Только...
Абас поправил сползший с плеча пиджак и заговорил, глядя не на собеседника, а снова вдаль, на раскинувшуюся внизу равнину. Голос звучал спокойно и ровно:
— Кутуйан-мирза, я вас ни в чем не виню. Вина здесь на других и на другом. Виноваты время и общественный строй.
«Опять он заговорил на своем ученом языке!» — подумал в эту минуту Кутуйан.
— Конечно, вам все это трудно понять... Вот вы назвали племя кунту... Но ведь кроме него есть немало племен и родов, и все это киргизы. Вот о них и нужно думать. Думать об их отношениях с другими народами, у которых во многом общая с киргизами судьба. Право, есть о чем поразмышлять, хотя бы о том, что власть имущие натравливают один киргизский род на другой, сеют между ними рознь. И каждый из этих власть имущих преследует только свои личные цели, блюдет свою выгоду. Положение, честь... Пустая честь! Я слышал, знаю, отчего и почему пришлось вашему народу откочевать в Тогуз-Торо. Вашим властителям и в голову не приходит, что киргизский народ должен быть един, что у всех его родов и племен имеется духовная общность. Эх, Кутуйан- мирза, кончу тем, с чего начал: есть о чем подумать. А народ темен, неграмотен...
Кутуйан слушал Абаса замерев, смотрел на него не мигая. А тот говорил еще долго. То был некий долгий урок, из которого Кутуйан не все понял. Запомнился ему рассказ о людях, которые ходили в народ, к крестьянам, и убеждали их в том, что надо строить новую жизнь... Может быть, Абас рассказывал ему об этом нарочно, хотел, чтобы Кутуйан услышанное от него разнес по аилам? И что такое «организация»? Может, Абас сам в ней участвует? Все может быть... Но самое любопытное, что Абас, человек известный, сын бая, а нон про что говорит. Это как-то не умещалось у Кутуйана в голове.
И тем не менее в этот день он словно заново появился на свет, словно впервые открылись у него глаза, чтобы увидеть: нет в народе того единства, о котором он слышал всю жизнь. «О каком народе? О каком классе?» — звучали у него в ушах слова Абаса.
...Домой они возвратились поздно, а через несколько дней Абас уехал совсем. До отъезда Кутуйан с ним, можно сказать, не расставался, наговорились они всласть.
Кутуйан поехал провожать Абаса. На прощание они крепко обнялись, пожелали друг другу здоровья и счастья. Оба питали надежду на встречи в будущем: «Ещё увидим- ги!» И вот уже легкая коляска удаляется в желтом облаке ныли, а Кутуйан стоит и смотрит вслед. На душе у него тяжело, и кажется ему, что коляска увозит с собой его светлые надежды, его мечты о лучшей жизни.
Шли дни, Кутуйан не забывал Абаса-мирзу, но дни, про
веденные вместе, иногда казались ему сном — счастливым сном.
Не зря говорится: «Пришла беда — приведет с собой другую». Мало того что народ испытал множество бед во время перекочевки, что, вернувшись на родину, пережил голод,— напала на людей моровая болезнь. Черная оспа! Никто не мог с ней бороться, только молили бога смиловаться и поскорее отвести напасть. Люди пали духом. С каждым днем на кладбище прибавлялось свежих могил.
Что делать? Старейшины кунту собрались на совет и решили послать Бала Кутуйана к волостному. Самим ехать не с руки: яблоко от яблони недалеко падает, болуш Байсал — сын Байтика, и оба, конечно, помнят, какую игру вели Саты-бий и прочие во время выборов. Как бы не вышло из их поездки большого шума. И не поехать нельзя: болезнь распространяется все больше, ползет снизу вверх, в горы, добралась до кунту, а там, гляди, и дальше поползет. Может, Байсал что-нибудь придумал бы?
Посылать к Кутуйану обычного гонца не стали, поехали сами во главе с Саты-бием. Кутуйан как раз собирался куда- то уезжать, но при виде таких гостей вынужден был изменить намерение: невежливо было бы отказать им в уважении и радушии.
Зашли в юрту. Мээркан переполошилась: она никак не думала, что к ним пожалуют такие почтенные люди. Постелила всем коврики для сидения, разожгла огонь в очаге, подвесила чайник.
На самом почетном месте восседал Саты-бий, рядом с ним Джангазы, Маке и Тойчубек-бай. Саты-бий обвел юрту взглядом, поджал губы и приподнял брови: вот, стало быть, и все ваше достояние! Начался обычный вежливый разговор о здоровье и новостях, и уж конечно об осенних «событиях» на Ден-Сае даже упомянуто не было. После чая к Кутуйану обратился Джангазы:
— Мы, Кутуйан, приехали к тебе с предложением. Ты сам знаешь, как страдает наш народ от черной оспы. Каждый день оплакиваем умерших. Если не сумеем ничего предпринять, вымрем. Не следует ли съездить в волость к Байсалу и через Байсала попросить помощи в уезде?
Кутуйан понял, что именно ему предлагают поехать. И он не стал возражать: «Почему я? Съездили бы сами». Все было понятно.
— Да, Джаныке, дело плохо,— отвечал он.— И если вы предлагаете, чтобы в волость поехал я, то с моей стороны
отказа не будет. Вы меня застали, когда я сам собирался ехать к Байсалу.
Все словно язык проглотили. Да и что скажешь? Опоздали они, выходит, со своим предложением. Особенно скверно чувствовал себя Саты-бий. Его маленькие желтоватые глазки так и забегали: выходит, Кутуйан и без них сообразил, что надо сделать, без их совета обошелся.
Долго они не засиделись, а Кутуйан, проводив их, тоже отправился в путь. Мээркан долго-долго смотрела ему вслед, стоя на пороге. И благословляла сына, и молилась за него. Что еще остается матери? Сколько вытерпела она, сколько перенесла хотя бы от того же Саты-бия, пока вырос ее сирота! А нынче Саты-бий явился к ее взрослому сыну с просьбой, вот оно как вышло!..
Была в этот день пятница.
Кутуйан, чтобы не быть одному, заехал по дороге за Бек- болотом, и дальше они двинулись вдвоем. Поблизости от жилища Байсала их встретили два джигита, приняли у них коней и указали на белую юрту: туда пожалуйте, Байсал со своими людьми выехал куда-то. Встречавшие джигиты немедленно отправились за ним. Кутуйан и Бекболот — делать нечего — остались ждать. Очень скоро на дороге показались Байсал и его спутники. Болуш был в шубе внакидку; завидев «новых гостей», повернулся к одному из джигитов и, как видно, спросил, кто эти гости. Джигит только пожал пледами: в спешке даже не спросили имен прибывших. Байсал, делая вид, что не замечает их, спешился и прошел в юрту.
Немного погодя пришел джигит и пригласил Кутуйана и Бекболота к болушу.
Байсал сидел на почетном месте. Кутуйан поздоровался вначале с ним, а затем и с остальными, кто был возле Байсала. То же сделал и Бекболот; им ответили негромким и нестройным хором.
Байсал не стал вести долгие расспросы и речи о разных разностях, как это делал его отец; у него был заведен другой обычай — сразу к делу.
— Ну, Кутуйан-мирза, с чем пожаловали?
Кутуйан приподнялся на коленях — он сидел, подобрав иод себя пятки и выставив колени вперед,— и ответил:
— Мы явились к вам с просьбой, болуш.
Байсал пристально поглядел на него с таким выражением, словно подозревал Кутуйана в невесть какой хитрости.
— Слушаю тебя.— Он сделал знак сидевшему неподалеку от него писарю в островерхой шапочке с кистью, и тот, взяв калам1, склонился над бумагой, приготовившись записывать.
— Вы, наверное, слышали, что нас постигла беда... Черная оспа.
— Да.— Байсал в знак сочувствия свел вместе брови.— Дальше?
— Мы хотели бы, чтобы городское начальство оказало нам помощь. Ведь в городе есть ученые врачи, у них много лекарств. Если и придет спасение, так только оттуда, болуш. Сделайте доброе дело, обратитесь к ним за нас.
Байсал сделался еще мрачней.
— Доброе дело, говоришь. За добро иной раз платят злом, Кутуйан-мирза, а это немалый грех.
Кутуйан, конечно, понял намек.
— Вы правы, болуш. Двоедушие непохвально и никого обрадовать не может. Как говорят мудрые люди, от доброго жди благородства, а от дурного — пакости. Бывает, что тень дурного поступка людей двоедушных падает на весь народ. Но ведь народ не виноват. Истинно виновны другие, да падет на их головы проклятье. К сожалению, беда не различает, кто хорош, а кто плох.
Рыжеватые брови Байсала расправились, но он молчал. Молчали и остальные.
В тревоге смотрел на болуша Кутуйан: неужели откажет, неужели не забудет зло ради такой причины? Да ведь, в конце концов, что бы там ни было на выборах, болушем-то стал он. Байсал, в свой черед, вспоминал сейчас наставления отца, особенно его слова о том, что каждый поступок имеет свои последствия. Доброе дело иной раз окупается в будущем, об этом никак нельзя забывать. Кроме того, Байтик, исходя из каких-то своих расчетов, советовал сыну поддерживать добрые отношения с Бала Кутуйаном. «Правильный малый, от него подвоха не жди» — так говорил отец, а он зря не скажет.
— Ты прав,— сказал Байсал,— беда не различает, кто хорош, кто плох, кто ездит верхом, а кто пешком ходит. Для нее все только жертвы, дожидающиеся своей очереди. Значит, догдура2 вы хотите? Так?
— Да, болуш.
Байсал наклонил голову.
1 Калам — тростниковое перо.
2Догдур — искаж. «доктор».
— Ладно. Мы поговорим. Еще что-нибудь хотите сказать?
Кутуйан поднялся, прижал к груди сложенную камчу:
— Спасибо, Баке. Больше у нас никаких просьб нету.
— Не только с просьбами, можно и просто так к нам приехать...— ответил на это Байсал, вроде бы и не придавая своим словам особого значения.
Кутуйан поклонился:
— Нет ничего более ценного, чем добрые отношения между родичами. Нынешнее наше положение вам известно. В более благоприятное время вдруг и вы навестите нас.— Он поклонился еще раз.— С вашего разрешения мы уезжаем. Желаем вам доброго здоровья.
Не поднимая головы, Байсал смотрел вслед Кутуйану и Бекболоту. «В более благоприятное время...» Так, так.
У стойбища Бекболота, которое находилось в затишной лощине возле Джара, их встретила его жена.
— Приехали?..— Она запнулась.— Ну, благополучно?
Она явно избегала смотреть им в глаза, да и говорила
как-то странно...
— А, это ты, Буке! — Бекболот спрыгнул с седла. — Что- нибудь случилось? Как вы тут? Где Саякбай?
— Он спит.
— Жара у него нет?
— Да пропади оно пропадом.— Буке опустила лицо, потом повернулась к Кутуйану: — Что говорит болуш? Если помощи в скором времени не дождемся... ох, господи, вдова Сары умерла. — Женщина заплакала.— Несчастные дети, и отца потеряли, и теперь вот матери не стало.
— Когда это случилось? — Кутуйан побелел.
— Нынче утром.
— Значит, и до их аила добралась оспа, и у них началось! — Кутуйан натянул поводья.— Беке, медлить нельзя. Пока мы дожидаемся ответа из города, нам нельзя сидеть сложа руки. У нашего народа есть старинное лекарство — арча. Я возьму с собой несколько парней, и поедем с ними в горы за арчой. Ее дымом надо окурить все юрты до одной, чтобы уберечься от заразы. А ты тут собери всех, кого сможешь, и возьмите аил под наблюдение. Следите, чтобы никто не мотался туда-сюда... надо это просто запретить. Ну ты сам понимаешь. Ладно, я поехал.
— Кутуйан! — Буке рванулась за ним — догнать, чтобы хоть чего-нибудь отведал.
Но он был уже далеко.
Времени прошло с неделю, а от Байсала никаких известий. Дошли только слухи, что не о помощи другим думали Байсал и Байтик, а лишь о том, как бы себя уберечь. Байтик удрал в Беш-Кунгей, Байсал — в долину Шоролу, защищенную со всех сторон.
А между тем людей постигла новая беда: ударили жестокие морозы. Снегу навалило невпроворот. Реки замерзли.
Кутуйан беспокоился о семьях, застрявших на зимовьях в горах. Он сказал товарищам, вместе с которыми развозил по аилам густо пахнущие смолой ветки арчи, чтобы ехали дальше, а сам свернул на плоскогорье Далы. Слава богу, ни он, ни его помощники пока не заболели.
Уже за полдень спустился он с плоскогорья и выехал на прямую дорогу, когда увидел, что навстречу ему подымаются от сада Тезека несколько человек верхами. Кто бы это мог быть? Кутуйан свернул вправо, перебрался через небольшую замерзшую речку и снова выехал на ровное место. Всадники были уже совсем близко, и Кутуйан узнал их: Саты- бий, Илебай, Дадый...
Кутуйан подъехал и поздоровался. Оказалось, что они были у Абдыракмана. От оспы умерла его теща... Дальше двинулись вместе, Кутуйан — в середине. О прошлом не вспоминали, как будто ничего и не было. И разговор шел самый обыкновенный.
Тем временем на дорогу с берега реки поднялся какой-то человек; должно быть, заслышав конский топот, он, постукивая палкой впереди себя, как это делают слепые, вышел на середину дороги и остановился. Вид у него был странный — пугало какое-то, не человек. На голове огромная остроконечная шапка дервиша, одет он был в рваный желтый халат без подкладки, обут в чокои с короткими голенищами. Чокой на левой ноге прохудился, сквозь дыру торчали голые багрово-красные пальцы. Растрепанная, клочковатая, совершенно белая борода спускалась до пояса. А волосы! Косматые, как у ведьмы из страшной сказки, длинные, разлохмаченные, болтались они по плечам и по спине. Но самое страшное — глаза. Широко раскрытые и устремленные куда- то в пустоту: веки воспаленно-красные, загноившиеся; на впалых щеках застыли полоски желтых от гноя слез.
Через плечо у этого непонятного существа висел неряшливо завязанный узелок, на боку болтался комуз... какое там комуз, так, жалкие останки — деки нет, гриф растрескался.
Кто же это, живой человек или дух? Может быть, встретился путникам на счастье сам святой Хызр в столь неприглядном обличье? Или это зловещий дух черной оспы?
Когда всадники подъехали к нему близко, он поздоровался:
— Салам алейкум, обреченные на муки дети праотца нашего Адама! Доброго здоровья вам! — и молитвенным жестом поднял к лицу обе руки.
— Алейкум салам, путник.
— Желаем тебе того же,— отвечали всадники, и каждый сделал тот же молитвенный жест.
— По уверенному топоту ваших коней, по серебряному звону сбруи догадываюсь я, что все вы люди, народу известные, имеющие над народом власть. Угадал ли я?
Никто не отозвался, все только переглядывались в изумлении.
— Ладно, знаю, что угадал,— продолжал странный старик.— Тогда, о владетели закона, послушайте жалобу удрученного жизнью, заблудшего раба божьего.— И, прижав свой посох к груди, запел:
О господа, всесильные владыки, Немало вам я высказать могу, Когда бы вы терпения набрались! Не думайте, что вот старик согбенный, Вам путь в степи открытой преградивший, Способен неприятность причинить.
Нет, у меня серьезный разговор. Хоть ваша власть сегодня безгранична, Народом ближним и народом дальним Вы можете повелевать, И все же:
Не просчитаться вам бы, господа! Минует время, красота увянет, И прахом станет этот бренный мир. Но зло,
Другим содеянное вами, Пребудет в вас. Повинны в этом вы!
Огромное сияет в небе солнце, А для меня лучи его померкли, И рухнула гора, моя опора. Я бедный, я несчастный горемыка. Вновь не забрезжит свет, Надежды улетучились навеки. Хотел бы умереть, да не могу: Ведь этого всевышний не простил бы. Так и брожу безумцем по земле,
Взвалив на плечи груз своих печалей. Был дом когда-то у меня. А где он? У очага родного грелся ли? Не помню. А!
Что теперь об этом толковать!
Я облачко, гонимое ветрами,
Бреду, бреду,
И на окраине аила,
Под сенью старого мазара я ночую...
Накликали вы беды на меня!
Пусть и на вас обрушатся несчастья!
Кутуйан слушал вместе со всеми, и смутные ощущения с каждой секундой обретали черты все более уверенной догадки. Комуз... руки, такие знакомые... голос...
— Ата! — вдруг крикнул он, едва умолкли звуки пения.— Асеин-ата!
Спутники враз повернулись к нему, пораженные.
Старик откликнулся, но так, словно не расслышал сказанного Кутуйаном:
— Не кричи, мирза! — и он предупреждающим движением поднял ладонь.— Слушай меня, ведь кто бы ты ни был, я старше тебя, а может быть, старше и твоего отца. Не надо так громко кричать. Будь осторожен! Сейчас дела твои хороши, но кто знает, не подкрадывается ли к тебе враг. Помни об этом, раб божий. Неужели ты можешь считать друзьями всех, кто тебя окружает?
Кутуйан теперь уже окончательно понял, что перед ним стоит Асеин-ата. Он спрыгнул на землю, кинулся к старику и обнял его.
— Ата, мой дорогой ата! Ты не узнаешь меня? Я... я...— Ему перехватило горло, он не в силах был произнести свое имя.
Старик был растерян. Слабой худой рукой он гладил Кутуйана по плечам, по лицу.
— Запах, запах твой мне знаком! Ты...
— Я твой Кутуйан, маленький Кутуйан, ата!
— Ты-ы...— выговорил он.— Подожди...— И он трясущимися пальцами нащупал на голове у Кутуйана старый рубец от удара плетью, нанесенного Саты-бием возле брода через Кара-Су.— Господь милостивый! Единственный ты мой, сирота мой! Неужели я и вправду встретил тебя?
Он прижал Кутуйана к себе. Саты-бий некоторое время смотрел на них так, словно что-то очень неприятное царапнуло его давно очерствевшую душу. Потом сплюнул сквозь зубы
на землю и поехал прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Абас поправил сползший с плеча пиджак и заговорил, глядя не на собеседника, а снова вдаль, на раскинувшуюся внизу равнину. Голос звучал спокойно и ровно:
— Кутуйан-мирза, я вас ни в чем не виню. Вина здесь на других и на другом. Виноваты время и общественный строй.
«Опять он заговорил на своем ученом языке!» — подумал в эту минуту Кутуйан.
— Конечно, вам все это трудно понять... Вот вы назвали племя кунту... Но ведь кроме него есть немало племен и родов, и все это киргизы. Вот о них и нужно думать. Думать об их отношениях с другими народами, у которых во многом общая с киргизами судьба. Право, есть о чем поразмышлять, хотя бы о том, что власть имущие натравливают один киргизский род на другой, сеют между ними рознь. И каждый из этих власть имущих преследует только свои личные цели, блюдет свою выгоду. Положение, честь... Пустая честь! Я слышал, знаю, отчего и почему пришлось вашему народу откочевать в Тогуз-Торо. Вашим властителям и в голову не приходит, что киргизский народ должен быть един, что у всех его родов и племен имеется духовная общность. Эх, Кутуйан- мирза, кончу тем, с чего начал: есть о чем подумать. А народ темен, неграмотен...
Кутуйан слушал Абаса замерев, смотрел на него не мигая. А тот говорил еще долго. То был некий долгий урок, из которого Кутуйан не все понял. Запомнился ему рассказ о людях, которые ходили в народ, к крестьянам, и убеждали их в том, что надо строить новую жизнь... Может быть, Абас рассказывал ему об этом нарочно, хотел, чтобы Кутуйан услышанное от него разнес по аилам? И что такое «организация»? Может, Абас сам в ней участвует? Все может быть... Но самое любопытное, что Абас, человек известный, сын бая, а нон про что говорит. Это как-то не умещалось у Кутуйана в голове.
И тем не менее в этот день он словно заново появился на свет, словно впервые открылись у него глаза, чтобы увидеть: нет в народе того единства, о котором он слышал всю жизнь. «О каком народе? О каком классе?» — звучали у него в ушах слова Абаса.
...Домой они возвратились поздно, а через несколько дней Абас уехал совсем. До отъезда Кутуйан с ним, можно сказать, не расставался, наговорились они всласть.
Кутуйан поехал провожать Абаса. На прощание они крепко обнялись, пожелали друг другу здоровья и счастья. Оба питали надежду на встречи в будущем: «Ещё увидим- ги!» И вот уже легкая коляска удаляется в желтом облаке ныли, а Кутуйан стоит и смотрит вслед. На душе у него тяжело, и кажется ему, что коляска увозит с собой его светлые надежды, его мечты о лучшей жизни.
Шли дни, Кутуйан не забывал Абаса-мирзу, но дни, про
веденные вместе, иногда казались ему сном — счастливым сном.
Не зря говорится: «Пришла беда — приведет с собой другую». Мало того что народ испытал множество бед во время перекочевки, что, вернувшись на родину, пережил голод,— напала на людей моровая болезнь. Черная оспа! Никто не мог с ней бороться, только молили бога смиловаться и поскорее отвести напасть. Люди пали духом. С каждым днем на кладбище прибавлялось свежих могил.
Что делать? Старейшины кунту собрались на совет и решили послать Бала Кутуйана к волостному. Самим ехать не с руки: яблоко от яблони недалеко падает, болуш Байсал — сын Байтика, и оба, конечно, помнят, какую игру вели Саты-бий и прочие во время выборов. Как бы не вышло из их поездки большого шума. И не поехать нельзя: болезнь распространяется все больше, ползет снизу вверх, в горы, добралась до кунту, а там, гляди, и дальше поползет. Может, Байсал что-нибудь придумал бы?
Посылать к Кутуйану обычного гонца не стали, поехали сами во главе с Саты-бием. Кутуйан как раз собирался куда- то уезжать, но при виде таких гостей вынужден был изменить намерение: невежливо было бы отказать им в уважении и радушии.
Зашли в юрту. Мээркан переполошилась: она никак не думала, что к ним пожалуют такие почтенные люди. Постелила всем коврики для сидения, разожгла огонь в очаге, подвесила чайник.
На самом почетном месте восседал Саты-бий, рядом с ним Джангазы, Маке и Тойчубек-бай. Саты-бий обвел юрту взглядом, поджал губы и приподнял брови: вот, стало быть, и все ваше достояние! Начался обычный вежливый разговор о здоровье и новостях, и уж конечно об осенних «событиях» на Ден-Сае даже упомянуто не было. После чая к Кутуйану обратился Джангазы:
— Мы, Кутуйан, приехали к тебе с предложением. Ты сам знаешь, как страдает наш народ от черной оспы. Каждый день оплакиваем умерших. Если не сумеем ничего предпринять, вымрем. Не следует ли съездить в волость к Байсалу и через Байсала попросить помощи в уезде?
Кутуйан понял, что именно ему предлагают поехать. И он не стал возражать: «Почему я? Съездили бы сами». Все было понятно.
— Да, Джаныке, дело плохо,— отвечал он.— И если вы предлагаете, чтобы в волость поехал я, то с моей стороны
отказа не будет. Вы меня застали, когда я сам собирался ехать к Байсалу.
Все словно язык проглотили. Да и что скажешь? Опоздали они, выходит, со своим предложением. Особенно скверно чувствовал себя Саты-бий. Его маленькие желтоватые глазки так и забегали: выходит, Кутуйан и без них сообразил, что надо сделать, без их совета обошелся.
Долго они не засиделись, а Кутуйан, проводив их, тоже отправился в путь. Мээркан долго-долго смотрела ему вслед, стоя на пороге. И благословляла сына, и молилась за него. Что еще остается матери? Сколько вытерпела она, сколько перенесла хотя бы от того же Саты-бия, пока вырос ее сирота! А нынче Саты-бий явился к ее взрослому сыну с просьбой, вот оно как вышло!..
Была в этот день пятница.
Кутуйан, чтобы не быть одному, заехал по дороге за Бек- болотом, и дальше они двинулись вдвоем. Поблизости от жилища Байсала их встретили два джигита, приняли у них коней и указали на белую юрту: туда пожалуйте, Байсал со своими людьми выехал куда-то. Встречавшие джигиты немедленно отправились за ним. Кутуйан и Бекболот — делать нечего — остались ждать. Очень скоро на дороге показались Байсал и его спутники. Болуш был в шубе внакидку; завидев «новых гостей», повернулся к одному из джигитов и, как видно, спросил, кто эти гости. Джигит только пожал пледами: в спешке даже не спросили имен прибывших. Байсал, делая вид, что не замечает их, спешился и прошел в юрту.
Немного погодя пришел джигит и пригласил Кутуйана и Бекболота к болушу.
Байсал сидел на почетном месте. Кутуйан поздоровался вначале с ним, а затем и с остальными, кто был возле Байсала. То же сделал и Бекболот; им ответили негромким и нестройным хором.
Байсал не стал вести долгие расспросы и речи о разных разностях, как это делал его отец; у него был заведен другой обычай — сразу к делу.
— Ну, Кутуйан-мирза, с чем пожаловали?
Кутуйан приподнялся на коленях — он сидел, подобрав иод себя пятки и выставив колени вперед,— и ответил:
— Мы явились к вам с просьбой, болуш.
Байсал пристально поглядел на него с таким выражением, словно подозревал Кутуйана в невесть какой хитрости.
— Слушаю тебя.— Он сделал знак сидевшему неподалеку от него писарю в островерхой шапочке с кистью, и тот, взяв калам1, склонился над бумагой, приготовившись записывать.
— Вы, наверное, слышали, что нас постигла беда... Черная оспа.
— Да.— Байсал в знак сочувствия свел вместе брови.— Дальше?
— Мы хотели бы, чтобы городское начальство оказало нам помощь. Ведь в городе есть ученые врачи, у них много лекарств. Если и придет спасение, так только оттуда, болуш. Сделайте доброе дело, обратитесь к ним за нас.
Байсал сделался еще мрачней.
— Доброе дело, говоришь. За добро иной раз платят злом, Кутуйан-мирза, а это немалый грех.
Кутуйан, конечно, понял намек.
— Вы правы, болуш. Двоедушие непохвально и никого обрадовать не может. Как говорят мудрые люди, от доброго жди благородства, а от дурного — пакости. Бывает, что тень дурного поступка людей двоедушных падает на весь народ. Но ведь народ не виноват. Истинно виновны другие, да падет на их головы проклятье. К сожалению, беда не различает, кто хорош, а кто плох.
Рыжеватые брови Байсала расправились, но он молчал. Молчали и остальные.
В тревоге смотрел на болуша Кутуйан: неужели откажет, неужели не забудет зло ради такой причины? Да ведь, в конце концов, что бы там ни было на выборах, болушем-то стал он. Байсал, в свой черед, вспоминал сейчас наставления отца, особенно его слова о том, что каждый поступок имеет свои последствия. Доброе дело иной раз окупается в будущем, об этом никак нельзя забывать. Кроме того, Байтик, исходя из каких-то своих расчетов, советовал сыну поддерживать добрые отношения с Бала Кутуйаном. «Правильный малый, от него подвоха не жди» — так говорил отец, а он зря не скажет.
— Ты прав,— сказал Байсал,— беда не различает, кто хорош, кто плох, кто ездит верхом, а кто пешком ходит. Для нее все только жертвы, дожидающиеся своей очереди. Значит, догдура2 вы хотите? Так?
— Да, болуш.
Байсал наклонил голову.
1 Калам — тростниковое перо.
2Догдур — искаж. «доктор».
— Ладно. Мы поговорим. Еще что-нибудь хотите сказать?
Кутуйан поднялся, прижал к груди сложенную камчу:
— Спасибо, Баке. Больше у нас никаких просьб нету.
— Не только с просьбами, можно и просто так к нам приехать...— ответил на это Байсал, вроде бы и не придавая своим словам особого значения.
Кутуйан поклонился:
— Нет ничего более ценного, чем добрые отношения между родичами. Нынешнее наше положение вам известно. В более благоприятное время вдруг и вы навестите нас.— Он поклонился еще раз.— С вашего разрешения мы уезжаем. Желаем вам доброго здоровья.
Не поднимая головы, Байсал смотрел вслед Кутуйану и Бекболоту. «В более благоприятное время...» Так, так.
У стойбища Бекболота, которое находилось в затишной лощине возле Джара, их встретила его жена.
— Приехали?..— Она запнулась.— Ну, благополучно?
Она явно избегала смотреть им в глаза, да и говорила
как-то странно...
— А, это ты, Буке! — Бекболот спрыгнул с седла. — Что- нибудь случилось? Как вы тут? Где Саякбай?
— Он спит.
— Жара у него нет?
— Да пропади оно пропадом.— Буке опустила лицо, потом повернулась к Кутуйану: — Что говорит болуш? Если помощи в скором времени не дождемся... ох, господи, вдова Сары умерла. — Женщина заплакала.— Несчастные дети, и отца потеряли, и теперь вот матери не стало.
— Когда это случилось? — Кутуйан побелел.
— Нынче утром.
— Значит, и до их аила добралась оспа, и у них началось! — Кутуйан натянул поводья.— Беке, медлить нельзя. Пока мы дожидаемся ответа из города, нам нельзя сидеть сложа руки. У нашего народа есть старинное лекарство — арча. Я возьму с собой несколько парней, и поедем с ними в горы за арчой. Ее дымом надо окурить все юрты до одной, чтобы уберечься от заразы. А ты тут собери всех, кого сможешь, и возьмите аил под наблюдение. Следите, чтобы никто не мотался туда-сюда... надо это просто запретить. Ну ты сам понимаешь. Ладно, я поехал.
— Кутуйан! — Буке рванулась за ним — догнать, чтобы хоть чего-нибудь отведал.
Но он был уже далеко.
Времени прошло с неделю, а от Байсала никаких известий. Дошли только слухи, что не о помощи другим думали Байсал и Байтик, а лишь о том, как бы себя уберечь. Байтик удрал в Беш-Кунгей, Байсал — в долину Шоролу, защищенную со всех сторон.
А между тем людей постигла новая беда: ударили жестокие морозы. Снегу навалило невпроворот. Реки замерзли.
Кутуйан беспокоился о семьях, застрявших на зимовьях в горах. Он сказал товарищам, вместе с которыми развозил по аилам густо пахнущие смолой ветки арчи, чтобы ехали дальше, а сам свернул на плоскогорье Далы. Слава богу, ни он, ни его помощники пока не заболели.
Уже за полдень спустился он с плоскогорья и выехал на прямую дорогу, когда увидел, что навстречу ему подымаются от сада Тезека несколько человек верхами. Кто бы это мог быть? Кутуйан свернул вправо, перебрался через небольшую замерзшую речку и снова выехал на ровное место. Всадники были уже совсем близко, и Кутуйан узнал их: Саты- бий, Илебай, Дадый...
Кутуйан подъехал и поздоровался. Оказалось, что они были у Абдыракмана. От оспы умерла его теща... Дальше двинулись вместе, Кутуйан — в середине. О прошлом не вспоминали, как будто ничего и не было. И разговор шел самый обыкновенный.
Тем временем на дорогу с берега реки поднялся какой-то человек; должно быть, заслышав конский топот, он, постукивая палкой впереди себя, как это делают слепые, вышел на середину дороги и остановился. Вид у него был странный — пугало какое-то, не человек. На голове огромная остроконечная шапка дервиша, одет он был в рваный желтый халат без подкладки, обут в чокои с короткими голенищами. Чокой на левой ноге прохудился, сквозь дыру торчали голые багрово-красные пальцы. Растрепанная, клочковатая, совершенно белая борода спускалась до пояса. А волосы! Косматые, как у ведьмы из страшной сказки, длинные, разлохмаченные, болтались они по плечам и по спине. Но самое страшное — глаза. Широко раскрытые и устремленные куда- то в пустоту: веки воспаленно-красные, загноившиеся; на впалых щеках застыли полоски желтых от гноя слез.
Через плечо у этого непонятного существа висел неряшливо завязанный узелок, на боку болтался комуз... какое там комуз, так, жалкие останки — деки нет, гриф растрескался.
Кто же это, живой человек или дух? Может быть, встретился путникам на счастье сам святой Хызр в столь неприглядном обличье? Или это зловещий дух черной оспы?
Когда всадники подъехали к нему близко, он поздоровался:
— Салам алейкум, обреченные на муки дети праотца нашего Адама! Доброго здоровья вам! — и молитвенным жестом поднял к лицу обе руки.
— Алейкум салам, путник.
— Желаем тебе того же,— отвечали всадники, и каждый сделал тот же молитвенный жест.
— По уверенному топоту ваших коней, по серебряному звону сбруи догадываюсь я, что все вы люди, народу известные, имеющие над народом власть. Угадал ли я?
Никто не отозвался, все только переглядывались в изумлении.
— Ладно, знаю, что угадал,— продолжал странный старик.— Тогда, о владетели закона, послушайте жалобу удрученного жизнью, заблудшего раба божьего.— И, прижав свой посох к груди, запел:
О господа, всесильные владыки, Немало вам я высказать могу, Когда бы вы терпения набрались! Не думайте, что вот старик согбенный, Вам путь в степи открытой преградивший, Способен неприятность причинить.
Нет, у меня серьезный разговор. Хоть ваша власть сегодня безгранична, Народом ближним и народом дальним Вы можете повелевать, И все же:
Не просчитаться вам бы, господа! Минует время, красота увянет, И прахом станет этот бренный мир. Но зло,
Другим содеянное вами, Пребудет в вас. Повинны в этом вы!
Огромное сияет в небе солнце, А для меня лучи его померкли, И рухнула гора, моя опора. Я бедный, я несчастный горемыка. Вновь не забрезжит свет, Надежды улетучились навеки. Хотел бы умереть, да не могу: Ведь этого всевышний не простил бы. Так и брожу безумцем по земле,
Взвалив на плечи груз своих печалей. Был дом когда-то у меня. А где он? У очага родного грелся ли? Не помню. А!
Что теперь об этом толковать!
Я облачко, гонимое ветрами,
Бреду, бреду,
И на окраине аила,
Под сенью старого мазара я ночую...
Накликали вы беды на меня!
Пусть и на вас обрушатся несчастья!
Кутуйан слушал вместе со всеми, и смутные ощущения с каждой секундой обретали черты все более уверенной догадки. Комуз... руки, такие знакомые... голос...
— Ата! — вдруг крикнул он, едва умолкли звуки пения.— Асеин-ата!
Спутники враз повернулись к нему, пораженные.
Старик откликнулся, но так, словно не расслышал сказанного Кутуйаном:
— Не кричи, мирза! — и он предупреждающим движением поднял ладонь.— Слушай меня, ведь кто бы ты ни был, я старше тебя, а может быть, старше и твоего отца. Не надо так громко кричать. Будь осторожен! Сейчас дела твои хороши, но кто знает, не подкрадывается ли к тебе враг. Помни об этом, раб божий. Неужели ты можешь считать друзьями всех, кто тебя окружает?
Кутуйан теперь уже окончательно понял, что перед ним стоит Асеин-ата. Он спрыгнул на землю, кинулся к старику и обнял его.
— Ата, мой дорогой ата! Ты не узнаешь меня? Я... я...— Ему перехватило горло, он не в силах был произнести свое имя.
Старик был растерян. Слабой худой рукой он гладил Кутуйана по плечам, по лицу.
— Запах, запах твой мне знаком! Ты...
— Я твой Кутуйан, маленький Кутуйан, ата!
— Ты-ы...— выговорил он.— Подожди...— И он трясущимися пальцами нащупал на голове у Кутуйана старый рубец от удара плетью, нанесенного Саты-бием возле брода через Кара-Су.— Господь милостивый! Единственный ты мой, сирота мой! Неужели я и вправду встретил тебя?
Он прижал Кутуйана к себе. Саты-бий некоторое время смотрел на них так, словно что-то очень неприятное царапнуло его давно очерствевшую душу. Потом сплюнул сквозь зубы
на землю и поехал прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31