.. Первое время Гулизор была с Ризо резка, дерзила ему, сторонилась его, была явно недовольна тем, что этот дерзкий и бесшабашный парень живет в их доме. А Рйзо, вовсе не обижаясь на резкости девушки, иногда в ответ и сам выводил ее из терпения — показывал такие неприятные стороны своего характера, какими, казалось, сам хотел оттолкнуть ее от себя. На самом деле девушка похитила его сердце с первого же дня, когда он поселился в доме Восэ,— твердость ее привычек и убеждений, сама резкость, выказываемая в отношении к нему, независимость ее суждений и поведения, энергия, с которой она, помогая матери и отцу, хозяйничала в доме, отличали Гулизор от всех других известных ему девушек, чаще всего слабовольных тихонь.
Однажды какой-то бездельник во дворе мечети вырвал из рук Гулизор кувшин, бросил его в водоем и убежал. Водоем в Дара-и-Мухторе — большой и глубокий. Девушка растерялась, не знала, что предпринять. Ризо, неведомо откуда появившись, не говоря ни слова, скинул с себя халат, бросился в воду и, нырнув, всплыл с кувшином и молча передал его Гулизор. Вот тогда девушка в первый раз взглянула на Ризо с радостной и благодарной улыбкой. Впрочем, в ту же секунду, будто раскаявшись в невольном признании, она с презрительной гримаской произнесла:
— Посмотрите на этого самонадеянного парня! Захотел показать,, какой он пловец! Не слишком чванься, я и без тебя достала бы свой кувшин!
Иногда бывает, что самая, казалось бы, незаметная мелочь может воздействовать на человека с удивительной хилой. После случая с кувшином Гулизор перестала делать кислое лицо при виде Ризо. Она не могла забыть, как он явился к ней на помощь в минуту, когда другие, взрослые и малые, находящиеся возле пруда, лишь хохотали над нею. Поступить так, как поступил Ризо, мог только брат или, во всяком случае, человек близкий.
С тех пор Гулизор иногда сама приносила Ризо еду с женской половины, что дотоле в отсутствие Восэ было поручено мальчикам Хасану или Дауляту. Даже сама стирала одежду Ризо, а вечерами иной раз выходила на общий двор, чтобы вместе с мальчиками и Ризо порезвиться в игре «воробей улетел» или принять участие в разгадывании загадок,
Аноргуль полюбила Ризо за его расторопность, уменье справляться со всяким делом. Она была с ним ласкова, в глубине души благодаря своего мужа за то, что он привел в их дом такого честного и деятельного помощника. Но Касым, который довольно часто посещал семью своего брата, неодобрительно относился к Ризо, продолжал считать его чужаком. Однажды вечером, увидев девушку и юношу сидящими на суфе — глинобитном возвышении под платаном — за отгадыванием веселых загадок, Касым брюзгливо отчитал Гулизор и прогнал ее 'на женскую половину дома. А обратившись к Ризо, он сказал угрожающим тоном:
— Что ты с нею смеешься и играешь? Гулизор кто тебе?.. Чтоб больше я тебя с нею не видел, знай свое место, парень!
Самолюбивый Ризо с тех пор сторонился встреч и разговоров с Гулизор даже тогда, когда она сама звала его для игр или для хозяйственных дел. Он считал уместным вмешательство Касыма, ибо внушил себе: «Я должен оберегать имя Гулизор от сплетен и пересудов».
Молодежь селения Дара-и-Мухтор, вначале, подобно Гулизор, недоброжелательно относившаяся к «бродяге горных склонов», позже, плененная находчивостью Ризо, его умением играть в разные игры, приняла его в свою компанию, многие даже стали искать дружбы и товарищества со смелым, честным и ловким парнем, веселым, знающим множество всяких поговорок и пословиц...
Ризо хоть и был неграмотным, а знал наизусть притчи о борце против омейядских халифов Абу Муслиме, книгу «Аджаиб-иль-махлюкат» («Чудеса творений»), популярные сказочные новеллы из книги «Сказки попугая» —«Ту- ти-намэ». На вопросы товарищей, откуда узнал он все это,
Ризо отвечал, что ему случилось две зимы прожить в селении Бачкакон в привратье тамошней мечети, где учцп тель небольшой начальной школы долгими зимними вечерами читал собравшимся односельчанам страницы этих книг,— память у Ризо была отличная, все прочитанное он запоминал...
После домашних работ Ризо с приятелями, собравшись на каменистом берегу речки, пересказывал все, что помнил, да и то, что узнал за годы своего бродяжничества. Умел Ризо и играть на двухструнке, под наигрываемые им вечерами мелодии молодежь пела песни. Изредка при ходили и девушки. Они обычно не присоединялись к кругу ребят, а сидели кучкой в сторонке, но бывало и так, что, преодолев смущение, они присоединялись к играм и развлечениям юношей... С этими девушками всегда была и Гулизор. В других случаях, когда молодежь собиралась во внешнем дворе дома Восэ, Гулизор слушала песни и рассказы Ризо из-за дверей женской половины дома или находясь со своими подружками на плоской крыше...
Она не могла не видеть, насколько Ризо выделяется из круга своих сверстников и способностями, и внешностью,—везде и всегда он оказывался, как говорят у нас, «свечой собравшихся»... Гулизор в глубине сердца гордилась тем, что Ризо — член их семьи. Замечая, что девушки с интересом поглядывают на этого юношу, или услышав озорной разговор Ризо с. какой-либо из своих подруг, Гулизор испытывала чувство ревности...
Однажды, по своей неизжитой привычке к бродяжничеству, Ризо вдруг исчез из селения на три дня. За эти дни Гулизор остро почувствовала, насколько привыкла каждый день, каждый час видеть Ризо, слышать его голос. В ожидании Ризо она не находила себе места, глаза и слух ее были насторожены: а не скрипнет ли, не откроется ли калитка? Когда Ризо наконец появился, девушка, не в силах скрыть свою радость, подбежала к нему, воркуя как птичка:
— Ризоджан, где ты был?.. Рубаха твоя загрязнилась, сними скорей, я выстираю... Проголодался, наверное? Сядь, я принесу тебе лепешек, они еще горячие...
Правильно говорит пословица: «Любовь — мускус, ее не скроешь».
Ризо впервые испытывал такое ласковое к себе отношение, искреннюю заботливость Гулизор. Никогда прежде девушка не казалась ему столь прекрасной, уносящей сердце.
Через два дня после возвращения Ризо Гулизор вышла прихрамывая. Левая ступня девушки была обмотана тряпкой.
— Ризоджан,— сказала она,— давай пойдем в сад, а? Ты будешь стряхивать орехи, мы будем собирать,— Гулизор указала на вышедших с нею братишек — Хасана и Даулята.— У меня нога болит, я сегодня не могу залезть на дерево.
А когда Ризо, взобравшись на верхушку могучего дерева, стал стряхивать грецкие орехи, то увидел, что Гулизор тоже старается вскарабкаться по стволу.
— Что же ты лезешь? — крикнул Ризо.—У тебя же болит нога!
— Пусть! — звонко и весело крикнула снизу Гулизор.— Боль прошла! Я тоже хочу стряхивать, а мальчики будут собирать!
И когда Гулизор, как кошка, забралась на дерево, Ризо с удивлением увидел: на ноге девушки нет никакой повязки. Он усмехнулся, поняв что плутовка схитрила, лишь бы пойти с ним в сад. Девичья хитрость обернулась в сердце Ризо вспышкой нежности. Гулизор, срывая орехи, с озорством швыряла их в Ризо. Вскоре оба, попадая друг в друга, заливались смехом.
Гулизор, вдруг смолкнув, поднятою ладонью прервала игру:
— Ризо!..
— Да?
Гулизор молчала, не отрывая взгляда от Ризо.
— Что? Ну, что?
— Ризо! Почему ты сторонишься меня? Ты меня не любишь?
Теперь умолк Ризо. Молчал долго, а девушка в томлении пристально на него глядела. Орехи были забыты. Наконец Ризо напряженно заговорил:
— Не люблю или люблю, ты знаешь сама... Если бы я не уважал твоих отца и мать... Если бы не было посередке между нами хлеба и соли... Да еще если не боялся бы я разговоров людей... За тебя не боялся бы...
Ризо оборвал свои слова и опять умолк... Не дождавшись продолжения, Гулизор заговорила:
— Если... да если... Так много у тебя этих «есликов»..
Словно ослики, они перебегают твою тропу! — рассмеялась девушка.— А если б они тебе на тропе не попались, что бы
ты сделал?
— Я... я... тогда я такие тебе слова говорил бы, что..,
ну, ты удивилась бы.
— А вот и не удивлюсь! А вот и не удивлюсь... А ты скаяш их все!.. Что бы ты сказал тогда мне, Ризо?
— Я сказал бы, что... что *Гулизор самая лучшая девушка, самая красивая, самая сладкая, что она украла у меня разум и мысли, унесла и мое сердце... Слышишь?
Гулизор еще никогда не страшилась биения своего сердца, а сейчас, почувствовав, как лицо ее налилось краской, а затем побледнело, она вдруг испугалась, решила, что упадет с дерева. Никто не говорил ей таких слов, охвативших ее странною негой...
Наблюдая, как она долго и непонятно зачем-то разглядывает, вертя в пальцах, грецкий орех, Ризо сказал:
— Ты не обиделась, Гулизор?
Девушка отрицательно покачала головой. Для обычного разговора она не находила слов. Потом сами собой возникли стихи из знакомой ей песни. Гулизор тихонько пропела:
Звезда в небе — золотая куропатка, я сама — кольцо,
а мой друг — камень в нем. О боже, сохрани ты мой камень,— он мой первый, он мой последний друг!..
Ризо улыбнулся, в тон девушке исполнил два других стиха:
Красавица, заболел я тобой, пусть мне голову
отрежут,— не изменю тебе! Пусть голову мне отрежут острым кинжалом,— буду кружиться в кровь вокруг тебя...
Ты много знаешь стихов, Ризо? — спросила Гулизор.
— Не много. Может быть, ты знаешь их больше, чем я.
— Давай состязаться. Читай!
— Знаю, проиграю тебе... Но пусть. Только начинай
ты.
Гулизор, подумав, начала:
Клевер сказал: на земле трава — это я. Фиалка сказала: само кокетство — это юная я.
Роза сказала: не болтайте зря,
Корона на возлюбленных — это я!.
Ризо в ответ вспомнил:
Жизнь ты мне сделала черной и твердишь: ночь наступила.
Душу бросила в дрожь и твердишь: это озноб лихорадки.
Кости мои сожгла, золу развеяла по ветру.
Прах всего мира на меня навалился, а ты твердишь: мало этого!
Гулизор с лукавством глянула на Ризо:
Эй, парень, из какого горного гнезда ты свалился?
Закружилась голова, что попал ты в наши владения?
Или ты соловей бездомный, бедный, невскормленный,
Не нашедший соловьиху,—как ты сюда попал?
Ризо, однако, не растерялся:
Никто не болен любовью так, как я.
Рассказать невозможно, как горит моя грудь!
Если кто-пибудь1 молвит: «Та роза расцвела шатром
в пустыне!» —
Брошу горы, где нет таких роз, ради той пустыни!
— Ты, оказывается, и стихи хорошо знаешь, не одни прибаутки да шутки! Сдаюсь!.. Хватит, спускайся вниз!
Ризо сразу же спрыгнул на землю. Гулизор хотела было спуститься, скользя по стволу, но юноша предупредил: «Не скользи, платье порвешь!» — и, приняв ее на руки, ос-< мелился поцеловать в щеку. Она не противилась..
Но надо же было как раз в этот миг появиться Касыму:
— Эй, бесстыдные! — заорал он.— Что за выходки?
Гулизор стремглав убежала из сада. Ризо остался.
— Ты, приносящий несчастье! — угрожая серпом, подступил к нему Касым.—Проклятый отцом! Чтоб тебе...
Касым разразился такой грубой руганью, какая, как говорится, «и царя с коня спешила бы»! Он не осмелился тронуть Ризо серпом, но несколько раз ударил его по голове кулаком. Ризо не защищался. Понурившись, вышел из сада...
Гулизор издали, украдкою, видела, как он поднимается на вершину холма Шунг, у подошвы которого Находился сад Восэ...
С тех пор в селении Дара-и-Мухтор никто не видел Ризо.
В тот же вечер Касым рассказал матери девушки о том, чему стал свидетелем, намекнув Аноргуль на такое, чего и в помыслах ни у Гулизор, ни у Ризо не было.
— Дочь твоя, оказывается, от тебя давно все таит, а сама там и тут любовные свидания устраивает. Позор тебе и Восэ, и мне, его брату, и всему роду нашему!.. Или, может быть, ты сама разрешила ей тайные встречи до свадьбы, да еще с кем — с бродягой горных лощин?
Этот разговор происходил на веранде дома, Гулизор сидела за стеной, слышала наветы дяди, плакала... Девушку знобило, будто ее положили под желоб, с которого лилась ледяная струя...
Аноргуль рассердилась на Гулизор, но дочь была ей, дороже срамящего их обеих Касыма, и ни слова в осуждение дочери она при Касыме не произнесла, да она ему и не хотела верить.
— Вот что, Касым,— осадила она его.— Ты залезь на крышу и труби в трубу, кричи изо всех сил! Что, наконец, случилось? Они еще дети, может быть просто шутили, играли, а ты... Сразу же обвинять! Не стыдно тебе говорить
. такие гадкие слова о племяннице? Я лучше тебя знаю свою дочь, она не из тех девушек, с какими ты, может быть, сам когда-либо путался! Гулизор отлично знает, что прилично и что постыдно. Я сама поговорю с ней, а ты в это дело не впутывайся!
...Никто не знал мучений Ризо, ушедшего в горы, туда, где никто не мог встретиться. Он считал невозможным вернуться в дом к человеку, который отнесся к нему как к сыну и которому он отплатил черной неблагодарностью. А еще острей и больней его сердце терзала мысль о том, что Гулизор дома станут бранить из-за него...
В тот день, в тот вечер, в ту ночь он брел по кручам без всяких тропинок, сам не зная куда, как нераскаявшийся грешник...
В ответ на расспросы мужа Аноргуль рассказала всей добавила:
— Я и раньше догадывалась, что Ризо нашей дочери... нравится. Я заметила: увидев его, она то краснела, то бледнела, знаешь — будто теряла власть над собой... Если такая взрослая девушка с таким юношей, как Ризо, находятся в одном доме; ежедневно видят друг друга, то... сам пойми, что может получиться в конце концов? Я не знала, что делать мне. Скажу правду: я не расстроилась уходом Риво, хотя он и работящий парень, хороший помощник. Лучше, что его нет. Рот людям не завяжешь, от их разговоров житья не было...
Восэ задумался и ничего не ответил жене,
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Вспомнив о деньгах умершего в Сари-Ассиё водоноса Ашура, Восэ спросил Аноргуль: не знает ли она, дошли ли от шейха Сайда Асрора до матери Ашура пятьдесят пять бухарских серебряных тенег или не дошли? Аноргуль этого не знала.
Восэ пошел к матери Ашура, старуха жила на краю селения в ветхой мазанке, отъединенная от мира, как жухлая трава на глинобитной крыше. Увидев Восэ, она, вспомнив сына, заплакала. Восэ, участливо порассуждав с нею о предначертаниях судьбы, о том, что «рабу божьему» от судьбы не скрыться, и тем немного утешив старуху, спросил ее: передал ли ей достопочтенный смотритель гробницы святого Бальджуана деньги, скопленные ее покойным сыном? Оказалось, что мать Ашура и слыхом о таких деньгах не слыхивала.
Восэ сперва удивился, потом, обуянный злостью, решил не откладывая поехать в Бальджуан к Сайду Асрору.
На следующий дет верхом на коне он выехал из Дара-и-Мухторй.
Сайд Асрор, вернувшись с полуденной молитвы, сидел в притворе молельни, перебирая четки. Восэ назвал свое имя. Шейх притворился, будто не узнает приезжего. Хмуро, сведя длинные, почти прикрывшие глаза брови, он спросил исподлобья:
— Восэ? Какой Восэ? Из какого селения?
— Я тот самый Вобэ, из Дара-и-Мухтора, который весною в келье гиссарского медресе дал вам пятьдесят пять серебряных тенег и попросил с каким-нибудь вашим верным человеком переслать их матери водоноса Ашура. Вы согласились это сделать,— напомнил Восэ.
— Деньги? Мне давал? — удивился шейх.—Это что за клевета? Какой водонос Ашур? Ты, наверное, с ума сошел?
Восэ остолбенел. Даже усомнился: да тот ли это самый Шейх Сайд Асрор, «попечитель имущества гробницы св5ь
того»? Или, может быть, другой человек?.. Однако нет же: ошибиться тут было немыслимо.
— Достойный! Вы, наверное, шутите? — наконец нашел в себе силы сказать Восэ.
— Шучу, говоришь? — Сайд Асрор рассвирепел.-- Да кто ты такой, чтобы я стал с тобой шутить?
— Бог милостивый!—удивился Восэ. — Почтенный, вы намеренно отказываетесь или вы позабыли? «Деньги положи в нишу, я их не коснусь, так как по моему духовному положению нечисты для меня всякие деньги...» «Твои деньги,--- Сказали вы,— я со своим человеком отправлю матери водоноса...» Вы еще спросили у меня: «Отправляясь в путь, взял ли ты разрешительную молитву у великих святых, дал ли обет пожертвовать что-либо гробнице святого Бальджуана?» Неужели вы и эти ваш слова забыли?
— Ты только одно сказал правдиво: я действительно раб божий, отрекшийся от мира, а потому и взгляда не кину на дела мирские, на тлен чьего-либо имущества... Но если, предположим, и другие твои слова правдивы, то есть ты видел меня в Гиссаре и положил деньги в ту нишу, то это значит — они там и остались. Я ни тебя не знаю, ни о деньгах твоих ничего не ведаю. Иди теперь, раб божий, не причиняй мне головную боль!
«Отказался! Отказался! О бог всемогущий, прости нас!» Пораженный таким открытым мошенничеством, Восэ, покачиваясь на обратном пути в седле и предавшись горьким раздумьям, припоминал то, что в разное время рассказывали ему односельчане об этом Сайде Асроре, чему он, Восэ, до сих пор никак не хотел верить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Однажды какой-то бездельник во дворе мечети вырвал из рук Гулизор кувшин, бросил его в водоем и убежал. Водоем в Дара-и-Мухторе — большой и глубокий. Девушка растерялась, не знала, что предпринять. Ризо, неведомо откуда появившись, не говоря ни слова, скинул с себя халат, бросился в воду и, нырнув, всплыл с кувшином и молча передал его Гулизор. Вот тогда девушка в первый раз взглянула на Ризо с радостной и благодарной улыбкой. Впрочем, в ту же секунду, будто раскаявшись в невольном признании, она с презрительной гримаской произнесла:
— Посмотрите на этого самонадеянного парня! Захотел показать,, какой он пловец! Не слишком чванься, я и без тебя достала бы свой кувшин!
Иногда бывает, что самая, казалось бы, незаметная мелочь может воздействовать на человека с удивительной хилой. После случая с кувшином Гулизор перестала делать кислое лицо при виде Ризо. Она не могла забыть, как он явился к ней на помощь в минуту, когда другие, взрослые и малые, находящиеся возле пруда, лишь хохотали над нею. Поступить так, как поступил Ризо, мог только брат или, во всяком случае, человек близкий.
С тех пор Гулизор иногда сама приносила Ризо еду с женской половины, что дотоле в отсутствие Восэ было поручено мальчикам Хасану или Дауляту. Даже сама стирала одежду Ризо, а вечерами иной раз выходила на общий двор, чтобы вместе с мальчиками и Ризо порезвиться в игре «воробей улетел» или принять участие в разгадывании загадок,
Аноргуль полюбила Ризо за его расторопность, уменье справляться со всяким делом. Она была с ним ласкова, в глубине души благодаря своего мужа за то, что он привел в их дом такого честного и деятельного помощника. Но Касым, который довольно часто посещал семью своего брата, неодобрительно относился к Ризо, продолжал считать его чужаком. Однажды вечером, увидев девушку и юношу сидящими на суфе — глинобитном возвышении под платаном — за отгадыванием веселых загадок, Касым брюзгливо отчитал Гулизор и прогнал ее 'на женскую половину дома. А обратившись к Ризо, он сказал угрожающим тоном:
— Что ты с нею смеешься и играешь? Гулизор кто тебе?.. Чтоб больше я тебя с нею не видел, знай свое место, парень!
Самолюбивый Ризо с тех пор сторонился встреч и разговоров с Гулизор даже тогда, когда она сама звала его для игр или для хозяйственных дел. Он считал уместным вмешательство Касыма, ибо внушил себе: «Я должен оберегать имя Гулизор от сплетен и пересудов».
Молодежь селения Дара-и-Мухтор, вначале, подобно Гулизор, недоброжелательно относившаяся к «бродяге горных склонов», позже, плененная находчивостью Ризо, его умением играть в разные игры, приняла его в свою компанию, многие даже стали искать дружбы и товарищества со смелым, честным и ловким парнем, веселым, знающим множество всяких поговорок и пословиц...
Ризо хоть и был неграмотным, а знал наизусть притчи о борце против омейядских халифов Абу Муслиме, книгу «Аджаиб-иль-махлюкат» («Чудеса творений»), популярные сказочные новеллы из книги «Сказки попугая» —«Ту- ти-намэ». На вопросы товарищей, откуда узнал он все это,
Ризо отвечал, что ему случилось две зимы прожить в селении Бачкакон в привратье тамошней мечети, где учцп тель небольшой начальной школы долгими зимними вечерами читал собравшимся односельчанам страницы этих книг,— память у Ризо была отличная, все прочитанное он запоминал...
После домашних работ Ризо с приятелями, собравшись на каменистом берегу речки, пересказывал все, что помнил, да и то, что узнал за годы своего бродяжничества. Умел Ризо и играть на двухструнке, под наигрываемые им вечерами мелодии молодежь пела песни. Изредка при ходили и девушки. Они обычно не присоединялись к кругу ребят, а сидели кучкой в сторонке, но бывало и так, что, преодолев смущение, они присоединялись к играм и развлечениям юношей... С этими девушками всегда была и Гулизор. В других случаях, когда молодежь собиралась во внешнем дворе дома Восэ, Гулизор слушала песни и рассказы Ризо из-за дверей женской половины дома или находясь со своими подружками на плоской крыше...
Она не могла не видеть, насколько Ризо выделяется из круга своих сверстников и способностями, и внешностью,—везде и всегда он оказывался, как говорят у нас, «свечой собравшихся»... Гулизор в глубине сердца гордилась тем, что Ризо — член их семьи. Замечая, что девушки с интересом поглядывают на этого юношу, или услышав озорной разговор Ризо с. какой-либо из своих подруг, Гулизор испытывала чувство ревности...
Однажды, по своей неизжитой привычке к бродяжничеству, Ризо вдруг исчез из селения на три дня. За эти дни Гулизор остро почувствовала, насколько привыкла каждый день, каждый час видеть Ризо, слышать его голос. В ожидании Ризо она не находила себе места, глаза и слух ее были насторожены: а не скрипнет ли, не откроется ли калитка? Когда Ризо наконец появился, девушка, не в силах скрыть свою радость, подбежала к нему, воркуя как птичка:
— Ризоджан, где ты был?.. Рубаха твоя загрязнилась, сними скорей, я выстираю... Проголодался, наверное? Сядь, я принесу тебе лепешек, они еще горячие...
Правильно говорит пословица: «Любовь — мускус, ее не скроешь».
Ризо впервые испытывал такое ласковое к себе отношение, искреннюю заботливость Гулизор. Никогда прежде девушка не казалась ему столь прекрасной, уносящей сердце.
Через два дня после возвращения Ризо Гулизор вышла прихрамывая. Левая ступня девушки была обмотана тряпкой.
— Ризоджан,— сказала она,— давай пойдем в сад, а? Ты будешь стряхивать орехи, мы будем собирать,— Гулизор указала на вышедших с нею братишек — Хасана и Даулята.— У меня нога болит, я сегодня не могу залезть на дерево.
А когда Ризо, взобравшись на верхушку могучего дерева, стал стряхивать грецкие орехи, то увидел, что Гулизор тоже старается вскарабкаться по стволу.
— Что же ты лезешь? — крикнул Ризо.—У тебя же болит нога!
— Пусть! — звонко и весело крикнула снизу Гулизор.— Боль прошла! Я тоже хочу стряхивать, а мальчики будут собирать!
И когда Гулизор, как кошка, забралась на дерево, Ризо с удивлением увидел: на ноге девушки нет никакой повязки. Он усмехнулся, поняв что плутовка схитрила, лишь бы пойти с ним в сад. Девичья хитрость обернулась в сердце Ризо вспышкой нежности. Гулизор, срывая орехи, с озорством швыряла их в Ризо. Вскоре оба, попадая друг в друга, заливались смехом.
Гулизор, вдруг смолкнув, поднятою ладонью прервала игру:
— Ризо!..
— Да?
Гулизор молчала, не отрывая взгляда от Ризо.
— Что? Ну, что?
— Ризо! Почему ты сторонишься меня? Ты меня не любишь?
Теперь умолк Ризо. Молчал долго, а девушка в томлении пристально на него глядела. Орехи были забыты. Наконец Ризо напряженно заговорил:
— Не люблю или люблю, ты знаешь сама... Если бы я не уважал твоих отца и мать... Если бы не было посередке между нами хлеба и соли... Да еще если не боялся бы я разговоров людей... За тебя не боялся бы...
Ризо оборвал свои слова и опять умолк... Не дождавшись продолжения, Гулизор заговорила:
— Если... да если... Так много у тебя этих «есликов»..
Словно ослики, они перебегают твою тропу! — рассмеялась девушка.— А если б они тебе на тропе не попались, что бы
ты сделал?
— Я... я... тогда я такие тебе слова говорил бы, что..,
ну, ты удивилась бы.
— А вот и не удивлюсь! А вот и не удивлюсь... А ты скаяш их все!.. Что бы ты сказал тогда мне, Ризо?
— Я сказал бы, что... что *Гулизор самая лучшая девушка, самая красивая, самая сладкая, что она украла у меня разум и мысли, унесла и мое сердце... Слышишь?
Гулизор еще никогда не страшилась биения своего сердца, а сейчас, почувствовав, как лицо ее налилось краской, а затем побледнело, она вдруг испугалась, решила, что упадет с дерева. Никто не говорил ей таких слов, охвативших ее странною негой...
Наблюдая, как она долго и непонятно зачем-то разглядывает, вертя в пальцах, грецкий орех, Ризо сказал:
— Ты не обиделась, Гулизор?
Девушка отрицательно покачала головой. Для обычного разговора она не находила слов. Потом сами собой возникли стихи из знакомой ей песни. Гулизор тихонько пропела:
Звезда в небе — золотая куропатка, я сама — кольцо,
а мой друг — камень в нем. О боже, сохрани ты мой камень,— он мой первый, он мой последний друг!..
Ризо улыбнулся, в тон девушке исполнил два других стиха:
Красавица, заболел я тобой, пусть мне голову
отрежут,— не изменю тебе! Пусть голову мне отрежут острым кинжалом,— буду кружиться в кровь вокруг тебя...
Ты много знаешь стихов, Ризо? — спросила Гулизор.
— Не много. Может быть, ты знаешь их больше, чем я.
— Давай состязаться. Читай!
— Знаю, проиграю тебе... Но пусть. Только начинай
ты.
Гулизор, подумав, начала:
Клевер сказал: на земле трава — это я. Фиалка сказала: само кокетство — это юная я.
Роза сказала: не болтайте зря,
Корона на возлюбленных — это я!.
Ризо в ответ вспомнил:
Жизнь ты мне сделала черной и твердишь: ночь наступила.
Душу бросила в дрожь и твердишь: это озноб лихорадки.
Кости мои сожгла, золу развеяла по ветру.
Прах всего мира на меня навалился, а ты твердишь: мало этого!
Гулизор с лукавством глянула на Ризо:
Эй, парень, из какого горного гнезда ты свалился?
Закружилась голова, что попал ты в наши владения?
Или ты соловей бездомный, бедный, невскормленный,
Не нашедший соловьиху,—как ты сюда попал?
Ризо, однако, не растерялся:
Никто не болен любовью так, как я.
Рассказать невозможно, как горит моя грудь!
Если кто-пибудь1 молвит: «Та роза расцвела шатром
в пустыне!» —
Брошу горы, где нет таких роз, ради той пустыни!
— Ты, оказывается, и стихи хорошо знаешь, не одни прибаутки да шутки! Сдаюсь!.. Хватит, спускайся вниз!
Ризо сразу же спрыгнул на землю. Гулизор хотела было спуститься, скользя по стволу, но юноша предупредил: «Не скользи, платье порвешь!» — и, приняв ее на руки, ос-< мелился поцеловать в щеку. Она не противилась..
Но надо же было как раз в этот миг появиться Касыму:
— Эй, бесстыдные! — заорал он.— Что за выходки?
Гулизор стремглав убежала из сада. Ризо остался.
— Ты, приносящий несчастье! — угрожая серпом, подступил к нему Касым.—Проклятый отцом! Чтоб тебе...
Касым разразился такой грубой руганью, какая, как говорится, «и царя с коня спешила бы»! Он не осмелился тронуть Ризо серпом, но несколько раз ударил его по голове кулаком. Ризо не защищался. Понурившись, вышел из сада...
Гулизор издали, украдкою, видела, как он поднимается на вершину холма Шунг, у подошвы которого Находился сад Восэ...
С тех пор в селении Дара-и-Мухтор никто не видел Ризо.
В тот же вечер Касым рассказал матери девушки о том, чему стал свидетелем, намекнув Аноргуль на такое, чего и в помыслах ни у Гулизор, ни у Ризо не было.
— Дочь твоя, оказывается, от тебя давно все таит, а сама там и тут любовные свидания устраивает. Позор тебе и Восэ, и мне, его брату, и всему роду нашему!.. Или, может быть, ты сама разрешила ей тайные встречи до свадьбы, да еще с кем — с бродягой горных лощин?
Этот разговор происходил на веранде дома, Гулизор сидела за стеной, слышала наветы дяди, плакала... Девушку знобило, будто ее положили под желоб, с которого лилась ледяная струя...
Аноргуль рассердилась на Гулизор, но дочь была ей, дороже срамящего их обеих Касыма, и ни слова в осуждение дочери она при Касыме не произнесла, да она ему и не хотела верить.
— Вот что, Касым,— осадила она его.— Ты залезь на крышу и труби в трубу, кричи изо всех сил! Что, наконец, случилось? Они еще дети, может быть просто шутили, играли, а ты... Сразу же обвинять! Не стыдно тебе говорить
. такие гадкие слова о племяннице? Я лучше тебя знаю свою дочь, она не из тех девушек, с какими ты, может быть, сам когда-либо путался! Гулизор отлично знает, что прилично и что постыдно. Я сама поговорю с ней, а ты в это дело не впутывайся!
...Никто не знал мучений Ризо, ушедшего в горы, туда, где никто не мог встретиться. Он считал невозможным вернуться в дом к человеку, который отнесся к нему как к сыну и которому он отплатил черной неблагодарностью. А еще острей и больней его сердце терзала мысль о том, что Гулизор дома станут бранить из-за него...
В тот день, в тот вечер, в ту ночь он брел по кручам без всяких тропинок, сам не зная куда, как нераскаявшийся грешник...
В ответ на расспросы мужа Аноргуль рассказала всей добавила:
— Я и раньше догадывалась, что Ризо нашей дочери... нравится. Я заметила: увидев его, она то краснела, то бледнела, знаешь — будто теряла власть над собой... Если такая взрослая девушка с таким юношей, как Ризо, находятся в одном доме; ежедневно видят друг друга, то... сам пойми, что может получиться в конце концов? Я не знала, что делать мне. Скажу правду: я не расстроилась уходом Риво, хотя он и работящий парень, хороший помощник. Лучше, что его нет. Рот людям не завяжешь, от их разговоров житья не было...
Восэ задумался и ничего не ответил жене,
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Вспомнив о деньгах умершего в Сари-Ассиё водоноса Ашура, Восэ спросил Аноргуль: не знает ли она, дошли ли от шейха Сайда Асрора до матери Ашура пятьдесят пять бухарских серебряных тенег или не дошли? Аноргуль этого не знала.
Восэ пошел к матери Ашура, старуха жила на краю селения в ветхой мазанке, отъединенная от мира, как жухлая трава на глинобитной крыше. Увидев Восэ, она, вспомнив сына, заплакала. Восэ, участливо порассуждав с нею о предначертаниях судьбы, о том, что «рабу божьему» от судьбы не скрыться, и тем немного утешив старуху, спросил ее: передал ли ей достопочтенный смотритель гробницы святого Бальджуана деньги, скопленные ее покойным сыном? Оказалось, что мать Ашура и слыхом о таких деньгах не слыхивала.
Восэ сперва удивился, потом, обуянный злостью, решил не откладывая поехать в Бальджуан к Сайду Асрору.
На следующий дет верхом на коне он выехал из Дара-и-Мухторй.
Сайд Асрор, вернувшись с полуденной молитвы, сидел в притворе молельни, перебирая четки. Восэ назвал свое имя. Шейх притворился, будто не узнает приезжего. Хмуро, сведя длинные, почти прикрывшие глаза брови, он спросил исподлобья:
— Восэ? Какой Восэ? Из какого селения?
— Я тот самый Вобэ, из Дара-и-Мухтора, который весною в келье гиссарского медресе дал вам пятьдесят пять серебряных тенег и попросил с каким-нибудь вашим верным человеком переслать их матери водоноса Ашура. Вы согласились это сделать,— напомнил Восэ.
— Деньги? Мне давал? — удивился шейх.—Это что за клевета? Какой водонос Ашур? Ты, наверное, с ума сошел?
Восэ остолбенел. Даже усомнился: да тот ли это самый Шейх Сайд Асрор, «попечитель имущества гробницы св5ь
того»? Или, может быть, другой человек?.. Однако нет же: ошибиться тут было немыслимо.
— Достойный! Вы, наверное, шутите? — наконец нашел в себе силы сказать Восэ.
— Шучу, говоришь? — Сайд Асрор рассвирепел.-- Да кто ты такой, чтобы я стал с тобой шутить?
— Бог милостивый!—удивился Восэ. — Почтенный, вы намеренно отказываетесь или вы позабыли? «Деньги положи в нишу, я их не коснусь, так как по моему духовному положению нечисты для меня всякие деньги...» «Твои деньги,--- Сказали вы,— я со своим человеком отправлю матери водоноса...» Вы еще спросили у меня: «Отправляясь в путь, взял ли ты разрешительную молитву у великих святых, дал ли обет пожертвовать что-либо гробнице святого Бальджуана?» Неужели вы и эти ваш слова забыли?
— Ты только одно сказал правдиво: я действительно раб божий, отрекшийся от мира, а потому и взгляда не кину на дела мирские, на тлен чьего-либо имущества... Но если, предположим, и другие твои слова правдивы, то есть ты видел меня в Гиссаре и положил деньги в ту нишу, то это значит — они там и остались. Я ни тебя не знаю, ни о деньгах твоих ничего не ведаю. Иди теперь, раб божий, не причиняй мне головную боль!
«Отказался! Отказался! О бог всемогущий, прости нас!» Пораженный таким открытым мошенничеством, Восэ, покачиваясь на обратном пути в седле и предавшись горьким раздумьям, припоминал то, что в разное время рассказывали ему односельчане об этом Сайде Асроре, чему он, Восэ, до сих пор никак не хотел верить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49