За ним двинулись и остальные. Но Асеин и Кутуйан не заметили их отъезда.
Солнце, ярко-красное, но холодное, похожее на большое медное блюдо, спускалось к холмам Саз-Булака. Кутуйан бережно вел в поводу Серого, на котором сидел Асеин.
Мээркан, обеспокоенная тем, что Кутуйана так долго нет, то и дело выходила за дверь и высматривала его. В очаге пылал огонь, в казане варилось вяленое мясо. Приедет голодный, замерзший.
Ей показалось вдруг, что она слышит конский топот. Снова выскочила из юрты. Господи, кого это он везет на коне? Что за чудище такое?
— Мама! — услышала она голос сына.— Мама, сбылась наша надежда, я нашел Асеина-ата.
— Что ты такое говоришь? — Мээркан бежала к ним, оскальзываясь на снегу.
Услыхав ее голос, отозвался Асеин-ата:
— Мээркан, дочка моя, здорова ли ты, родная?
Мээркан уже стояла рядом, но не могла говорить —
так поразил ее вид Асеина, когда она как следует разглядела его.
— Да где же ты? — нетерпеливо повторял старик. — Ну подойди ко мне, дай руку. Дай мне поцеловать руку, которая гладила по голове моего Казата, о моя Мээркан! — Он, задохнувшись, вытянул вперед обе ладони.
Ошеломленная Мээркан припала головой к колену Асеина, который еще не сошел с коня.
Вскоре они втроем уже сидели в юрте. Кутуйан принес хворосту, который сам собирал накануне, развел огонь пожарче. Мээркан кипятила воду. Старика переодели во все чистое, усадили поближе к огню, чтобы согрелся.
Скоро у Мээркан все было готово, она расстелила скатерть.
Соседи, конечно, заметили суету у них возле юрты, услышали непривычно громкие, возбужденные голоса и начали сходиться. Кутуйан рассказывал о чудесной встрече с Асеи- ном ата, сокрушался, что нынче не может как должно угос- | ить всех. Ну, ничего, бог даст, завтра зарежет жертвенную
< котину, помолятся духам предков, да и угостятся на славу.
За разговорами засиделись допоздна. Плеяды высоко
< гон л и в небе, когда люди начали расходиться. И вскоре после ною Кутуйан услыхал, как кто-то еще подъехал к юрте. Поздний гость поспешно вошел и оказался старшим сыном покойного Сары. Едва поздоровавшись, сказал:
— Кутуйан-байке, поехали! У Санджара-ата в доме плохо.
— Что?! — Кутуйан вскочил.— На прошлой неделе... вроде бы все они были здоровы.
Парень только повторял:
— Поедемте скорей!
Кутуйан начал поспешно собираться, и скоро он и сын Сары были уже в дороге.
В доме у Санджара дела и вправду были плохи: слегла вся семья со стариком во главе. Как быть, к кому обращаться за помощью? Тот же сын Сары накануне вечером ездил по просьбе Санджара к Саты-бию, тот его не то что слушать не стал, но и близко не подпустил. «Ступай к Бала Кутуйану! — будто бы сказал он.— Он теперь ваш бог!»
Кутуйан поглядел-поглядел на печальную картину и решил, что надо ехать в Токмак, к уездному начальнику. Правда, там на все заведен свой порядок,— пустят ли его туда? Ладно, там, слышно, доктор есть. Тот самый, с длинной бородой. Если кто и поможет, так только он. О нем и Малай говорил не раз, что человек он простой и беднякам сочувствует, да Кутуйан и сам это понял во время их единственной встречи.
Кутуйан не стал дожидаться утра. Прямо ночью отправился в Токмак...
Вернулся он домой на следующий день уже в сумерки. Вернулся спокойный, с легким сердцем. Доктор обещал, что приедет с помощниками и привезет лекарства.
Все хорошо. Все вроде бы в порядке, встало на свои места. Но ведь как оно бывает... снова ноет и горит его старая рана, снова... И не скроется ли из глаз присевшая было ему на руку по воле судьбы священная птица Алп Каракуш?1
Когда он вернулся, Асеина-ата не было. Мать не знала, что подумать и что сказать. Ночью лежал человек на своем месте, а утром встала она раным-ранешенько, а его уже нет. Оставил только свой изломанный комуз. Бегала она туда, бегала сюда — нигде нет...
Кутуйан в эту ночь не сомкнул глаз. Рано утром поднялся, оседлал Серого, объехал все окрестные аилы, ни одного не пропустил. Никаких известий. Только один человек сказал, что когда вышел утром совершить омовение, видел на
1 Птица Алп Каракуш — персонаж киргизской мифологии, спасительница тех, кто попал в беду.
пепелище усадьбы Асеина человека, который зачем-то обмерял пядями ствол осины, посаженной когда-то самим Асеииом. Потом человек этот, все время тихонько напевая, все шарил руками по земле у пригорка. «Может, он и был Асеин? — прибавлял очевидец.— Наверное, искал место, где закопали его несчастного сына, помолиться хотел?»
Кутуйан больше ничего не узнал. Но ведь не вознесся же Асеин живым на небо, как в полном недоумении пыталась предположить Мээркан? Когда-никогда, а след его отыщется.
До смерти измотав и себя, и коня, Кутуйан вернулся к вечеру домой. Его познабливало, тело было тяжелое, как не свое. И кости ломило. Есть он почти не ел, не хотелось. Хотелось только лечь и лежать. Мать решила, что все это от усталости и от огорчения из-за Асеина-ата.
Кутуйан прилег и, опершись на локоть, стал расспрашивать мать, что же говорил ей Асеин-ата, о чем они беседо- нали напоследок.
— Да о чем? — развела руками Мээркан. — Ну, рассказала я ему о бедной Бегаим, у него даже борода запрыгала. * Правда? — говорит.— Да ведь тогда, значит, я не остался без потомства, есть на свете отпрыск моего древа! Внук мой! Вырастет и станет спрашивать про меня. А я его найду, непременно найду! Хоть весь белый свет обойду!» Вот так и г казал.
Кутуйан чуть приподнялся.
— Значит, он и отправился искать внука,— произнес он «не слышно и уронил тяжелую голову на подушку.
...Весть о том, что Кутуйан заболел, дошла до Саты- бин, и он, никому из посторонних не сказав ни слова, послал < моих людей, приказав им перевезти юрту и ее обитателей и безлюдный Кур-Кендей.
Никто не наведывался к ним сюда, да и как этого ждать, если никому их местопребывание не известно. Одинокая юрта, где Кутуйан с матерью предоставлены сами себе.
Приходя в сознание, Кутуйан думал, как там люди, при- « ч .»л ли бородатый доктор? Наверное, приехал... Только бы
миновала напасть, только бы уцелел народ.
Кутуйан тяжело, со стоном вздохнул. Во всем теле такая слабость, что оно кажется легким-легким и словно куда-то летит.
И снова бесконечные мысли и воспоминания. Они
тянутся вереницей одно за другим, словно верблюды в караване.
День благодарственной жертвы. Айдай... Они не виделись вот уже скоро полгода. Саты-бий, прослышав об их любви, отправил девушку куда-то, а куда, никто не знает... Думает ли она в разлуке о нем? Конечно. Так же, как и он, тоскует и ждет свидания. Айдай... Для нее он сочинял свои первые любовные стихи.
Возникает перед ним Абас в не похожем ни на чей другой белом костюме. Галстук, похожий на бабочку. В руке согнутый пополам листок бумаги и перо. Он смотрит на Кутуйана с ласковой, чуть жалостливой улыбкой, и Кутуйан улыбается ему в ответ. «Рано или поздно придет великий день, Кутуйан, этот день ознаменует равенство всех людей, начало нового времени...» — так говорил ему А бас. Как зеленела, как волновалась тогда под ветром высокая трава, как легко и свободно было дышать... Кутуйан и сейчас видит перед собой это зеленое море... но вдруг оно темнеет, становится серым, затягивается туманом, и из этого тумана выходят люди, изможденные голодом, с ними дети, все они ждут, когда между ними разделят зерно. Кто-то кланяется Кутуйану, старается поцеловать полу его одежды, к нему устремлены искаженные страхом лица, он слышит плач детей.
Видит он и тех, на кого обрушилась тяжелая болезнь — черная оспа. Видит Асеина-ата, свою встречу с ним. Где-то бродит теперь старик по следам своей единственной надежды?..
Кутуйан почти задыхается от жажды.
— Мама... воды.
Мама давно уже пришла...
Но она почему-то не приближается к Кутуйану. Вытянув вперед правую руку, она бессильно опускается на землю возле невысокой стопки одеял. Из наклонившейся чашки выливается на войлочный пестрый ковер- ширдак прозрачная, холодная родниковая вода. Глаза матери обращены к сыну, в них и ласка, и печаль, и они смотрят не мигая.
Только теперь Кутуйан понимает — мать тоже больна. Ее красивое лицо неузнаваемо изуродовано болезнью. Седая прядь волос выбилась из-под платка и бессильно упала на щеку.
— Ма-ма! — собрав все силы, окликнул он.
Но мать не слышит.
Неподвижная мать и вода, -вылившаяся из чашки на ковер. И пятнышко света, которое все движется вниз. Там, на полке, девичья шапочка, украшенная перьями совы, шапочка, которую подарила Кутуйану Айдай на память о себе. Огонь в очаге угас.
Кутуйан, поняв, что с ним происходит, молит мать о прощении: «Мама, родная, святая моя мамочка, прости...»
На него надвигается тьма. Откуда-то доносится тяжелый гул, грозный, словно идущий из-под земли. Сердце бьется редко, толчками, и от этих толчков содрогается все тело. В последний раз он видит мать... пятнышко света на полке превращается в тысячи вспыхнувших на мгновение звезд, и Кутуйан погружается в бесконечную темноту.
* * *
Не знаю, как вам мои читатели, но мне жаль расставаться с Кутуйаном, жизнь которого оборвалась так внезапно. И я не могу не добавить хотя бы несколько
слов.
Время от времени я бываю в аиле.
Я подымаюсь в горы. Куда ни глянь — буйная, кудрявая зелень садов, выстроившиеся в ряды дома поселков широкие поля. Я от всего сердца радуюсь тому, как изменилась жизнь моего народа. И в душе у меня радость и гордость.
В думах о дне сегодняшнем вспоминаешь прошедшее, рассказы тех, кто сам был свидетелем прошлого.
Один из таких рассказов — повествование о жизни Вала Кутуйана, которое не может остаться повествованием об одной лишь жизни: слишком тесно судьба этого молодого человека, почти юноши, связана с судьбами таких же, как он, бедняков, хоть он, Кутуйан, был личностью незаурядной.
Больше ста лет прошло с тех пор, как не стало Кутуйана, а люди помнят его: «Горячий он был. Молния — не человек. К несчастью, жизнь его пролетела быстро, словно метеор по небу...» Да, коротким оказался его век — жизнь в мгновении. Но остался след, и намять согревает сердце.
В стародавние времена жили беки, манапы и баи,
при имени которых сердца людские сжимались от ненависти и страха. Народ забыл о них, а Кутуйана помнит потому, что был он плоть от плоти народной, кровь от крови.
И в память о нем на его последнем пристанище не иссякает источник Бала Кутуйана, каждую весцу покрывается белыми цветами старый, корявый, но еще крепкий урюк Бала Кутуйана. И эти цветы, и песня воды — символ чистоты твоих помыслов и бескорыстия твоей отзывчивой души, Бала Кутуйан.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Солнце, ярко-красное, но холодное, похожее на большое медное блюдо, спускалось к холмам Саз-Булака. Кутуйан бережно вел в поводу Серого, на котором сидел Асеин.
Мээркан, обеспокоенная тем, что Кутуйана так долго нет, то и дело выходила за дверь и высматривала его. В очаге пылал огонь, в казане варилось вяленое мясо. Приедет голодный, замерзший.
Ей показалось вдруг, что она слышит конский топот. Снова выскочила из юрты. Господи, кого это он везет на коне? Что за чудище такое?
— Мама! — услышала она голос сына.— Мама, сбылась наша надежда, я нашел Асеина-ата.
— Что ты такое говоришь? — Мээркан бежала к ним, оскальзываясь на снегу.
Услыхав ее голос, отозвался Асеин-ата:
— Мээркан, дочка моя, здорова ли ты, родная?
Мээркан уже стояла рядом, но не могла говорить —
так поразил ее вид Асеина, когда она как следует разглядела его.
— Да где же ты? — нетерпеливо повторял старик. — Ну подойди ко мне, дай руку. Дай мне поцеловать руку, которая гладила по голове моего Казата, о моя Мээркан! — Он, задохнувшись, вытянул вперед обе ладони.
Ошеломленная Мээркан припала головой к колену Асеина, который еще не сошел с коня.
Вскоре они втроем уже сидели в юрте. Кутуйан принес хворосту, который сам собирал накануне, развел огонь пожарче. Мээркан кипятила воду. Старика переодели во все чистое, усадили поближе к огню, чтобы согрелся.
Скоро у Мээркан все было готово, она расстелила скатерть.
Соседи, конечно, заметили суету у них возле юрты, услышали непривычно громкие, возбужденные голоса и начали сходиться. Кутуйан рассказывал о чудесной встрече с Асеи- ном ата, сокрушался, что нынче не может как должно угос- | ить всех. Ну, ничего, бог даст, завтра зарежет жертвенную
< котину, помолятся духам предков, да и угостятся на славу.
За разговорами засиделись допоздна. Плеяды высоко
< гон л и в небе, когда люди начали расходиться. И вскоре после ною Кутуйан услыхал, как кто-то еще подъехал к юрте. Поздний гость поспешно вошел и оказался старшим сыном покойного Сары. Едва поздоровавшись, сказал:
— Кутуйан-байке, поехали! У Санджара-ата в доме плохо.
— Что?! — Кутуйан вскочил.— На прошлой неделе... вроде бы все они были здоровы.
Парень только повторял:
— Поедемте скорей!
Кутуйан начал поспешно собираться, и скоро он и сын Сары были уже в дороге.
В доме у Санджара дела и вправду были плохи: слегла вся семья со стариком во главе. Как быть, к кому обращаться за помощью? Тот же сын Сары накануне вечером ездил по просьбе Санджара к Саты-бию, тот его не то что слушать не стал, но и близко не подпустил. «Ступай к Бала Кутуйану! — будто бы сказал он.— Он теперь ваш бог!»
Кутуйан поглядел-поглядел на печальную картину и решил, что надо ехать в Токмак, к уездному начальнику. Правда, там на все заведен свой порядок,— пустят ли его туда? Ладно, там, слышно, доктор есть. Тот самый, с длинной бородой. Если кто и поможет, так только он. О нем и Малай говорил не раз, что человек он простой и беднякам сочувствует, да Кутуйан и сам это понял во время их единственной встречи.
Кутуйан не стал дожидаться утра. Прямо ночью отправился в Токмак...
Вернулся он домой на следующий день уже в сумерки. Вернулся спокойный, с легким сердцем. Доктор обещал, что приедет с помощниками и привезет лекарства.
Все хорошо. Все вроде бы в порядке, встало на свои места. Но ведь как оно бывает... снова ноет и горит его старая рана, снова... И не скроется ли из глаз присевшая было ему на руку по воле судьбы священная птица Алп Каракуш?1
Когда он вернулся, Асеина-ата не было. Мать не знала, что подумать и что сказать. Ночью лежал человек на своем месте, а утром встала она раным-ранешенько, а его уже нет. Оставил только свой изломанный комуз. Бегала она туда, бегала сюда — нигде нет...
Кутуйан в эту ночь не сомкнул глаз. Рано утром поднялся, оседлал Серого, объехал все окрестные аилы, ни одного не пропустил. Никаких известий. Только один человек сказал, что когда вышел утром совершить омовение, видел на
1 Птица Алп Каракуш — персонаж киргизской мифологии, спасительница тех, кто попал в беду.
пепелище усадьбы Асеина человека, который зачем-то обмерял пядями ствол осины, посаженной когда-то самим Асеииом. Потом человек этот, все время тихонько напевая, все шарил руками по земле у пригорка. «Может, он и был Асеин? — прибавлял очевидец.— Наверное, искал место, где закопали его несчастного сына, помолиться хотел?»
Кутуйан больше ничего не узнал. Но ведь не вознесся же Асеин живым на небо, как в полном недоумении пыталась предположить Мээркан? Когда-никогда, а след его отыщется.
До смерти измотав и себя, и коня, Кутуйан вернулся к вечеру домой. Его познабливало, тело было тяжелое, как не свое. И кости ломило. Есть он почти не ел, не хотелось. Хотелось только лечь и лежать. Мать решила, что все это от усталости и от огорчения из-за Асеина-ата.
Кутуйан прилег и, опершись на локоть, стал расспрашивать мать, что же говорил ей Асеин-ата, о чем они беседо- нали напоследок.
— Да о чем? — развела руками Мээркан. — Ну, рассказала я ему о бедной Бегаим, у него даже борода запрыгала. * Правда? — говорит.— Да ведь тогда, значит, я не остался без потомства, есть на свете отпрыск моего древа! Внук мой! Вырастет и станет спрашивать про меня. А я его найду, непременно найду! Хоть весь белый свет обойду!» Вот так и г казал.
Кутуйан чуть приподнялся.
— Значит, он и отправился искать внука,— произнес он «не слышно и уронил тяжелую голову на подушку.
...Весть о том, что Кутуйан заболел, дошла до Саты- бин, и он, никому из посторонних не сказав ни слова, послал < моих людей, приказав им перевезти юрту и ее обитателей и безлюдный Кур-Кендей.
Никто не наведывался к ним сюда, да и как этого ждать, если никому их местопребывание не известно. Одинокая юрта, где Кутуйан с матерью предоставлены сами себе.
Приходя в сознание, Кутуйан думал, как там люди, при- « ч .»л ли бородатый доктор? Наверное, приехал... Только бы
миновала напасть, только бы уцелел народ.
Кутуйан тяжело, со стоном вздохнул. Во всем теле такая слабость, что оно кажется легким-легким и словно куда-то летит.
И снова бесконечные мысли и воспоминания. Они
тянутся вереницей одно за другим, словно верблюды в караване.
День благодарственной жертвы. Айдай... Они не виделись вот уже скоро полгода. Саты-бий, прослышав об их любви, отправил девушку куда-то, а куда, никто не знает... Думает ли она в разлуке о нем? Конечно. Так же, как и он, тоскует и ждет свидания. Айдай... Для нее он сочинял свои первые любовные стихи.
Возникает перед ним Абас в не похожем ни на чей другой белом костюме. Галстук, похожий на бабочку. В руке согнутый пополам листок бумаги и перо. Он смотрит на Кутуйана с ласковой, чуть жалостливой улыбкой, и Кутуйан улыбается ему в ответ. «Рано или поздно придет великий день, Кутуйан, этот день ознаменует равенство всех людей, начало нового времени...» — так говорил ему А бас. Как зеленела, как волновалась тогда под ветром высокая трава, как легко и свободно было дышать... Кутуйан и сейчас видит перед собой это зеленое море... но вдруг оно темнеет, становится серым, затягивается туманом, и из этого тумана выходят люди, изможденные голодом, с ними дети, все они ждут, когда между ними разделят зерно. Кто-то кланяется Кутуйану, старается поцеловать полу его одежды, к нему устремлены искаженные страхом лица, он слышит плач детей.
Видит он и тех, на кого обрушилась тяжелая болезнь — черная оспа. Видит Асеина-ата, свою встречу с ним. Где-то бродит теперь старик по следам своей единственной надежды?..
Кутуйан почти задыхается от жажды.
— Мама... воды.
Мама давно уже пришла...
Но она почему-то не приближается к Кутуйану. Вытянув вперед правую руку, она бессильно опускается на землю возле невысокой стопки одеял. Из наклонившейся чашки выливается на войлочный пестрый ковер- ширдак прозрачная, холодная родниковая вода. Глаза матери обращены к сыну, в них и ласка, и печаль, и они смотрят не мигая.
Только теперь Кутуйан понимает — мать тоже больна. Ее красивое лицо неузнаваемо изуродовано болезнью. Седая прядь волос выбилась из-под платка и бессильно упала на щеку.
— Ма-ма! — собрав все силы, окликнул он.
Но мать не слышит.
Неподвижная мать и вода, -вылившаяся из чашки на ковер. И пятнышко света, которое все движется вниз. Там, на полке, девичья шапочка, украшенная перьями совы, шапочка, которую подарила Кутуйану Айдай на память о себе. Огонь в очаге угас.
Кутуйан, поняв, что с ним происходит, молит мать о прощении: «Мама, родная, святая моя мамочка, прости...»
На него надвигается тьма. Откуда-то доносится тяжелый гул, грозный, словно идущий из-под земли. Сердце бьется редко, толчками, и от этих толчков содрогается все тело. В последний раз он видит мать... пятнышко света на полке превращается в тысячи вспыхнувших на мгновение звезд, и Кутуйан погружается в бесконечную темноту.
* * *
Не знаю, как вам мои читатели, но мне жаль расставаться с Кутуйаном, жизнь которого оборвалась так внезапно. И я не могу не добавить хотя бы несколько
слов.
Время от времени я бываю в аиле.
Я подымаюсь в горы. Куда ни глянь — буйная, кудрявая зелень садов, выстроившиеся в ряды дома поселков широкие поля. Я от всего сердца радуюсь тому, как изменилась жизнь моего народа. И в душе у меня радость и гордость.
В думах о дне сегодняшнем вспоминаешь прошедшее, рассказы тех, кто сам был свидетелем прошлого.
Один из таких рассказов — повествование о жизни Вала Кутуйана, которое не может остаться повествованием об одной лишь жизни: слишком тесно судьба этого молодого человека, почти юноши, связана с судьбами таких же, как он, бедняков, хоть он, Кутуйан, был личностью незаурядной.
Больше ста лет прошло с тех пор, как не стало Кутуйана, а люди помнят его: «Горячий он был. Молния — не человек. К несчастью, жизнь его пролетела быстро, словно метеор по небу...» Да, коротким оказался его век — жизнь в мгновении. Но остался след, и намять согревает сердце.
В стародавние времена жили беки, манапы и баи,
при имени которых сердца людские сжимались от ненависти и страха. Народ забыл о них, а Кутуйана помнит потому, что был он плоть от плоти народной, кровь от крови.
И в память о нем на его последнем пристанище не иссякает источник Бала Кутуйана, каждую весцу покрывается белыми цветами старый, корявый, но еще крепкий урюк Бала Кутуйана. И эти цветы, и песня воды — символ чистоты твоих помыслов и бескорыстия твоей отзывчивой души, Бала Кутуйан.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31