Закон есть закон. Ему надо подчиняться, слушаться надо тех, кто стоит над вами. Тут и говорить не о чем!
— Почему? Мы, стало быть, должны собрать налог, а есть нам что отдать или нет, ничего не значит? Почему нашим правителям и их помощникам с народом не посоветоваться, если они такие почтенные и уважаемые? А то ведь как получается? У чапана рукава коротки — отрежем полы да надставим?
Мисиралы выкатил глаза.
— Ты, старик, не шуми! — кинул он.— Не ты здесь всему хозяин, понял? И давай не мешай дело делать, как положено...
Но тут уже все поддержали Асеина:
— Устаке1 верно говорит!
— Где нам взять, у нас излишков нету. Пускай богатые расплачиваются, им есть чем.
— Мы тут, понимаешь, от зари до зари кувыркаемся, а они? Только отдыхают и развлекаются... Им хватает не только на налог, а и на богатые халаты.
— Осенью дело другое, а откуда нам взять зерно в самое голодное время?
— Лучше не говори! Выгребай закрома до донышка и ходи с пустым брюхом. А дети?
Санджар некоторое время слушал молча, потом поднял руку, призывая к тишине.
— Тише, тише, постойте,— сказал он.— Что проку шуметь попусту? Давайте поговорим спокойно. Сами понимаете, это дело серьезное, не сны перетолковываем. Все надо обдумать.— Он повернулся к Мисиралы: — Что говорят об этом деле те, кто живет выше?
— Кто, например?
— Ну, из рода белекбай или талкан...
Мисиралы вздернул подбородок.
— Какое нам дело, что они говорят? Нас это не касается.
— Как это не касается, мы люди одного племени, стало быть, и доля нам одна.
1 У с т а к е — уважительная форма от «уста» — мастер, умелец.
— Я уже сказал, нам до них нет дела, пускай говорят что хотят. Наши приняли решение...
— Мы это уже слышали,— не утерпел Сары.— Об этом решении и речь идет. Ты, Мисиралы, в тех разговорах участвовал. Скажи, сколько этому времени-то?
— Чему этому?
— Да вот решению-то про налог.
— В начале месяца обсуждали.
Сары так и подскочил, словно под него горячий уголь кто- нибудь подсунул.
— Вы только послушайте! Как же это можно? Шутите вы, что ли, издеваетесь? На прошлой неделе Сатыке сам сказал: « Распахивайте столько земли, на сколько у вас семян хватит». А теперь что получается?— Он обвел всех глазами.— Правду я говорю?
— Правду.
— Мы все слышали.
— Мало того, он обещался тяглом помочь в случае чего.
Мисиралы ничуть не смутился.
— Ну? Теперь вам ясно, что он не зря вам так говорил? Он не такой, как мы с вами: нынче есть, а завтра будь что будет! Сатыке человек мудрый, прозорливый, он не только о себе позаботился, но и о вас подумал. И нечего попусту языками болтать, дело делать надо, выполнять приказ.
Все как один умолкли после этих слов. Сидели опустив головы, пока снова не заговорил Санджар:
— Что ж, Мисиралы, твоя правда. Приказ мы должны выполнять, однако надо было сообщить нам о нем пораньше. Мы ведь оставили только себе на пропитание, остальное все посеяли. Оттого и горячимся, оттого и шумим. Но с верхними соседями нам посоветоваться надо, может сговоримся, вместе и осилим это дело. Как вы считаете?
Мисиралы и его толстый спутник переглянулись, потом, наклонив друг к другу головы, о чем-то негромко посовещались. Мисиралы, выпрямившись, заговорил наставительно:
— У каждого свой разум, старик, и своя воля. Какая у вас надежда на верхних? Они нынче никого не признают, высоко себя ставят. Посмотрим, надолго ли... На престол теперь сел новый хан1, дай ему бог счастья. Сами знаете, какая нынче нужна военная сила, одних конников-сарбазов туча. Думаете, в Орде2 не знают, что нынче не осень, а весна? Знают и пони
мают, да только солдат кормить надо. Неверные могут напасть в любой час.
Все окончательно пали духом, и ни один не мог сообразить, то ли пугает их Мисиралы, то ли говорит чистую правду. Во всяком случае, никто не решился не то чтобы поспорить, а и хоть слово свое сказать по этому поводу. Куда уж им! Первым опомнился Санджар-аксакал.
— Не нам судить о подобных делах,— сказал он.— Но и отвечать за всех сейчас, когда у нас в руках ничего нет, мы тоже не можем. Будем совет держать, обсудим.
— Обсуждайте, воля ваша. Только помните, что дело спешное, не тяните. Налог собирать надо.
Мисиралы резко поднялся и вышел вон. За ним толстяк, за ними все, кто был в доме. Долго стояли люди и смотрели вслед двум всадникам. Наконец они скрылись за уступами Узун- Джала, и Санджар снова позвал всех в дом.
— Потолкуем.
Уселись. Первым высказался один из тех, кто обрабатывал поля Саты-бия.
— Надо сделать так, как предлагает Санджаке. К верхним соседям надо кого-нибудь послать. Они соберут сколько могут. Придется одалживаться, чтобы не разориться дотла. Как говорится, добрый совет ко времени хорош. Давайте попробуем, а там поглядим.
— Придется так и сделать, пока не освободились мы от Коканда.
— Погоди, скоро им устроят еще один Узун-Агач!1
— Кто его знает. Пока еще устроят, надо будет платить налог на выпасы.
— Нам-то с какой стати его платить? У нас скота нету. Пусть платят скотоводы.
— Станут они разбираться, есть у тебя скот или нет. Плати, и все дела!
— Скажешь тоже!
— Ладно вам, поживем — увидим, что нам бог пошлет,— остановил спорщиков Санджар.— Давайте думать, кто поедет.
— Ты,— отрезал Асеин и повернулся к остальным: — Ну, что скажете? По-моему, лучше Санджара посла не найдем.
С этим все согласились, но тут же кто-то пошутил — такова уж природа человеческая, что и в самые тяжелые, казалось бы, минуты люди иной раз не прочь посмеяться:
1 У з у н - А г а ч — военный пост русских войск, подвергшийся в 1860 году нападению кокандских войск.
— А что, если отправить Сары?
Сары так и вскинулся от неожиданности:
— Ты что несешь?!
Общий смех остановил и образумил его, и Сары расхохотался вместе со всеми.
— Ладно, решено. С божьей помощью завтра с утра и отправлюсь. Может, успею за день обернуться. Хотя нет, не надо спешить с загадом, как бы не пришлось и до послезавтра побыть. Как вернусь, сразу дам знать... Ну, выпейте еще чаю. Умсунай, где ты там?
— Да мы уже пили, Санджаке.
— Спасибо... Ну, поднялись?
Санджар окликнул игравшего поблизости маленького внука:
— Иди сюда, мой золотой, помолись, скажи «аминь».
9
По дороге домой Асеин размышлял об услышанном в доме Санджара. Да, не просто так объявился этот налог не вовремя. Опять смута, опять кровавая заваруха. Когда после такой же смуты воцарился Малля-хан, тоже обобрали людей дочиста, можно сказать, все аилы ограбили. Теперь и Малля-хану конец1, только свято место пусто не бывает, на трон пробрался новый притеснитель. Ловкач!
Удивлялся Асеин: с чего они такие алчные, чего им не хватает? Ну престол, ну корона. Слава, в руках — власть. Живи и радуйся. Так нет же, нет им покоя, едят друг друга поедом, душат, режут. Все мало, все мало... И ведь все равно удел один — смерть. И они умрут, как мы умираем, так довольствовались бы тем, что им определено судьбой, жили честно. Бессмертных в мире нет. Ушел из жизни и прославленный Аксак-Темир2, и скопивший несметные сокровища Карым- бай3...
Каждый склоняется перед властью смерти.
И Асеин, по своему неизменному обыкновению, затянул:
Как будто в шапке набекрень бредет, Идет-шатается злодейка-смерть.
То словно кислота, то сладкий мед, В казан вливается злодейка-смерть. То солнца яркий свет, то тьмы черед — В глаза впивается злодейка-смерть. То правда, то с три короба наврет — В словах скрывается злодейка-смерть. Кто на других привык ссылаться, тот Себе начало и конец найдет. С рожденья твоего и до кончины В тебя вгрызается злодейка-смерть.
В самой себе вмещая все и вся, Ужели землю всю она объяла? Что для нее богатый, что бедняк! Как ни ловчи — нет никому спасенья, Ужели смерть весь мир одна объяла?
Возле самого дома его встретил Кутуйан:
— Ты вернулся, Асеин-ата?
— Вернулся, сиротинушка мой, вернулся.
Лицо у старика было сумрачное, и мальчик тотчас это заметил. Придерживая стремя, спросил:
— Что-нибудь еще случилось? Опять у кого-нибудь соха сломалась?
— Нет, милый, все в порядке.
— Тогда вас кто-нибудь обидел?
— Обидел? — Асеин быстро глянул на Кутуйана.— Не-ет. А что?
— Да вижу я... Или голова болит?
Асеин спешился, не доехав до коновязи.
— С головой все ладно, жеребенок мой. Сердце у меня болит, сердце.
Старуха теща и Мээркан сидели в тени юрты и трепали шерсть. Асеин подошел и присел рядом.
— Где Казаттай? Убежал куда-нибудь?
— Он спит в доме. Разбудить?— предложил Кутуйан.
— Спит? — Асеин обтер рукавом вспотевшее лицо.— Ладно, Кукентай, не буди. Пускай спит. Ну и жара нынче...
— Ветра совсем нет, душно,— сказала Мээркан и положила на землю клубок.— Вскипячу чай пойду...
— Не надо, родная. Если осталась похлебка, плесни мне малость.
Мээркан начала было подыматься с места, но Кутуйан удержал ее: «Я сам»—и побежал к дому. Вскоре он вернулся с мисочкой похлебки и протянул ее Асеину-ата:
— Вкусная, холодненькая! Попробуйте... Казату очень понравилось, он с верхом полную чашку выпил.
— О-о, да он, видать, крепко проголодался.
— Он очень устал,— Кутуйан опустился на корточки перед Асеином.
— Он, Асеин-ата, возился с арыком, все-все размытые места поправил, ни одного не пропустил.
— Размытые места, говоришь?— Асеин, не успев поднести ко рту миску с похлебкой, замер на месте.— Он поправил арык? Правда?
— Ну я же сказал? Да еще как хорошо все сделал. Я ему помогал, подносил камни.
— Вот молодец! Спасибо тебе, спасибо рукам твоим, что таскали камни.— Слезы навернулись на глаза старику, голос дрогнул.— Дай обниму тебя, ты настоящий мужчина. Всегда помогайте друг другу.
Он привлек к себе мальчика и поцеловал.
Мээркан смотрела на Асеина с жалостливым удивлением — она впервые видела его плачущим. Даже старуха теща была в недоумении, а Кутуйан почему-то чувствовал себя виноватым, только не мог понять в чем. Так они и сидели молча, пока Асеин, отерев глаза, не заговорил первым.
— Что поделаешь,— сказал он, глядя куда-то вдаль.— От радости всплакнул...
Успокоившись, он начал рассказывать о своей поездке.
— Не знаю, чем все это кончится, только...— Он запнулся, сокрушенно покачал головой.— Не знаю... По-моему, дело скверное. Осталось три малых сусека зерна, я думал, нам хватит. Кабы объявили сразу, не стал бы я столько земли распахивать. Теперь надо ждать, с чем Санджар вернется, какие вести привезет.
Домашние в свой черед рассказали Асеину, что за ним приезжали посланные от Саты-бия. Бий, дескать, велит ему приехать поскорее.
— Приехать...— повторил Асеин. — Куда приехать-то? Где они теперь?
— Говорили, что в Кенеке.
— Не ближний свет, да что поделаешь, надо ехать. Не миновать.
У Кутуйана глаза так и вспыхнули.
— Асеин-ата, возьми меня с собой!
— Больно долгая дорога, милый, да и Чобуру, сам понимаешь, тяжело.
— Я пешком пойду, только возьми меня! Ладно, ата?
Мээркан сразу поняла: в горы хочется мальчику, соскучился. Она бы и попросила Асеина сама, да не решалась.
Только переводила беспокойный взгляд со старика на сына. Асеин погладил бороду, улыбнулся:
— Ладно, поедем...
Кутуйан от радости забил в ладоши, запрыгал на месте.
— Мама, можно?
— Ты его одень потеплей,— подымаясь с места, сказал Асеин Мээркан.— В горах ночью и утром холодно. Выехать надо пораньше, и то еле успеем до ночи.
10
Как и предполагал Асеин, до места добрались поздно, солнце уже село. Саты-бий обосновался на этот раз неподалеку от Кетек-Таша, где была стоянка Бая. Время неурочное, прямо к Саты-бию не явишься. Свернули к первой попавшейся юрте. Кто бы ни был ее хозяин, овчар или табунщик, все равно свой человек, знакомый.
Оказалось, то была юрта Садака, дальнего родственника Асеина. Хозяин встретил их радушно, поспешил принять у старика поводья коня. Расторопная, приветливая хозяйка усадила их на мягкую подстилку, поспешила подать чай.
Асеин давно, ой как давно не виделся с хозяевами юрты. Женаты они были больше десяти лет, долго не имели детей, и оттого отношения между супругами не ладились, бывало, что и ссорились они. Теперь у них, слава богу, растет уже двое ребятишек, все хорошо.
— Как там наша Кемпир-апа?1 — спросила между делом хозяйка.
Странно, что тещу Асеина почти все так называли, ее собственное имя, данное ей, как и всем людям, при рождении, забылось. Даже сам Асеин порой добавлял это прозвание к обычному со стороны зятя обращению «апа».
— Хорошо,— отвечал он на вопрос хозяйка.— Топчется. Все больше с шерстью занимается, прядет.
— Крепкое у нее здоровье, дай бог еще на долгие годы. Смотри-ка, всех своих детей пережила. Сколько ей?
— Да уж седьмое двенадцатилетние пошло2. Она в год свиньи родилась...
1 К е м п и р — по-киргизски «старуха». Это слово сделалось прозвищем тещи Асеина.
2 В старину счет лет у кйргизов велся по двенадцати летним циклам, в каждом из которых годы обозначаются названиями определенных животных (мыши, тигра, свиньи и т. д.).
— Свиньи! — Кутуйан фыркнул.
— Ну и что?— Садак повернулся и посмотрел на мальчугана.— Разве это плохо, по-твоему?
Кутуйан сморщил нос.
— Кемпир-апа у нас хорошая, зачем ей свинья?
— Поглядите, какой самостоятельный, совсем большой человек! — улыбнулась хозяйка.— Его, кажется, Казатом зовут?
— Я не Казат,— заявил Кутуйан.
— Ну да?— Хозяйка даже перестала месить тесто и широко раскрыла глаза.— Что ты болтаешь?
— Я Кутуйан. Когда один раз у Бая было много гостей, я тоже приходил с мамой. И вы там были. Вместе с моей мамой боорсоки готовили.
— А-а, верно, верно! Ты сынок Мээркан-джене1. Теперь я тебя вспомнила. Ну как твоя мама, здорова? Где вы с ней живете?
— Мы живем вместе с Асеином-ата.
Садак с женой обменялись быстрым понимающим взглядом, но ни тот, ни другая больше ни о чем не спросили. Да и что спрашивать? Дело человеческое. Старуха теща дряхлая, у Асеина сын еще не взрослый. Хоть бы жили среди людей, а то на отшибе. Должен кто-то хозяйство вести. Да и Мээркан куда податься? Осталась после смерти мужа одна как перст, некому защитить ни ее, ни мальчика. Асеин — человек порядочный, уважаемый. Вроде бы все как надо получилось, только бы Казату не было тяжело. Мачеха она и есть мачеха, тем более у нее свой сын есть...
— Казат, наверное, совсем большой? — спросил Садак.— Где он?
Асеин, глядя, как горит в очаге огонь, поднял брови:
— Где ему быть, дома. Он у нас парень простой, от работы не бегает. Помогает и дома, и в поле, дело всегда найдется.
И снова хозяева переглянулись: вон оно как! Бедняга... Была бы жива родная мать, уж наверное приехал бы вместе с отцом сюда. А теперь вот вместо него чужой явился. Неладно, неладно! Да и старик выглядит неважно, ссутулился, отощал, одна борода и осталась. Раньше-то он эка был здоров — не человек, а прямо гора.
Асеин, конечно, и представления не имел, о чем размышляют хозяева.
— Где ваши озорники, что-то я их не вижу? — спросил он.
1 Д ж е н е — старшая по возрасту родственница или свойственница.
— Прибежали соседские ребятишки, позвали их с собой чеснок собирать,— отвечал Садак.
— На Кёк-Куль?— так и вспыхнул Кутуйан.
— Нет, милый. Там чеснок еще не поспел, они спустились пониже, к предгорью поближе.
— Время-то позднее... не страшно?— забеспокоился Асеин.
— Не-ет, ничего с ними не случится, по крайности у тех ребят заночуют, они в той стороне живут.
Асеин покивал головой:
— Понятно, понятно.
Хозяйка все хлопотала, готовила угощение. Чай уже убрали, мужчины уселись поудобнее, вытянули ноги и принялись обстоятельно беседовать. Как говорил Садак, все последние дни у Саты-бия народ толокся густо. Давеча приезжали канаевские — так, по имени манапа Каная, называли не только членов его семьи, но и весь род, обитавший при нем. О чем там шли разговоры, точно неизвестно, слышно только, что Байтик вроде бы пригласил в гости Ракматылду, бека-управителя Бишкека. Уже отобрали годовалых жеребят на убой, не говоря уже о мелкой живности, которую будут резать без счета. О чем Байтик старается, никто не знает. Приказал — и точка. Вот все от мала до велика и крутятся по его приказу. Если кто и знает, в чем дело, то, может, его двоюродный брат Узбек, Джангарач-манап да хан Джантай. Ну и толкуют кто во что горазд. Многие считают, что Байтик чего-то для себя добивается, иначе не стал бы он так стараться. Новый хан, новый бек, с ними надо по-новому. Политика, а какая — попробуй разберись. Но какая бы ни была, все равно для простых людей добром это не кончится: как говорится, два верблюда сшиблись, а муха между ними попала, тут ей и конец пришел.
Наутро, совершив намаз1, Асеин прохаживался туда-сюда возле юрты. Скот уже выгнали на пастбище, утро разгоралось, люди занимались своими делами. Юрта Саты-бия стояла выше всех прочих, как и полагается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Почему? Мы, стало быть, должны собрать налог, а есть нам что отдать или нет, ничего не значит? Почему нашим правителям и их помощникам с народом не посоветоваться, если они такие почтенные и уважаемые? А то ведь как получается? У чапана рукава коротки — отрежем полы да надставим?
Мисиралы выкатил глаза.
— Ты, старик, не шуми! — кинул он.— Не ты здесь всему хозяин, понял? И давай не мешай дело делать, как положено...
Но тут уже все поддержали Асеина:
— Устаке1 верно говорит!
— Где нам взять, у нас излишков нету. Пускай богатые расплачиваются, им есть чем.
— Мы тут, понимаешь, от зари до зари кувыркаемся, а они? Только отдыхают и развлекаются... Им хватает не только на налог, а и на богатые халаты.
— Осенью дело другое, а откуда нам взять зерно в самое голодное время?
— Лучше не говори! Выгребай закрома до донышка и ходи с пустым брюхом. А дети?
Санджар некоторое время слушал молча, потом поднял руку, призывая к тишине.
— Тише, тише, постойте,— сказал он.— Что проку шуметь попусту? Давайте поговорим спокойно. Сами понимаете, это дело серьезное, не сны перетолковываем. Все надо обдумать.— Он повернулся к Мисиралы: — Что говорят об этом деле те, кто живет выше?
— Кто, например?
— Ну, из рода белекбай или талкан...
Мисиралы вздернул подбородок.
— Какое нам дело, что они говорят? Нас это не касается.
— Как это не касается, мы люди одного племени, стало быть, и доля нам одна.
1 У с т а к е — уважительная форма от «уста» — мастер, умелец.
— Я уже сказал, нам до них нет дела, пускай говорят что хотят. Наши приняли решение...
— Мы это уже слышали,— не утерпел Сары.— Об этом решении и речь идет. Ты, Мисиралы, в тех разговорах участвовал. Скажи, сколько этому времени-то?
— Чему этому?
— Да вот решению-то про налог.
— В начале месяца обсуждали.
Сары так и подскочил, словно под него горячий уголь кто- нибудь подсунул.
— Вы только послушайте! Как же это можно? Шутите вы, что ли, издеваетесь? На прошлой неделе Сатыке сам сказал: « Распахивайте столько земли, на сколько у вас семян хватит». А теперь что получается?— Он обвел всех глазами.— Правду я говорю?
— Правду.
— Мы все слышали.
— Мало того, он обещался тяглом помочь в случае чего.
Мисиралы ничуть не смутился.
— Ну? Теперь вам ясно, что он не зря вам так говорил? Он не такой, как мы с вами: нынче есть, а завтра будь что будет! Сатыке человек мудрый, прозорливый, он не только о себе позаботился, но и о вас подумал. И нечего попусту языками болтать, дело делать надо, выполнять приказ.
Все как один умолкли после этих слов. Сидели опустив головы, пока снова не заговорил Санджар:
— Что ж, Мисиралы, твоя правда. Приказ мы должны выполнять, однако надо было сообщить нам о нем пораньше. Мы ведь оставили только себе на пропитание, остальное все посеяли. Оттого и горячимся, оттого и шумим. Но с верхними соседями нам посоветоваться надо, может сговоримся, вместе и осилим это дело. Как вы считаете?
Мисиралы и его толстый спутник переглянулись, потом, наклонив друг к другу головы, о чем-то негромко посовещались. Мисиралы, выпрямившись, заговорил наставительно:
— У каждого свой разум, старик, и своя воля. Какая у вас надежда на верхних? Они нынче никого не признают, высоко себя ставят. Посмотрим, надолго ли... На престол теперь сел новый хан1, дай ему бог счастья. Сами знаете, какая нынче нужна военная сила, одних конников-сарбазов туча. Думаете, в Орде2 не знают, что нынче не осень, а весна? Знают и пони
мают, да только солдат кормить надо. Неверные могут напасть в любой час.
Все окончательно пали духом, и ни один не мог сообразить, то ли пугает их Мисиралы, то ли говорит чистую правду. Во всяком случае, никто не решился не то чтобы поспорить, а и хоть слово свое сказать по этому поводу. Куда уж им! Первым опомнился Санджар-аксакал.
— Не нам судить о подобных делах,— сказал он.— Но и отвечать за всех сейчас, когда у нас в руках ничего нет, мы тоже не можем. Будем совет держать, обсудим.
— Обсуждайте, воля ваша. Только помните, что дело спешное, не тяните. Налог собирать надо.
Мисиралы резко поднялся и вышел вон. За ним толстяк, за ними все, кто был в доме. Долго стояли люди и смотрели вслед двум всадникам. Наконец они скрылись за уступами Узун- Джала, и Санджар снова позвал всех в дом.
— Потолкуем.
Уселись. Первым высказался один из тех, кто обрабатывал поля Саты-бия.
— Надо сделать так, как предлагает Санджаке. К верхним соседям надо кого-нибудь послать. Они соберут сколько могут. Придется одалживаться, чтобы не разориться дотла. Как говорится, добрый совет ко времени хорош. Давайте попробуем, а там поглядим.
— Придется так и сделать, пока не освободились мы от Коканда.
— Погоди, скоро им устроят еще один Узун-Агач!1
— Кто его знает. Пока еще устроят, надо будет платить налог на выпасы.
— Нам-то с какой стати его платить? У нас скота нету. Пусть платят скотоводы.
— Станут они разбираться, есть у тебя скот или нет. Плати, и все дела!
— Скажешь тоже!
— Ладно вам, поживем — увидим, что нам бог пошлет,— остановил спорщиков Санджар.— Давайте думать, кто поедет.
— Ты,— отрезал Асеин и повернулся к остальным: — Ну, что скажете? По-моему, лучше Санджара посла не найдем.
С этим все согласились, но тут же кто-то пошутил — такова уж природа человеческая, что и в самые тяжелые, казалось бы, минуты люди иной раз не прочь посмеяться:
1 У з у н - А г а ч — военный пост русских войск, подвергшийся в 1860 году нападению кокандских войск.
— А что, если отправить Сары?
Сары так и вскинулся от неожиданности:
— Ты что несешь?!
Общий смех остановил и образумил его, и Сары расхохотался вместе со всеми.
— Ладно, решено. С божьей помощью завтра с утра и отправлюсь. Может, успею за день обернуться. Хотя нет, не надо спешить с загадом, как бы не пришлось и до послезавтра побыть. Как вернусь, сразу дам знать... Ну, выпейте еще чаю. Умсунай, где ты там?
— Да мы уже пили, Санджаке.
— Спасибо... Ну, поднялись?
Санджар окликнул игравшего поблизости маленького внука:
— Иди сюда, мой золотой, помолись, скажи «аминь».
9
По дороге домой Асеин размышлял об услышанном в доме Санджара. Да, не просто так объявился этот налог не вовремя. Опять смута, опять кровавая заваруха. Когда после такой же смуты воцарился Малля-хан, тоже обобрали людей дочиста, можно сказать, все аилы ограбили. Теперь и Малля-хану конец1, только свято место пусто не бывает, на трон пробрался новый притеснитель. Ловкач!
Удивлялся Асеин: с чего они такие алчные, чего им не хватает? Ну престол, ну корона. Слава, в руках — власть. Живи и радуйся. Так нет же, нет им покоя, едят друг друга поедом, душат, режут. Все мало, все мало... И ведь все равно удел один — смерть. И они умрут, как мы умираем, так довольствовались бы тем, что им определено судьбой, жили честно. Бессмертных в мире нет. Ушел из жизни и прославленный Аксак-Темир2, и скопивший несметные сокровища Карым- бай3...
Каждый склоняется перед властью смерти.
И Асеин, по своему неизменному обыкновению, затянул:
Как будто в шапке набекрень бредет, Идет-шатается злодейка-смерть.
То словно кислота, то сладкий мед, В казан вливается злодейка-смерть. То солнца яркий свет, то тьмы черед — В глаза впивается злодейка-смерть. То правда, то с три короба наврет — В словах скрывается злодейка-смерть. Кто на других привык ссылаться, тот Себе начало и конец найдет. С рожденья твоего и до кончины В тебя вгрызается злодейка-смерть.
В самой себе вмещая все и вся, Ужели землю всю она объяла? Что для нее богатый, что бедняк! Как ни ловчи — нет никому спасенья, Ужели смерть весь мир одна объяла?
Возле самого дома его встретил Кутуйан:
— Ты вернулся, Асеин-ата?
— Вернулся, сиротинушка мой, вернулся.
Лицо у старика было сумрачное, и мальчик тотчас это заметил. Придерживая стремя, спросил:
— Что-нибудь еще случилось? Опять у кого-нибудь соха сломалась?
— Нет, милый, все в порядке.
— Тогда вас кто-нибудь обидел?
— Обидел? — Асеин быстро глянул на Кутуйана.— Не-ет. А что?
— Да вижу я... Или голова болит?
Асеин спешился, не доехав до коновязи.
— С головой все ладно, жеребенок мой. Сердце у меня болит, сердце.
Старуха теща и Мээркан сидели в тени юрты и трепали шерсть. Асеин подошел и присел рядом.
— Где Казаттай? Убежал куда-нибудь?
— Он спит в доме. Разбудить?— предложил Кутуйан.
— Спит? — Асеин обтер рукавом вспотевшее лицо.— Ладно, Кукентай, не буди. Пускай спит. Ну и жара нынче...
— Ветра совсем нет, душно,— сказала Мээркан и положила на землю клубок.— Вскипячу чай пойду...
— Не надо, родная. Если осталась похлебка, плесни мне малость.
Мээркан начала было подыматься с места, но Кутуйан удержал ее: «Я сам»—и побежал к дому. Вскоре он вернулся с мисочкой похлебки и протянул ее Асеину-ата:
— Вкусная, холодненькая! Попробуйте... Казату очень понравилось, он с верхом полную чашку выпил.
— О-о, да он, видать, крепко проголодался.
— Он очень устал,— Кутуйан опустился на корточки перед Асеином.
— Он, Асеин-ата, возился с арыком, все-все размытые места поправил, ни одного не пропустил.
— Размытые места, говоришь?— Асеин, не успев поднести ко рту миску с похлебкой, замер на месте.— Он поправил арык? Правда?
— Ну я же сказал? Да еще как хорошо все сделал. Я ему помогал, подносил камни.
— Вот молодец! Спасибо тебе, спасибо рукам твоим, что таскали камни.— Слезы навернулись на глаза старику, голос дрогнул.— Дай обниму тебя, ты настоящий мужчина. Всегда помогайте друг другу.
Он привлек к себе мальчика и поцеловал.
Мээркан смотрела на Асеина с жалостливым удивлением — она впервые видела его плачущим. Даже старуха теща была в недоумении, а Кутуйан почему-то чувствовал себя виноватым, только не мог понять в чем. Так они и сидели молча, пока Асеин, отерев глаза, не заговорил первым.
— Что поделаешь,— сказал он, глядя куда-то вдаль.— От радости всплакнул...
Успокоившись, он начал рассказывать о своей поездке.
— Не знаю, чем все это кончится, только...— Он запнулся, сокрушенно покачал головой.— Не знаю... По-моему, дело скверное. Осталось три малых сусека зерна, я думал, нам хватит. Кабы объявили сразу, не стал бы я столько земли распахивать. Теперь надо ждать, с чем Санджар вернется, какие вести привезет.
Домашние в свой черед рассказали Асеину, что за ним приезжали посланные от Саты-бия. Бий, дескать, велит ему приехать поскорее.
— Приехать...— повторил Асеин. — Куда приехать-то? Где они теперь?
— Говорили, что в Кенеке.
— Не ближний свет, да что поделаешь, надо ехать. Не миновать.
У Кутуйана глаза так и вспыхнули.
— Асеин-ата, возьми меня с собой!
— Больно долгая дорога, милый, да и Чобуру, сам понимаешь, тяжело.
— Я пешком пойду, только возьми меня! Ладно, ата?
Мээркан сразу поняла: в горы хочется мальчику, соскучился. Она бы и попросила Асеина сама, да не решалась.
Только переводила беспокойный взгляд со старика на сына. Асеин погладил бороду, улыбнулся:
— Ладно, поедем...
Кутуйан от радости забил в ладоши, запрыгал на месте.
— Мама, можно?
— Ты его одень потеплей,— подымаясь с места, сказал Асеин Мээркан.— В горах ночью и утром холодно. Выехать надо пораньше, и то еле успеем до ночи.
10
Как и предполагал Асеин, до места добрались поздно, солнце уже село. Саты-бий обосновался на этот раз неподалеку от Кетек-Таша, где была стоянка Бая. Время неурочное, прямо к Саты-бию не явишься. Свернули к первой попавшейся юрте. Кто бы ни был ее хозяин, овчар или табунщик, все равно свой человек, знакомый.
Оказалось, то была юрта Садака, дальнего родственника Асеина. Хозяин встретил их радушно, поспешил принять у старика поводья коня. Расторопная, приветливая хозяйка усадила их на мягкую подстилку, поспешила подать чай.
Асеин давно, ой как давно не виделся с хозяевами юрты. Женаты они были больше десяти лет, долго не имели детей, и оттого отношения между супругами не ладились, бывало, что и ссорились они. Теперь у них, слава богу, растет уже двое ребятишек, все хорошо.
— Как там наша Кемпир-апа?1 — спросила между делом хозяйка.
Странно, что тещу Асеина почти все так называли, ее собственное имя, данное ей, как и всем людям, при рождении, забылось. Даже сам Асеин порой добавлял это прозвание к обычному со стороны зятя обращению «апа».
— Хорошо,— отвечал он на вопрос хозяйка.— Топчется. Все больше с шерстью занимается, прядет.
— Крепкое у нее здоровье, дай бог еще на долгие годы. Смотри-ка, всех своих детей пережила. Сколько ей?
— Да уж седьмое двенадцатилетние пошло2. Она в год свиньи родилась...
1 К е м п и р — по-киргизски «старуха». Это слово сделалось прозвищем тещи Асеина.
2 В старину счет лет у кйргизов велся по двенадцати летним циклам, в каждом из которых годы обозначаются названиями определенных животных (мыши, тигра, свиньи и т. д.).
— Свиньи! — Кутуйан фыркнул.
— Ну и что?— Садак повернулся и посмотрел на мальчугана.— Разве это плохо, по-твоему?
Кутуйан сморщил нос.
— Кемпир-апа у нас хорошая, зачем ей свинья?
— Поглядите, какой самостоятельный, совсем большой человек! — улыбнулась хозяйка.— Его, кажется, Казатом зовут?
— Я не Казат,— заявил Кутуйан.
— Ну да?— Хозяйка даже перестала месить тесто и широко раскрыла глаза.— Что ты болтаешь?
— Я Кутуйан. Когда один раз у Бая было много гостей, я тоже приходил с мамой. И вы там были. Вместе с моей мамой боорсоки готовили.
— А-а, верно, верно! Ты сынок Мээркан-джене1. Теперь я тебя вспомнила. Ну как твоя мама, здорова? Где вы с ней живете?
— Мы живем вместе с Асеином-ата.
Садак с женой обменялись быстрым понимающим взглядом, но ни тот, ни другая больше ни о чем не спросили. Да и что спрашивать? Дело человеческое. Старуха теща дряхлая, у Асеина сын еще не взрослый. Хоть бы жили среди людей, а то на отшибе. Должен кто-то хозяйство вести. Да и Мээркан куда податься? Осталась после смерти мужа одна как перст, некому защитить ни ее, ни мальчика. Асеин — человек порядочный, уважаемый. Вроде бы все как надо получилось, только бы Казату не было тяжело. Мачеха она и есть мачеха, тем более у нее свой сын есть...
— Казат, наверное, совсем большой? — спросил Садак.— Где он?
Асеин, глядя, как горит в очаге огонь, поднял брови:
— Где ему быть, дома. Он у нас парень простой, от работы не бегает. Помогает и дома, и в поле, дело всегда найдется.
И снова хозяева переглянулись: вон оно как! Бедняга... Была бы жива родная мать, уж наверное приехал бы вместе с отцом сюда. А теперь вот вместо него чужой явился. Неладно, неладно! Да и старик выглядит неважно, ссутулился, отощал, одна борода и осталась. Раньше-то он эка был здоров — не человек, а прямо гора.
Асеин, конечно, и представления не имел, о чем размышляют хозяева.
— Где ваши озорники, что-то я их не вижу? — спросил он.
1 Д ж е н е — старшая по возрасту родственница или свойственница.
— Прибежали соседские ребятишки, позвали их с собой чеснок собирать,— отвечал Садак.
— На Кёк-Куль?— так и вспыхнул Кутуйан.
— Нет, милый. Там чеснок еще не поспел, они спустились пониже, к предгорью поближе.
— Время-то позднее... не страшно?— забеспокоился Асеин.
— Не-ет, ничего с ними не случится, по крайности у тех ребят заночуют, они в той стороне живут.
Асеин покивал головой:
— Понятно, понятно.
Хозяйка все хлопотала, готовила угощение. Чай уже убрали, мужчины уселись поудобнее, вытянули ноги и принялись обстоятельно беседовать. Как говорил Садак, все последние дни у Саты-бия народ толокся густо. Давеча приезжали канаевские — так, по имени манапа Каная, называли не только членов его семьи, но и весь род, обитавший при нем. О чем там шли разговоры, точно неизвестно, слышно только, что Байтик вроде бы пригласил в гости Ракматылду, бека-управителя Бишкека. Уже отобрали годовалых жеребят на убой, не говоря уже о мелкой живности, которую будут резать без счета. О чем Байтик старается, никто не знает. Приказал — и точка. Вот все от мала до велика и крутятся по его приказу. Если кто и знает, в чем дело, то, может, его двоюродный брат Узбек, Джангарач-манап да хан Джантай. Ну и толкуют кто во что горазд. Многие считают, что Байтик чего-то для себя добивается, иначе не стал бы он так стараться. Новый хан, новый бек, с ними надо по-новому. Политика, а какая — попробуй разберись. Но какая бы ни была, все равно для простых людей добром это не кончится: как говорится, два верблюда сшиблись, а муха между ними попала, тут ей и конец пришел.
Наутро, совершив намаз1, Асеин прохаживался туда-сюда возле юрты. Скот уже выгнали на пастбище, утро разгоралось, люди занимались своими делами. Юрта Саты-бия стояла выше всех прочих, как и полагается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31