А Минна укоряла и бранила ее беспрерывно. Особенно нравилось ей унижать Хилью при гостях. Вначале она ругала ее с оглядкой, но, видя, что Хилья не дает отпора, становилась все более наглой и винила ее во всех возможных грехах и проступках. Наконец настал момент, когда мера терпения переполнилась. Это было, когда Минна ворвалась в комнату к Хилье со словами:
— Куда ты дела мою серебряную ложку? В дюжине не хватает одной ложки. Я все обыскала. Нигде не нашла. Она может быть только у тебя...
— Поди ты к черту со всеми своими ложками! Вечно я во всем виновата! А теперь еще и воровка! Потому ты, видно, и позвала меня жить сюда, что без дяди тебе пилить некого!
Это неожиданное сопротивление со стороны кроткой обычно девушки поразило Минну, словно гром с ясного неба. Минна опешила и пошла на попятный:
— Да разве я что дурное сказала?.. Зачем же дерзить-то? ' Я только хотела узнать, не видела ли ты случайно...
После полученного отпора Минна немного притихла и уже не отваживалась так часто ворчать на Хилыо. Но зато она взялась за другое. За наружность девушки и за ее манеры. Она вдруг открыла, что будто волосы у Хильи сухие и растрепанные, глаза маленькие и бесцветные, каблуки стоптанные, что она не умеет держаться за столом. И при всем этом она еще тратит последние гроши на кино и конфеты!
Когда настроение у Хильи чуточку улучшалось, Минна любой ценой старалась его испортить — хотя бы тем, что принималась вспоминать о болезни и смерти матери. Все чаще заводила она разговор о грехах и о Судном дне. Пусть Хилья заглянет в свою душу, пусть вырвет оттуда все дурные помыслы, чтобы с ней не случилось того же, что с отцом и братом.
Минна попыталась также ввести обычай — начинать и кончать каждую еду молитвой, но Хилья не любила этого и тотчас же вставала из-за стола.
— Бедное дитя, ты же настоящая язычница, никто не заботился о твоей душе, никто тебя не воспитывал, слово божие для тебя все равно, что книга за семью печатями, читаешь ты только суетные светские книжонки. Что с тобой будет? Ведь ты кончишь свою жизнь на улице. Боже милостивый! В каком нечестивом семействе ты, бедняжка, родилась! Пойдем хоть разок вместе в молельню, ты услышишь, как там служат, как поют! А до чего у нас красивый, умный проповедник! Говорит, а у самого- глаза горят. Дрожь берет, как послушаешь, словно святым духом осенит...
Как-то за обедом она принялась причитать над Хильей;
— Ах, как подумаю о твоей семье, ну просто заплакать готова. Мать твою зарыли, точно собаку, ни пастора, ни слова божьего! Как вспомню об этом, сердце кровыо обливается. Не успокоюсь, пока не закажу молебен. И вот что я тебе скажу: надо отслужить на могиле настоящую христианскую панихиду, чтобы мать твоя покоилась в освященной земле.
— Оставь мою мать в покое! — крикнула Хилья и, бросив т стол нож и вилку, вскочила. — Ты же знаешь, что она была неверующей и не хотела церковного погребения. Не позволю тебе глумиться над ее могилой!
— Вот как, глумиться! Прости ее, господи, за эти безбожные слова!
Так шли дни. Хилье всегда приходилось быть настороже, готовой к отпору. Она часто вспоминала дядю Михкеля, которому столько приходилось терпеть, воюя с этой женщиной. Минна осталась довольно равнодушна к судьбе мужа, один раз послала ему сверток с одеждой и бельем — и все.
Хилья охотно помогла бы дяде и брату, но деньги у нее уже кончались. Работы она не находила, обращаться к молодому Винналю ей было противно. Минна намекнула, что сама помолится богу, чтобы он помог Хилье. И когда через несколько дней в газете появилось объявление, что требуется молодая, образованная девушка, умеющая писать на машинке, Минна восторжествовала:
— Я помолилась — и вот результат! Разве это не перст божий!
По объявлению нужно было к девяти часам явиться в контору издательства. Чтобы опередить других, Минна уже в восемь была на месте. Но велико было ее изумление, когда она застала в вестибюле множество девушек. Их было, вероятно, более полусотни, и количество их все росло. Каждую вновь прибывшую встречали улыбкой, в которой крылось столько же. завистливой опаски, сколько и сожаления.
В девять часов открылась дверь конторы и на пороге показался сам директор издательства. Когда он увидел перед собой такое множество молодых девушек, его круглое розовое лицо расплылось в улыбке. Поправив очки, он воскликнул:
— Прекрасно! Замечательно! Прямо хоть конкурс красоты устраивай! Кого взять, кого оставить?
— Возьмите меня, я пришла первая! - крикнула одна из стоящих поближе к двери. — Я здесь уже с пяти часов.
— Мало ли что! — возразил ей кто-то из тех, кто стояли подальше. — Хоть ты и была здесь, но пишешь ты, может быть, одним пальцем!
Кто-то стал показывать свои рекомендации, лучше которых и быть не могло. Поднялся такой галдеж, что директору пришлось вмещаться.
— Спокойствие, спокойствие, цыпочки! — взывал он, важный, как петух среди кур. - Зернышко склюнет та из вас, которая лучше других. Мы устроим испытание. Пусть будет все по справедливости.
В результате испытания Хилья попала в первый десяток. Она не сделала ни одной ошибки в тексте, писала достаточно быстро, и надежды ее возросли.
— Не говорила я разве, что бог поможет? — сказала дома Минна.
На следующее утро предстояло испытание для избранного десятка. Нужно было переписать страницу на редкость неразборчивой рукописи, которую разве сам автор, да и то лишь в трезвом виде, сумел бы расшифровать. И с этой задачей Хилья справилась. Она была довольна собой, перед ней открывались отрадные перспективы, с плеч спадали материальные заботы. Паулю она тотчас же отправит продуктовую посылку и каждый месяц будет понемногу откладывать, чтобы к весне купить себе новое пальто. Минна станет меньше ворчать.
— Пишете вы все чертовски хорошо! — весело обратился директор ко всем десяти девушкам. — Я бы не поверил. И почерк разбираете так, что хоть китайский текст или иероглифы подавай вам. Да, но кого взять? Моя бы воля, я бы всех вас принял на работу, цыпочки...
Он расставил руки, как крылья, словно собираясь обнять всех зараз.
— Но, к сожалению, я тут не один, я связан с другими, — со вздохом добавил он.
Хилья заметила, что взгляд директора, словно обшаривая, переходил с одной девушки на другую, но на ней он вообще не задерживался. Все же директор спросил:
— Ваша фамилия Риухкранд? Хилья Риухкранд? Так, так. Ничего не скажешь, пальцы у вас бегают, точно у пианистки. Может, вы действительно играете на рояле? Нет? Жаль. Мне показалось, что в вас есть артистическая жилка. Я видел одного Риухкранда на сцене. Это ваш родственник?
— Вы, вероятно, говорите о моем брате?
— Значит, это ваш брат? Его, кажется, выслали?
— Да, выслали.
— Жаль, жаль!
Хилья не стала допытываться, о чем жалеет директор — о высылке брата или о том, что он в таком случае не может взять ее на работу. Ясно было, что директор потерял к ней интерес: он снова заговорил с теми, которые были красивее и кокетливее. О .своем окончательном решении директор обещал сообщить письменно.
Три дня напрасно прождав письма, Хилья пошла узнать, какая же из девушек оказалась избранницей. Расспрашивать не пришлось, так как в коридоре мимо Хильи гордой походкой прошла та самая блондинка с локонами и ярко-красными губами, на которой взгляд директора покоился с особенным удовольствием.
Рассказав дома Минне о своей неудаче, Хилья услышала от Минны новое нравоучение:
— Не говорила я разве тебе: очень уж ты неказисто выглядишь, вот никто тебя и не берет. Еще и старой девой останешься напоследок.
Позлившись на свою неудачу и на слова Минны, поплакав и взвесив все возможности, Хилья не могла придумать ничего лучшего, как обратиться к молодому Винналю. Правда, она помнила об обидах, нанесенных Паулю, помнила она и о ненависти Пауля к Винналю и о его предостережении, но что поделаешь: голод не тетка.
Так она и переступила в один прекрасный день порог винналевского магазина и сказала, что желала бы поговорить с хозяином.
— К хозяину сейчас нельзя, — ответили ей.
Подавив в себе робость, Хилья, несмотря на запрет, быстро поднялась на второй этаж, где находился деловой кабинет владельца магазина. Сквозь стеклянную дверь она увидела молодого дельца, сидевшего за столом и нервно рывшегося в бумагах. Хилья не стала ждать ответа на свой стук и сразу вошла.
Мрачный вид и растрепанные волосы Фердинанда Винналя создавали впечатление, что работа у него не клеится. В комнате было так накурено, что трудно было дышать.
— Что вам нужно? И кто вы? Кто разрешил вам войти сюда? — с удивлением глядя на Хилью, спросил Винналь.
— Никто не разрешал. Сама пришла, — с напускной развязностью ответила Хилья.
— Вот как? Мой кабинет, по-вашему, заезжий двор?
Фердинанд Винналь положил тлеющую сигарету на край
пепельницы и вместе со стулом отодвинулся от стола. Синий дымок тонкой, извивающейся лентой поднялся прямо вверх и, наткнувшись .на невидимое препятствие, расплылся в вышине.
— Что вы здесь ищете? — повторил Винналь, меря Хилью взглядом с головы до ног. — И кто вы такая?
— Работу ищу, — безапелляционно заявила Хилья.
— Работу? Черт побери, здесь не биржа труда!.
— Мне посоветовали обратиться к вам. А работа у вас есть, я знаю.
— Кто посоветовал?
— Ваш отец. Я раньше служила у него.
— Мой отец?
Фердинанд Винналь пренебрежительно фыркнул. Немного погодя он угрюмо спросил у Хильи, кто она такая. Услышав фамилию Риухкранда, он тупо уставился на Хилью.
— Вы знаете моего брата и боитесь его! — храбро сказала Хилья, потерявшая всякие надежды. — Вы, может быть, боитесь даже меня? Наверно, вы бы не приняли меня на работу, даже если бы она у вас была.
— Ишь, задиристая какая! — ответил Винналь, взяв сигарету и сильно затянувшись. — Такая же отчаянная, как и брат. А вы знаете, что я вашего брата однажды посадил на хлеб и воду?
— Знаю. Ну и что? — вызывающе спросила Хилья.
— Хоть бы глазом сморгнул. Этакий руку в огонь сунет, если захочет или если нужно. С этой стороны он мне нравится. Можете передать ему. Шапку долой перед таким! Но я не могу простить ему, что веры он не эстонской, а русской... В случае войны... Пусть поостережется, чтобы к стенке не поставили!
В глазах Хильи сверкнул гневный огонек. Это не осталось незамеченным, и Винналь улыбнулся с чувством превосходства.
— Что, нагнал я на вас страху?
— Вы? На меня?
Винналь, которого храбрость этой маленькой девушки скорее позабавила, чем рассердила, бросил взгляд на счета, векселя и прочие деловые бумаги, которые он все еще не сумел привести в порядок, и вдруг спросил:
— Вы вексельное дело знаете?
Вопрос был задан так неожиданно, что Хилья опешила и ничего не сумела ответить.
— Я имею в виду вообще счетоводство, — дополнил Винналь свой вопрос.
— Знаю... конечно... Ведь я училась в коммерческом училище...
— Хорошо, тогда будете помогать бухгалтеру. Он один не справляется. Пятьдесят крон в месяц вас устраивает?
Хилья так была ошеломлена этим неожиданным оборотом дела, что пропустила мимо ушей слова Винналя о ее обязанностях. Она только кивала и чувствовала, как с каждым кивком куда-то уходят ее неприязнь и строптивость.
— Одно я почти забыл, — сказал Винналь, когда Хилья уже уходила. — Вам придется, как я уже сказал, иметь дело с банками, векселями, деньгами. Нужен залог. Я не подозреваю вас в нечестности. Но если вы, скажем, отправитесь в банк с полным портфелем денег и векселей, может случиться, что где-нибудь за углом выхватят этот портфель. Разве мало сейчас жуликов? Всюду полно безработных лодырей. Если внесете залог, вы и сами будете осторожнее, не дадите обворовать себя или обмануть.
— Но какой залог может внести такая, как я?
Винналь вынул из ящика вексельный бланк на пятьсот
рублей.
— В таком случае впишите сюда свое имя.
Хилья задумалась, помедлив, прежде чем взять ручку у Винналя.
— Что? Не решаетесь? — насмешливо спросил Винналь.
— А разве одной моей подписи достаточно?
— Не плохо, если достанете еще.
— Но у меня никого нет...
— Ладно, обойдется, — великодушно махнул рукой Винналь. — Хватит и этого, что там.
Так Хилья и попала на службу к Фердинанду Винналю. Это совершилось легче и быстрее, чем она могла надеяться.
Вначале она не могла отдать себе отчет, хорошо это или плохо. Позднее ей стало казаться, будто она продала свое чувство гордой независимости за пятьдесят крон, и ей стало стыдно, но Минна одобрила этот шаг, и постепенно она успокоилась: другой работодатель мог оказаться еще хуже.
Работа сама по себе не была сложной, и Хилья справлялась с ней. Пролонгируя и погашая векселя в Торговом банке, она там всегда встречалась с Анатолием Эспе, который сидел но другую сторону загородки за высокой конторкой и распоряжался учетом векселей. Здесь, на месте своей работы, молодой человек был вовсе не таким стеснительным, как обычно. Их отношения становились с каждым днем все проще и дружелюбнее, и случалось, что Эспе приглашал Хилью после работы в кафе или ресторан или заходил к ней домой. Минна тогда сгорала от любопытства и не раз заглядывала в замочную скважину. Эспе ей не нравился, но ее мнению, Хилья должна бы выбрать себе партию получше, чем мелкий банковский служащий.
В один из дней Хилье необходимо было получить подпись хозяина на векселя, но того нигде не видно было. Поэтому некоторые векселя были переправлены из банка в нотариальную контору и им на следующий день угрожало опротестование.
Старому Винналю это стало известно. Хотя он дал себе слово не вмешиваться в торговлю сына, ему все же пришлось сейчас нарушить это слово. Он ворвался в магазин и, задыхаясь и вытирая пот, спросил служащих:
— Где мой сын?
Так как никто не мог ответить на это, он поднялся на второй этаж.
— Это вы ходите в банк по делам сына? — недовольным тоном обратился он к Хилье. - Где вы были, почему вовремя не запаслись подписями? Ни один вексель Винналя не попадал еще к нотариусу. А теперь? Стыд и позор! Ведь это урон и для моего доброго имени. Этого не должно быть! Неужели я сам должен выкупать их? И не подумаю!
Он бранился еще некоторое время, грозился спустить шкуру с сына и наконец ушел, хлопнув дверями и приказав сейчас же отыскать сына. Не прошло и часа, как он вернулся и опять взбежал по лестнице.
— Нашел! - задыхаясь, бросил он Хилье. — Парень уехал в Выймасту, имение Эрмсона. Сейчас же поезжайте туда на моей машине. Возьмите у Ферди подписи и деньги. А завтра утром отправитесь к нотариусу. Не допущу, чтобы имя Винналя было замарано.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Из темноты светлой полосой бежало навстречу снежное шоссе и снова скрывалось во тьме позади машины. Хилья, впервые отправившаяся в такой дальний путь на автомобиле, казалась себе важной особой: сиди, откинувшись.на мягкую спинку, и поглядывай, как встречные уступают дорогу, проваливаясь в глубоком снегу. Но вскоре дорога испортилась, стали попадаться свеженаметенные сугробы, сквозь которые машина пробиралась с большим трудом, в щели проникали ветер и снег, и Хилья начала мерзнуть.
Шофер предложил ей сесть рядом с собой и протянул одеяло, лежавшее у него на коленях.
— Вы хорошо знаете дорогу? — спросила Хилья.
— Еще бы! Сотни раз гонял по ней из конца в конец. По этой самой дороге еще нынче утром возил вашего хозяина. И двух других заодно с ним.
— Подумать только! А старый Винналь и не знал, куда делся его сын. Искал его.
— От меня-то он и узнал, куда уехал сын. Еще разозлился; как, мол, я смею брать машину без его разрешения. Молодой Винналь заложил за галстук, — поди поспорь с ним... Сказал, что это в последний раз, что больше он меня беспокоить не станет. Уедет, мол, совсем и не скоро вернется обратно.
— Не слыхала об этом! Куда же он уедет?
— В Финляндию.
— Но ведь там уже несколько недель идет война с Советским Союзом.
— Потому-то они едет!
— Не понимаю.
— Чего тут понимать? Едет туда на разведку. Другие тоже уже собирают деньги и теплое белье. Говорят, генерал Эрмсон ищет людей, чтобы отправить их на помощь белым.
Хилья никак не могла поверить. Как же это возможно? Она задумалась. Немного погодя она спросила шофера, знает ли он генерала.
— И как еще! — ответил тот с горечью.
Свет фар скользил по телефонным столбам, быстро мелькавшим вдоль дороги. Время от времени во тьме, словно волчьи глаза, загорались стекляшки дорожных знаков.
Шофер рассказал о том, как генерал однажды пришел в восторг, увидев одного солдата с бритой головой. «Вот как надо брить голову! Гладь хоть по шерсти, хоть против шерсти -г- ни одной щетинки!» Генерал построил весь полк, доставил перед строем бритоголового вместе с парикмахером и начал превозносить обоих, точно героев, ставя всем в пример.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Куда ты дела мою серебряную ложку? В дюжине не хватает одной ложки. Я все обыскала. Нигде не нашла. Она может быть только у тебя...
— Поди ты к черту со всеми своими ложками! Вечно я во всем виновата! А теперь еще и воровка! Потому ты, видно, и позвала меня жить сюда, что без дяди тебе пилить некого!
Это неожиданное сопротивление со стороны кроткой обычно девушки поразило Минну, словно гром с ясного неба. Минна опешила и пошла на попятный:
— Да разве я что дурное сказала?.. Зачем же дерзить-то? ' Я только хотела узнать, не видела ли ты случайно...
После полученного отпора Минна немного притихла и уже не отваживалась так часто ворчать на Хилыо. Но зато она взялась за другое. За наружность девушки и за ее манеры. Она вдруг открыла, что будто волосы у Хильи сухие и растрепанные, глаза маленькие и бесцветные, каблуки стоптанные, что она не умеет держаться за столом. И при всем этом она еще тратит последние гроши на кино и конфеты!
Когда настроение у Хильи чуточку улучшалось, Минна любой ценой старалась его испортить — хотя бы тем, что принималась вспоминать о болезни и смерти матери. Все чаще заводила она разговор о грехах и о Судном дне. Пусть Хилья заглянет в свою душу, пусть вырвет оттуда все дурные помыслы, чтобы с ней не случилось того же, что с отцом и братом.
Минна попыталась также ввести обычай — начинать и кончать каждую еду молитвой, но Хилья не любила этого и тотчас же вставала из-за стола.
— Бедное дитя, ты же настоящая язычница, никто не заботился о твоей душе, никто тебя не воспитывал, слово божие для тебя все равно, что книга за семью печатями, читаешь ты только суетные светские книжонки. Что с тобой будет? Ведь ты кончишь свою жизнь на улице. Боже милостивый! В каком нечестивом семействе ты, бедняжка, родилась! Пойдем хоть разок вместе в молельню, ты услышишь, как там служат, как поют! А до чего у нас красивый, умный проповедник! Говорит, а у самого- глаза горят. Дрожь берет, как послушаешь, словно святым духом осенит...
Как-то за обедом она принялась причитать над Хильей;
— Ах, как подумаю о твоей семье, ну просто заплакать готова. Мать твою зарыли, точно собаку, ни пастора, ни слова божьего! Как вспомню об этом, сердце кровыо обливается. Не успокоюсь, пока не закажу молебен. И вот что я тебе скажу: надо отслужить на могиле настоящую христианскую панихиду, чтобы мать твоя покоилась в освященной земле.
— Оставь мою мать в покое! — крикнула Хилья и, бросив т стол нож и вилку, вскочила. — Ты же знаешь, что она была неверующей и не хотела церковного погребения. Не позволю тебе глумиться над ее могилой!
— Вот как, глумиться! Прости ее, господи, за эти безбожные слова!
Так шли дни. Хилье всегда приходилось быть настороже, готовой к отпору. Она часто вспоминала дядю Михкеля, которому столько приходилось терпеть, воюя с этой женщиной. Минна осталась довольно равнодушна к судьбе мужа, один раз послала ему сверток с одеждой и бельем — и все.
Хилья охотно помогла бы дяде и брату, но деньги у нее уже кончались. Работы она не находила, обращаться к молодому Винналю ей было противно. Минна намекнула, что сама помолится богу, чтобы он помог Хилье. И когда через несколько дней в газете появилось объявление, что требуется молодая, образованная девушка, умеющая писать на машинке, Минна восторжествовала:
— Я помолилась — и вот результат! Разве это не перст божий!
По объявлению нужно было к девяти часам явиться в контору издательства. Чтобы опередить других, Минна уже в восемь была на месте. Но велико было ее изумление, когда она застала в вестибюле множество девушек. Их было, вероятно, более полусотни, и количество их все росло. Каждую вновь прибывшую встречали улыбкой, в которой крылось столько же. завистливой опаски, сколько и сожаления.
В девять часов открылась дверь конторы и на пороге показался сам директор издательства. Когда он увидел перед собой такое множество молодых девушек, его круглое розовое лицо расплылось в улыбке. Поправив очки, он воскликнул:
— Прекрасно! Замечательно! Прямо хоть конкурс красоты устраивай! Кого взять, кого оставить?
— Возьмите меня, я пришла первая! - крикнула одна из стоящих поближе к двери. — Я здесь уже с пяти часов.
— Мало ли что! — возразил ей кто-то из тех, кто стояли подальше. — Хоть ты и была здесь, но пишешь ты, может быть, одним пальцем!
Кто-то стал показывать свои рекомендации, лучше которых и быть не могло. Поднялся такой галдеж, что директору пришлось вмещаться.
— Спокойствие, спокойствие, цыпочки! — взывал он, важный, как петух среди кур. - Зернышко склюнет та из вас, которая лучше других. Мы устроим испытание. Пусть будет все по справедливости.
В результате испытания Хилья попала в первый десяток. Она не сделала ни одной ошибки в тексте, писала достаточно быстро, и надежды ее возросли.
— Не говорила я разве, что бог поможет? — сказала дома Минна.
На следующее утро предстояло испытание для избранного десятка. Нужно было переписать страницу на редкость неразборчивой рукописи, которую разве сам автор, да и то лишь в трезвом виде, сумел бы расшифровать. И с этой задачей Хилья справилась. Она была довольна собой, перед ней открывались отрадные перспективы, с плеч спадали материальные заботы. Паулю она тотчас же отправит продуктовую посылку и каждый месяц будет понемногу откладывать, чтобы к весне купить себе новое пальто. Минна станет меньше ворчать.
— Пишете вы все чертовски хорошо! — весело обратился директор ко всем десяти девушкам. — Я бы не поверил. И почерк разбираете так, что хоть китайский текст или иероглифы подавай вам. Да, но кого взять? Моя бы воля, я бы всех вас принял на работу, цыпочки...
Он расставил руки, как крылья, словно собираясь обнять всех зараз.
— Но, к сожалению, я тут не один, я связан с другими, — со вздохом добавил он.
Хилья заметила, что взгляд директора, словно обшаривая, переходил с одной девушки на другую, но на ней он вообще не задерживался. Все же директор спросил:
— Ваша фамилия Риухкранд? Хилья Риухкранд? Так, так. Ничего не скажешь, пальцы у вас бегают, точно у пианистки. Может, вы действительно играете на рояле? Нет? Жаль. Мне показалось, что в вас есть артистическая жилка. Я видел одного Риухкранда на сцене. Это ваш родственник?
— Вы, вероятно, говорите о моем брате?
— Значит, это ваш брат? Его, кажется, выслали?
— Да, выслали.
— Жаль, жаль!
Хилья не стала допытываться, о чем жалеет директор — о высылке брата или о том, что он в таком случае не может взять ее на работу. Ясно было, что директор потерял к ней интерес: он снова заговорил с теми, которые были красивее и кокетливее. О .своем окончательном решении директор обещал сообщить письменно.
Три дня напрасно прождав письма, Хилья пошла узнать, какая же из девушек оказалась избранницей. Расспрашивать не пришлось, так как в коридоре мимо Хильи гордой походкой прошла та самая блондинка с локонами и ярко-красными губами, на которой взгляд директора покоился с особенным удовольствием.
Рассказав дома Минне о своей неудаче, Хилья услышала от Минны новое нравоучение:
— Не говорила я разве тебе: очень уж ты неказисто выглядишь, вот никто тебя и не берет. Еще и старой девой останешься напоследок.
Позлившись на свою неудачу и на слова Минны, поплакав и взвесив все возможности, Хилья не могла придумать ничего лучшего, как обратиться к молодому Винналю. Правда, она помнила об обидах, нанесенных Паулю, помнила она и о ненависти Пауля к Винналю и о его предостережении, но что поделаешь: голод не тетка.
Так она и переступила в один прекрасный день порог винналевского магазина и сказала, что желала бы поговорить с хозяином.
— К хозяину сейчас нельзя, — ответили ей.
Подавив в себе робость, Хилья, несмотря на запрет, быстро поднялась на второй этаж, где находился деловой кабинет владельца магазина. Сквозь стеклянную дверь она увидела молодого дельца, сидевшего за столом и нервно рывшегося в бумагах. Хилья не стала ждать ответа на свой стук и сразу вошла.
Мрачный вид и растрепанные волосы Фердинанда Винналя создавали впечатление, что работа у него не клеится. В комнате было так накурено, что трудно было дышать.
— Что вам нужно? И кто вы? Кто разрешил вам войти сюда? — с удивлением глядя на Хилью, спросил Винналь.
— Никто не разрешал. Сама пришла, — с напускной развязностью ответила Хилья.
— Вот как? Мой кабинет, по-вашему, заезжий двор?
Фердинанд Винналь положил тлеющую сигарету на край
пепельницы и вместе со стулом отодвинулся от стола. Синий дымок тонкой, извивающейся лентой поднялся прямо вверх и, наткнувшись .на невидимое препятствие, расплылся в вышине.
— Что вы здесь ищете? — повторил Винналь, меря Хилью взглядом с головы до ног. — И кто вы такая?
— Работу ищу, — безапелляционно заявила Хилья.
— Работу? Черт побери, здесь не биржа труда!.
— Мне посоветовали обратиться к вам. А работа у вас есть, я знаю.
— Кто посоветовал?
— Ваш отец. Я раньше служила у него.
— Мой отец?
Фердинанд Винналь пренебрежительно фыркнул. Немного погодя он угрюмо спросил у Хильи, кто она такая. Услышав фамилию Риухкранда, он тупо уставился на Хилью.
— Вы знаете моего брата и боитесь его! — храбро сказала Хилья, потерявшая всякие надежды. — Вы, может быть, боитесь даже меня? Наверно, вы бы не приняли меня на работу, даже если бы она у вас была.
— Ишь, задиристая какая! — ответил Винналь, взяв сигарету и сильно затянувшись. — Такая же отчаянная, как и брат. А вы знаете, что я вашего брата однажды посадил на хлеб и воду?
— Знаю. Ну и что? — вызывающе спросила Хилья.
— Хоть бы глазом сморгнул. Этакий руку в огонь сунет, если захочет или если нужно. С этой стороны он мне нравится. Можете передать ему. Шапку долой перед таким! Но я не могу простить ему, что веры он не эстонской, а русской... В случае войны... Пусть поостережется, чтобы к стенке не поставили!
В глазах Хильи сверкнул гневный огонек. Это не осталось незамеченным, и Винналь улыбнулся с чувством превосходства.
— Что, нагнал я на вас страху?
— Вы? На меня?
Винналь, которого храбрость этой маленькой девушки скорее позабавила, чем рассердила, бросил взгляд на счета, векселя и прочие деловые бумаги, которые он все еще не сумел привести в порядок, и вдруг спросил:
— Вы вексельное дело знаете?
Вопрос был задан так неожиданно, что Хилья опешила и ничего не сумела ответить.
— Я имею в виду вообще счетоводство, — дополнил Винналь свой вопрос.
— Знаю... конечно... Ведь я училась в коммерческом училище...
— Хорошо, тогда будете помогать бухгалтеру. Он один не справляется. Пятьдесят крон в месяц вас устраивает?
Хилья так была ошеломлена этим неожиданным оборотом дела, что пропустила мимо ушей слова Винналя о ее обязанностях. Она только кивала и чувствовала, как с каждым кивком куда-то уходят ее неприязнь и строптивость.
— Одно я почти забыл, — сказал Винналь, когда Хилья уже уходила. — Вам придется, как я уже сказал, иметь дело с банками, векселями, деньгами. Нужен залог. Я не подозреваю вас в нечестности. Но если вы, скажем, отправитесь в банк с полным портфелем денег и векселей, может случиться, что где-нибудь за углом выхватят этот портфель. Разве мало сейчас жуликов? Всюду полно безработных лодырей. Если внесете залог, вы и сами будете осторожнее, не дадите обворовать себя или обмануть.
— Но какой залог может внести такая, как я?
Винналь вынул из ящика вексельный бланк на пятьсот
рублей.
— В таком случае впишите сюда свое имя.
Хилья задумалась, помедлив, прежде чем взять ручку у Винналя.
— Что? Не решаетесь? — насмешливо спросил Винналь.
— А разве одной моей подписи достаточно?
— Не плохо, если достанете еще.
— Но у меня никого нет...
— Ладно, обойдется, — великодушно махнул рукой Винналь. — Хватит и этого, что там.
Так Хилья и попала на службу к Фердинанду Винналю. Это совершилось легче и быстрее, чем она могла надеяться.
Вначале она не могла отдать себе отчет, хорошо это или плохо. Позднее ей стало казаться, будто она продала свое чувство гордой независимости за пятьдесят крон, и ей стало стыдно, но Минна одобрила этот шаг, и постепенно она успокоилась: другой работодатель мог оказаться еще хуже.
Работа сама по себе не была сложной, и Хилья справлялась с ней. Пролонгируя и погашая векселя в Торговом банке, она там всегда встречалась с Анатолием Эспе, который сидел но другую сторону загородки за высокой конторкой и распоряжался учетом векселей. Здесь, на месте своей работы, молодой человек был вовсе не таким стеснительным, как обычно. Их отношения становились с каждым днем все проще и дружелюбнее, и случалось, что Эспе приглашал Хилью после работы в кафе или ресторан или заходил к ней домой. Минна тогда сгорала от любопытства и не раз заглядывала в замочную скважину. Эспе ей не нравился, но ее мнению, Хилья должна бы выбрать себе партию получше, чем мелкий банковский служащий.
В один из дней Хилье необходимо было получить подпись хозяина на векселя, но того нигде не видно было. Поэтому некоторые векселя были переправлены из банка в нотариальную контору и им на следующий день угрожало опротестование.
Старому Винналю это стало известно. Хотя он дал себе слово не вмешиваться в торговлю сына, ему все же пришлось сейчас нарушить это слово. Он ворвался в магазин и, задыхаясь и вытирая пот, спросил служащих:
— Где мой сын?
Так как никто не мог ответить на это, он поднялся на второй этаж.
— Это вы ходите в банк по делам сына? — недовольным тоном обратился он к Хилье. - Где вы были, почему вовремя не запаслись подписями? Ни один вексель Винналя не попадал еще к нотариусу. А теперь? Стыд и позор! Ведь это урон и для моего доброго имени. Этого не должно быть! Неужели я сам должен выкупать их? И не подумаю!
Он бранился еще некоторое время, грозился спустить шкуру с сына и наконец ушел, хлопнув дверями и приказав сейчас же отыскать сына. Не прошло и часа, как он вернулся и опять взбежал по лестнице.
— Нашел! - задыхаясь, бросил он Хилье. — Парень уехал в Выймасту, имение Эрмсона. Сейчас же поезжайте туда на моей машине. Возьмите у Ферди подписи и деньги. А завтра утром отправитесь к нотариусу. Не допущу, чтобы имя Винналя было замарано.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Из темноты светлой полосой бежало навстречу снежное шоссе и снова скрывалось во тьме позади машины. Хилья, впервые отправившаяся в такой дальний путь на автомобиле, казалась себе важной особой: сиди, откинувшись.на мягкую спинку, и поглядывай, как встречные уступают дорогу, проваливаясь в глубоком снегу. Но вскоре дорога испортилась, стали попадаться свеженаметенные сугробы, сквозь которые машина пробиралась с большим трудом, в щели проникали ветер и снег, и Хилья начала мерзнуть.
Шофер предложил ей сесть рядом с собой и протянул одеяло, лежавшее у него на коленях.
— Вы хорошо знаете дорогу? — спросила Хилья.
— Еще бы! Сотни раз гонял по ней из конца в конец. По этой самой дороге еще нынче утром возил вашего хозяина. И двух других заодно с ним.
— Подумать только! А старый Винналь и не знал, куда делся его сын. Искал его.
— От меня-то он и узнал, куда уехал сын. Еще разозлился; как, мол, я смею брать машину без его разрешения. Молодой Винналь заложил за галстук, — поди поспорь с ним... Сказал, что это в последний раз, что больше он меня беспокоить не станет. Уедет, мол, совсем и не скоро вернется обратно.
— Не слыхала об этом! Куда же он уедет?
— В Финляндию.
— Но ведь там уже несколько недель идет война с Советским Союзом.
— Потому-то они едет!
— Не понимаю.
— Чего тут понимать? Едет туда на разведку. Другие тоже уже собирают деньги и теплое белье. Говорят, генерал Эрмсон ищет людей, чтобы отправить их на помощь белым.
Хилья никак не могла поверить. Как же это возможно? Она задумалась. Немного погодя она спросила шофера, знает ли он генерала.
— И как еще! — ответил тот с горечью.
Свет фар скользил по телефонным столбам, быстро мелькавшим вдоль дороги. Время от времени во тьме, словно волчьи глаза, загорались стекляшки дорожных знаков.
Шофер рассказал о том, как генерал однажды пришел в восторг, увидев одного солдата с бритой головой. «Вот как надо брить голову! Гладь хоть по шерсти, хоть против шерсти -г- ни одной щетинки!» Генерал построил весь полк, доставил перед строем бритоголового вместе с парикмахером и начал превозносить обоих, точно героев, ставя всем в пример.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47