Теперь он мог разговаривать с этим человеком в тоне уваяштельноц вежливости.
— Эта скромность ваша от доброго нрава, и она поднимает вас в глазах такого, как я, бедного человека, еще выше... Но я надеюсь, что вы, достойный, простите этому бедному человеку его вину. Если человек поклоняется, это значит только, что он сознает себя нищим...
— Знаете что? — совсем просто сказал Ахмад.— Вы - не обижайтесь на мои слова. Мы с вами можем разговаривать без вычурностей нашего высокопарного восточного стиля. Это у вас от вз-взволноваиности... Ведь, я вас знаю и как художника. И отношусь к вам с уважением.— Ахмад Дониш, приняв спокойный тон, почти перестал заикаться.-- Если я не уважаю человека, я н-никогда не говорю ему обидных слов... Когда будете в Бухаре, приходите ко мне... У нас с вами найдется о чем потолковать...
...Сафар с-радостью принял Приглашение Ахмада Дониша и позже, в Бухаре, несколько раз приходил к нему. И хотя, будучи его собеседником, стал держаться с ним
почти на равной ноге, продолжал считать Дошила своим мудрым учителем и, конечно, стал его еще более радостным почитателем и приверженцем.
В таджикском языке слово «дониш» означает «знание», слово «калла» — «голова», и неспроста именно так: Ахмад Знание, Ахмад Голова — прозвал таджикский народ — тогда, в век тьмы и бесправия,— своего мудреца, просветителя, вызывавшего к себе ненависть черных сил фанатизма, но привлекшего сердца сначала немногих, а с течением времени сотен и тысяч приверженцев и последователей. Они становились проповедниками передовой мысли этого деятеля их бедствовавшей в те годы отчизны, будили сознание несведущих, простых людей так, как это делал мулла Сафар, встречаясь с Восэ, Назиром и многими другими, подобными им, не ведомыми ни автору этой книги, ни ее читателям...
Восэ и Назир прожили в келье Сафара около двух месяцев. Первые дне недели Восэ в поисках поденщины выходил на базары, нанимался на работу в городских или пригородных садах, иногда становился носильщиком, или корчевателем пней, или поливальщиком улиц и огородов,— хорошему работнику Самарканде всегда находилось дело. И Восэ было на что купить каждый день съестные продукты; он приносил их домой и был счастлив оттого, что в келье Сафара котел каждый вечер кипел... Начиная с третьей недели поденной работой занялся и пришедший в себя Назир, силы его крепли,—восстановлению здоровья Пазира особенно помогал сочный, сладкий, ароматный виноград, обилием и сортами которого издавна славится Самарканд. Восэ и Назир утром и днем ели виноград, накладывая его на хлеб, а к горячему приступали лишь вечером, после работы.
К концу второго месяца, на радость Восэ, Назир стал прежним Назиром-богатырем...
Близилась осень, мулла Сафар, переписав несколько книг и закончив взятую на себя каллиграфическую работу, собрался возвращаться в Бухару. Наши скитальцы, сумевшие накопить немного денег, уже давно скучали по дому. Они приглашали Сафара с собою в горы, уговаривали его побывать в Сари-Хосоре, узнав, что там у него есть сестра, племянники и двоюродные братья. Но мулла Сафар обещал, «если богу будет угодно», приехать весной будущего года и уж тогда наглядеться на родину, оставленную
им лет пятьдесят назад, перевидать всех родственников, из которых многих он и вообще-то ни разу в жизни не
видел!
С началом осени Восэ и Назир отправились в горы...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Осенью 1885 года эмир Музаффар доживал последние дни; он лежал в постели в летнем дворце Ширбадан, под Бухарой.
Весну и половину лета того года эмир провел в Картах. Если бы он так долго не оставался в этом бекстве с его изнурительно жарким климатом, а, как в прежние годы, ранней весной выехал в Шахрисябз, то, возможно, прожил бы еще несколько лет.
Так говорили его лекари, хотя и добавляли: «На все воля бога, от судьбы рабу божьему никуда не уйти».
В Картах уже третий год свирепствовала тропическая малярия, которую так и называли «каршинской». Малярия эта не пощадила даже столь высоко богом поставленное лицо, как сам его высочество эмир Бухары, и свалила его с ног. Почуяв, что скоро умрет, эмир Музаффар испугался и. приказал поскорее доставить его в Бухару: он предпочитал последние дни провести в столице...
Никто не знал, почему эмир столь долго оставался в Картах. Окружающие не решались спросить его самого: желчный, раздражительный, весь во власти подозрений, Музаффар не любил тех, кто о чем-либо его расспрашивал, мог обвинить их в соглядатайстве, шпионаже, предательстве, даже бросить в тюрьму, казнить.
Но сметливые люди давно уже разнюхали, почему он задержался в Картах: тайные осведомители его высочества донесли, что на него готовится покушение со стороны гордых кёнагасов — предводителей того узбекского рода, из которого происходили независимые беки Шахрисябза и Китаба — областей, пятнадцать лет назад завоеванных с помощью русских войск эмиром Музаффаром и присоединенных к Бухарскому эмирату. Правда ли, что такое покушение готовилось, или его выдумали лазутчики Музаффара, желая извлечь для себя выгоду из подозрительности эмира,— выяснить теперь невозможно, но известно: Музаффар опасался не только упомянутых беков, их приверженцев, но и своего старшего сына Абдул Малика. Он до
пускал возможность покушения на себя и, в страхе, не хотел уезжать из Каршей.
Что же касается Абдул Малика, то следует заметить, что этот старший сын Музаффара еще за четырнадцать лет до описываемых событий поднял мятеж против своего отца, но был разбит силами эмира Музаффара, при содействии регулярных войск Туркестанского генерал-губернатора Кауфмана. Тогда, проклятый отцом, отказавшимся навсегда от своего старшего сына и желавшим его казни, Абдул Малик беяал в Индию. С тех пор он жил в Пешавере, а отец его в своих дурных снах неизменно видел, как проклятый им мятежник тайно пробирается в пределы эмирата, намереваясь свергнуть с престола и убить эмира.
И уж конечно, еслиб какое-нибудь восстание против эмира вспыхнуло в самом деле, Абдул Малик оказался бы тут как тут, примкнул к любому беку, бию, хакиму и самому черту, дабы, отомстить отрекшемуся от него отцу.
Вот причины, по которым эмир Музаффар, уединившись в Каршах, никого, кроме двух-трех самых преданных и испытанных людей, к себе не пускал и дая^е, боясь отравления, не брал в рот никакой пищи, прежде чем ее при нем не испробует повар.
Когда тяжелая болезнь все же заставила Музаффара выехать из Каршей, он остановился в четырех верстах от Бухары, во дворце Шйрбадан; там, на свежем воздухе, прекрасном тенистом саду, эмир стал было поправляться и ужо чувствовал себя как будто совсем хорошо, как вдруг, спустя два месяца после приезда, одиннадцатого числа месяца мухаррама — первого,месяца мусульманского лунного года — малярия с новой силой схватила его. И уж тут никакие заботы, никакие лекарства, назначаемые придворными лекарями, ослабленному и дряхлому повелителю не могли помочь.
Во дворце Шйрбадан собрались придворные, самые приближенные к эмиру государственные чиновники. Во время болезни эмира повелителем государства, по воле Музаффара, был премьер-министр — кушбеги Шо Мухаммед. Но когда в столицу прибыл его соперник, правитель Шахрисябза, хитрый, властолюбивый и энергичный Остонакул, то кушбеги оказался на втором месте. Осто- накул и Музаффар были братьями от разных матерей, и все знали, что Остонакул — самый любимый эмиром сановник, , которому Музаффар доверяет больше, чем кому бы то ни было. Теперь все приказы и распоряжения стали исходить от Остонакула...
Люди двора, уже несколько дней находившиеся вместе, давно переговорили обо всем, круг разговоров их сузился, $ем более что у каждого на уме были и свои тайные мысли, о которых никто другой не должен был догадываться. Поэтому дни эмирской свиты больше проходили в молчании, но все боялись отлучиться из дворца, чтобы не быть в чем-либо заподозренными и чтоб не пропустить минуты, когда эмир отдаст богу душу и неизвестно как определятся судьбы людей, пребывающих во дворце. Эмир лежал в спальне, то в сознании, то без сознания. В спальню никого не пускали, придворные спрашивали о состоянии больного у старого лекаря, который один теперь находился у постели эмира и, выпивая каждые полчаса чайник зеленого чая, то и дело отлучался по малой нужде. Лекарь, откашливаясь, отвечал усталым старческим голосом коротко: «Улучшения нет» — и спешил в нужник.
Во дворце доживающего свои дни эмира находились многие «столпы государства», но не было его детей. О старшем мятежном и проклятом сыне Абдул Малике мы уже сказали, второй сын, Мумин, наместник эмира в Гиссаре, давно всеми называемый «старшим сыном», находился в своем бекстве, так же как в своих областях находились и другие сыновья Музаффара, правители Кермине — Абдул Ахад, Рузара — Акрам, Чарджоу — Хаким... Последний был любимцем эмира, и он наконец приехал из Чарджоу в Бухару по своей воле, чтобы повидать отца и проститься с ним. Однако Остонакул и кушбеги Шо Мухаммед не пустили его к отцу. Они боялись, как бы лишенный ясности ума эмир не пазначил в предсмертный час этого своего сына наследником вместо нелюбимого Абдул Ахада, которого эмир определил своим наследником уже много лет назад, наперекор порядку старшинства, но по причинам, какие считал достаточно вескими: Абдул Ахад сумел понравиться царю во время своей поездки в Петербург, был насоветован» эмиру в наследники туркестанским генерал- губернатором... Если бы почему-либо после смерти эмира восприемником престола оказался кто-либо другой, в Бухаре, по убеждению сановников, обязательно пошли бы распри и возник повод к походу на Бухару генерал-губернатора Туркестана, под предлогом защиты прав Абдул
Ахада. Ведь на престолонаследие Абдул Ахада давал согласие сам император России, а это —не шуточное дело!
Хаким, не помышлявший ни о каких кознях, а стремившийся только проститься с отцом, весь в слезах перед воротами дворца умолял разрешить ему посетить угасающего старца. Один из ходжей — зятьев эмира, живших при дворе, пожалев шурина, попросил Остонакула, чтобы тот лишь разок взял его с собой в Шйрбадан. Остонакул, рассвирепев, крикнул ходже: «Ей-богу, я сейчас сниму тебе голову!» — пригрозил ему так, что тот, испугавшись, поспешил уйти прочь...
А еще семь малолетних сыновей эмира находились в Бухаре под домашним арестом, которому подверг их Остонакул. Если бы даже они были свободны, то не решились бы из страха перед братом-наследником поехать в Шйрбадан, потому что Абдул Ахад всякий визит своих братьев к отцу счел бы происками, направленными против пего.
...Итак, все «столпы государства» сидели на большой остекленной веранде дворца Шйрбадан. Кушбеги Шо Мухаммед то и дело качал своей белой головой, пощирывая столь же белую бороду. Он чуть ли не ежеминутно повторял: «О, жаль!», показывая этим кратким неизменным восклицанием, что крайне опечален болезнью эмира.
О кушбеги Шо Мухаммеде и его сыне — главном сборщике налогов и государственном казначее Мухаммед Ша- рифе — мы до сих пор ничего не сообщили читателям. А между тем обе эти фигуры, игравшие значительную роль в правлении Музаффара, весьма любопытны и характерны для эмирата. Шо Мухаммед начал свое восхождение по служебной лестнице еще при отце Музаффара — эмире Назрулле, прозванном «мясником» за бесчисленные убийства. Шо Мухаммед был у Назруллы простым слугою, но принимал участие во всех тайных темных делах эмира. Исполняя самые жестокие и преступные повеления эмира, он был повышен в должности, стал доверенным лицом и даже советником Назруллы, достиг высших чинов и богатства. Когда, после Назруллы, эмиром стал Музаффар, то Шо Мухаммед оказался столь же нужным и ему — слава и почет этого злого гения еще более возросли, богатства стали несметными. А сын его, Мухаммед Шариф, был назначен главным сборщиком государства и государственным казначеем,— все поступления в казну с тех пор практически уже не контролировались никем, все богатства эмирата, считавшиеся собственностью эмира, фактически оказались в руках Мухаммед Шарифа и его отца Шо Мухаммеда.
Теперь оба эти властнейшие и богатейшие стяжатели просили бога, чтобы эмир поскорее умер, потому что пребывали в постоянном страхе перед его коварством и вероломством: Музаффар время от времени, по своей привычке, предавал казни разбогатевших чиновников, возведя на тех то или другое обвинение, а собственность их прибирал к рукам. Он не верил в преданность сановных слуг, относился к ним с подозрением. В данном случае недоверие эмира опиралось на слухи, будто Мухаммед Шариф тайно договорился с русскими властями Туркестана о защите последними его и родни в случае, если эмир посягнет на их безопасность. Эмир же дал приказ проверить эти слухи. При их подтверждении, будь у вельможных отца и сына даже сто жизней, ни одна не спаслась бы, а богатства, накопленные ими за долгие годы, оказались бы захваченными эмиром. Как же не желать ему смерти?!
В эти дни высокопоставленные отец и сын думали о том, как бы войти в доверие к будущему эмиру, прибрать его заблаговременно к рукам. С этой целью, еще до приезда в Бухару Остонакула, они составили план устройства пышных торжеств при водворении на престол Абдул Ахада, которого они — ах, конечно же первыми! —известят о смерти дорогого родителя. Для этого им надо будет раньше всех других успеть в Кермине, когда эмир отдаст душу богу. И конечно же именно они привезут правителя Кермине Абдул Ахада в Бухару и именно они возложат к его ногам подарки, такие дорогие, каких никто другой поднести не мог.
После этого Шо Мухаммед собирался попросить у нового эмира для своего сына пост наместника в Гиссаре,— тогда все беки Восточной Бухары подчинятся его сыну, и семейство Шо Мухаммеда станет подлинным хозяином всей Страны Гор. Молодой внук Шо Мухаммеда — правитель Карши — и сейчас уже влиятелен, богат, силен, но этого мало. Семейка Шо Мухаммеда может вполне превзойти эмира в величии и богатстве! Поистине «жадные глаза богатого может насытить или воздержание, или могильная земля»...
Да, Шо Мухаммед и Мухаммед Шариф хотели показать себя перед будущим эмиром открывателями его пути на престол, устранителями его соперников и недоброжелателей и, таким образом, заслужить его милость и доброту, добиться своих сокровенных целей.
Внезапный приезд из Шахрисябза Остонакула поставил эти их планы под угрозу. Взяв в руки бразды правления на время болезни эмира, Остонакул встал между ними и будущим эмиром.
Чего хочет соперник? Составил ли он себе план действий? Вот этого министр двора не знал. На застекленной веранде дворца он краем глаза смотрел на Остонакула, старался угадать его замыслы. Но не легко было узнать тайны этого скрытного человека. Остонакул держался замкнуто, был неразговорчив.
Кушбеги строил различные догадки. «Правитель Шахрисябза, конечно, хочет занять мое место!»—думал он. А еще он беспокоился, как бы Остонакул после смерти эмира не захватил трон. Разве не свидетельствует об этом тот странный факт, что Остонакул прибыл из Шахрисябза не только неожиданно, но и с тремястами своих отборных головорезов солдат? В самом деле, от этого хитрого, коварного человека всего можно ожидать. Если у него есть намерения захватить трон, то основания для объявления себя эмиром у него найдутся: он —первенец прежнего эмира Назруллы и старший сводный брат Музаффара — обладает правом наследования.
Кроме того, у него немало сторонников и среди знати страны. Кстати, Остонакул и внешне очень похож на Музаффара: те же правильные хорасанские черты лица, те же карие глаза, не маленькие и не большие, та же бородка с проседью. Всем своим обликом Остонакул, как и Музаффар, больше похож на высокорослого худощавого муллу, чем на виднейшего вельможу мангытской династии. Это сходство еще больше подчеркивают четки, которые он постоянно перебирает в руадх. Внешнее сходство с эмиром в нужный момент и при некоторых обстоятельствах могло бы сослужить ему службу.
Вот обо всем этом думал Шо Мухаммед, министр двора.
У каждого человека есть свои тайны. Была своя тайна и у Остонакула, и вряд ли ее знает Шо Мухаммед, думал правитель Шахрисябза, ибо у эмиров не водится слишком откровенничать даже перед самыми доверенными людьми,
Остонакул родился от жены эмира — иранки; этого не знает никто, и потому никто не догадывается, что брат у Музаффара незаконный. Назрулла дал его матери развод, когда она была беременна, и передал ее своему чиновнику Аббас-бию. Женщина родила через семь месяцев после заключения второго брака. Сказали, что ребенок родился прежде времени, а в действительности 6н родился ровно через девять месяцев. Отец нашел .нужным подстроить так, чтобы ребенок считался сыном Аббасбия, но при этом он взял ребенка к себе во дворец и воспитал его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Эта скромность ваша от доброго нрава, и она поднимает вас в глазах такого, как я, бедного человека, еще выше... Но я надеюсь, что вы, достойный, простите этому бедному человеку его вину. Если человек поклоняется, это значит только, что он сознает себя нищим...
— Знаете что? — совсем просто сказал Ахмад.— Вы - не обижайтесь на мои слова. Мы с вами можем разговаривать без вычурностей нашего высокопарного восточного стиля. Это у вас от вз-взволноваиности... Ведь, я вас знаю и как художника. И отношусь к вам с уважением.— Ахмад Дониш, приняв спокойный тон, почти перестал заикаться.-- Если я не уважаю человека, я н-никогда не говорю ему обидных слов... Когда будете в Бухаре, приходите ко мне... У нас с вами найдется о чем потолковать...
...Сафар с-радостью принял Приглашение Ахмада Дониша и позже, в Бухаре, несколько раз приходил к нему. И хотя, будучи его собеседником, стал держаться с ним
почти на равной ноге, продолжал считать Дошила своим мудрым учителем и, конечно, стал его еще более радостным почитателем и приверженцем.
В таджикском языке слово «дониш» означает «знание», слово «калла» — «голова», и неспроста именно так: Ахмад Знание, Ахмад Голова — прозвал таджикский народ — тогда, в век тьмы и бесправия,— своего мудреца, просветителя, вызывавшего к себе ненависть черных сил фанатизма, но привлекшего сердца сначала немногих, а с течением времени сотен и тысяч приверженцев и последователей. Они становились проповедниками передовой мысли этого деятеля их бедствовавшей в те годы отчизны, будили сознание несведущих, простых людей так, как это делал мулла Сафар, встречаясь с Восэ, Назиром и многими другими, подобными им, не ведомыми ни автору этой книги, ни ее читателям...
Восэ и Назир прожили в келье Сафара около двух месяцев. Первые дне недели Восэ в поисках поденщины выходил на базары, нанимался на работу в городских или пригородных садах, иногда становился носильщиком, или корчевателем пней, или поливальщиком улиц и огородов,— хорошему работнику Самарканде всегда находилось дело. И Восэ было на что купить каждый день съестные продукты; он приносил их домой и был счастлив оттого, что в келье Сафара котел каждый вечер кипел... Начиная с третьей недели поденной работой занялся и пришедший в себя Назир, силы его крепли,—восстановлению здоровья Пазира особенно помогал сочный, сладкий, ароматный виноград, обилием и сортами которого издавна славится Самарканд. Восэ и Назир утром и днем ели виноград, накладывая его на хлеб, а к горячему приступали лишь вечером, после работы.
К концу второго месяца, на радость Восэ, Назир стал прежним Назиром-богатырем...
Близилась осень, мулла Сафар, переписав несколько книг и закончив взятую на себя каллиграфическую работу, собрался возвращаться в Бухару. Наши скитальцы, сумевшие накопить немного денег, уже давно скучали по дому. Они приглашали Сафара с собою в горы, уговаривали его побывать в Сари-Хосоре, узнав, что там у него есть сестра, племянники и двоюродные братья. Но мулла Сафар обещал, «если богу будет угодно», приехать весной будущего года и уж тогда наглядеться на родину, оставленную
им лет пятьдесят назад, перевидать всех родственников, из которых многих он и вообще-то ни разу в жизни не
видел!
С началом осени Восэ и Назир отправились в горы...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Осенью 1885 года эмир Музаффар доживал последние дни; он лежал в постели в летнем дворце Ширбадан, под Бухарой.
Весну и половину лета того года эмир провел в Картах. Если бы он так долго не оставался в этом бекстве с его изнурительно жарким климатом, а, как в прежние годы, ранней весной выехал в Шахрисябз, то, возможно, прожил бы еще несколько лет.
Так говорили его лекари, хотя и добавляли: «На все воля бога, от судьбы рабу божьему никуда не уйти».
В Картах уже третий год свирепствовала тропическая малярия, которую так и называли «каршинской». Малярия эта не пощадила даже столь высоко богом поставленное лицо, как сам его высочество эмир Бухары, и свалила его с ног. Почуяв, что скоро умрет, эмир Музаффар испугался и. приказал поскорее доставить его в Бухару: он предпочитал последние дни провести в столице...
Никто не знал, почему эмир столь долго оставался в Картах. Окружающие не решались спросить его самого: желчный, раздражительный, весь во власти подозрений, Музаффар не любил тех, кто о чем-либо его расспрашивал, мог обвинить их в соглядатайстве, шпионаже, предательстве, даже бросить в тюрьму, казнить.
Но сметливые люди давно уже разнюхали, почему он задержался в Картах: тайные осведомители его высочества донесли, что на него готовится покушение со стороны гордых кёнагасов — предводителей того узбекского рода, из которого происходили независимые беки Шахрисябза и Китаба — областей, пятнадцать лет назад завоеванных с помощью русских войск эмиром Музаффаром и присоединенных к Бухарскому эмирату. Правда ли, что такое покушение готовилось, или его выдумали лазутчики Музаффара, желая извлечь для себя выгоду из подозрительности эмира,— выяснить теперь невозможно, но известно: Музаффар опасался не только упомянутых беков, их приверженцев, но и своего старшего сына Абдул Малика. Он до
пускал возможность покушения на себя и, в страхе, не хотел уезжать из Каршей.
Что же касается Абдул Малика, то следует заметить, что этот старший сын Музаффара еще за четырнадцать лет до описываемых событий поднял мятеж против своего отца, но был разбит силами эмира Музаффара, при содействии регулярных войск Туркестанского генерал-губернатора Кауфмана. Тогда, проклятый отцом, отказавшимся навсегда от своего старшего сына и желавшим его казни, Абдул Малик беяал в Индию. С тех пор он жил в Пешавере, а отец его в своих дурных снах неизменно видел, как проклятый им мятежник тайно пробирается в пределы эмирата, намереваясь свергнуть с престола и убить эмира.
И уж конечно, еслиб какое-нибудь восстание против эмира вспыхнуло в самом деле, Абдул Малик оказался бы тут как тут, примкнул к любому беку, бию, хакиму и самому черту, дабы, отомстить отрекшемуся от него отцу.
Вот причины, по которым эмир Музаффар, уединившись в Каршах, никого, кроме двух-трех самых преданных и испытанных людей, к себе не пускал и дая^е, боясь отравления, не брал в рот никакой пищи, прежде чем ее при нем не испробует повар.
Когда тяжелая болезнь все же заставила Музаффара выехать из Каршей, он остановился в четырех верстах от Бухары, во дворце Шйрбадан; там, на свежем воздухе, прекрасном тенистом саду, эмир стал было поправляться и ужо чувствовал себя как будто совсем хорошо, как вдруг, спустя два месяца после приезда, одиннадцатого числа месяца мухаррама — первого,месяца мусульманского лунного года — малярия с новой силой схватила его. И уж тут никакие заботы, никакие лекарства, назначаемые придворными лекарями, ослабленному и дряхлому повелителю не могли помочь.
Во дворце Шйрбадан собрались придворные, самые приближенные к эмиру государственные чиновники. Во время болезни эмира повелителем государства, по воле Музаффара, был премьер-министр — кушбеги Шо Мухаммед. Но когда в столицу прибыл его соперник, правитель Шахрисябза, хитрый, властолюбивый и энергичный Остонакул, то кушбеги оказался на втором месте. Осто- накул и Музаффар были братьями от разных матерей, и все знали, что Остонакул — самый любимый эмиром сановник, , которому Музаффар доверяет больше, чем кому бы то ни было. Теперь все приказы и распоряжения стали исходить от Остонакула...
Люди двора, уже несколько дней находившиеся вместе, давно переговорили обо всем, круг разговоров их сузился, $ем более что у каждого на уме были и свои тайные мысли, о которых никто другой не должен был догадываться. Поэтому дни эмирской свиты больше проходили в молчании, но все боялись отлучиться из дворца, чтобы не быть в чем-либо заподозренными и чтоб не пропустить минуты, когда эмир отдаст богу душу и неизвестно как определятся судьбы людей, пребывающих во дворце. Эмир лежал в спальне, то в сознании, то без сознания. В спальню никого не пускали, придворные спрашивали о состоянии больного у старого лекаря, который один теперь находился у постели эмира и, выпивая каждые полчаса чайник зеленого чая, то и дело отлучался по малой нужде. Лекарь, откашливаясь, отвечал усталым старческим голосом коротко: «Улучшения нет» — и спешил в нужник.
Во дворце доживающего свои дни эмира находились многие «столпы государства», но не было его детей. О старшем мятежном и проклятом сыне Абдул Малике мы уже сказали, второй сын, Мумин, наместник эмира в Гиссаре, давно всеми называемый «старшим сыном», находился в своем бекстве, так же как в своих областях находились и другие сыновья Музаффара, правители Кермине — Абдул Ахад, Рузара — Акрам, Чарджоу — Хаким... Последний был любимцем эмира, и он наконец приехал из Чарджоу в Бухару по своей воле, чтобы повидать отца и проститься с ним. Однако Остонакул и кушбеги Шо Мухаммед не пустили его к отцу. Они боялись, как бы лишенный ясности ума эмир не пазначил в предсмертный час этого своего сына наследником вместо нелюбимого Абдул Ахада, которого эмир определил своим наследником уже много лет назад, наперекор порядку старшинства, но по причинам, какие считал достаточно вескими: Абдул Ахад сумел понравиться царю во время своей поездки в Петербург, был насоветован» эмиру в наследники туркестанским генерал- губернатором... Если бы почему-либо после смерти эмира восприемником престола оказался кто-либо другой, в Бухаре, по убеждению сановников, обязательно пошли бы распри и возник повод к походу на Бухару генерал-губернатора Туркестана, под предлогом защиты прав Абдул
Ахада. Ведь на престолонаследие Абдул Ахада давал согласие сам император России, а это —не шуточное дело!
Хаким, не помышлявший ни о каких кознях, а стремившийся только проститься с отцом, весь в слезах перед воротами дворца умолял разрешить ему посетить угасающего старца. Один из ходжей — зятьев эмира, живших при дворе, пожалев шурина, попросил Остонакула, чтобы тот лишь разок взял его с собой в Шйрбадан. Остонакул, рассвирепев, крикнул ходже: «Ей-богу, я сейчас сниму тебе голову!» — пригрозил ему так, что тот, испугавшись, поспешил уйти прочь...
А еще семь малолетних сыновей эмира находились в Бухаре под домашним арестом, которому подверг их Остонакул. Если бы даже они были свободны, то не решились бы из страха перед братом-наследником поехать в Шйрбадан, потому что Абдул Ахад всякий визит своих братьев к отцу счел бы происками, направленными против пего.
...Итак, все «столпы государства» сидели на большой остекленной веранде дворца Шйрбадан. Кушбеги Шо Мухаммед то и дело качал своей белой головой, пощирывая столь же белую бороду. Он чуть ли не ежеминутно повторял: «О, жаль!», показывая этим кратким неизменным восклицанием, что крайне опечален болезнью эмира.
О кушбеги Шо Мухаммеде и его сыне — главном сборщике налогов и государственном казначее Мухаммед Ша- рифе — мы до сих пор ничего не сообщили читателям. А между тем обе эти фигуры, игравшие значительную роль в правлении Музаффара, весьма любопытны и характерны для эмирата. Шо Мухаммед начал свое восхождение по служебной лестнице еще при отце Музаффара — эмире Назрулле, прозванном «мясником» за бесчисленные убийства. Шо Мухаммед был у Назруллы простым слугою, но принимал участие во всех тайных темных делах эмира. Исполняя самые жестокие и преступные повеления эмира, он был повышен в должности, стал доверенным лицом и даже советником Назруллы, достиг высших чинов и богатства. Когда, после Назруллы, эмиром стал Музаффар, то Шо Мухаммед оказался столь же нужным и ему — слава и почет этого злого гения еще более возросли, богатства стали несметными. А сын его, Мухаммед Шариф, был назначен главным сборщиком государства и государственным казначеем,— все поступления в казну с тех пор практически уже не контролировались никем, все богатства эмирата, считавшиеся собственностью эмира, фактически оказались в руках Мухаммед Шарифа и его отца Шо Мухаммеда.
Теперь оба эти властнейшие и богатейшие стяжатели просили бога, чтобы эмир поскорее умер, потому что пребывали в постоянном страхе перед его коварством и вероломством: Музаффар время от времени, по своей привычке, предавал казни разбогатевших чиновников, возведя на тех то или другое обвинение, а собственность их прибирал к рукам. Он не верил в преданность сановных слуг, относился к ним с подозрением. В данном случае недоверие эмира опиралось на слухи, будто Мухаммед Шариф тайно договорился с русскими властями Туркестана о защите последними его и родни в случае, если эмир посягнет на их безопасность. Эмир же дал приказ проверить эти слухи. При их подтверждении, будь у вельможных отца и сына даже сто жизней, ни одна не спаслась бы, а богатства, накопленные ими за долгие годы, оказались бы захваченными эмиром. Как же не желать ему смерти?!
В эти дни высокопоставленные отец и сын думали о том, как бы войти в доверие к будущему эмиру, прибрать его заблаговременно к рукам. С этой целью, еще до приезда в Бухару Остонакула, они составили план устройства пышных торжеств при водворении на престол Абдул Ахада, которого они — ах, конечно же первыми! —известят о смерти дорогого родителя. Для этого им надо будет раньше всех других успеть в Кермине, когда эмир отдаст душу богу. И конечно же именно они привезут правителя Кермине Абдул Ахада в Бухару и именно они возложат к его ногам подарки, такие дорогие, каких никто другой поднести не мог.
После этого Шо Мухаммед собирался попросить у нового эмира для своего сына пост наместника в Гиссаре,— тогда все беки Восточной Бухары подчинятся его сыну, и семейство Шо Мухаммеда станет подлинным хозяином всей Страны Гор. Молодой внук Шо Мухаммеда — правитель Карши — и сейчас уже влиятелен, богат, силен, но этого мало. Семейка Шо Мухаммеда может вполне превзойти эмира в величии и богатстве! Поистине «жадные глаза богатого может насытить или воздержание, или могильная земля»...
Да, Шо Мухаммед и Мухаммед Шариф хотели показать себя перед будущим эмиром открывателями его пути на престол, устранителями его соперников и недоброжелателей и, таким образом, заслужить его милость и доброту, добиться своих сокровенных целей.
Внезапный приезд из Шахрисябза Остонакула поставил эти их планы под угрозу. Взяв в руки бразды правления на время болезни эмира, Остонакул встал между ними и будущим эмиром.
Чего хочет соперник? Составил ли он себе план действий? Вот этого министр двора не знал. На застекленной веранде дворца он краем глаза смотрел на Остонакула, старался угадать его замыслы. Но не легко было узнать тайны этого скрытного человека. Остонакул держался замкнуто, был неразговорчив.
Кушбеги строил различные догадки. «Правитель Шахрисябза, конечно, хочет занять мое место!»—думал он. А еще он беспокоился, как бы Остонакул после смерти эмира не захватил трон. Разве не свидетельствует об этом тот странный факт, что Остонакул прибыл из Шахрисябза не только неожиданно, но и с тремястами своих отборных головорезов солдат? В самом деле, от этого хитрого, коварного человека всего можно ожидать. Если у него есть намерения захватить трон, то основания для объявления себя эмиром у него найдутся: он —первенец прежнего эмира Назруллы и старший сводный брат Музаффара — обладает правом наследования.
Кроме того, у него немало сторонников и среди знати страны. Кстати, Остонакул и внешне очень похож на Музаффара: те же правильные хорасанские черты лица, те же карие глаза, не маленькие и не большие, та же бородка с проседью. Всем своим обликом Остонакул, как и Музаффар, больше похож на высокорослого худощавого муллу, чем на виднейшего вельможу мангытской династии. Это сходство еще больше подчеркивают четки, которые он постоянно перебирает в руадх. Внешнее сходство с эмиром в нужный момент и при некоторых обстоятельствах могло бы сослужить ему службу.
Вот обо всем этом думал Шо Мухаммед, министр двора.
У каждого человека есть свои тайны. Была своя тайна и у Остонакула, и вряд ли ее знает Шо Мухаммед, думал правитель Шахрисябза, ибо у эмиров не водится слишком откровенничать даже перед самыми доверенными людьми,
Остонакул родился от жены эмира — иранки; этого не знает никто, и потому никто не догадывается, что брат у Музаффара незаконный. Назрулла дал его матери развод, когда она была беременна, и передал ее своему чиновнику Аббас-бию. Женщина родила через семь месяцев после заключения второго брака. Сказали, что ребенок родился прежде времени, а в действительности 6н родился ровно через девять месяцев. Отец нашел .нужным подстроить так, чтобы ребенок считался сыном Аббасбия, но при этом он взял ребенка к себе во дворец и воспитал его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49