— Что. же из этого? — ответил Шефер прежним тоном. — Они боятся угодить под колеса.
— Какие колеса?
— Под колеса войны.
— Значит, вы думаете, что война будет? Несмотря ни на что? — со скептической улыбкой спросил Кянд.
— Будет. Должна быть.
— А вы что думаете, господин Штейнгарт?
— Доктор Шефер молод и хватает через край. Кто из нас может знать планы фюрера?
Профессор Кянд уже жалел, что принял этих гитлеровских докторов. Надо было отказать им, все равно под каким предлогом. Пускай, дескать, придут в другой раз. Ну и время они выбрали для своего визита. А может быть, они узнали об ужине в честь Горского? И решили помешать этому? Но у кого они могли узнать? Кто мог сказать им?
Обычное гостеприимство изменило профессору. Он сделался скупым на слова, давая понять, что разговор окончен и гости могут уходить.
Из столовой тянуло запахом жареной индейки и пирогов, было слышно, что там накрывают на стол. Незваные гости должны бы понять, что дело идет к ужину, и поскорее уйти. Но нет, гости, как видно, думали иначе. Шефер закинул ногу на ногу, взял сигару и спокойно принялся курить, рассказывая о своих приключениях во время путешествия по Эстонии. Кянд был поражен, узнав, что Шефер живет в здешней стране уже шесть лет.
— И так скрытно? — спросил он.
— Я приехал сюда не славы искать. Моя известность — это мои произведения.
— К сожалению, здесь мало слышали об этих произведениях.
— Услышите, когда выйдут из печати мои «Печерские колокола».
— И о чем они у вас звонят?
— Проблема, которую я там трактую, очень стара: Запад и Восток. В Печерах начинается восточный мир. В звоне монастырских колоколов я слышу отзвук восточного пространства. Бескрайние леса и равнины. Бесконечные страдания, пассивность, смерть. Иногда безумный экстаз, дикие эксцессы, хаос... И на фоне всего этого мне рисуется священная миссия немецкой расы, спасающей мир. Война — одна из форм выражения этой миссии.
— Не устарели ли ваши сведения о Востоке?
— Как устарели?
— По-моему, современная Россия и современный русский человек выглядят совсем иначе, чем вы воображаете.
Перед глазами профессора возник энергичный, жизнерадостный образ Горского. Цельная натура, никакой раздвоенности и мистики.
— Ах, и вы верите пропаганде? Но не забывайте, что кровь народа не меняется в течение двух-трех столетий, тем более в течение одного человеческого века.
Напрасно было продолжать спор. Шефер сказал, что, живя среди печерских монахов, он изучил «вечную сущность» русской натуры, и хвастался тем, что благодаря любезное™ президента получил разрешение передвигаться возле самой границы, обнесенной колючей проволокой.
— Да, ваш господин президент поистине очень предупредительный человек, — подтвердил Штейнгарт. — Но у доктора Шефера имеются еще более сильные покровители. Сам посол наш... Достаточно взять телефонную трубку...
— Если бы все были такими предупредительными, как ваш президент! — воскликнул Шефер. — Но ваш народ полон злобы и мелочной зависти, более того, ненависти к нашему народу. Да. Возьмите хотя бы случай с господином Штейнгартом. Почему ему здесь до сих пор не присвоено звание профессора? Он был командирован сюда по собственной вашей просьбе. Выдающийся филолог. Имеет серьезные исследовательские труды.
— Ах, оставь, Курт! — прервал его Штейнгарт.
— Почему я должен молчать об этом? Разве ты не выдающийся ученый? А как обстоит дело здесь? В составе преподавательского персонала вашего университета француз имеет звание профессора, швед — тоже, а немец — нет. Это ли не национальная нетерпимость? Мелочная зависть? Ненависть к нам? Когда-нибудь все это отомстит за себя!
Они настойчиво допытывались у профессора Кянда, кто из членов университетского ученого совета является наиболее
ожесточенным противником Штейнгарта и кто забаллотировал его кандидатуру в профессора. При этом Штейнгарт вел свой допрос обиняком, а Шефер шел напролом. Откуда мог знать все это Кянд? Ведь голосование закрытое. Несмотря на это, его не скоро выпустили из клещей, допрашивая так, точно он нес ответственность за всех других.
Наконец Шефер сказал:
— Это дело может принять весьма серьезный оборот. Вообразите, что господин посол Штробейн вмешается сам. И позвонит господину Пятсу. Неужели вы хотите, чтобы дело зашло так далеко? Ведь президент может заставить вас. Какой это будет позор! Как будто у самих у вас нет свободной воли и вы лишь его подручные! Простите мою горячность. Но разве могу я спокойно видеть, как моему соотечественнику наносится обида? В конце концов, на весы положена честь немецкого народа. А с этим шутить нельзя!
Штейнгарту стало неловко от слов Шефера — не потому, что речь шла о нем, а потому, что друг его был абсолютно не дипломат и играл в открытую.
Профессор Кянд сидел точно на горячих угольях. Хоть бы они наконец ушли, хоть бы пришли наконец званые гости!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Явился Биллем Ките со своей бледной Беллой. Профессор Кянд стал знакомить новоприбывшую чету с Шефером, но оказалось, что они уже знакомы. Как? Когда они успели?
Белла уселась за столом на диване. Она сидела прямо, сложив руки на коленях, и, ощутив на себе оценивающий взгляд Шефера, строго опустила глаза. А Биллем, или Вильям, как нежно называла Белла своего мужа, уже беседовал с Шефером о современной английской литературе. Профессор Кянд почувствовал, что напряжение разряжается. Когда подошло еще несколько приглашенных, он понадеялся, что незваные гости наконец удалятся. Но нет, они оставались невозмутимыми. Создавалось впечатление, будто и они относятся к числу приглашенных.
Когда пришел Раутам и, заглянув в дверь, увидел слащаво-любезную физиономию Штейнгарта, он был удивлен. Ого, что за общество! Что ему делать тут? И зачем его вообще пригласили, ведь он не бог весть какой близкйй знакомый Кянда?
— Не день ли рождения вы празднуете?
Профессор объяснил ему, какие у него были планы с приглашением Раутама и других и как все вышло иначе.
— Значит, мне можно уйти?
Нет, именно теперь Раутам со своим острым языком был желанным гостем. Профессор взял его под руку и ввел в зал. Раутаму ни с кем не хотелось вступать в беседу, и он принялся перелистывать книги.
Вскоре появился и Пийбер. Он оглянулся: не было Рут, не было и русского гостя, которому он собирался задать множество вопросов и заодно продемонстрировать свой либерализм в отношении Страны Советов.
— Как? Я, кажется, порядочно опоздал, но главного гостя все еще нет? — спросил он.
— Он не может прийти. Постарайтесь обойтись без него, — ответил профессор.
А Рут даже не выходила из своей комнаты. Возмущенная тем, что отец оставил немцев на ужин, она сговаривалась с Паулем, как бы удрать потихоньку.
Но их уже вместе с другими пригласили к столу.
Там сначала сидели тихо, точно в церкви. Разговор не клеился, и хозяин старался делать хорошую мину при плохой игре. Он усердно потчевал всех охлажденной на льду водкой, и гости не отказывались. Всем хотелось поскорее преодолеть скованность.
Затем хозяйка, начав с Беллы, принялась обходить гостей с блюдом жареной индейки. Всем пришлось проявить участие к беспомощности Беллы, этого эфирного создания, всем пришлось выразить желание помочь ей, когда она попыталась положить к себе на тарелку кусок индейки. При этом Биллем поймал взгляд Шефера, брошенный на длинные пальцы и оранжевые ногти его жены. «Пусть удивляется, — гордо подумал он, — пусть любуется этой алебастровой ручкой и кольцом со скарабеем...»
Вдруг ножка индейки шлепнулась на тарелку, Белла вскрикнула и принялась отыскивать жирное пятно в складках своего платья. Биллем покраснел. Какое прозаическое пятно на одежде его неземной жены, которой он на первой странице сборника своих поэтических переводов посвятил следующие возвышенные строки:
Твое очарованье — нет сомнений — Пленительней изысканных сравнений.
Но что делать, Белла была сегодня в капризном настроении. То у нее нож оказывался тупым, то ножка индейки чересчур жесткой, и ее соседям по столу опять приходилось сочувствовать ей в ее затруднениях.
Профессор с упреком взглянул на Линду, та испугалась и поспешила к буфету, но уже Пийбер и Шефер наперебой предлагали Белле свои ножи.
Пауль, с усмешкой глядя на эту комедию, незаметно подтолкнул ногой Рут. Раутам не удержался, чтобы не сказать:
— Сударыня, я вижу, вы не справляетесь с этой нежной индейкой. Но что бы вы стали делать с английским бифштексом?
— Нежной эту индейку не назовешь, — сказал профессор, — повар у нас сегодня неважный.
— Мне хотелось приготовить ее по-французски, - извинялась хозяйка. — Может, поэтому она вышла жесткая.
— Да-да, эти блюда на английский и французский манер... Их не так-то легко разжевать. Не правда ли?
Раутам произнес это подчеркнуто многозначительно и при этом взглянул на Штейнгарта.
Шефер, поняв, что камешек брошен в их огород, быстро подхватил его.
— Не бойтесь, у фюрера зубы острые.
— До тех пор, пока их ему не вышибли, — мимоходом съязвил Раутам и спокойно как ни в чем не бывало обратился к сидевшей рядом Рут, чтобы продолжить с ней прерванную беседу.
Шефер взбесился. Кто этот бесстыжий насмешник? Как он посмел?
В поисках сочувствия он взглянул на профессора Кянда, но не нашел на его лице ни малейшего признака негодования или осуждения. Может быть, он не расслышал дерзости? И Шефер злобно уставился на Раутама.
Пауль Риухкранд, чувствовавший себя несколько скованно в непривычной для него утонченной обстановке профессорского званого вечера, вдруг оживился. Резкость Раутама казалась искренней. Или он просто петушится? Может быть, Раутам принадлежит к числу тех, которые, как говорил Таммемяги, привыкли ругать всех и вся?
Но нет, Раутам внимательно слушал Рут, рассказывавшую ему о Горском, и не вставлял при этом никаких насмешливых замечаний. Более того, его так заинтересовал рассказ Рут, что он совершенно забыл о своей другой соседке, о Белле. Та чувствовала себя задетой таким невниманием и всячески старалась помешать их беседе. То у Беллы падала салфетка, то ей нужно было закурить сигарету. Наконец она сказала:
— Вы забываете, что рядом с вами сидит еще одна дама. И этой даме скучно.
— Позвольте заметить, что скука вам очень к лицу.
Белла не знала, оскорбиться ли ей снова или любезно
улыбнуться. Но Раутам уже принялся болтать с ней о разных пустяках. Это понравилось Белле и потому, что помогало ей лишить Рут собеседника, и потому, что позволяло ей незаметнее
переглядываться с Шефером. Порой она, казалось, и не слышала того, что говорил ей Раутам.
— Вы и меня сделали рассеянным, — заметил Раутам.
Белла приняла это замечание за комплимент. Она медленно поднесла к губам сигарету и сквозь дым томно воззрилась на Раутама. Но тот, видимо, вовсе не был очарован. Противный человек, холодный, с рыбьей кровыо!
Когда на столе появился миндальный крем, хозяин встал, сказал несколько приветственных слов и, подняв бокал, кивнул каждому в отдельности. Ему отвечал Штейнгарт, который старался воздать честь хозяевам и этому симпатичному дому, где царит атмосфера высокой духовной культуры, заставляющая забыть все различия во взглядах.
Профессор поклонился оратору, благодаря его за эти прекрасные слова, и дружески чокнулся с ним.
— Невыносимо! — шепнула Рут Паулю. — Просто невыносимо !
По мнению Пийбера, Штейнгарт выразил весьма правильные мысли: действительно, разве не признак высокой духовной культуры, когда люди могут мирно сидеть за одним столом, хотя взгляды их и различны? Настоящая демократия проявляет терпимость и высоко ценит равенство.
Не все были согласны с Пийбером, Раутам сказал ему:
— Ты смотришь на это так же, как наши кулаки, серые бароны, которые считают, что разрешили все социальные проблемы, раз они обедают за одним столом со своими батраками.
— Равенство вообще абсурд, — со своей стороны заметил Ките. — С духовной трапезой дело обстоит так же. Попробуй-ка заставить простой народ, плебеев, читать, например, Элиота или стихи Валери!
Пауль, до сего времени молчавший, больше не мог вытерпеть.
— Народ не нуждается в ваших Элиотах и Валери. У него своя литература.
Белла бросила на Риухкранда презрительный взгляд сквозь сощуренные ресницы: что понимает свинья в апельсинах?
— Что за литература у народа? Вы, вероятно, имеете в виду пинкертонов и лейхтвейсов? — нервно ьшшлянул Ките.
— Нет, прежде всего Горького! — возбужденно крикнула Рут.
— Ах, этого босяцкого писателя? — ввернул Шефер.
— Или Гейне, которого вы там жжете на кострах, — продолжала Рут. — Вам хочется унизить Горького, но это вам не удастся. Читали ли вы его вообще? Например, его «Врагов»? Очевидно, не читали! Советую вам вернуться сюда через несколько недель, когда мы сыграем эту пьесу. Тогда вы увидите и узнаете, что такое Горький.
Разговор становился все более оживленным, но вместе с тем и острым. Хозяин несколько раз поднимал свой бокал, чтобы разрядить атмосферу, но это не помогало.
— Жаль, милая барышня, — сказал Шефер Рут, — жаль,, что вы введены в заблуждение.
— Как так? — спросил Пауль, почувствовав себя задетым.
— Очень просто. Вы неправильно понимаете миссию своего маленького народа.
— И какова же, по-вашему мнению, эта миссия? — с любопытством спросил Пийбер.
— До сих пор вы тут являлись буфером между двумя мирами, а теперь должны стать форпостом.
— Против Запада? — спросил Раутам.
— Нет, против Востока.
— Вы немного опоздали со своим откровением, — сказал Раутам. — Разве вы не знаете истории нашего народа? И самого народа?
— Позвольте заметить — знаю недурно.
— Тогда вам должна быть известна, — вдруг вмешался Пауль, — и вековая ненависть нашего народа к немецким угнетателям. С кем мы всегда шли рука об руку в переломные моменты нашей истории? С немцами? Нет, с русскими !
— Вы забываете, милостивый государь, о своей освободительной войне! — победоносно ответил Шефер.
— Освободительная война? Я не знаю такой. Зато у нас была гражданская, классовая война... — заметил Пауль.
— Ну-ну? — иронически произнес Ките.
— Чего там «ну-ну», — возразил Раутам. — Велась ли бы эта война, если бы Пяте не загонял туда народ кнутом? Я уже не говорю о тех, кто, в свою очередь, подгонял Пятса.
Шефер опять взглянул на хозяина, как бы призывая его положить конец этим неслыханным дерзостям. Но профессор беседовал со Штейнгартом и не желал вмешиваться в споры остальных.
— Что скажете? — воскликнул Шефер, обращаясь к Китсу. — Я вдоль и поперек обошел эту страну, но большевиков встречаю впервые.
— Конечно, когда путешествуют с закрытыми глазами... — заметил на это Раутам.
Ките пытался успокоить Шефера: не следует относиться серьезно к словам Раутама. Он любит огорошить собеседника. Таков его стиль.
Рут, сосредоточенно глядевшая в одну точку, не слыша, что говорят вокруг нее, вдруг встала и произнесла со свойственной ей простотой:
— Позвольте и мне сказать несколько слов. Сегодня среди нас должен был присутствовать гость из Советского Союза. Жаль, что он не мог прийти. Я поднимаю свой бокал за этого отсутствующего гостя, товарища Горского, и за Советский Союз, который защищает нас от военной опасности!
Лицо профессора Кянда омрачилось. Он, правда, поднял свой бокал, — но к чему было дочери ставить гостей в такое неловкое положение?
Пауль и Раутам встали и чокнулись с Рут. Пийбер на вершок приподнялся со стула, на столько же поднял свой бокал, отпил, из него капельку ликеру и тотчас же снова уселся.
Белла презрительно опустила уголки губ и исподлобья взглянула на мужа, который, покраснев, в свою очередь, вопросительно глядел на немцев.
Шефер встал, подавая Штейнгарту знак об уходе.
— Извините, господин профессор, — сказал он, — мы не знали, кого вы здесь собирались принимать. Мы, оказывается, уселись за чужим столом. Нам пора.
— Правда, невежливо уходить в разгар вечера, — пробормотал, обращаясь к хозяину, и Штейнгарт, — но вы должны понять нас.
Сколько профессор Кянд ни упрашивал гостей остаться еще, но удержать их не мог.
Линда, вышедшая из кухни с серебряным кофейником в руке, была поражена внезапной переменой в настроении общества. Как же так, даже кофе еще не пили?
Но перед хозяйкой уже стоял Штейнгарт, отвешивая поклоны, извиняясь и благодаря.
Профессор пошел в переднюю проводить гостей.
За столом воцарилось молчание. Виллему Китсу не сиделось, ему хотелось уйти отсюда как можно скорее. Белла была до крайности шокирована бестактностью Рут. Пийберу, которого сначала смутила застольная речь Рут, девушка все больше начинала нравиться своей прямотой и бесстрашием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47