Женщины, они загадочные существа. Тем более Мээркан овдовела совсем молодой, могла бы и замуж выйти второй раз.
Асеин чувствовал себя отчасти виноватым. В самом деле, добро добром, но неужели только затем она перебралась сюда, чтобы ухаживать за Кемпир и за ним самим? Женщина прекрасная, и разумная, и трудолюбивая, таких поискать, но счастье, оно, видать, вроде ребятишек, любит играть в прятки. Он, Асеин, прожил долгую жизнь, многое пережил и многое научился ценить. Ведь немало на свете женщин, которые ни слова сказать, ни дела сделать толком не умеют, а ходят гордо, элечеком прямо-таки небо подпирают, только и думают, что о нарядах. Да-а, верно сказано: не тягайся с задачливым, не иди на спор с удачливым.
В конце концов старик не утерпел:
— Мээркан, что это с тобой? Или обидел кто? У тебя все ладно, дитя мое?
Мээркан вздрогнула — вопрос застал ее врасплох. Поправила платок.
— Как вам сказать, аке...— Она запнулась. Какой Асеин проницательный, заметил-таки!
— А так прямо и сказать,— подбодрил ее старик.
— Ничего особенного.— Мээркан снова примолкла, опечаленная.— О Кутуйане тревожусь. Боюсь, аке.
— Чего?
— Не знаю. Он стал не такой, как раньше. И ведь не озорник, и неслухом не назовешь. Не пойму я. Кажется мне, что он ходит по краю пропасти. Вы же сами слышали, что рассказывал Санджар-аке.— Мээркан безвольно опустила руки.— Что вы на это скажете? Мы, можно сказать, еле уцелели, а он... Хоть бы вы с ним потолковали. Нужно обуздать его, пока не поздно, аке, иначе потом худо будет вашему Кукену.
Асеин ответил ей не сразу. Долго сидел, поглаживал бороду, раздумывал.
— Ты ему мать, дитя мое,— сказал он наконец.— Конечно, причина для такого поведения твоего сына есть. Но
что греха таить, я и сам за него опасаюсь. Кукентай смел и за словом в карман не полезет. Я с тобой согласен, с теми, у кого в руках власть, нельзя так спорить и препираться. Они злопамятны и ничего не спускают. Рано или поздно они все припомнят. Напрасно он так поступил, ох, напрасно! Но ведь он, милая, еще очень молод. Повзрослеет — поумнеет, одумается.
— Хорошо бы, только я боюсь, что выйдет наоборот.
— Не говори так, милая, не надо. Будем надеяться на лучшее. Мы-то пока живы, нас он послушает, куда ему деваться. Кукентай у нас понятливый.— И Асеин улыбнулся.
6
То ли потому, что Асеин поговорил с мальчиком, то ли по другой какой причине, но Кутуйан перестал огорчать мать поступками или словами, которые так ее тревожили. Он помогал в домашних делах, иногда занят был игрой. И не отходил от Казата. В горы так в горы, в долину так в долину — всюду он следовал за своим старшим другом. Казат к этому привык, он ни в чем не отказывал младшему, выполнял все его просьбы. Асеин и Мээркан очень радовались, глядя на них: совсем как родные братья! Хорошо бы сохранилась их дружба на всю жизнь, оставались бы они неразлучны, как уток с основой, поддерживали бы один другого всегда и во всем.
Прошло время — трудно сказать сколько, потому что никто не вел письменный счет дням, а ни Санджар, ни Сары что-то не появлялись. Асеин беспокоился и недоумевал: что у них там случилось? Урожай давно убран. Заболели? Съездил бы к ним сам, да чувствовал себя скверно. Может, Бай впряг их в какую-нибудь работу, долгую и тяжелую? Скорее всего, так, иначе они давно бы заявились сюда.
Бай уже обзавелся второй женой — токол. Теперь оставалось только дождаться наследника, ведь именно из-за этого затеял он новую женитьбу. Если не считать такого преимущества, как молодость, новая супруга Бая оказалась не слишком привлекательной. В аиле шептались, что она ни во что не ставит Бегаим и весьма гордится своим знатным и богатым родством. Дед ее, и ныне здравствующий, крупный бай, а родной отец ворочает как хочет целым округом. Не зря присловье сложено: не выбирай жену, выбирай тестя. Баю такой брак выгоден, почетен для него. Плохо ли это? И все-таки у Бая щемит сердце, как подумает о Бегаим.
Эх, одного ей не хватало, только одного — не родила она сына... Оказалась без вины виноватой, вот и пришлось ей стать байбиче, когда ей и тридцати нет. Пришлось жить одной в отдельной юрте.
Новую свою жену Бай до свадьбы видел только раз. Да и не разглядел как следует: промелькнула мимо, словно тень. Теперь он делит с нею постель. Зовут ее как-то не по- женски — Тоодак. Неужели не могли придумать что-нибудь покрасивей, цонежней? Правда, шея у нее длинная, как у птицы, именем которой ее нарекли1. Тоодак не слишком умна, но Баю, в общем, нет до этого дела. Лишь бы детей рожала.
7
Каждому хочется одного — добра. Худого никто не желает. Неизвестно, чем оно кончится, но племена канай и кунту стали все более отдаляться одно от другого. Простые люди в том не повинны, это все грехи таких, как Байтик и Базаркул. Особенно усилились рознь и неприязнь в самое последнее время.
Байтик добивался все больших почестей, с каждым днем набирал силу. Одним словом, поднялся высоко, как никогда. Еще с осени пошли разговоры, будто бы он собирается в дальний путь — в столицу Белого царя. Так оно и вышло: в нынешнем марте отправился он в Бетербурк2, где, как рассказывали, принимал его у себя сам его величество Белый царь и благодарил за службу. Золотой орден повесил ему на шею. Что ж, богатство льнет к богатству, удача — к удаче, так уж заведено. Куда нынче ни повернись Байтик — со всех четырех сторон для него кыбла3.
Едва вернувшись из поездки, Байтик разослал гонцов во все концы, созвал к себе всю знать, назначил съезд по своей воле. На съезде первым долгом объявил, что был в Бетербурке послом не только от своего рода-племени, но от всех киргизов. Рассказал, как его жаловали-принимали в царском дворце, сообщил, сколько денег издержал, и предложил, чтобы собравшиеся возместили ему расходы — большие расходы!— в складчину.
1 Тоодак — в переводе на русский язык — дрофа, дудак (крупная, длинношеяя степная птица).
2 Белым царем в Туркестанском крае называли императора России; Бетербурк — искаженное «Петербург».
3 К ы б л а — сторона, в какую оборачиваются лицом во время молитвы.
Конечно, как говорится, мир по слюнке плюнет — озеро будет. Собрали бы. Однако большинство не дало на то своего согласия. И не из-за денег, провались они, а совсем по другой причине, о которой хоть и не говорил никто открыто, но подразумевали все. Чего это ради терпеть, чтобы хитрец Байтик своей волей поставил себя над всеми киргизами. Не иначе как хочет он сделаться главным манапом и подчинить себе все киргизские племена. Кому это понравится и кто на это добровольно согласится? Каждому своя честь дорога. Ишь какой ловкач! Он ездил, его привечали, а теперь мы за него плати... Нашел дураков!
Все приглашенные благодарили хозяина со всяческим вежеством и почтением и, не сказав ему худого слова, разъехались по домам. Байтик остался с носом, замысел его провалился, и сколько ни посылал он проклятий вслед уехавшим, от этого дело не переменилось. Тогда он придумал иной ход: созвал на богатое угощение сородичей побогаче и повлиятельнее. Жеребят и баранов, самых отборных, резали не жалея. Дело ясное, рука дающего не оскудеет. Провожая гостей, Байтик открыто потребовал с них дань. Не просил, а прямо назначал, кому, что и когда доставить. От племени кунту приехал к Байтику один только Саты-бий, он получил приказание через девять дней пригнать девять лошадей, привезти девять верблюжьих вьюков зерна и девяносто рублей денег. Ишь, назначил: словно виру в старину, всего по девять, даже дней! Спорить не приходилось. Саты- бий преданно вытаращил глаза.
— Слушаюсь, батыр! Все будет исполнено, как вы приказали. Не беспокойтесь,— заверил он Байтика и вышел.
Вернувшись в аил, Саты-бий в тот же день к вечеру собрал у себя аксакалов из аилов кунту. К Базаркулу никого не посылал. Не посылал и к Азамату, с которым у него теперь были прохладные отношения.
Очень скоро прибыли Бай, Тойчубек, Маке-бай из Дон- Сан. Даже аксакала джатаков Санджара кликнули — иначе нельзя, поскольку нужны девять вьюков зерна, а это ох какое непростое дело. Восемнадцать больших мешков.
День выдался теплый, даже жаркий, уселись поэтому не и юрте, а неподалеку от юрты на лужайке. Саты-бий долго не тянул, сразу перешел к сути дела. Он красочно и пышно описал поездку Байтика к Белому царю, потом разъяснил, какая это высокая честь для киргизов и, в частности, для них, кунту. Честь и счастье, которым они обязаны духу
предков. Об этом великом событии станут передавать рассказы из поколения в поколение.
— Байтик-батыр не посрамил нас,— продолжал Саты- бий.— Нам он оказал уважение, три дня гостили мы у него, насыщались изысканной пищей, слушали удивительные речи. Вы только представьте себе, где он, Бетербурк! Священная Мекка, да будет благословенно ее имя, гораздо ближе. В Бетербурк нужно ехать на огненной арбе... Только для этого сколько надо смелости, сколько сил! Не зря Белый царь выбрал для этой цели нашего батыра, он знал его силу...
Кто-то из сидевших подальше от Саты-бия шепнул соседу:
— Что это у него прямо мед изо рта каплет?
Сосед, не обернувшись:
— Тебе это дивно? На то он Саты-бий. Как видно, батыр хорошо его покормил.
Следом за этими двумя начали переговариваться и другие. Саты-бий сообразил, что пора переходить к самому главному, и, провозгласив Байтику громогласную благодарность, которая была подхвачена остальными, приступил к цели. Вначале он все ходил вокруг да около, но его скоро остановил нетерпеливый Маке-бай:
— Хватит тебе, Саты-бий, плести сеть вокруг перепелки, любишь ты крутить! Говори прямо, что мы должны сделать.
Сидевший с ним рядом Тойчубек вытянул вперед одну ногу.
— Больно ты прыткий, Маке, все тебе прямо! Прямо-то надо бы говорить о лошадях да о денежках, а?
Саты-бий круто повернулся к нему.
— Шутка шуткой, Тойчуке,— сказал он, с трудом сдерживая злость,— но достоинство надо уметь поддерживать. В нем вся суть, забывать о том нельзя. Наше посильное даяние для того и предназначено, чтобы оказать уважение батыру и себя не уронить. Ему всего хватает, мы только выразидо наше почтение. Насколько нам по силам. Я вот думаю, что для нас, киргизов, священны обычаи предков. Они, предки наши, священным числом считали девятку, так и нам надлежит. Всего по девяти.
Вначале его не поняли.
— Что значит по девяти?
Саты-бий тотчас разрешил сомнения: девять коней, девять десятирублевых бумажек, девять верблюжьих вьюков зерна.
— Ну, что вы на это скажете? — заключил он.
Ответом ему было унылое молчание. Такого не ждали. Самое большее... ну, сивый конь под седлом и со всей сбруей, а к этому еще лисья или волчья шуба — примерно так они полагали.
Самым скупым из них был Маке-бай. Он и заговорил первым:
— Только и всего, Саты-бий?
— Тебе это кажется обременительным? — резко бросил Саты-бий.— По доброй воле — кто хочет, участвует, а кто не хочет...
— Я даю коня и одну десятку,— перебил его Бай.
— Я тоже,— присоединился к нему Тойчубек.
Мало-помалу с конями и деньгами разобрались, вопрос
был решен. Саты-бий окинул всех довольным взглядом.
— Хорошо-о,— протянул он.— Ну а зерно, как быть с зерном?
И снова Маке:
— Зерно... с ним дело потяжелее. Время, пойми ты, неподходящее. Может, обойдемся без него?
— Да,— поддержали его.— До осени еще долго, не справиться нам, Маке прав.
— Да, да, так и следует.
— Ти-хо! — раздельно и властно выговорил Саты-бий.— Вы что, дети малые? Не галдите. Мы согласились на большее, неужели отступать из-за каких-то двадцати мешков, даже меньше? Слава богу, нас немало. Как-нибудь соберем. Санджар, ну-ка, вы чего там молчите? Или вам нет никакого дела до чести? Я согласен освободить вас от уплаты денег, скота у вас мало, но зерно-то, зерно... Сколько мешков дадите?
Сары опередил ответ Санджара:
— Опять мешков! Прошлый год вон что вышло. Мы...
— Тебе кто давал слово? — грозно нахмурился Саты- бий.— Сиди и молчи.
Сары почесал в затылке и умолк.
— Ну, Санджар, давай говори.— Саты-бий уставился на старика.— За тобой слово.
Санджар скосил глаза на примолкшего Сары, потом ответил:
— Сатыке, ваш младший брат только что напомнил, что у нас забрали весь прошлогодний урожай. Зерна у нас мало, только-только на прокорм. Не остаться бы с пустыми руками. Мы, стало быть, не можем присоединиться.
— Так ведь вы зерно на базар возите, — сказал Саты- бий, и немало яду было в его голосе.— Наживаетесь.
— Какая там нажива, Сатыке! Надо детям одежонку справить, чаю-сахару купить.
— А плуг? Ты, говорят, тоже приобрел железный плуг, глядя на Асеина. У вас есть и телеги, и тягло. Разве это не нажива?
— Да ведь джатаку без этого ни посеять, ни убрать. Как же иначе?
Саты-бий некоторое время молча сверлил Санджара взглядом.
— Не годится нарушать общее согласие,— заявил он наконец.— Ты человек неглупый, как же так можно?
— Но как быть... надо входить в положение, разве нет?
Саты-бий озлился.
— Ну и ну! А еще уважаемый аксакал... Глядя на вас, заупрямятся и остальные. Мне нет дела до вашего положения. Или совесть только для нас, а для вас она необязательна? Мы же договорились! Значит, вы должны отдать зерно, которое с вас причитается.
Санджар ошарашено молчал, но не успел он собраться с мыслями, как поднялся шум в заднем ряду:
— Если нету его, где же взять, из-под земли, что ли?
— Это добровольное приношение или налог?
Саты-бий вскочил и замахал руками:
— Хватит вам! Довольно! Вы народ или сборище разгильдяев? Понимать надо.
Его, однако, не слушали и вопили кто во что горазд. Поднялась дикая неразбериха. Вдруг из толпы выскочил Кутуйан в калпаке и новой безрукавке. Саты-бий тотчас узнал его, ругнулся про себя, но вслух ничего не сказал.
— Родичи! — крикнул он звучно и даже как-то басовито.— Наберитесь терпения.
Шум начал стихать, и скоро стало тихо. Многие не знали Кутуйана. Санджар тихомолком улыбался себе в бороду, ожидая, что будет дальше. Маке-бай и Тойчубек слыхали от людей, что сын пастуха Ормона вырос бойким и сообразительным парнем, но до сих пор еще его не видели и в лицо, стало быть, не знали; им было любопытно, да и не только им — все, кто тут был, глаз не сводили с Кутуйана. Бай то и дело косил глазом на Саты-бия: ну-ка, мол, поглядим, какие речи услышим от мальца на этот раз.
Кутуйан перевел дух и продолжал:
— Зачем кричать попусту, не лучше ли сесть рядком
да поговорить ладком. Ведь справедливо сказано, речь идет о достоинстве нашего племени. Надо все хорошо обдумать. Вы знаете, что я сирота, вы видите, что я годами молод. Немногое мне по силам, но и я не хочу от людей отстать...— Он повернулся к Саты-бию: — Сатыке, я должен прежде всего у вас просить разрешения сказать свое слово.
Саты-бий мрачно и неохотно кивнул.
Кутуйан подошел к нему ближе.
— Если разговор о подношении, то можно ли точно определить его меру? Подношение это подношение. Не дорог подарок, дорога честь. Можно ли узнать, почему вы назвали число девять?
— -Я сказал, что таков старинный обычай,— недовольно отозвался Саты-бий.
— Понятно... Что касается скота или денег, то таков и в самом деле наш старинный обычай. А зерно? В старину мы почти не знали хлебопашества, так люди говорят, не знаю, верно или нет.
— Говорят.
И тут снова послышались голоса из задних рядов:
— Да, мы такого в старину не ведали.
— Это они сами придумали.
И негромкие чьи-то, но четко слышные слова:
— Сами придумали, пускай сами и расплачиваются.
Саты-бий нарочито раскашлялся. Те, кто сидели с ним
рядом, похоже, тоже считали, что запрос великоват, но, по пословице «ворон ворону глаз не выклюет», такого своего суждения не высказывали.
А Саты-бий заходился от злости: надо же, вылез на люди голодранец из голодранцев, голь перекатная! И не уймешь ничем этого выскочку, а попробуй-ка не сделай того, что потребовал Байтик! Лучше и не пытайся...
— Ай, сын мой! — Саты-бий обратил к Кутуйану укоризненный взор.— Ну к чему ты мутишь людей? Ведь ты и впрямь сирота... что же ты имеешь в виду, когда заявляешь: «Не хочу от людей отстать»? Что ты можешь дать?
— Шесть мешков муки! — тотчас ответил Кутуйан, нимало не смутившись.
Общий говор, в котором ясно выделилось чье-то: «Что он болтает, этот сирота?» Однако Саты-бий, прикусив губу, низко опустил голову: он-то отлично понял, с какого конца взялся за него Кутуйан.
Маке-бай недоуменно пожевал губами и спросил:
— Где ты их взял, эти шесть мешков? Ты и вправду собираешься их доставить?
Кутуйан, скосив глаза на Саты-бия, ответил:
— Маке, не только я, но и уважаемые Санджар-ата и Асеин-ата, здесь присутствующие, скажут вам, что эти шесть мешков давно уже переданы в руки Сатыке. Если это ложь, пусть он опровергнет мои слова перед всеми, кто тут есть...
«Откуда взялась на меня эта лихая напасть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Асеин чувствовал себя отчасти виноватым. В самом деле, добро добром, но неужели только затем она перебралась сюда, чтобы ухаживать за Кемпир и за ним самим? Женщина прекрасная, и разумная, и трудолюбивая, таких поискать, но счастье, оно, видать, вроде ребятишек, любит играть в прятки. Он, Асеин, прожил долгую жизнь, многое пережил и многое научился ценить. Ведь немало на свете женщин, которые ни слова сказать, ни дела сделать толком не умеют, а ходят гордо, элечеком прямо-таки небо подпирают, только и думают, что о нарядах. Да-а, верно сказано: не тягайся с задачливым, не иди на спор с удачливым.
В конце концов старик не утерпел:
— Мээркан, что это с тобой? Или обидел кто? У тебя все ладно, дитя мое?
Мээркан вздрогнула — вопрос застал ее врасплох. Поправила платок.
— Как вам сказать, аке...— Она запнулась. Какой Асеин проницательный, заметил-таки!
— А так прямо и сказать,— подбодрил ее старик.
— Ничего особенного.— Мээркан снова примолкла, опечаленная.— О Кутуйане тревожусь. Боюсь, аке.
— Чего?
— Не знаю. Он стал не такой, как раньше. И ведь не озорник, и неслухом не назовешь. Не пойму я. Кажется мне, что он ходит по краю пропасти. Вы же сами слышали, что рассказывал Санджар-аке.— Мээркан безвольно опустила руки.— Что вы на это скажете? Мы, можно сказать, еле уцелели, а он... Хоть бы вы с ним потолковали. Нужно обуздать его, пока не поздно, аке, иначе потом худо будет вашему Кукену.
Асеин ответил ей не сразу. Долго сидел, поглаживал бороду, раздумывал.
— Ты ему мать, дитя мое,— сказал он наконец.— Конечно, причина для такого поведения твоего сына есть. Но
что греха таить, я и сам за него опасаюсь. Кукентай смел и за словом в карман не полезет. Я с тобой согласен, с теми, у кого в руках власть, нельзя так спорить и препираться. Они злопамятны и ничего не спускают. Рано или поздно они все припомнят. Напрасно он так поступил, ох, напрасно! Но ведь он, милая, еще очень молод. Повзрослеет — поумнеет, одумается.
— Хорошо бы, только я боюсь, что выйдет наоборот.
— Не говори так, милая, не надо. Будем надеяться на лучшее. Мы-то пока живы, нас он послушает, куда ему деваться. Кукентай у нас понятливый.— И Асеин улыбнулся.
6
То ли потому, что Асеин поговорил с мальчиком, то ли по другой какой причине, но Кутуйан перестал огорчать мать поступками или словами, которые так ее тревожили. Он помогал в домашних делах, иногда занят был игрой. И не отходил от Казата. В горы так в горы, в долину так в долину — всюду он следовал за своим старшим другом. Казат к этому привык, он ни в чем не отказывал младшему, выполнял все его просьбы. Асеин и Мээркан очень радовались, глядя на них: совсем как родные братья! Хорошо бы сохранилась их дружба на всю жизнь, оставались бы они неразлучны, как уток с основой, поддерживали бы один другого всегда и во всем.
Прошло время — трудно сказать сколько, потому что никто не вел письменный счет дням, а ни Санджар, ни Сары что-то не появлялись. Асеин беспокоился и недоумевал: что у них там случилось? Урожай давно убран. Заболели? Съездил бы к ним сам, да чувствовал себя скверно. Может, Бай впряг их в какую-нибудь работу, долгую и тяжелую? Скорее всего, так, иначе они давно бы заявились сюда.
Бай уже обзавелся второй женой — токол. Теперь оставалось только дождаться наследника, ведь именно из-за этого затеял он новую женитьбу. Если не считать такого преимущества, как молодость, новая супруга Бая оказалась не слишком привлекательной. В аиле шептались, что она ни во что не ставит Бегаим и весьма гордится своим знатным и богатым родством. Дед ее, и ныне здравствующий, крупный бай, а родной отец ворочает как хочет целым округом. Не зря присловье сложено: не выбирай жену, выбирай тестя. Баю такой брак выгоден, почетен для него. Плохо ли это? И все-таки у Бая щемит сердце, как подумает о Бегаим.
Эх, одного ей не хватало, только одного — не родила она сына... Оказалась без вины виноватой, вот и пришлось ей стать байбиче, когда ей и тридцати нет. Пришлось жить одной в отдельной юрте.
Новую свою жену Бай до свадьбы видел только раз. Да и не разглядел как следует: промелькнула мимо, словно тень. Теперь он делит с нею постель. Зовут ее как-то не по- женски — Тоодак. Неужели не могли придумать что-нибудь покрасивей, цонежней? Правда, шея у нее длинная, как у птицы, именем которой ее нарекли1. Тоодак не слишком умна, но Баю, в общем, нет до этого дела. Лишь бы детей рожала.
7
Каждому хочется одного — добра. Худого никто не желает. Неизвестно, чем оно кончится, но племена канай и кунту стали все более отдаляться одно от другого. Простые люди в том не повинны, это все грехи таких, как Байтик и Базаркул. Особенно усилились рознь и неприязнь в самое последнее время.
Байтик добивался все больших почестей, с каждым днем набирал силу. Одним словом, поднялся высоко, как никогда. Еще с осени пошли разговоры, будто бы он собирается в дальний путь — в столицу Белого царя. Так оно и вышло: в нынешнем марте отправился он в Бетербурк2, где, как рассказывали, принимал его у себя сам его величество Белый царь и благодарил за службу. Золотой орден повесил ему на шею. Что ж, богатство льнет к богатству, удача — к удаче, так уж заведено. Куда нынче ни повернись Байтик — со всех четырех сторон для него кыбла3.
Едва вернувшись из поездки, Байтик разослал гонцов во все концы, созвал к себе всю знать, назначил съезд по своей воле. На съезде первым долгом объявил, что был в Бетербурке послом не только от своего рода-племени, но от всех киргизов. Рассказал, как его жаловали-принимали в царском дворце, сообщил, сколько денег издержал, и предложил, чтобы собравшиеся возместили ему расходы — большие расходы!— в складчину.
1 Тоодак — в переводе на русский язык — дрофа, дудак (крупная, длинношеяя степная птица).
2 Белым царем в Туркестанском крае называли императора России; Бетербурк — искаженное «Петербург».
3 К ы б л а — сторона, в какую оборачиваются лицом во время молитвы.
Конечно, как говорится, мир по слюнке плюнет — озеро будет. Собрали бы. Однако большинство не дало на то своего согласия. И не из-за денег, провались они, а совсем по другой причине, о которой хоть и не говорил никто открыто, но подразумевали все. Чего это ради терпеть, чтобы хитрец Байтик своей волей поставил себя над всеми киргизами. Не иначе как хочет он сделаться главным манапом и подчинить себе все киргизские племена. Кому это понравится и кто на это добровольно согласится? Каждому своя честь дорога. Ишь какой ловкач! Он ездил, его привечали, а теперь мы за него плати... Нашел дураков!
Все приглашенные благодарили хозяина со всяческим вежеством и почтением и, не сказав ему худого слова, разъехались по домам. Байтик остался с носом, замысел его провалился, и сколько ни посылал он проклятий вслед уехавшим, от этого дело не переменилось. Тогда он придумал иной ход: созвал на богатое угощение сородичей побогаче и повлиятельнее. Жеребят и баранов, самых отборных, резали не жалея. Дело ясное, рука дающего не оскудеет. Провожая гостей, Байтик открыто потребовал с них дань. Не просил, а прямо назначал, кому, что и когда доставить. От племени кунту приехал к Байтику один только Саты-бий, он получил приказание через девять дней пригнать девять лошадей, привезти девять верблюжьих вьюков зерна и девяносто рублей денег. Ишь, назначил: словно виру в старину, всего по девять, даже дней! Спорить не приходилось. Саты- бий преданно вытаращил глаза.
— Слушаюсь, батыр! Все будет исполнено, как вы приказали. Не беспокойтесь,— заверил он Байтика и вышел.
Вернувшись в аил, Саты-бий в тот же день к вечеру собрал у себя аксакалов из аилов кунту. К Базаркулу никого не посылал. Не посылал и к Азамату, с которым у него теперь были прохладные отношения.
Очень скоро прибыли Бай, Тойчубек, Маке-бай из Дон- Сан. Даже аксакала джатаков Санджара кликнули — иначе нельзя, поскольку нужны девять вьюков зерна, а это ох какое непростое дело. Восемнадцать больших мешков.
День выдался теплый, даже жаркий, уселись поэтому не и юрте, а неподалеку от юрты на лужайке. Саты-бий долго не тянул, сразу перешел к сути дела. Он красочно и пышно описал поездку Байтика к Белому царю, потом разъяснил, какая это высокая честь для киргизов и, в частности, для них, кунту. Честь и счастье, которым они обязаны духу
предков. Об этом великом событии станут передавать рассказы из поколения в поколение.
— Байтик-батыр не посрамил нас,— продолжал Саты- бий.— Нам он оказал уважение, три дня гостили мы у него, насыщались изысканной пищей, слушали удивительные речи. Вы только представьте себе, где он, Бетербурк! Священная Мекка, да будет благословенно ее имя, гораздо ближе. В Бетербурк нужно ехать на огненной арбе... Только для этого сколько надо смелости, сколько сил! Не зря Белый царь выбрал для этой цели нашего батыра, он знал его силу...
Кто-то из сидевших подальше от Саты-бия шепнул соседу:
— Что это у него прямо мед изо рта каплет?
Сосед, не обернувшись:
— Тебе это дивно? На то он Саты-бий. Как видно, батыр хорошо его покормил.
Следом за этими двумя начали переговариваться и другие. Саты-бий сообразил, что пора переходить к самому главному, и, провозгласив Байтику громогласную благодарность, которая была подхвачена остальными, приступил к цели. Вначале он все ходил вокруг да около, но его скоро остановил нетерпеливый Маке-бай:
— Хватит тебе, Саты-бий, плести сеть вокруг перепелки, любишь ты крутить! Говори прямо, что мы должны сделать.
Сидевший с ним рядом Тойчубек вытянул вперед одну ногу.
— Больно ты прыткий, Маке, все тебе прямо! Прямо-то надо бы говорить о лошадях да о денежках, а?
Саты-бий круто повернулся к нему.
— Шутка шуткой, Тойчуке,— сказал он, с трудом сдерживая злость,— но достоинство надо уметь поддерживать. В нем вся суть, забывать о том нельзя. Наше посильное даяние для того и предназначено, чтобы оказать уважение батыру и себя не уронить. Ему всего хватает, мы только выразидо наше почтение. Насколько нам по силам. Я вот думаю, что для нас, киргизов, священны обычаи предков. Они, предки наши, священным числом считали девятку, так и нам надлежит. Всего по девяти.
Вначале его не поняли.
— Что значит по девяти?
Саты-бий тотчас разрешил сомнения: девять коней, девять десятирублевых бумажек, девять верблюжьих вьюков зерна.
— Ну, что вы на это скажете? — заключил он.
Ответом ему было унылое молчание. Такого не ждали. Самое большее... ну, сивый конь под седлом и со всей сбруей, а к этому еще лисья или волчья шуба — примерно так они полагали.
Самым скупым из них был Маке-бай. Он и заговорил первым:
— Только и всего, Саты-бий?
— Тебе это кажется обременительным? — резко бросил Саты-бий.— По доброй воле — кто хочет, участвует, а кто не хочет...
— Я даю коня и одну десятку,— перебил его Бай.
— Я тоже,— присоединился к нему Тойчубек.
Мало-помалу с конями и деньгами разобрались, вопрос
был решен. Саты-бий окинул всех довольным взглядом.
— Хорошо-о,— протянул он.— Ну а зерно, как быть с зерном?
И снова Маке:
— Зерно... с ним дело потяжелее. Время, пойми ты, неподходящее. Может, обойдемся без него?
— Да,— поддержали его.— До осени еще долго, не справиться нам, Маке прав.
— Да, да, так и следует.
— Ти-хо! — раздельно и властно выговорил Саты-бий.— Вы что, дети малые? Не галдите. Мы согласились на большее, неужели отступать из-за каких-то двадцати мешков, даже меньше? Слава богу, нас немало. Как-нибудь соберем. Санджар, ну-ка, вы чего там молчите? Или вам нет никакого дела до чести? Я согласен освободить вас от уплаты денег, скота у вас мало, но зерно-то, зерно... Сколько мешков дадите?
Сары опередил ответ Санджара:
— Опять мешков! Прошлый год вон что вышло. Мы...
— Тебе кто давал слово? — грозно нахмурился Саты- бий.— Сиди и молчи.
Сары почесал в затылке и умолк.
— Ну, Санджар, давай говори.— Саты-бий уставился на старика.— За тобой слово.
Санджар скосил глаза на примолкшего Сары, потом ответил:
— Сатыке, ваш младший брат только что напомнил, что у нас забрали весь прошлогодний урожай. Зерна у нас мало, только-только на прокорм. Не остаться бы с пустыми руками. Мы, стало быть, не можем присоединиться.
— Так ведь вы зерно на базар возите, — сказал Саты- бий, и немало яду было в его голосе.— Наживаетесь.
— Какая там нажива, Сатыке! Надо детям одежонку справить, чаю-сахару купить.
— А плуг? Ты, говорят, тоже приобрел железный плуг, глядя на Асеина. У вас есть и телеги, и тягло. Разве это не нажива?
— Да ведь джатаку без этого ни посеять, ни убрать. Как же иначе?
Саты-бий некоторое время молча сверлил Санджара взглядом.
— Не годится нарушать общее согласие,— заявил он наконец.— Ты человек неглупый, как же так можно?
— Но как быть... надо входить в положение, разве нет?
Саты-бий озлился.
— Ну и ну! А еще уважаемый аксакал... Глядя на вас, заупрямятся и остальные. Мне нет дела до вашего положения. Или совесть только для нас, а для вас она необязательна? Мы же договорились! Значит, вы должны отдать зерно, которое с вас причитается.
Санджар ошарашено молчал, но не успел он собраться с мыслями, как поднялся шум в заднем ряду:
— Если нету его, где же взять, из-под земли, что ли?
— Это добровольное приношение или налог?
Саты-бий вскочил и замахал руками:
— Хватит вам! Довольно! Вы народ или сборище разгильдяев? Понимать надо.
Его, однако, не слушали и вопили кто во что горазд. Поднялась дикая неразбериха. Вдруг из толпы выскочил Кутуйан в калпаке и новой безрукавке. Саты-бий тотчас узнал его, ругнулся про себя, но вслух ничего не сказал.
— Родичи! — крикнул он звучно и даже как-то басовито.— Наберитесь терпения.
Шум начал стихать, и скоро стало тихо. Многие не знали Кутуйана. Санджар тихомолком улыбался себе в бороду, ожидая, что будет дальше. Маке-бай и Тойчубек слыхали от людей, что сын пастуха Ормона вырос бойким и сообразительным парнем, но до сих пор еще его не видели и в лицо, стало быть, не знали; им было любопытно, да и не только им — все, кто тут был, глаз не сводили с Кутуйана. Бай то и дело косил глазом на Саты-бия: ну-ка, мол, поглядим, какие речи услышим от мальца на этот раз.
Кутуйан перевел дух и продолжал:
— Зачем кричать попусту, не лучше ли сесть рядком
да поговорить ладком. Ведь справедливо сказано, речь идет о достоинстве нашего племени. Надо все хорошо обдумать. Вы знаете, что я сирота, вы видите, что я годами молод. Немногое мне по силам, но и я не хочу от людей отстать...— Он повернулся к Саты-бию: — Сатыке, я должен прежде всего у вас просить разрешения сказать свое слово.
Саты-бий мрачно и неохотно кивнул.
Кутуйан подошел к нему ближе.
— Если разговор о подношении, то можно ли точно определить его меру? Подношение это подношение. Не дорог подарок, дорога честь. Можно ли узнать, почему вы назвали число девять?
— -Я сказал, что таков старинный обычай,— недовольно отозвался Саты-бий.
— Понятно... Что касается скота или денег, то таков и в самом деле наш старинный обычай. А зерно? В старину мы почти не знали хлебопашества, так люди говорят, не знаю, верно или нет.
— Говорят.
И тут снова послышались голоса из задних рядов:
— Да, мы такого в старину не ведали.
— Это они сами придумали.
И негромкие чьи-то, но четко слышные слова:
— Сами придумали, пускай сами и расплачиваются.
Саты-бий нарочито раскашлялся. Те, кто сидели с ним
рядом, похоже, тоже считали, что запрос великоват, но, по пословице «ворон ворону глаз не выклюет», такого своего суждения не высказывали.
А Саты-бий заходился от злости: надо же, вылез на люди голодранец из голодранцев, голь перекатная! И не уймешь ничем этого выскочку, а попробуй-ка не сделай того, что потребовал Байтик! Лучше и не пытайся...
— Ай, сын мой! — Саты-бий обратил к Кутуйану укоризненный взор.— Ну к чему ты мутишь людей? Ведь ты и впрямь сирота... что же ты имеешь в виду, когда заявляешь: «Не хочу от людей отстать»? Что ты можешь дать?
— Шесть мешков муки! — тотчас ответил Кутуйан, нимало не смутившись.
Общий говор, в котором ясно выделилось чье-то: «Что он болтает, этот сирота?» Однако Саты-бий, прикусив губу, низко опустил голову: он-то отлично понял, с какого конца взялся за него Кутуйан.
Маке-бай недоуменно пожевал губами и спросил:
— Где ты их взял, эти шесть мешков? Ты и вправду собираешься их доставить?
Кутуйан, скосив глаза на Саты-бия, ответил:
— Маке, не только я, но и уважаемые Санджар-ата и Асеин-ата, здесь присутствующие, скажут вам, что эти шесть мешков давно уже переданы в руки Сатыке. Если это ложь, пусть он опровергнет мои слова перед всеми, кто тут есть...
«Откуда взялась на меня эта лихая напасть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31