В войсках создали армейские комитеты и назначили политических руководителей. С каждым днем отваливалось что-то от старого, прогнившего строя и возникало что-то новое.
Отменили и изданное в 1918 году постановление об объявлении вне закона Коммунистической партии. Более двадцати лет этой партии приходилось жить в подполье. Все эти годы она, несмотря на жесточайшие преследования, не выпускала из рук боевого знамени. Сколько раз уже буржуазия объявляла ее окончательно ликвидированной, вырванной с корнями из народной жизни! И все же эта самая буржуазия дрожала от страха каждый раз, когда по выступлениям рабочих и по попадавшей ей в руки подпольной литературе убеждалась, что коммунисты еще живы. Значительную часть членов партии властям удалось уничтожить или обезвредить, но все же находилось еще достаточно товарищей, которые неустрашимо продолжали свою работу.
Хотя Пауль Риухкранд был молодым членом партии и те испытания, которые ему пришлось пережить, были лишь каплей по сравнению со страданиями других, все же легализация партии и для него являлась большим событием.
«Вы погубили, — подумал он, — Кингисеппа, Томпа, Креукса, Хейдеманна1, моего отца, сотни и тысячи других борцов за коммунизм. И чего же вы добились? Сумели ли вы спасти самих себя и свой общественный строй от гибели?
Сумели ли задержать колесо истории? Вы и теперь вряд ли добровольно сойдете со сцены, будете противиться всеми силами, хотя на первых порах и притихли. Мыслимо ли, чтобы этакий тип, как Фердинанд Винналь, просто сложил оружие и поднял руки вверх. Наверно, он что-нибудь высиживает. Точно так же как и отец его, у которого, впрочем, иная тактика. Этот считает себя ужасно хитрым, хотя на самом деле глуп и наивен. Он теперь полагает, что, поскольку у него отобрали недвижимость и он выполняет лишь обязанности временного директора, он теперь уже не капиталист. Перед рабочими он старается разыгрывать благодетеля и завоевать их доверие. Даже красный флажок на своем конторском столе установил рядом с сине-черно-белым, как говорит Михкель, которого он принял обратно на работу. Винналь, наверно, думает: ничего плохого не может случиться, пока глава государства, этот ангел-хранитель фабрикантов, сам подписывает архилевые декреты правительства и пока продолжает существовать полиция, которая даже собирается основать свой профессиональный союз».
Недавно Винналь сообщил рабочим, что по его предложению правление акционерного общества решило отдать в распоряжение рабочих значительную сумму. В уставе общества будто бы значится, что если чистая прибыль превышает обычный при учете векселей процент, то правление имеет право отдать этот излишек рабочим на их общие нужды. Этот излишек вдруг обнаружился, и рабочие могли получить часть его. Пусть народ сам решает, предложил он на рабочем собрании, разделить ли эту сумму поровну между всеми или соответственно получаемой заработной плате, или даже так, что у кого семья побольше, как, например, у Вардья, тот получит большую долю,
Вардья, который тотчас же смекнул, что здесь хотят бросить кость собакам с тем, чтобы они перегрызлись, сказал, что раз деньги эти предназначены на общеполезные дела, их не следует делить, а нужно всю сумму целиком сдать в профсоюзную кассу
Винналю подобное предложение не понравилось. Господи, разве это не общеполезное дело, если рабочие разделят деньги между собой?
— Чего там судить да рядить, - сказал и один из рабочих, — каждый вдруг ни с того ни с сего может получить сразу зарплату за несколько недель, Поделим, чего там! Михкель вскипел:
— Так вот какими подлыми приемами хотят забить клин между нами, рабочими! Не выйдет! Деньги должны поступить в распоряжение профсоюза - и точка! Слова Михкеля подействовали.
В конце собрания кто-то выразил удивление по поводу того, что господин Винналь в качестве директора сумел выудить из чистой прибыли излишек, в то время как в. качестве владельца фабрики это ему никогда не удавалось.
— А конъюнктура! — ответил Винналь. — Не забывайте о нынешней конъюнктуре! С помощью Советского Союза можно делать чудеса!..
В устах Винналя это звучало издевательством. В глазах Михкеля сверкнул гневный огонек, и Винналь тотчас же умолк. После он подошел к Михкелю, по-приятельски положил ему руку на плечо и сказал:
— Вы у меня работник хороший, но нервы, нервы... Да-да, эта несчастная высылка... Вам бы не вредно отдохнуть с месяц... Скажем, на Пярнуском побережье... Что вы об этом думаете? Шведы на этот курорт теперь не поедут... Зарплату вам фабрика все равно выплатит... Так что, если желаете, я не возражаю..,.
— Опять хотите сплавить меня подальше? — ответил Саар. — Обо мне не беспокойтесь!.. Пожалуй, сами вы заслужили продолжительный отдых.
— Я?
— Да, вы! Вам изрядно пришлось потрудиться, чтобы сбыть с рук свою недвижимость. Теперь вам не мешало бы слегка перевести дух... Мы и без вас обойдемся... Раньше или позже!
Когда Михкель рассказывал об этом дома, Пауль удивился:
— Ну что ты скажешь! Благодетель, да и только! Но все же взгляни-ка сюда!
Он вытащил из кармана газету. Это был первый легально изданный номер «Коммуниста».
— Как ты достал эту газету?
— Очень просто! Купил в киоске.
— И продают открыто?
Как видишь. Не конфисковали газету, не арестовали покупателя. Но ты не можешь себе представить, какая возня была с предыдущим номером месяца два тому назад!
Взяв газету и очки, Михкель подошел к окну. Пауль принялся расхаживать по комнате, время от времени бросая взгляд на дядю, углубившегося в чтение.
«Истину, - подумал Пауль, - не убьешь ни ложью, ни искажениями, ни клеветой, ни издевательством. Напрасны были все ваши предостережения, устрашения и угрозы, вся ваша двадцатилетняя «воспитательная работа»^ .проделанная над народом! Все же Земля вертится!»
Но Пауля ожидал еще один сюрприз: у него попросили разрешения выставить его кандидатуру на предстоящих вы
борах в Государственную думу, уже объявленных правительством. Это являлось для Пауля почетным предложением, трудно было поверить. Немало ведь других товарищей, старше, опытнее, лучше его.
Избирательный округ Пауля находился в деревне, не очень далеко от города. Эти места были ему немного знакомы, так как он некоторое время поработал там заместителем учителя.
Первое предвыборное собрание должно было состояться в здании той школы, где Пауль сам когда-то учил детей.
Он представил себе, как большое классное помещение наполнится сельскими рабочими, как все они соберутся в приподнятом настроении, готовые чутко воспринять каждое слово, как было на собрании в Рабочем гимнастическом зале. Стоит бросить лишь искорку — и все воспламенятся, воодушевятся...
Длинное побеленное здание школы стояло среди старых, цветущих лип. В жаркий день здесь веяло приятной прохладой. Над дверью висела покрашенная охрой вывеска, на которой черными буквами было выведено: «Школа домоводства».
В помещении бывшей начальной школы молодые девушки обучались теперь кулинарии, вязанию, шитью, садоводству, хорошим манерам. Подтянутая начальница школы в своем мышиного цвета шерстяном платье с длинными рукавами и тощим узелком волос на затылке приветливо приняла Пауля.
Когда Пауль заторопился было в класс, чтобы начать собрание — он сам порядочно опоздал, — старая дева успокоила его: придется подождать, деревенские люди медлительны, еще нет ни одного слушателя.
Она принялась показывать Паулю перестроенное здание школы и повела его в конце концов в сад, где ученицы пололи и прореживали морковку и ставили подпорки под горох. Здесь Паулю подробно поведали об огурцах и о тыкве, о левкоях и о розах.
— Эти парники и эта теплица, — сказала начальница школы, — построены благодаря господину Хаугасу, который вообще многое сделал для школы. Он подарил нам множество яблонь и несколько сортов роз, а также портреты государственных деятелей в роскошных рамах.
— Так, так, — ответил Пауль; богача Хаугаса он еще помнил, но совсем с другой стороны...
Когда Пауль заговаривал с ученицами, те стыдливо опускали глаза и отвечали с приличествующей скромностью. Начальница школы была довольна, ее питомицы не сконфузили школы. Она питала почтение к Паулю, как к будущему
депутату. Правда, говорили, что Риухкранд чистейший большевик, но начальница этому не верила, потому что этот молодой человек выглядел недурно, был прилично одет и вежлив...
Тем временем в комнате накрыли на стол. Пауль загляделся на белые розы, стоявшие на подоконнике.
- Снежная королева, сами ученицы вырастили, - объяснила начальница и пригласила Пауля к столу. - И скатерть эту соткали и обмережили ученицы.
Пауль хвалил мед, свежее молоко и пышки. Старая дева не была бесчувственна к лести. С сияющим лицом она поставила перед Паулем вазу с цветущими ветками липы.
- Не правда ли, божественный запах? Вам нравится?
Очень. А вашим пчелам, наверно, еще больше.
Ответ пришелся хозяйке по душе, и маленькая веточка липы очутилась у Пауля в петлице.
Прошел уже час, а в классе сидело лишь три-четыре человека. Одна старушка сообщила, что владелец маслобойни Хаугас утром объявил всем, кто приносил молоко, что выступление Риухкранда не состоится, так как на это время у него назначено предвыборное собрание в другом месте.
Таким образом, первое выступление Пауля оказалось сорванным, зато удачно прошло вечернее собрание в поселковом клубе. Недавно организованный профсоюз сельскохозяйственных рабочих хорошо потрудился: разослал именные приглашения, украсил зал собрания лозунгами и венками, пригласил духовой оркестр. Оркестр под управлением пожилого учителя, который сам играл на трубе, ею же отбивая такт, по этому случаю даже выучился исполнять «Интернационал».
Собрался полный зал народу. Часть слушателей внимательно следила за речью оратора, но Пауль вскоре заметил, что были и такие, которые сидели тупо, точно в церкви, женщины - сжав в ладонях свернутые трубочкой носовые платки или сложив руки, мужчины - с неподвижными лицами, словно вырубленными из дерева. Нужно встряхнуть и этих,
- Ваши куры, - попытался Пауль заговорить более образно, - несли золотые яйца, но только вашему директору Кютту, который зарабатывал на них в год по пятьдесят четыре тысячи. Круглым счетом это составляет среднюю годовую зарплату ста пятидесяти рабочих...
Внимание заметно повысилось.
- В Индии изображают бога Шиву о пяти головах. Но что такое этот Шива рядом с директором нашей сельскохозяйственной палаты Кинтом, у которого имеется двадцать два зада и который сидит сразу на двадцати местах и всюду получает жалованье...
Зал оживился. Пауль привел примеры еще более близкие. У Хаугаса работает вековечный батрак Юхан. Кто не знает его? Он присутствует и здесь, на собрании. У Хаугаса он и полевой рабочий, и лесоруб, и грузчик на мельнице, и канавщик, и извозчик... Словом, девять дел, а десятое — голод...
Все сразу принялись искать глазами Юхана, шептаться, переглядываться, усмехаться, послышались даже реплики из зала. Исчезла прежняя скованность. Речь захватила слушателей, растревожила мысль. Всем хотелось, чтобы она кончилась еще не скоро.
Но Пауль ошибался, ожидая, что после его речи посыплются вопросы и начнутся выступления. Люди были основательно приучены к молчанию. Ни в церкви, ни на собраниях они не привыкли к тому, чтобы после проповедника или оратора еще кто-нибудь брал слово. Зато после собрания вокруг Пауля столпилось немало людей, у каждого из них было что сказать, каждый не прочь был послушать, что скажет другой.
- О Хаугасе вы могли бы рассказать побольше, — сказал загоревший докрасна, худощавый человек с длинным носом, на котором шелушилась кожа.
- А что, например?
Человек застеснялся и подтолкнул своего приземистого соседа: пусть говорит он.
- Да что ж? - наконец заговорил тот. - Такие вещи случаются и в других местах. Все началось с того, что поблизости от нас начали сводить казенный лес. Мы поглядели; земля хорошая, выкорчуй пни, разбросай семена - хлеб вырастет- что надо. Нас было трое, у каждого по нескольку вакамаа такой болотистой земли, что колос до колоса не докличется. Добавка очень пригодилась бы. Мы друг другу подсобили бы, справились бы как-нибудь. Казна дала согласие, да и цену назначили по-божески. Но в город съездить сразу некогда было. Самая страда, когда тут заниматься этими бумажными делами! Работаю как-то на покосе и вижу: старый Хаугас бродит среди вырубки, озирается и что-то в книжку записывает. «Оценивает, стервец, нашу землю», - думаю. А он подходит ко мне, предлагает папиросу и этак любезно говорит: чего, мол, ждете, отработайте у меня день на сенокосе, а я завтра поеду в город, могу уладить там ваше дело. Мы, конечно, согласны, проставляем на бумаге подписи. Разве придет в голову думать о человеке плохое? А он, мерзавец, после сам написал на этой бумаге, что мы, дескать, не хотим этой вырубки, отказываемся от нее. Так он и выхватил у нас из-под носа эту землю. Ах, черт, разозлился я тут, проклинал его и думал: «И на тебя управа найдется. Отнять хлеб у бедняка!» Решили не сдаваться, отыскали адвоката — и в суд! Но разве вырвешь кусок из волчьей пасти? Судились целый год и проиграли. Известное дело, у кого мошна, тот и прав. Наделали новых долгов. У нас двоих хутора пошли с молотка. Сам же Хаугас и купил их. Ну, а потом? Куда деваться бедняку? Пришлось в конце концов к нему же наниматься на работу. Вот каков Хаугас и его республика!
- Нужно было рассказать об этом на собрании, — сказал Пауль.
- Чтобы еще шире раструбить об этой позорной истории? - махнул рукой рассказчик. — И кто в здешних местах не знает об этом? А коли Хаугас услышит, что ты посмел хоть пикнуть, последние штаны снимет, да еще выгонит с работы. Вот и ищи себе тогда келью под елью.
- Ну-ну, со всем этим теперь будет покончено, — разъяснил Пауль, - времена переменились. Когда соберется Государственная дума, она прежде всего разрешит земельный вопрос. Увидите тогда, Хаугас сам придет к вам и постарается всучить землю обратно. Ваша осторожность и сдержанность теперь уже ни к чему.
- Обжегшись на молоке, дуешь на воду, - ответили Паулю.
Разъезжая по своему избирательному округу, выступая то тут, то там, предпочитая оставаться на ночлег в домах попроще и победнее, Пауль наблюдал, как раскрывались люди, как исчезали их привычная замкнутость и недоверчивость, когда с ними говорили откровенно и по душам. Все больше делились с ним крестьяне своими нуждами и заботами, высказывали пожелания, вносили предложения. Пауль рассеивал искаженные представления деревенских жителей, их опасения, ободрял их и внушал им веру в силу трудового народа, если он в городе и деревне пойдет рука об руку.
Пауль все живее ощущал, какими прочными узами сам он связан с народом и как он готов до последнего дыхания бороться за счастье народа.
С каждым днем громче и громче раздавались голоса, требовавшие окончательного уничтожения колючей проволоки, отделявшей эстонцев от русских, создания Советов, быстрого раздела огромных земельных массивов между безземельными и малоземельными.
На одном из собраний слово взяла пожилая женщина из поселка, которая сказала:
- Многие из нас помнят еще семнадцатый год. Уже тогда у нас были Советы трудящихся. Мой муж также был депутатом, но его застрелили и зарыли, точно околевшую
собаку. Палачи уже вдоволь натешились. Хватит. Продолжим теперь начатое с того самого места, где нас прервали...
Все захлопали, и Пауль почувствовал, будто слова эти исходят из собственного его сердца. «Именно так, продолжить прерванное! Никто не сможет теперь ни уничтожить, ни зарыть нас в землю!»
В выборах народ участвовал в невиданном количестве. Ни агитпунктов, ни брошюр, ни опытных агитаторов не было, и даже времени для подготовки выборов оставалось мало. И все же симпатии народа к кандидатам блока трудового народа, к этой новой смене, чье дружественное отношение к Советам было всем хорошо известно, были явны и единодушны. Ни один кандидат на предыдущих выборах в Государственную думу не пользовался такими симпатиями. Одержанная победа воодушевляла не только самих депутатов, завоевавших подобное доверие народа, но и избирателей, которые тотчас же организовали повсюду большие демонстрации.
Все еще находясь в деревне, Пауль имел возможность делиться восторгом победы только со своими новыми знакомыми. Где теперь Таммемяги и другие близкие товарищи? Где теперь... Рут?
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Метсакуру был тихий уголок, где профессор Кянд мог спокойно отдыхать вдали от людского шума. Здесь он гулял, читал легкие, занимательные книги, а иногда ходил к реке удить рыбу. Частенько он приносил .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Отменили и изданное в 1918 году постановление об объявлении вне закона Коммунистической партии. Более двадцати лет этой партии приходилось жить в подполье. Все эти годы она, несмотря на жесточайшие преследования, не выпускала из рук боевого знамени. Сколько раз уже буржуазия объявляла ее окончательно ликвидированной, вырванной с корнями из народной жизни! И все же эта самая буржуазия дрожала от страха каждый раз, когда по выступлениям рабочих и по попадавшей ей в руки подпольной литературе убеждалась, что коммунисты еще живы. Значительную часть членов партии властям удалось уничтожить или обезвредить, но все же находилось еще достаточно товарищей, которые неустрашимо продолжали свою работу.
Хотя Пауль Риухкранд был молодым членом партии и те испытания, которые ему пришлось пережить, были лишь каплей по сравнению со страданиями других, все же легализация партии и для него являлась большим событием.
«Вы погубили, — подумал он, — Кингисеппа, Томпа, Креукса, Хейдеманна1, моего отца, сотни и тысячи других борцов за коммунизм. И чего же вы добились? Сумели ли вы спасти самих себя и свой общественный строй от гибели?
Сумели ли задержать колесо истории? Вы и теперь вряд ли добровольно сойдете со сцены, будете противиться всеми силами, хотя на первых порах и притихли. Мыслимо ли, чтобы этакий тип, как Фердинанд Винналь, просто сложил оружие и поднял руки вверх. Наверно, он что-нибудь высиживает. Точно так же как и отец его, у которого, впрочем, иная тактика. Этот считает себя ужасно хитрым, хотя на самом деле глуп и наивен. Он теперь полагает, что, поскольку у него отобрали недвижимость и он выполняет лишь обязанности временного директора, он теперь уже не капиталист. Перед рабочими он старается разыгрывать благодетеля и завоевать их доверие. Даже красный флажок на своем конторском столе установил рядом с сине-черно-белым, как говорит Михкель, которого он принял обратно на работу. Винналь, наверно, думает: ничего плохого не может случиться, пока глава государства, этот ангел-хранитель фабрикантов, сам подписывает архилевые декреты правительства и пока продолжает существовать полиция, которая даже собирается основать свой профессиональный союз».
Недавно Винналь сообщил рабочим, что по его предложению правление акционерного общества решило отдать в распоряжение рабочих значительную сумму. В уставе общества будто бы значится, что если чистая прибыль превышает обычный при учете векселей процент, то правление имеет право отдать этот излишек рабочим на их общие нужды. Этот излишек вдруг обнаружился, и рабочие могли получить часть его. Пусть народ сам решает, предложил он на рабочем собрании, разделить ли эту сумму поровну между всеми или соответственно получаемой заработной плате, или даже так, что у кого семья побольше, как, например, у Вардья, тот получит большую долю,
Вардья, который тотчас же смекнул, что здесь хотят бросить кость собакам с тем, чтобы они перегрызлись, сказал, что раз деньги эти предназначены на общеполезные дела, их не следует делить, а нужно всю сумму целиком сдать в профсоюзную кассу
Винналю подобное предложение не понравилось. Господи, разве это не общеполезное дело, если рабочие разделят деньги между собой?
— Чего там судить да рядить, - сказал и один из рабочих, — каждый вдруг ни с того ни с сего может получить сразу зарплату за несколько недель, Поделим, чего там! Михкель вскипел:
— Так вот какими подлыми приемами хотят забить клин между нами, рабочими! Не выйдет! Деньги должны поступить в распоряжение профсоюза - и точка! Слова Михкеля подействовали.
В конце собрания кто-то выразил удивление по поводу того, что господин Винналь в качестве директора сумел выудить из чистой прибыли излишек, в то время как в. качестве владельца фабрики это ему никогда не удавалось.
— А конъюнктура! — ответил Винналь. — Не забывайте о нынешней конъюнктуре! С помощью Советского Союза можно делать чудеса!..
В устах Винналя это звучало издевательством. В глазах Михкеля сверкнул гневный огонек, и Винналь тотчас же умолк. После он подошел к Михкелю, по-приятельски положил ему руку на плечо и сказал:
— Вы у меня работник хороший, но нервы, нервы... Да-да, эта несчастная высылка... Вам бы не вредно отдохнуть с месяц... Скажем, на Пярнуском побережье... Что вы об этом думаете? Шведы на этот курорт теперь не поедут... Зарплату вам фабрика все равно выплатит... Так что, если желаете, я не возражаю..,.
— Опять хотите сплавить меня подальше? — ответил Саар. — Обо мне не беспокойтесь!.. Пожалуй, сами вы заслужили продолжительный отдых.
— Я?
— Да, вы! Вам изрядно пришлось потрудиться, чтобы сбыть с рук свою недвижимость. Теперь вам не мешало бы слегка перевести дух... Мы и без вас обойдемся... Раньше или позже!
Когда Михкель рассказывал об этом дома, Пауль удивился:
— Ну что ты скажешь! Благодетель, да и только! Но все же взгляни-ка сюда!
Он вытащил из кармана газету. Это был первый легально изданный номер «Коммуниста».
— Как ты достал эту газету?
— Очень просто! Купил в киоске.
— И продают открыто?
Как видишь. Не конфисковали газету, не арестовали покупателя. Но ты не можешь себе представить, какая возня была с предыдущим номером месяца два тому назад!
Взяв газету и очки, Михкель подошел к окну. Пауль принялся расхаживать по комнате, время от времени бросая взгляд на дядю, углубившегося в чтение.
«Истину, - подумал Пауль, - не убьешь ни ложью, ни искажениями, ни клеветой, ни издевательством. Напрасны были все ваши предостережения, устрашения и угрозы, вся ваша двадцатилетняя «воспитательная работа»^ .проделанная над народом! Все же Земля вертится!»
Но Пауля ожидал еще один сюрприз: у него попросили разрешения выставить его кандидатуру на предстоящих вы
борах в Государственную думу, уже объявленных правительством. Это являлось для Пауля почетным предложением, трудно было поверить. Немало ведь других товарищей, старше, опытнее, лучше его.
Избирательный округ Пауля находился в деревне, не очень далеко от города. Эти места были ему немного знакомы, так как он некоторое время поработал там заместителем учителя.
Первое предвыборное собрание должно было состояться в здании той школы, где Пауль сам когда-то учил детей.
Он представил себе, как большое классное помещение наполнится сельскими рабочими, как все они соберутся в приподнятом настроении, готовые чутко воспринять каждое слово, как было на собрании в Рабочем гимнастическом зале. Стоит бросить лишь искорку — и все воспламенятся, воодушевятся...
Длинное побеленное здание школы стояло среди старых, цветущих лип. В жаркий день здесь веяло приятной прохладой. Над дверью висела покрашенная охрой вывеска, на которой черными буквами было выведено: «Школа домоводства».
В помещении бывшей начальной школы молодые девушки обучались теперь кулинарии, вязанию, шитью, садоводству, хорошим манерам. Подтянутая начальница школы в своем мышиного цвета шерстяном платье с длинными рукавами и тощим узелком волос на затылке приветливо приняла Пауля.
Когда Пауль заторопился было в класс, чтобы начать собрание — он сам порядочно опоздал, — старая дева успокоила его: придется подождать, деревенские люди медлительны, еще нет ни одного слушателя.
Она принялась показывать Паулю перестроенное здание школы и повела его в конце концов в сад, где ученицы пололи и прореживали морковку и ставили подпорки под горох. Здесь Паулю подробно поведали об огурцах и о тыкве, о левкоях и о розах.
— Эти парники и эта теплица, — сказала начальница школы, — построены благодаря господину Хаугасу, который вообще многое сделал для школы. Он подарил нам множество яблонь и несколько сортов роз, а также портреты государственных деятелей в роскошных рамах.
— Так, так, — ответил Пауль; богача Хаугаса он еще помнил, но совсем с другой стороны...
Когда Пауль заговаривал с ученицами, те стыдливо опускали глаза и отвечали с приличествующей скромностью. Начальница школы была довольна, ее питомицы не сконфузили школы. Она питала почтение к Паулю, как к будущему
депутату. Правда, говорили, что Риухкранд чистейший большевик, но начальница этому не верила, потому что этот молодой человек выглядел недурно, был прилично одет и вежлив...
Тем временем в комнате накрыли на стол. Пауль загляделся на белые розы, стоявшие на подоконнике.
- Снежная королева, сами ученицы вырастили, - объяснила начальница и пригласила Пауля к столу. - И скатерть эту соткали и обмережили ученицы.
Пауль хвалил мед, свежее молоко и пышки. Старая дева не была бесчувственна к лести. С сияющим лицом она поставила перед Паулем вазу с цветущими ветками липы.
- Не правда ли, божественный запах? Вам нравится?
Очень. А вашим пчелам, наверно, еще больше.
Ответ пришелся хозяйке по душе, и маленькая веточка липы очутилась у Пауля в петлице.
Прошел уже час, а в классе сидело лишь три-четыре человека. Одна старушка сообщила, что владелец маслобойни Хаугас утром объявил всем, кто приносил молоко, что выступление Риухкранда не состоится, так как на это время у него назначено предвыборное собрание в другом месте.
Таким образом, первое выступление Пауля оказалось сорванным, зато удачно прошло вечернее собрание в поселковом клубе. Недавно организованный профсоюз сельскохозяйственных рабочих хорошо потрудился: разослал именные приглашения, украсил зал собрания лозунгами и венками, пригласил духовой оркестр. Оркестр под управлением пожилого учителя, который сам играл на трубе, ею же отбивая такт, по этому случаю даже выучился исполнять «Интернационал».
Собрался полный зал народу. Часть слушателей внимательно следила за речью оратора, но Пауль вскоре заметил, что были и такие, которые сидели тупо, точно в церкви, женщины - сжав в ладонях свернутые трубочкой носовые платки или сложив руки, мужчины - с неподвижными лицами, словно вырубленными из дерева. Нужно встряхнуть и этих,
- Ваши куры, - попытался Пауль заговорить более образно, - несли золотые яйца, но только вашему директору Кютту, который зарабатывал на них в год по пятьдесят четыре тысячи. Круглым счетом это составляет среднюю годовую зарплату ста пятидесяти рабочих...
Внимание заметно повысилось.
- В Индии изображают бога Шиву о пяти головах. Но что такое этот Шива рядом с директором нашей сельскохозяйственной палаты Кинтом, у которого имеется двадцать два зада и который сидит сразу на двадцати местах и всюду получает жалованье...
Зал оживился. Пауль привел примеры еще более близкие. У Хаугаса работает вековечный батрак Юхан. Кто не знает его? Он присутствует и здесь, на собрании. У Хаугаса он и полевой рабочий, и лесоруб, и грузчик на мельнице, и канавщик, и извозчик... Словом, девять дел, а десятое — голод...
Все сразу принялись искать глазами Юхана, шептаться, переглядываться, усмехаться, послышались даже реплики из зала. Исчезла прежняя скованность. Речь захватила слушателей, растревожила мысль. Всем хотелось, чтобы она кончилась еще не скоро.
Но Пауль ошибался, ожидая, что после его речи посыплются вопросы и начнутся выступления. Люди были основательно приучены к молчанию. Ни в церкви, ни на собраниях они не привыкли к тому, чтобы после проповедника или оратора еще кто-нибудь брал слово. Зато после собрания вокруг Пауля столпилось немало людей, у каждого из них было что сказать, каждый не прочь был послушать, что скажет другой.
- О Хаугасе вы могли бы рассказать побольше, — сказал загоревший докрасна, худощавый человек с длинным носом, на котором шелушилась кожа.
- А что, например?
Человек застеснялся и подтолкнул своего приземистого соседа: пусть говорит он.
- Да что ж? - наконец заговорил тот. - Такие вещи случаются и в других местах. Все началось с того, что поблизости от нас начали сводить казенный лес. Мы поглядели; земля хорошая, выкорчуй пни, разбросай семена - хлеб вырастет- что надо. Нас было трое, у каждого по нескольку вакамаа такой болотистой земли, что колос до колоса не докличется. Добавка очень пригодилась бы. Мы друг другу подсобили бы, справились бы как-нибудь. Казна дала согласие, да и цену назначили по-божески. Но в город съездить сразу некогда было. Самая страда, когда тут заниматься этими бумажными делами! Работаю как-то на покосе и вижу: старый Хаугас бродит среди вырубки, озирается и что-то в книжку записывает. «Оценивает, стервец, нашу землю», - думаю. А он подходит ко мне, предлагает папиросу и этак любезно говорит: чего, мол, ждете, отработайте у меня день на сенокосе, а я завтра поеду в город, могу уладить там ваше дело. Мы, конечно, согласны, проставляем на бумаге подписи. Разве придет в голову думать о человеке плохое? А он, мерзавец, после сам написал на этой бумаге, что мы, дескать, не хотим этой вырубки, отказываемся от нее. Так он и выхватил у нас из-под носа эту землю. Ах, черт, разозлился я тут, проклинал его и думал: «И на тебя управа найдется. Отнять хлеб у бедняка!» Решили не сдаваться, отыскали адвоката — и в суд! Но разве вырвешь кусок из волчьей пасти? Судились целый год и проиграли. Известное дело, у кого мошна, тот и прав. Наделали новых долгов. У нас двоих хутора пошли с молотка. Сам же Хаугас и купил их. Ну, а потом? Куда деваться бедняку? Пришлось в конце концов к нему же наниматься на работу. Вот каков Хаугас и его республика!
- Нужно было рассказать об этом на собрании, — сказал Пауль.
- Чтобы еще шире раструбить об этой позорной истории? - махнул рукой рассказчик. — И кто в здешних местах не знает об этом? А коли Хаугас услышит, что ты посмел хоть пикнуть, последние штаны снимет, да еще выгонит с работы. Вот и ищи себе тогда келью под елью.
- Ну-ну, со всем этим теперь будет покончено, — разъяснил Пауль, - времена переменились. Когда соберется Государственная дума, она прежде всего разрешит земельный вопрос. Увидите тогда, Хаугас сам придет к вам и постарается всучить землю обратно. Ваша осторожность и сдержанность теперь уже ни к чему.
- Обжегшись на молоке, дуешь на воду, - ответили Паулю.
Разъезжая по своему избирательному округу, выступая то тут, то там, предпочитая оставаться на ночлег в домах попроще и победнее, Пауль наблюдал, как раскрывались люди, как исчезали их привычная замкнутость и недоверчивость, когда с ними говорили откровенно и по душам. Все больше делились с ним крестьяне своими нуждами и заботами, высказывали пожелания, вносили предложения. Пауль рассеивал искаженные представления деревенских жителей, их опасения, ободрял их и внушал им веру в силу трудового народа, если он в городе и деревне пойдет рука об руку.
Пауль все живее ощущал, какими прочными узами сам он связан с народом и как он готов до последнего дыхания бороться за счастье народа.
С каждым днем громче и громче раздавались голоса, требовавшие окончательного уничтожения колючей проволоки, отделявшей эстонцев от русских, создания Советов, быстрого раздела огромных земельных массивов между безземельными и малоземельными.
На одном из собраний слово взяла пожилая женщина из поселка, которая сказала:
- Многие из нас помнят еще семнадцатый год. Уже тогда у нас были Советы трудящихся. Мой муж также был депутатом, но его застрелили и зарыли, точно околевшую
собаку. Палачи уже вдоволь натешились. Хватит. Продолжим теперь начатое с того самого места, где нас прервали...
Все захлопали, и Пауль почувствовал, будто слова эти исходят из собственного его сердца. «Именно так, продолжить прерванное! Никто не сможет теперь ни уничтожить, ни зарыть нас в землю!»
В выборах народ участвовал в невиданном количестве. Ни агитпунктов, ни брошюр, ни опытных агитаторов не было, и даже времени для подготовки выборов оставалось мало. И все же симпатии народа к кандидатам блока трудового народа, к этой новой смене, чье дружественное отношение к Советам было всем хорошо известно, были явны и единодушны. Ни один кандидат на предыдущих выборах в Государственную думу не пользовался такими симпатиями. Одержанная победа воодушевляла не только самих депутатов, завоевавших подобное доверие народа, но и избирателей, которые тотчас же организовали повсюду большие демонстрации.
Все еще находясь в деревне, Пауль имел возможность делиться восторгом победы только со своими новыми знакомыми. Где теперь Таммемяги и другие близкие товарищи? Где теперь... Рут?
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Метсакуру был тихий уголок, где профессор Кянд мог спокойно отдыхать вдали от людского шума. Здесь он гулял, читал легкие, занимательные книги, а иногда ходил к реке удить рыбу. Частенько он приносил .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47