За тем, что есть, уследить трудно, а то, чего нет, найти трудно, Асеин...
И опять пошло-поехало: «То, что есть», «То, чего нет»...
Асеин прервал эту речь.
— Труд! — сказал он.— В конце-то концов, каждый знает, как и сколько он трудился и чего заслужил за свой труд. Да, это правда, за тем, что есть, нелегко уследить, то, чего нет, найти нелегко, но то, что добыто в трудах, надо уметь ценить.
— Что-что?! Ну и ну!— Саты-бий побагровел от злости.— Слыхали, как он заговорил? Слыхали? Поистине, постыдился бы седой своей бороды!
Санджар сошел с седла:
— Сатыке, будь терпелив. Раз уж ты заговорил о наших седых бородах, прояви к ним уважение хотя бы в присутствии твоих спутников. Как бы то ни было, годами мы старше тебя. Что ты все бранишь нас? Объясни, чем мы провинились?
— Никто и не думает вас бранить. Речь идет об уважительности, о чести мусульманина, о том, что вы от предписаний нашей веры уклоняетесь.
— Не говори так!— Санджар весь побелел.— Бог не попустит этого, нет!
— «Бог, бог»! Тверди сколько хочешь, это тебе не поможет. Нечего прикрывать именем бога свои грехи.
— Ля-иллаху-иля-ллахи,— произнес Асеин символ веры1.
Всаднику в куньей шапке, должно быть, почудилось, что
старик произнес эти слова в насмешку. Вздернув бровг, он слегка повернул лицо к Саты-бию.
— Ну, если у вас тут аксакалы такие,— сказал он с высокомерным недовольством,— что же об остальных прикажете думать?
Саты-бий только того и дожидался.
— Хватит! — выкрикнул он, вздергивая тощую бороден- ку.— Сами на себя беду накликали. За свою вину расплачивайтесь вашим добром. Ну!
Кутуйан подбежал к Саты-бию и ухватил его за полу.
— Ата, Саты-бий-ата!— упрашивал он.— Вы знали моего отца. Ради меня, ради духа моего отца... возьмите свои слова
1 Асеин произносит начало мусульманского символа веры: «Нет бога, кроме бога...»
назад! Прошу вас! Это наша последняя скотина, последнее наше зерно.
Масла в огонь подлил всадник с пышными усами:
— У них тут и дети, и старики на одну колодку, ха-ха-ха!
Всадник в куньей шапке сказал резко:
— Распускают языки по своей воле, словно над ними власти ни у кого нет! Живут как хотят, одичали.
Эти слова крепко задели Саты-бия. Кто он теперь в глазах своих высоких друзей — не чтимый всем народом мудрый предводитель, а так, пустомеля, которого чтит только собственная жена, только она еще подчиняется его власти и боится его камчи. И ему уже ничто не казалось дорого, кроме собственного положения, ради него он был готов на все. Ну, дорогие родичи, ну, братцы... А еще этот не в меру шустрый пащенок, который болтает о духах предков! С него все началось... И Саты-бий со всего маху полоснул Кутуйана плетью по голове. У мальчика искры посыпались из глаз, он открыл рот, словно собирался что-то сказать, — и не мог выговорить ни звука. Дернулся, отступил на шаг назад — и повалился как сноп на землю.
Санджар не помнил, как очутился возле Кутуйана, как приподнял его окровавленную голову.
— Чтоб тебе руку сломать! Руку сломать, подлец! Чем виноват ребенок?— весь дрожа, бросал он, задыхаясь от гнева, проклятия в лицо Саты-бию.
Асеин, ударив коня ногами в бока, подскакал к ним.
— Будь проклят* твой отец! — крикнул он. — Ты готов...
Асеину не удалось договорить — мордатый черномазый
джигит ударил его сзади по затылку прикладом ружья, и старик {свалился наземь. Другой джигит сшиб с ног Санджара, наехав на него конем. Заработали, взлетая вверх и опускаясь, тяжелые плети, удары сыпались один за другим.
Саты-бий, распаленный злобой, был бледен, только глаза горели. Оба его спутника как будто не придавали особого значения происходящему — беседовали друг с другом самым мирным образом. Для них, как видно, было не в новинку присутствовать при таком избиении беззащитных людей. А джигиты занимались своим делом играючи. В конце концов, они выполняли свою обычную обязанность. Подумаешь, спустить кому-то шкуру, да и то не до конца... никакого удовольствия! Вот если бы нашлась забава покрупней, тогда — раззудись, плечо, размахнись, рука, тогда им гора — не гора и любой враг не страшен.
Санджар и Асеин лежали ничком на земле. Возле Санджа-
ра — Кутуйан, который с трудом приходил в себя: веки у него то приподымались, то снова опускались, руками он прикрывал голову.
Саты-бий, помолчав, лицемерно вздохнул, как бы сожалея о греховности человеческой, и махнул рукой в сторону навьюченных животных, отдавая повеление джигитам: «Забирайте их с собой!» Затем он двинулся вперед по дороге и вскоре нагнал тех двоих.
Асеин поднял голову в ту минуту, когда мимо него, волоча по земле продетую в носовое кольцо веревку, медленно прошел его собственный вол. Вола погонял один из джигитов, со шрамом на лице. Асеин ухватился за веревку.
— Эй, ты! — прикрикнул на старика джигит со шрамом, конь его загарцевал прямо у Асеина перед носом.— Бессовестный! Чего цепляешься? Отпусти подобру-поздорову, ну! Слышишь?
— Как это отпустить? Это мой вол. И мука моя! Все мое, я вез муку на базар. Продать да ребятам одежду справить.
— А-а, тебе мука нужна?— Джигит выхватил из кожаных ножен у пояса короткий кривой нож, рубанул им крест-накрест сначала по одному мешку, потом по другому.— Вот тебе мука! Собирай ее для своих ребят!
Словно белый от пены водопад пролился со скалы... нет, то не водопад — оползень, лавина.
— Стой... погоди-и! — Асеин рванулся с места, со всей силой потянул к себе веревку.— Грех тебе, великий грех, святой хлеб на землю сыплешь... стой! Перестань... бог покарает!
— Прочь! За грех и за доброе дело твой ответ и твоя награда! Отпусти веревку!
— Не отпущу! Скотина моя.
— Н-ну!
— Кто вам дал право грабить людей? Бога побоялись бы...
— Пусть боится тот, кому надо! «Право», тоже мне еще! У тебя права не будем спрашивать. А ежели тебе оно нужно, получай!
Джигит огрел Асеина камчой. Удар пришелся по виску. Старик упал, веревка выскользнула из ослабевших пальцев и потянулась за волом по дороге.
3
Вернувшись домой, Асеин и Санджар стали думать, кому жаловаться? Базаркулу? Или самому Байтику? Если Саты- бий кого и послушает, так только его. Согласится с его решением. Не может не согласиться.
Однако сразу ехать с жалобой они не могли. Сгоряча не почувствовали, насколько тяжелы нанесенные им побои. Кутуйан оправился быстро, молодому все нипочем. Рана на голове еще не затянулась, а оп уже бегал да играл. Санджар и Асеин слегли оба недели на две. Отделали их лихо — места живого не оставили. Первые несколько дней лежали они все распухшие, головы не поднять, пища в горло не идет. Хорошо еще, переломов или вывихов не оказалось.
Санджару досталось крепче. Ушибы и рубцы зажили, но чувствовал он себя худо, по его словам, у него внутри все болело. Асеин, пока был болен, с ним не виделся. Навещал Санджара Казат...
В тот злосчастный базарный день они, кое-как взгромоздившись на Таргыла, вернулись домой уже в темноте. Уж если кому не повезет, так не везет ни в чем: у Асеина пропал не только рыжий вол, но и Чобур, конь, на котором он обычно ездил. То ли его угнали «заодно», то ли сам он увязался следом за скотиной, к которой привык, неизвестно. Ну, это ладно, быть бы живу, а конь найдется. Но как стерпеть несправедливые зверские побои из-за пустяка?
Казат хотел было с утра ехать к Саты-бию. Кровь закипает, как вспомнишь, что творил не так уж и давно голобо- родый Мисиралы. Теперь эти хвастуны творят что хотят. Ну ладно, в прошлые времена они опирались на кокандцев, а нынче с чего распоясались? С кем вместе ехал Саты-бий, кто они? Отец не знает, Санджар тоже. Скорее всего, канаевские, больше не на кого рассчитывать этому негодяю. Ах, хитрая лиса! Зна-ает, перед кем лебезить да хвостом вилять.
Однако один человек он и есть один. Будь ты силен и ловок, как богатырь, а одного тебя все же одолеют, измочалят, словно тушу козла на кокберы. В конце концов, если есть у них хоть капля стыда, вернут отобранное. Асеин не отпустил сына. К Базаркулу надо обращаться, куда ни кинь, без этого не обойтись.
Мээркан, оправившись после первого потрясения, держалась спокойно. Бог сотворил ее женщиной, но будь она мужчиной, наверное, тоже искала бы возможности схватиться с Саты-бием насмерть.
...В тот вечер они вдвоем с Кемпир засиделись допоздна. Ночь настала темная, безлунная, зги не видать — хоть глаз коли. Казата не было: он ждал-ждал, когда вернутся свои с базара, не утерпел — пошел встречать. Мээркан постелила старухе постель, а сама все думала, не случилось ли какой беды. Или к Санджару-аке заехали да заночевали?
Она ушла к себе в юрту, легла, но не могла уснуть. Тревожные предчувствия мучили все сильней, сердце билось часто-часто, мысли путались. Город это город, мало ли что может случиться. Там и воры, и мошенники, и грабители... Ох, только бы вернулись целые и невредимые, только бы не напал никто. Мээркан поставила перед собой масляный светильник, сидела и неподвижным взглядом смотрела и смотрела на тусклый огонек.
Вдруг залаял Карала. Мээркан так и вылетела за дверь. Темно. Ничего не видать. Впереди замаячило что-то большое, черное. Ближе, ближе... Свои, Казат ведет коня в поводу, на коне Асеин и Кутуйан.
— Казаттай!
Нет ответа. У Мээркан снова бешено забилось сердце. Что с ними и куда девались навьюченные животные?
— Аке! Кукентай!
— Мама,— слабым голосом отозвался Кутуйан.— Не пугайся...
— Что случилось?
— Тихо, Мээркан, тихо, милая...— Асеин не договорил и застонал.
— Избили их,— зло, сквозь зубы произнес Казат.
— Кто?
— Саты-бий.
— Что ты говоришь?
Мээркан знала, что Саты-бий жестокий человек, но пойти на такое злодейство? Он же не Мисиралы, пусть злой, но не глупец...
Асеина и Кутуйана осторожно сняли с коня, отвели в дом. Когда зажгли свет, Мээркан затряслась, закрыла рот концом платка, чтобы не зарыдать в голос. Спохватилась — скорее помочь. Подложила подушку Асеину под голову, потом кинулась раздевать сына. До самой зари она не сомкнула глаз. Выстирала перепачканную одежду Асеина и Кутуйана, поила старика и мальчика чаем с молоком или просто холодной кипяченой водой, сидела рядом. И не только одну эту ночь, а и много других... Слава богу, теперь уже все позади. Асеин-ата встал на ноги, поправился. И первым долгом съездил к Санджару.
Мало-помалу выздоровел и Санджар, перестал жаловаться, что внутри у него все болит. Снова старики заговорили о Базаркуле. Нельзя не пойти к нему! Нельзя сделать вид, будто ничего не произошло. Хоть Асеин с Санджаром не такие всем известные личности, как Саты-бий, не атками-
неры1, но для тех, кто вскапывает землю кетменем, они уважаемые аксакалы. Да и не будь они аксакалами, все равно люди, достойные человеческого отношения к себе. Не чужаки, не пришлые, оба из того же племени кунту, что и все кругом. Не может Базаркул не выслушать их, не пустить к себе в дом, у него для этого нет никаких оснований. К тому же он человек от других на отличку, ученый, все книги прочитал. Конечно, надо поехать, выслушать своими ушами все, что он скажет, что посоветует. В случае чего он может того же Саты-бия в бараний рог согнуть. Как говорится, слишком близко к огню подсунулся, да и сгорел. Если Базаркул решит по справедливости, все образуется как надо.
День был погожий. Санджар и Асеин, прихватив с собой Кутуйана, двинулись на стоянку рода карамерген пешком. Оба старика бледные, исхудавшие. Санджар опирался на палку. На Кутуйана мать надела новый кементай2, на голове у него теплая шапка, которая ему очень к лицу.
Карамергены в эту осень поставили юрты на берегу речки Джыламыш. Идти пришлось недалеко.
...Базаркул был у себя один. Одет, как обычно, в белое. В руках держит толстую книгу в кожаном переплете. Когда алобщики вошли, осторожно отложил книгу на низкую деревянную подставку, поздоровался со стариками за руку. Сидел Базаркул на медвежьей шкуре, опираясь на груду подушек. Все стенки юрты увешаны расшитыми коврами- тушкийизами, на концах кереге свисают пышные шкурки куниц и чернобурых лис.
Тотчас расстелили полотенца и подали кумыс. Базаркул, держа пиалку за донышко на кончиках пальцев, поддерживал вежливый разговор. Спросил, из какого аила прибыли гости, как у них дела, как здоровье. Гости в свою очередь спрашивали Базаке о самочувствии, о здоровье домашних, о благополучии скота. Базаркул, конечно, понял, что явились эти люди к нему не просто так, но сразу спрашивать о деле неприлично, обычай не велит. Лишь спустя определенное время, Базаркул со вздохом расправил и без того ровные и опрятные усы и бороду, протянул: «Та-ак» — и, помолчав немного, продолжал:
1 Аткаминер — дословно: севший верхом на коня. Так в старину киргизы называли знатных и богатых.
2 Кементай — верхняя одежда типа плаща, делалась из войлока.
— Значит, живется вам хорошо, сохрани вас бог и в дальнейшем от злых бед. Ну а все-таки, с каким намерением прибыли вы ко мне?
Асеин поглядел на Санджара: начинай ты, как старший по возрасту. Санджар намек понял, покрутил головой и заговорил:
— Да вот, Базаке, мы насчет чего. Вы ведь наша единственная опора и защита, и мы к вам явились с жалобой.
— Расскажи с какой.
— От чужих-то еще как-никак, но от своих терпеть обиду невыносимо тяжело, Базаке. Средь бела дня ограбили, да мало того, избили нещадно нас вот.— Он кивнул на Асеина и Кутуйана.
Базаркул нахмурил брови.
— Кто это сделал?
— Да Саты-бий, вот кто.
— Что-о?
— Саты-бий...— Санджар запнулся, ему перехватило дыхание.
— Спятил он, что ли?
Теперь уже слово взял Асеин. Рассказал по порядку, как все было, и заключил:
— Напрасно он так поступил. Это нехорошо. Нехорошо, говорю, вышло, тем более при чужих... Забыл, выходит, о чести и совести, начисто забыл! Я знаю, на него иной раз находит, любит пошуметь, но чтобы руку поднять...
Тень сомнения промелькнула на лице Базаркула. Кутуйан заметил это, снял шапку, наклонил голову.
— Если вы не верите, смотрите!
Базаркул глянул на рубец, вокруг которого волосы были выстрижены. Вздувшийся, воспаленный рубец даже еще не подсох как следует... Глаза у Базаркула округлились. Он, по правде говоря, терпеть не мог Саты-бия, которому многое приходилось поневоле спускать. Но это было уж слишком. Поднять руку на подростка, да к тому же сироту? Такое спустить нельзя, люди уважать перестанут.
Базаркул хлопнул в ладоши, вызывая из-за дверей джигита, и, когда тот появился, приказал:
— Узнай, где теперь Саты-бий.
— Сатыке нет в аиле, молдоке,— с поклоном отвечал джигит.— Он вот уже неделю в Кесее.
— Когда собирался вернуться?
— Неизвестно, молдоке.
— Мм... Ну ладно, передай, как вернется, пусть сразу явится ко мне.
— Слушаюсь, молдоке.— Джигит повернулся к выходу, но Базаркул его окликнул:
— Постой! Скажи там ребятам, чтобы привели для этих людей пару коней и вола.
— Слушаюсь, молдоке, будет исполнено.
— И еще...— Базаркул ласково поглядел на Кутуйана.— Наденьте на этого моего сынка новый калпак. На счастье.
— Хорошо, молдоке.— Джигит вышел.
Санджар и Асеин заговорили разом:
— Базаке, как же так?
Базаркул вытянул руку ладонью вперед, как бы отстраняя протесты и возражения.
Санджар:
— Базаке, да вы-то чем провинились, чтобы расплачиваться за Саты-бия?
Асеин:
— В самом деле, нам совестно...
Базаркул сидел молча, брови совсем опустились на глаза. О чем он думал, неизвестно. Негодовал на Саты-бия за его поступок? Сожалел, что в последнее время у него самого дела идут все хуже? В этом повинен и Саты-бий, которому он излишне доверял. Саты-бий умеет прикинуться преданным, исполнительным, а на деле он бессовестный невежа. Кому это знать, как не Базаркулу. Много, ох, много пакостей натворил этот лицемер. Опирался в прежнее время на кокндцев... теперь заискивает перед канаевскими. Распустился, узды не знает. А ведь он сам ему был потатчиком, дурное скрывал, хорошее чересчур нахваливал. Да-а... С Байтиком отношения неважные, не то стоило лишь намекнуть, как Саты-бий якшался с Ракматылдой да подмигивал ему, и не сносить бы Саты-бию головы. Байтик бы с ним разделался.
Нет, Базаркул уже не тот, что прежде. Стареет. Прибавляется седины в бороде, исчез румянец... Ну, ничего! Не зря говорят люди, что Базаркул с дороги не собьется.
В свое время был он не последний удалец. Нынешним благочестием от него тогда и не пахло, он собирал вокруг себя таких же горячих джигитов, как он сам, и чего только они не вытворяли, в каких переделках побывали, эх! Если рассказать, длинная получится история. Теперь это все в прошлом, и единственная у Базаркула осталась цель — не утратить свое влияние на людей, не выпустить поводья из рук.
Ладно, прошлое оно и есть прошлое. Теперь, с приходом русских, в управлении народом многое изменилось. Ему, Базаркулу, по всем правам старшинства стать бы болушем1, да куда там!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
И опять пошло-поехало: «То, что есть», «То, чего нет»...
Асеин прервал эту речь.
— Труд! — сказал он.— В конце-то концов, каждый знает, как и сколько он трудился и чего заслужил за свой труд. Да, это правда, за тем, что есть, нелегко уследить, то, чего нет, найти нелегко, но то, что добыто в трудах, надо уметь ценить.
— Что-что?! Ну и ну!— Саты-бий побагровел от злости.— Слыхали, как он заговорил? Слыхали? Поистине, постыдился бы седой своей бороды!
Санджар сошел с седла:
— Сатыке, будь терпелив. Раз уж ты заговорил о наших седых бородах, прояви к ним уважение хотя бы в присутствии твоих спутников. Как бы то ни было, годами мы старше тебя. Что ты все бранишь нас? Объясни, чем мы провинились?
— Никто и не думает вас бранить. Речь идет об уважительности, о чести мусульманина, о том, что вы от предписаний нашей веры уклоняетесь.
— Не говори так!— Санджар весь побелел.— Бог не попустит этого, нет!
— «Бог, бог»! Тверди сколько хочешь, это тебе не поможет. Нечего прикрывать именем бога свои грехи.
— Ля-иллаху-иля-ллахи,— произнес Асеин символ веры1.
Всаднику в куньей шапке, должно быть, почудилось, что
старик произнес эти слова в насмешку. Вздернув бровг, он слегка повернул лицо к Саты-бию.
— Ну, если у вас тут аксакалы такие,— сказал он с высокомерным недовольством,— что же об остальных прикажете думать?
Саты-бий только того и дожидался.
— Хватит! — выкрикнул он, вздергивая тощую бороден- ку.— Сами на себя беду накликали. За свою вину расплачивайтесь вашим добром. Ну!
Кутуйан подбежал к Саты-бию и ухватил его за полу.
— Ата, Саты-бий-ата!— упрашивал он.— Вы знали моего отца. Ради меня, ради духа моего отца... возьмите свои слова
1 Асеин произносит начало мусульманского символа веры: «Нет бога, кроме бога...»
назад! Прошу вас! Это наша последняя скотина, последнее наше зерно.
Масла в огонь подлил всадник с пышными усами:
— У них тут и дети, и старики на одну колодку, ха-ха-ха!
Всадник в куньей шапке сказал резко:
— Распускают языки по своей воле, словно над ними власти ни у кого нет! Живут как хотят, одичали.
Эти слова крепко задели Саты-бия. Кто он теперь в глазах своих высоких друзей — не чтимый всем народом мудрый предводитель, а так, пустомеля, которого чтит только собственная жена, только она еще подчиняется его власти и боится его камчи. И ему уже ничто не казалось дорого, кроме собственного положения, ради него он был готов на все. Ну, дорогие родичи, ну, братцы... А еще этот не в меру шустрый пащенок, который болтает о духах предков! С него все началось... И Саты-бий со всего маху полоснул Кутуйана плетью по голове. У мальчика искры посыпались из глаз, он открыл рот, словно собирался что-то сказать, — и не мог выговорить ни звука. Дернулся, отступил на шаг назад — и повалился как сноп на землю.
Санджар не помнил, как очутился возле Кутуйана, как приподнял его окровавленную голову.
— Чтоб тебе руку сломать! Руку сломать, подлец! Чем виноват ребенок?— весь дрожа, бросал он, задыхаясь от гнева, проклятия в лицо Саты-бию.
Асеин, ударив коня ногами в бока, подскакал к ним.
— Будь проклят* твой отец! — крикнул он. — Ты готов...
Асеину не удалось договорить — мордатый черномазый
джигит ударил его сзади по затылку прикладом ружья, и старик {свалился наземь. Другой джигит сшиб с ног Санджара, наехав на него конем. Заработали, взлетая вверх и опускаясь, тяжелые плети, удары сыпались один за другим.
Саты-бий, распаленный злобой, был бледен, только глаза горели. Оба его спутника как будто не придавали особого значения происходящему — беседовали друг с другом самым мирным образом. Для них, как видно, было не в новинку присутствовать при таком избиении беззащитных людей. А джигиты занимались своим делом играючи. В конце концов, они выполняли свою обычную обязанность. Подумаешь, спустить кому-то шкуру, да и то не до конца... никакого удовольствия! Вот если бы нашлась забава покрупней, тогда — раззудись, плечо, размахнись, рука, тогда им гора — не гора и любой враг не страшен.
Санджар и Асеин лежали ничком на земле. Возле Санджа-
ра — Кутуйан, который с трудом приходил в себя: веки у него то приподымались, то снова опускались, руками он прикрывал голову.
Саты-бий, помолчав, лицемерно вздохнул, как бы сожалея о греховности человеческой, и махнул рукой в сторону навьюченных животных, отдавая повеление джигитам: «Забирайте их с собой!» Затем он двинулся вперед по дороге и вскоре нагнал тех двоих.
Асеин поднял голову в ту минуту, когда мимо него, волоча по земле продетую в носовое кольцо веревку, медленно прошел его собственный вол. Вола погонял один из джигитов, со шрамом на лице. Асеин ухватился за веревку.
— Эй, ты! — прикрикнул на старика джигит со шрамом, конь его загарцевал прямо у Асеина перед носом.— Бессовестный! Чего цепляешься? Отпусти подобру-поздорову, ну! Слышишь?
— Как это отпустить? Это мой вол. И мука моя! Все мое, я вез муку на базар. Продать да ребятам одежду справить.
— А-а, тебе мука нужна?— Джигит выхватил из кожаных ножен у пояса короткий кривой нож, рубанул им крест-накрест сначала по одному мешку, потом по другому.— Вот тебе мука! Собирай ее для своих ребят!
Словно белый от пены водопад пролился со скалы... нет, то не водопад — оползень, лавина.
— Стой... погоди-и! — Асеин рванулся с места, со всей силой потянул к себе веревку.— Грех тебе, великий грех, святой хлеб на землю сыплешь... стой! Перестань... бог покарает!
— Прочь! За грех и за доброе дело твой ответ и твоя награда! Отпусти веревку!
— Не отпущу! Скотина моя.
— Н-ну!
— Кто вам дал право грабить людей? Бога побоялись бы...
— Пусть боится тот, кому надо! «Право», тоже мне еще! У тебя права не будем спрашивать. А ежели тебе оно нужно, получай!
Джигит огрел Асеина камчой. Удар пришелся по виску. Старик упал, веревка выскользнула из ослабевших пальцев и потянулась за волом по дороге.
3
Вернувшись домой, Асеин и Санджар стали думать, кому жаловаться? Базаркулу? Или самому Байтику? Если Саты- бий кого и послушает, так только его. Согласится с его решением. Не может не согласиться.
Однако сразу ехать с жалобой они не могли. Сгоряча не почувствовали, насколько тяжелы нанесенные им побои. Кутуйан оправился быстро, молодому все нипочем. Рана на голове еще не затянулась, а оп уже бегал да играл. Санджар и Асеин слегли оба недели на две. Отделали их лихо — места живого не оставили. Первые несколько дней лежали они все распухшие, головы не поднять, пища в горло не идет. Хорошо еще, переломов или вывихов не оказалось.
Санджару досталось крепче. Ушибы и рубцы зажили, но чувствовал он себя худо, по его словам, у него внутри все болело. Асеин, пока был болен, с ним не виделся. Навещал Санджара Казат...
В тот злосчастный базарный день они, кое-как взгромоздившись на Таргыла, вернулись домой уже в темноте. Уж если кому не повезет, так не везет ни в чем: у Асеина пропал не только рыжий вол, но и Чобур, конь, на котором он обычно ездил. То ли его угнали «заодно», то ли сам он увязался следом за скотиной, к которой привык, неизвестно. Ну, это ладно, быть бы живу, а конь найдется. Но как стерпеть несправедливые зверские побои из-за пустяка?
Казат хотел было с утра ехать к Саты-бию. Кровь закипает, как вспомнишь, что творил не так уж и давно голобо- родый Мисиралы. Теперь эти хвастуны творят что хотят. Ну ладно, в прошлые времена они опирались на кокандцев, а нынче с чего распоясались? С кем вместе ехал Саты-бий, кто они? Отец не знает, Санджар тоже. Скорее всего, канаевские, больше не на кого рассчитывать этому негодяю. Ах, хитрая лиса! Зна-ает, перед кем лебезить да хвостом вилять.
Однако один человек он и есть один. Будь ты силен и ловок, как богатырь, а одного тебя все же одолеют, измочалят, словно тушу козла на кокберы. В конце концов, если есть у них хоть капля стыда, вернут отобранное. Асеин не отпустил сына. К Базаркулу надо обращаться, куда ни кинь, без этого не обойтись.
Мээркан, оправившись после первого потрясения, держалась спокойно. Бог сотворил ее женщиной, но будь она мужчиной, наверное, тоже искала бы возможности схватиться с Саты-бием насмерть.
...В тот вечер они вдвоем с Кемпир засиделись допоздна. Ночь настала темная, безлунная, зги не видать — хоть глаз коли. Казата не было: он ждал-ждал, когда вернутся свои с базара, не утерпел — пошел встречать. Мээркан постелила старухе постель, а сама все думала, не случилось ли какой беды. Или к Санджару-аке заехали да заночевали?
Она ушла к себе в юрту, легла, но не могла уснуть. Тревожные предчувствия мучили все сильней, сердце билось часто-часто, мысли путались. Город это город, мало ли что может случиться. Там и воры, и мошенники, и грабители... Ох, только бы вернулись целые и невредимые, только бы не напал никто. Мээркан поставила перед собой масляный светильник, сидела и неподвижным взглядом смотрела и смотрела на тусклый огонек.
Вдруг залаял Карала. Мээркан так и вылетела за дверь. Темно. Ничего не видать. Впереди замаячило что-то большое, черное. Ближе, ближе... Свои, Казат ведет коня в поводу, на коне Асеин и Кутуйан.
— Казаттай!
Нет ответа. У Мээркан снова бешено забилось сердце. Что с ними и куда девались навьюченные животные?
— Аке! Кукентай!
— Мама,— слабым голосом отозвался Кутуйан.— Не пугайся...
— Что случилось?
— Тихо, Мээркан, тихо, милая...— Асеин не договорил и застонал.
— Избили их,— зло, сквозь зубы произнес Казат.
— Кто?
— Саты-бий.
— Что ты говоришь?
Мээркан знала, что Саты-бий жестокий человек, но пойти на такое злодейство? Он же не Мисиралы, пусть злой, но не глупец...
Асеина и Кутуйана осторожно сняли с коня, отвели в дом. Когда зажгли свет, Мээркан затряслась, закрыла рот концом платка, чтобы не зарыдать в голос. Спохватилась — скорее помочь. Подложила подушку Асеину под голову, потом кинулась раздевать сына. До самой зари она не сомкнула глаз. Выстирала перепачканную одежду Асеина и Кутуйана, поила старика и мальчика чаем с молоком или просто холодной кипяченой водой, сидела рядом. И не только одну эту ночь, а и много других... Слава богу, теперь уже все позади. Асеин-ата встал на ноги, поправился. И первым долгом съездил к Санджару.
Мало-помалу выздоровел и Санджар, перестал жаловаться, что внутри у него все болит. Снова старики заговорили о Базаркуле. Нельзя не пойти к нему! Нельзя сделать вид, будто ничего не произошло. Хоть Асеин с Санджаром не такие всем известные личности, как Саты-бий, не атками-
неры1, но для тех, кто вскапывает землю кетменем, они уважаемые аксакалы. Да и не будь они аксакалами, все равно люди, достойные человеческого отношения к себе. Не чужаки, не пришлые, оба из того же племени кунту, что и все кругом. Не может Базаркул не выслушать их, не пустить к себе в дом, у него для этого нет никаких оснований. К тому же он человек от других на отличку, ученый, все книги прочитал. Конечно, надо поехать, выслушать своими ушами все, что он скажет, что посоветует. В случае чего он может того же Саты-бия в бараний рог согнуть. Как говорится, слишком близко к огню подсунулся, да и сгорел. Если Базаркул решит по справедливости, все образуется как надо.
День был погожий. Санджар и Асеин, прихватив с собой Кутуйана, двинулись на стоянку рода карамерген пешком. Оба старика бледные, исхудавшие. Санджар опирался на палку. На Кутуйана мать надела новый кементай2, на голове у него теплая шапка, которая ему очень к лицу.
Карамергены в эту осень поставили юрты на берегу речки Джыламыш. Идти пришлось недалеко.
...Базаркул был у себя один. Одет, как обычно, в белое. В руках держит толстую книгу в кожаном переплете. Когда алобщики вошли, осторожно отложил книгу на низкую деревянную подставку, поздоровался со стариками за руку. Сидел Базаркул на медвежьей шкуре, опираясь на груду подушек. Все стенки юрты увешаны расшитыми коврами- тушкийизами, на концах кереге свисают пышные шкурки куниц и чернобурых лис.
Тотчас расстелили полотенца и подали кумыс. Базаркул, держа пиалку за донышко на кончиках пальцев, поддерживал вежливый разговор. Спросил, из какого аила прибыли гости, как у них дела, как здоровье. Гости в свою очередь спрашивали Базаке о самочувствии, о здоровье домашних, о благополучии скота. Базаркул, конечно, понял, что явились эти люди к нему не просто так, но сразу спрашивать о деле неприлично, обычай не велит. Лишь спустя определенное время, Базаркул со вздохом расправил и без того ровные и опрятные усы и бороду, протянул: «Та-ак» — и, помолчав немного, продолжал:
1 Аткаминер — дословно: севший верхом на коня. Так в старину киргизы называли знатных и богатых.
2 Кементай — верхняя одежда типа плаща, делалась из войлока.
— Значит, живется вам хорошо, сохрани вас бог и в дальнейшем от злых бед. Ну а все-таки, с каким намерением прибыли вы ко мне?
Асеин поглядел на Санджара: начинай ты, как старший по возрасту. Санджар намек понял, покрутил головой и заговорил:
— Да вот, Базаке, мы насчет чего. Вы ведь наша единственная опора и защита, и мы к вам явились с жалобой.
— Расскажи с какой.
— От чужих-то еще как-никак, но от своих терпеть обиду невыносимо тяжело, Базаке. Средь бела дня ограбили, да мало того, избили нещадно нас вот.— Он кивнул на Асеина и Кутуйана.
Базаркул нахмурил брови.
— Кто это сделал?
— Да Саты-бий, вот кто.
— Что-о?
— Саты-бий...— Санджар запнулся, ему перехватило дыхание.
— Спятил он, что ли?
Теперь уже слово взял Асеин. Рассказал по порядку, как все было, и заключил:
— Напрасно он так поступил. Это нехорошо. Нехорошо, говорю, вышло, тем более при чужих... Забыл, выходит, о чести и совести, начисто забыл! Я знаю, на него иной раз находит, любит пошуметь, но чтобы руку поднять...
Тень сомнения промелькнула на лице Базаркула. Кутуйан заметил это, снял шапку, наклонил голову.
— Если вы не верите, смотрите!
Базаркул глянул на рубец, вокруг которого волосы были выстрижены. Вздувшийся, воспаленный рубец даже еще не подсох как следует... Глаза у Базаркула округлились. Он, по правде говоря, терпеть не мог Саты-бия, которому многое приходилось поневоле спускать. Но это было уж слишком. Поднять руку на подростка, да к тому же сироту? Такое спустить нельзя, люди уважать перестанут.
Базаркул хлопнул в ладоши, вызывая из-за дверей джигита, и, когда тот появился, приказал:
— Узнай, где теперь Саты-бий.
— Сатыке нет в аиле, молдоке,— с поклоном отвечал джигит.— Он вот уже неделю в Кесее.
— Когда собирался вернуться?
— Неизвестно, молдоке.
— Мм... Ну ладно, передай, как вернется, пусть сразу явится ко мне.
— Слушаюсь, молдоке.— Джигит повернулся к выходу, но Базаркул его окликнул:
— Постой! Скажи там ребятам, чтобы привели для этих людей пару коней и вола.
— Слушаюсь, молдоке, будет исполнено.
— И еще...— Базаркул ласково поглядел на Кутуйана.— Наденьте на этого моего сынка новый калпак. На счастье.
— Хорошо, молдоке.— Джигит вышел.
Санджар и Асеин заговорили разом:
— Базаке, как же так?
Базаркул вытянул руку ладонью вперед, как бы отстраняя протесты и возражения.
Санджар:
— Базаке, да вы-то чем провинились, чтобы расплачиваться за Саты-бия?
Асеин:
— В самом деле, нам совестно...
Базаркул сидел молча, брови совсем опустились на глаза. О чем он думал, неизвестно. Негодовал на Саты-бия за его поступок? Сожалел, что в последнее время у него самого дела идут все хуже? В этом повинен и Саты-бий, которому он излишне доверял. Саты-бий умеет прикинуться преданным, исполнительным, а на деле он бессовестный невежа. Кому это знать, как не Базаркулу. Много, ох, много пакостей натворил этот лицемер. Опирался в прежнее время на кокндцев... теперь заискивает перед канаевскими. Распустился, узды не знает. А ведь он сам ему был потатчиком, дурное скрывал, хорошее чересчур нахваливал. Да-а... С Байтиком отношения неважные, не то стоило лишь намекнуть, как Саты-бий якшался с Ракматылдой да подмигивал ему, и не сносить бы Саты-бию головы. Байтик бы с ним разделался.
Нет, Базаркул уже не тот, что прежде. Стареет. Прибавляется седины в бороде, исчез румянец... Ну, ничего! Не зря говорят люди, что Базаркул с дороги не собьется.
В свое время был он не последний удалец. Нынешним благочестием от него тогда и не пахло, он собирал вокруг себя таких же горячих джигитов, как он сам, и чего только они не вытворяли, в каких переделках побывали, эх! Если рассказать, длинная получится история. Теперь это все в прошлом, и единственная у Базаркула осталась цель — не утратить свое влияние на людей, не выпустить поводья из рук.
Ладно, прошлое оно и есть прошлое. Теперь, с приходом русских, в управлении народом многое изменилось. Ему, Базаркулу, по всем правам старшинства стать бы болушем1, да куда там!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31