горного Бадахшана, а ныне красивейшему городу на Памире... Громокипящие, пенящиеся реки, стучащие валунами, перекатываемыми по дну, врезающиеся в облака острые горные пики, глядящие с высоты на врезанный глубоко в тесное ущелье городок, щедро именуемый городом, центром, даже столицею...
Бальджуап расположен в середине страны, там, где скалистые, гигантские хребты Памира, отдав за миллионы лет ветрам и воде добрую половину составляющего их материала, снижаясь, в своем вековечном стремлении к недвижности & покою, уже недостаточно высоки, чтобы называться горами, по еще недостаточно размыты и выветрены, чтобы стать предгорьями, постепенно затухающими в песках низменности, именуемой пустынею Каракумы...
Здесь, среди этих гор, вдоль берега уже сравнительно спокойной, создавшей себе широкую пойму красноцветной реки Сурхоб тянутся волнистые, оглаженные холмы, один выше другого, иные —г прорезанные насквозь потоками, образовавшими узкие каньоны, другие —- разделенные лишь пологими седловинами...
Вот на этих холмах, тесно соприкасаясь у седловин, и расположились небольшие селения — Гарибакон, Гурдара, Намазгох и другие, что вытянулись над правобережье ем Красной реки..,
Эти селения одновременно являются кварталами города Бальджуана, перерезанного оврагами от берега Сурхоба до подножия крепости и от крепости — к северу... Над правой стороной главной улицы поднимаются склоны холмов, левее простирается низина... Во взнесенном над правобережьем реки селении Намазгох на просторной площадке, будто на поднятой ладони, высится над обрывом белокаменная мечеть, хорошо видная издалека.
Здесь же, неподалеку от мечети, над обрывом лепится неказистый дом присутствия городского судьи. Судебным присутствием в доме заняты большая комната и веранда, выходящая во двор, затененный листвою нескольких старых и молодых шелковичных деревьев, иначе называемых тутовниками.
Сам господин судья, толстый, с красным мясистым носом бухарец, живет в другом, богатом, по здешним представлениям, доме, с хорошим садом, почти вплотную смыкающимся с двором судебного присутствия....
Вот и сейчас, когда пришедший в этот двор раньше всех просителей и просительниц Восэ нетерпеливо поглядывает на калитку, ведущую из соседнего сада, судья наконец появляется в рамке калитки, кряхтя проходит через нее, идет, не обращая внимания на ожидающих его посетителей. Они повставали с мест и раболепно, прижав руки к груди, отвешивают ему почтительные поклоны. Наконец нехотя он отвечает всем сразу коротким кивком, ленивым взмахом руки и проходит на только что чисто подметенную слугою, опрысканную водою веранду, на которой поверх кошмы кинуто стеганое длинное узкое одеяло...
Скрестив ноги, охая, обминая толстыми пальцами мятые губы, судья усаживается на одеяло, принимает из рук прислужника поднос с подлежащими разбору делами.
Восэ, пришедший первым и потому первым допущенный к разговору, опускается на колени, расположившись перед судьей на камышовой циновке...
— Ты кто? На что жалуешься? — спрашивает судья.
Едва из четких слов Восэ пришедшие узнали, что он имеет денежный иск к смотрителю мазара святого Бальджуана, как сдержанный шепот волной прошел по рядам собравшихся. Сразу все затихли, словно каждый из них состоял только из жадно ждущих ушей...
Узкие глаза судьи открылись шире, он устремил на говорящего заинтересованный, полный удивления взгляд.
Восэ с болью в сердце сообщает все подробности случая с пятьюдесятью пятью исчезнувшими монетами. В изрядной толпе присутствующих (которых все прибавляется) слышны тихие возгласы удивления. Сайда Асрора здесь хорошо знают, и каждый старается не пропустить ни единого слова Восэ. Его рассказ для всех интереснее давно всем знакомой истории с женитьбой достопочтенного шейха.
Судья посылает за Саидом Асрором своего человека. Час или два, что проходят в ожидании появления шейха, посвящается рассмотрению и разбору заявлений других просителей. Восэ освободил для них «циновку закона», пересел в уголок двора.
Сайд Асрор появляется верхом на лошади, в сопровождении двух прислужников, чьи физиономии похожи скорее на морды двух цепных псов... Острием взгляда скользнув по Восэ, Сайд Асрор с помощью двух своих спутников сошел с лошади, не выпуская четок из рук, чуть оправив пальцами большой белейший тюрбан, степенно, с достоинством занял свое место на кошме. Вопреки ожиданию присутствующих, судья поздоровался с шейхом не слишком любезно, сразу же приказал Восэ повторить свои слова. Отвращение Восэ к Сайду Асрору, выраженное в его присутствии, было столь неприкрытым и смелым, что все собравшиеся — а их, горцев, жителей города и окрестных селений, было уже десятка три — слушали с затаенным дыханием. Никто не мог бы вспомнить случая, когда кем-либо были бы в лицо шейху с такой смелостью брошены подобные обвинения: праведника, обладающего чудодейственной силою исцелителя, хранителя святыни всего бекства, обвиняли в мошенничестве, в воровстве! Слыханное ли дело?! Но Восэ говорит, и в каждом его слове — горечь возмущения...
— Достойный блюститель законов, божеских и человеческих! — говорит Восэ.— Если бы этот человек присвоил принадлежащее по праву мне, я не пришел бы к вам с жалобой: нашу бедняцкую долю едят все, у кого есть зубы, мы ко всему привычны. Но этот шейх, не убоявшись бога, присвоил заработок несчастного водоноса, умершего на чужбине, деньги, принадлежащие обнищалой одинокой
старухе, деньги, врученные ему по доверию к его высокому священному сану, хранителю чтимой всем нашим горным народом святыни! Как же человек может терпеть такую несправедливость, такую низость?
Это обращение, однако, внешне не произвело на судью впечатления. С той же сухой официальностью, лишенной какого бы то ни было чувства, он обратился к шейху, который во время горячей речи Восэ был погружен в созерцание и, считая черные зерна своих четок, бесстрастно шептал молитву:
— Вы что скажете?
Сайд Асрор, закончив молитву, с крайней степенью кротости и скромности провел руками по лицу и сказал:
— Достойный установитель истины, вы знаете, что я, раб божий, не первый уже раз слышу клевету от выродков и прохвостов. Этот мужчина либо одержимый, либо пересказывает свой сон, а может быть, и то и другое.
— Ты имеешь свидетеля? — обратился судья к Восэ.
— Вот эти, пасомые, знают! — показал на спутников шейха Восэ.— Были еще два других, таких же, как эти, стоя за дверью кельи, все они слышали нас с шейхом, когда мы вели разговор. Потом, когда я вышел из кельи, они даже просили у меня подаяния. Но разве такие признаются? Если на полы одежды их шейха сядет пыль, они ели срывают эту пыль своим языком!
Судья вопросительно взглянул на «пасомых».
— Клевета, хозяин истины! Оскорбление, поклеп! — проворчал один из них.— Мы в жизни нашей видели этого человека вчера впервые и сегодня утром во второй раз*
— Мы будем требовать с него взыска за оскорбление! — выкрикнул второй.
Собравшиеся в присутственном месте люди не только не скрывали своего доброжелательства к Восэ, но и открыто выражали свою приязнь к нему.
Судья, как утомленный человек, закрыл глаза, немного подумал и, кивнув в сторону Восэ, произнес:
— Свидетеля не имеешь... Твой иск — пустышка!
Восэ подумал, что если тропинка над пропастью уперлась в скалу, то эту скалу головой не пробьешь. В гневе повернулся он к Сайду Асрору, теряя терпение, сжав могучие кулаки:
— Эй, человечишко! У тебя есть хоть крупица совести и чести? Или нет? Неужели ты свою религию, свою веру продашь за пятьдесят пять монет? О, чтоб сгорела па тебе эта чалма и проклятьем рассыпались твои четки!
Сайд Асрор закусил губу, побледнев, отступил к судье:
— Поборник истины! Этот прохвост не только наклеветал на меня, но и, вы сами слышали, оскорбил меня. Я требую от него ответа за оскорбление. Вы, судья, по законам шариата должны дать ему строгое наказание!
— Э, пусть идет! — махнул рукою судья.— Его иск я уже признал недействительным, тем обелил вас, чего вам еще!.. А ты, Восэ, иди, разбирательство кончено!..
Решение судьи люди встретили хмурым молчанием, внимательно, сочувственно глядя на выходящего со двора Восэ. Ни единого слова больше никем не было сказано.
Позже, однако, оказалось, что разбирательство не было закончено. В дом к маслоделу, у которого, как было известно судье, остановился Восэ, сразу вслед за Восэ пришел служитель судьи и от его имени передал приказание: к ве* черу, в час третьей молитвы, прийти в квартал Намазгох.
Зачем же? Этого служитель не знал.
Это знали только судья и праведный смотритель мазара святого Бальджуана.
После разбора всех судебных дел судья в этот день позвал Сайда Асрора к себе домой и принял его в своем гостином домике.
— Не упрямьтесь, вынимайте деньги! — сразу, без предисловия, сказал он шейху.— Я твердо уверен, что вы взяли у Восэ деньги. Он зря не стал бы предъявлять иск. Я был обязан не осрамить вас перед народом, сохранить ваше достоинство. Цель достигнута, для вас этого достаточно. Вынимайте пятьдесят пять тенег!
— О поборник справедливости! Ведь я не брал у него деньги, неужели уж я...
— Хватит разговаривать, вынимайте! — открыв свою ладонь, прервал шейха судья.— Я деньги отдам Восэ, и с этим делу конец. Они достанутся той, кто имеет на них право, и мнение о вас не будет испорчено... Я велю Восэ сохранить этот секрет, Восэ честен, он никому ничего не скажет.
— Но мы же с вами старые друзья...
— Вот, вот, по-дружески и говорю: вам надо было умереть, не став шейхом! Мало вам было обманом взять мираншахскую девушку, так теперь еще собрались обворовать эту злополучную, потерявшую сына старуху? Из-за
пятидесяти пяти монет такие дрязги. Вы что, в бедственном положении оказались, что ли?
Сайд Асрор почувствовал себя побежденным. Он попросил у судьи прощения и сказал, что сейчас у него в кармане халата нет денег, он пришлет из дома.
После полудня прислужник шейха принес и отдал судье деньги.
Вечером Восэ пришел в квартал Намазгох. Там, в мечети, после третьей молитвы к нему подошел служитель и повел его к дому судьи. Судья вышел на веранду, сказал:
— На, возьми свои деньги!—и бросил в его сторону кошелек.
— Откуда? — удивился Восэ.— Неужели у шейха совесть проснулась?
— Он эти деньги послал как милостыню той старухе, от имени которой ты просил правосудия. Больше не вороши старое, отвези деньги старухе и помалкивай. Понял? Никому ничего! Все. Иди!
Поистине этот судья, в противоположность другим судьям благословенного Бухарского эмирата, не был чужд совести и служению истине!..
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Новый эмир Абдул Ахад был недоволен Ходжибуропом — правителем Бальджуанского бекства: уже три года, отговариваясь засухой и налетами саранчи, он не давал в эмирскую казну установленного дохода. И теперь, когда Абдул Ахад стал эмиром, Ходжибурон, в отличие от правителей других бекств, не привез ему достойного подарка. Каждый правитель привозил в подарок от пятидесяти до ста тысяч тенег, хороших лошадей, невольников и красивых наложниц. А все, что привез правитель Бальджуана, стоило, в переводе на деньги, не больше двадцати тысяч!
О недовольстве эмира хорошо знали кушбеги Шо Мухаммед и диванбеги — главный государственный казцачей Мухаммед Шариф. Поскольку свалить Ходжибурона было не так уж трудно, они занялись происками против него, желая поставить на его место своего родственника, служившего в войске эмира.
Но получилось иначе: эмир Абдул Ахад отверг кандидатуру военачальника и дал ярлык на должность правителя Бальджуанского бекства Мирзо Акраму,
Повод для снятия с должности прежнего правителя долго искать не пришлось: в те дни от родовичей одного из узбекских племен — марка — на имя эмира поступило заявление о том, что, когда они, кочуя всем родом, перешли на территорию Бальджуана, там воры из локайского племени разграбили их отары овец, связав и избив пастухов. Нескольких пастухов изувечили, а одного даже убили. Люди узбекского рода обратились с жалобой к правителю Бальджуана, но Ходжибурон никаких мер не принял, должно быть получив от воров хорошую взятку... Эмир поручил расследование этого дела и задержание воров назначенному им новому правителю Бальджуана, называемому теперь и беком и мирахуром,— Мирзо Акраму.
В полном блеске и великолепии, с тридцатью солдатами и слугами правитель Бальджуана Мирзо Акрам отправился в горную страну. Миновал города, в которых великое почтение оказывали ему теперь те, кто хорошо понимал, что значило милостивое благоволение нового эмира... С особенным почетом принял его правитель Гиссара Остонакул, носивший высокое звание кушбеги. Желая показать Мирзо Акраму, какими властью и богатством он обладает, Остонакул провел гостя по всем ходам и переходам, по всем присутствиям и кладовым своей крепости, поясняя при этом, какой была эта крепость при его предшественнике и какой стала теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Впоследствии некоторые остряки смеялись над верящей в предрассудки старухой. «Эй ты, длинноволосая с коротким умом!—говорили ей.— Владельцем голоса, который ты слышала, думаешь, кто был? Да сам же Сайд Асрор!»
Правду ли говорила старуха или врала — Восэ не знал. Но знал, что Сурьма стала женою Сайда Асрора, да и поныне находится у него в гареме. С того времени многие отвернулись от шейха, невзлюбили его. Поэтому и Восэ не любил его. И все же, по деревенской своей простоте, не представлял, что шейх может оказаться способным и на такую подлость, как присвоение чужих денег.
Теперь я не, слушая поскрипывание подков коня по каменным глыбам, среди которых проходила горная тропинка, он вспоминал последние минуты нынешней встречи с шейхом. Выслушав лукавые объяснения Сайда Асрора, Восэ, все еще сдерживая закипевшее в груди негодование, сказал ему:
— Отрекайтесь от чего угодно, но не от того, от чего отреклись сейчас. Побойтесь бога! Присвоить принадлежащее по праву одинокой немощной старухе, оплакивающей родного сына... Да есть ли грех тяжелее этого!
Но эти слова пробудили в шейхе не совесть, а ярость, он кликнул своих слуг — тех самых прислужников, которые в Гиссаре ограбили Восэ, выхватив у него заработанные им деньги,'— да, именно эти, бандитского вида, волосатые ободранцы оказались слугами смотрителя мазара святого Бальджуана. И двое из них с побоями выгнали из притвора молельни едва не потерявшего сознания Восэ.
— Нет у дьявола в мире другого дела, кроме обмана глупцов! —в сердцах воскликнул Восэ, завершая круг досадливых мыслей на повороте тропы, за которым, увидев вдали Бальджуан, конь тихонько заржал, словно советуя своему седоку забыть скверну, приближаясь к расположенному вдали от мазара городу Бальджуану.— Не видел я ни капельки истины в груди шейха! — вспомнил Восэ поговорку.
...Расстроенный и огорченный, привязав коня в конюшне своего знакомого, местного маслодела, Восэ тот день провел на улицах Бальджуана, не зная, кому поведать свое горе, как добиться справедливости: пойти с жалобой к правителю Бальджуана, или, не надеясь на него, опять устремиться в путь, дойти до самого эмира... Да и как может оставаться смотрителем гробницы святого такой лицемер, негодяй, вор? Неужели нет власти, чтобы поставить на его место человека честного, чистого сердцем и помыслами?
Бальджуап не похож на низинные горбда Средней Азии— такие, скажем, как Бухара, где ровная линия горизонта описывает полный круг в необозримых пространствах степей и пустынь. Не похож он и на сжатые монолитными скалами города высокогорья, подобные Гарму — столице Каратегина, Кала-и-Хумбу, столице Дарваза, или Хорогу — в те времена маленькому селению, центру Горного Бадахшана, а ныне красивейшему городу на Памире... Громокипящие, пенящиеся реки, стучащие валунами, перекатываемыми по дну, врезающиеся в облака острые горные пики, глядящие с высоты на врезанный глубоко в тесное ущелье городок, щедро именуемый городом, центром, даже столицею...
Бальджуап расположен в середине страны, там, где скалистые, гигантские хребты Памира, отдав за миллионы лет ветрам и воде добрую половину составляющего их материала, снижаясь, в своем вековечном стремлении к недвижности & покою, уже недостаточно высоки, чтобы называться горами, по еще недостаточно размыты и выветрены, чтобы стать предгорьями, постепенно затухающими в песках низменности, именуемой пустынею Каракумы...
Здесь, среди этих гор, вдоль берега уже сравнительно спокойной, создавшей себе широкую пойму красноцветной реки Сурхоб тянутся волнистые, оглаженные холмы, один выше другого, иные —г прорезанные насквозь потоками, образовавшими узкие каньоны, другие —- разделенные лишь пологими седловинами...
Вот на этих холмах, тесно соприкасаясь у седловин, и расположились небольшие селения — Гарибакон, Гурдара, Намазгох и другие, что вытянулись над правобережье ем Красной реки..,
Эти селения одновременно являются кварталами города Бальджуана, перерезанного оврагами от берега Сурхоба до подножия крепости и от крепости — к северу... Над правой стороной главной улицы поднимаются склоны холмов, левее простирается низина... Во взнесенном над правобережьем реки селении Намазгох на просторной площадке, будто на поднятой ладони, высится над обрывом белокаменная мечеть, хорошо видная издалека.
Здесь же, неподалеку от мечети, над обрывом лепится неказистый дом присутствия городского судьи. Судебным присутствием в доме заняты большая комната и веранда, выходящая во двор, затененный листвою нескольких старых и молодых шелковичных деревьев, иначе называемых тутовниками.
Сам господин судья, толстый, с красным мясистым носом бухарец, живет в другом, богатом, по здешним представлениям, доме, с хорошим садом, почти вплотную смыкающимся с двором судебного присутствия....
Вот и сейчас, когда пришедший в этот двор раньше всех просителей и просительниц Восэ нетерпеливо поглядывает на калитку, ведущую из соседнего сада, судья наконец появляется в рамке калитки, кряхтя проходит через нее, идет, не обращая внимания на ожидающих его посетителей. Они повставали с мест и раболепно, прижав руки к груди, отвешивают ему почтительные поклоны. Наконец нехотя он отвечает всем сразу коротким кивком, ленивым взмахом руки и проходит на только что чисто подметенную слугою, опрысканную водою веранду, на которой поверх кошмы кинуто стеганое длинное узкое одеяло...
Скрестив ноги, охая, обминая толстыми пальцами мятые губы, судья усаживается на одеяло, принимает из рук прислужника поднос с подлежащими разбору делами.
Восэ, пришедший первым и потому первым допущенный к разговору, опускается на колени, расположившись перед судьей на камышовой циновке...
— Ты кто? На что жалуешься? — спрашивает судья.
Едва из четких слов Восэ пришедшие узнали, что он имеет денежный иск к смотрителю мазара святого Бальджуана, как сдержанный шепот волной прошел по рядам собравшихся. Сразу все затихли, словно каждый из них состоял только из жадно ждущих ушей...
Узкие глаза судьи открылись шире, он устремил на говорящего заинтересованный, полный удивления взгляд.
Восэ с болью в сердце сообщает все подробности случая с пятьюдесятью пятью исчезнувшими монетами. В изрядной толпе присутствующих (которых все прибавляется) слышны тихие возгласы удивления. Сайда Асрора здесь хорошо знают, и каждый старается не пропустить ни единого слова Восэ. Его рассказ для всех интереснее давно всем знакомой истории с женитьбой достопочтенного шейха.
Судья посылает за Саидом Асрором своего человека. Час или два, что проходят в ожидании появления шейха, посвящается рассмотрению и разбору заявлений других просителей. Восэ освободил для них «циновку закона», пересел в уголок двора.
Сайд Асрор появляется верхом на лошади, в сопровождении двух прислужников, чьи физиономии похожи скорее на морды двух цепных псов... Острием взгляда скользнув по Восэ, Сайд Асрор с помощью двух своих спутников сошел с лошади, не выпуская четок из рук, чуть оправив пальцами большой белейший тюрбан, степенно, с достоинством занял свое место на кошме. Вопреки ожиданию присутствующих, судья поздоровался с шейхом не слишком любезно, сразу же приказал Восэ повторить свои слова. Отвращение Восэ к Сайду Асрору, выраженное в его присутствии, было столь неприкрытым и смелым, что все собравшиеся — а их, горцев, жителей города и окрестных селений, было уже десятка три — слушали с затаенным дыханием. Никто не мог бы вспомнить случая, когда кем-либо были бы в лицо шейху с такой смелостью брошены подобные обвинения: праведника, обладающего чудодейственной силою исцелителя, хранителя святыни всего бекства, обвиняли в мошенничестве, в воровстве! Слыханное ли дело?! Но Восэ говорит, и в каждом его слове — горечь возмущения...
— Достойный блюститель законов, божеских и человеческих! — говорит Восэ.— Если бы этот человек присвоил принадлежащее по праву мне, я не пришел бы к вам с жалобой: нашу бедняцкую долю едят все, у кого есть зубы, мы ко всему привычны. Но этот шейх, не убоявшись бога, присвоил заработок несчастного водоноса, умершего на чужбине, деньги, принадлежащие обнищалой одинокой
старухе, деньги, врученные ему по доверию к его высокому священному сану, хранителю чтимой всем нашим горным народом святыни! Как же человек может терпеть такую несправедливость, такую низость?
Это обращение, однако, внешне не произвело на судью впечатления. С той же сухой официальностью, лишенной какого бы то ни было чувства, он обратился к шейху, который во время горячей речи Восэ был погружен в созерцание и, считая черные зерна своих четок, бесстрастно шептал молитву:
— Вы что скажете?
Сайд Асрор, закончив молитву, с крайней степенью кротости и скромности провел руками по лицу и сказал:
— Достойный установитель истины, вы знаете, что я, раб божий, не первый уже раз слышу клевету от выродков и прохвостов. Этот мужчина либо одержимый, либо пересказывает свой сон, а может быть, и то и другое.
— Ты имеешь свидетеля? — обратился судья к Восэ.
— Вот эти, пасомые, знают! — показал на спутников шейха Восэ.— Были еще два других, таких же, как эти, стоя за дверью кельи, все они слышали нас с шейхом, когда мы вели разговор. Потом, когда я вышел из кельи, они даже просили у меня подаяния. Но разве такие признаются? Если на полы одежды их шейха сядет пыль, они ели срывают эту пыль своим языком!
Судья вопросительно взглянул на «пасомых».
— Клевета, хозяин истины! Оскорбление, поклеп! — проворчал один из них.— Мы в жизни нашей видели этого человека вчера впервые и сегодня утром во второй раз*
— Мы будем требовать с него взыска за оскорбление! — выкрикнул второй.
Собравшиеся в присутственном месте люди не только не скрывали своего доброжелательства к Восэ, но и открыто выражали свою приязнь к нему.
Судья, как утомленный человек, закрыл глаза, немного подумал и, кивнув в сторону Восэ, произнес:
— Свидетеля не имеешь... Твой иск — пустышка!
Восэ подумал, что если тропинка над пропастью уперлась в скалу, то эту скалу головой не пробьешь. В гневе повернулся он к Сайду Асрору, теряя терпение, сжав могучие кулаки:
— Эй, человечишко! У тебя есть хоть крупица совести и чести? Или нет? Неужели ты свою религию, свою веру продашь за пятьдесят пять монет? О, чтоб сгорела па тебе эта чалма и проклятьем рассыпались твои четки!
Сайд Асрор закусил губу, побледнев, отступил к судье:
— Поборник истины! Этот прохвост не только наклеветал на меня, но и, вы сами слышали, оскорбил меня. Я требую от него ответа за оскорбление. Вы, судья, по законам шариата должны дать ему строгое наказание!
— Э, пусть идет! — махнул рукою судья.— Его иск я уже признал недействительным, тем обелил вас, чего вам еще!.. А ты, Восэ, иди, разбирательство кончено!..
Решение судьи люди встретили хмурым молчанием, внимательно, сочувственно глядя на выходящего со двора Восэ. Ни единого слова больше никем не было сказано.
Позже, однако, оказалось, что разбирательство не было закончено. В дом к маслоделу, у которого, как было известно судье, остановился Восэ, сразу вслед за Восэ пришел служитель судьи и от его имени передал приказание: к ве* черу, в час третьей молитвы, прийти в квартал Намазгох.
Зачем же? Этого служитель не знал.
Это знали только судья и праведный смотритель мазара святого Бальджуана.
После разбора всех судебных дел судья в этот день позвал Сайда Асрора к себе домой и принял его в своем гостином домике.
— Не упрямьтесь, вынимайте деньги! — сразу, без предисловия, сказал он шейху.— Я твердо уверен, что вы взяли у Восэ деньги. Он зря не стал бы предъявлять иск. Я был обязан не осрамить вас перед народом, сохранить ваше достоинство. Цель достигнута, для вас этого достаточно. Вынимайте пятьдесят пять тенег!
— О поборник справедливости! Ведь я не брал у него деньги, неужели уж я...
— Хватит разговаривать, вынимайте! — открыв свою ладонь, прервал шейха судья.— Я деньги отдам Восэ, и с этим делу конец. Они достанутся той, кто имеет на них право, и мнение о вас не будет испорчено... Я велю Восэ сохранить этот секрет, Восэ честен, он никому ничего не скажет.
— Но мы же с вами старые друзья...
— Вот, вот, по-дружески и говорю: вам надо было умереть, не став шейхом! Мало вам было обманом взять мираншахскую девушку, так теперь еще собрались обворовать эту злополучную, потерявшую сына старуху? Из-за
пятидесяти пяти монет такие дрязги. Вы что, в бедственном положении оказались, что ли?
Сайд Асрор почувствовал себя побежденным. Он попросил у судьи прощения и сказал, что сейчас у него в кармане халата нет денег, он пришлет из дома.
После полудня прислужник шейха принес и отдал судье деньги.
Вечером Восэ пришел в квартал Намазгох. Там, в мечети, после третьей молитвы к нему подошел служитель и повел его к дому судьи. Судья вышел на веранду, сказал:
— На, возьми свои деньги!—и бросил в его сторону кошелек.
— Откуда? — удивился Восэ.— Неужели у шейха совесть проснулась?
— Он эти деньги послал как милостыню той старухе, от имени которой ты просил правосудия. Больше не вороши старое, отвези деньги старухе и помалкивай. Понял? Никому ничего! Все. Иди!
Поистине этот судья, в противоположность другим судьям благословенного Бухарского эмирата, не был чужд совести и служению истине!..
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Новый эмир Абдул Ахад был недоволен Ходжибуропом — правителем Бальджуанского бекства: уже три года, отговариваясь засухой и налетами саранчи, он не давал в эмирскую казну установленного дохода. И теперь, когда Абдул Ахад стал эмиром, Ходжибурон, в отличие от правителей других бекств, не привез ему достойного подарка. Каждый правитель привозил в подарок от пятидесяти до ста тысяч тенег, хороших лошадей, невольников и красивых наложниц. А все, что привез правитель Бальджуана, стоило, в переводе на деньги, не больше двадцати тысяч!
О недовольстве эмира хорошо знали кушбеги Шо Мухаммед и диванбеги — главный государственный казцачей Мухаммед Шариф. Поскольку свалить Ходжибурона было не так уж трудно, они занялись происками против него, желая поставить на его место своего родственника, служившего в войске эмира.
Но получилось иначе: эмир Абдул Ахад отверг кандидатуру военачальника и дал ярлык на должность правителя Бальджуанского бекства Мирзо Акраму,
Повод для снятия с должности прежнего правителя долго искать не пришлось: в те дни от родовичей одного из узбекских племен — марка — на имя эмира поступило заявление о том, что, когда они, кочуя всем родом, перешли на территорию Бальджуана, там воры из локайского племени разграбили их отары овец, связав и избив пастухов. Нескольких пастухов изувечили, а одного даже убили. Люди узбекского рода обратились с жалобой к правителю Бальджуана, но Ходжибурон никаких мер не принял, должно быть получив от воров хорошую взятку... Эмир поручил расследование этого дела и задержание воров назначенному им новому правителю Бальджуана, называемому теперь и беком и мирахуром,— Мирзо Акраму.
В полном блеске и великолепии, с тридцатью солдатами и слугами правитель Бальджуана Мирзо Акрам отправился в горную страну. Миновал города, в которых великое почтение оказывали ему теперь те, кто хорошо понимал, что значило милостивое благоволение нового эмира... С особенным почетом принял его правитель Гиссара Остонакул, носивший высокое звание кушбеги. Желая показать Мирзо Акраму, какими властью и богатством он обладает, Остонакул провел гостя по всем ходам и переходам, по всем присутствиям и кладовым своей крепости, поясняя при этом, какой была эта крепость при его предшественнике и какой стала теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49