Но мне бы хотелось поговорить не об этом, а о другом. Ко мне приходил жаловаться на вас, языковедов, некий, некий... Ах, вечно я забываю фамилии... Он будто бы несколько раз к вам обращался, а вы не уделили ему никакого внимания, вы отнеслись к нему с презрением, потому что у него, дескать, нет диплома... Но знаете, господин... господин...
И он заговорил о человеке, нелепые лингвистические домыслы которого Кянд помнил очень хорошо. По мнению этого человека, еще Адам и Ева в райском саду говорили по-эстонски.
— Ну ладно, вы его не признаете и знать не хотите, у него нет высшего образования. Но понимаете ли вы, какую славу он создает всему эстонскому народу? По-моему, он сумел неопровержимо доказать, что эстонский язык старше греческого, латинского и еврейского. Насколько я знаю, до сих пор шумерский язык считался таким языком, родства которого с каким-либо из известных языков никому не удавалось установить. Но теперь эта тайна открыта! Рассудите сами, что это значит, если нам удалось напасть на след своих предков. Отсюда вам и надо исходить в дальнейшей работе и двигаться вперед по этому следу. Но вы стыдитесь величий наших прародителей, семисотлетнее рабство еще в крови у вас. Вы предпочитаете копаться в мелочах и не хотите замечать человека, который создает славу нашему народу.
И, все более воодушевляясь от собственных слов, он продолжал :
— Но я скажу вам, ученым, одно: у вас не все в порядке, раз вы так обходитесь с талантливыми людьми. Кто бы взял под защиту этого человека, если бы не я? Никто! Этому эстонцу пришлось бы умереть с голоду, если б я не поддержал его из своих фондов. И до чего же вы все там мелкотравчаты! Вы не видите дальше собственного носа, и нам, государственным людям, умудренным опытом, приходится вас выручать. Взять хоть проблему профессуры по немецкой литературе и языку. Вы там всё упрямитесь, сеете вражду между нами и немцами. А это ни к чему, особенно теперь-, когда у нас должны быть с ними наилучшие отношения. Кто знает, куда нас приведет высшее соизволение судьбы. Может быть, под крыло Германии. Допустимо ли при этом поведение, подобное вашему?
Профессору Кянду тоже хотелось вставить словечко, но ему это не удавалось, так как президент все больше распалялся от своих речей. Глаза его выпучились, лицо покраснело до самых ушей, а нижняя челюсть грозно выдвинулась вперед.
— Да и что он такое вообще, ваш университет? Кого он воспитывает? Сколько государственных денег вы бросаете
на ветер? Нам не нужны сторожа и дворники с высшим образованием. Если все сыновья и дочери крестьян попадут в университет, то кто же будет хозяйничать на хуторе? Того и гляди, что батраки и рабочие потребуют дарового высшего образования! Хотел бы я знать, кто тогда будет работать у станка и в поле? Кто нас обеспечит хлебом? К чему мы таким образом придем? Кого мы воспитываем? Одних бунтовщиков. Множим ряды безработной интеллигенции. В прошлом году я амнистировал политических преступников, понадеялся, что они возьмутся за ум, Но посмотрите, чем они занимаются...
Президент выдвинул ящик и достал листовку.
— Теперь, когда весь мир ввергнут в хаос, когда мы должны быть едины, чтоб уцелеть, среди народа появились подстрекатели, восстанавливающие людей против правительства и против меня.
И голосом, в котором слышались нотки жалости к самому себе, он продолжал:
— Вы уже немолодой человек, вы поймете, чего я только не пережил, каких только тревог не испытал. Я уже стар, но говорю вам: пока я жив, не позволю своему народу встать на путь мятежа и анархии. В девятьсот пятом году и я был радикалом. А теперь? К чему теперь беспорядки, ведь мы сами хозяева своей страны, государственная власть в наших руках. Теперь у нас только одна забота: как ее удержать. Время сложное. У наших соседей, латышей и литовцев,, те же заботы, и мы никогда не были с ними так дружны, как сейчас. Хозяйственники и военные, земледельцы и государственные служащие трех наших государств — все, все собираются теперь на общие конференции и ездят друг к другу в гости. Только вы, ученые, все еще в стороне, словно вас это не касается. О чем вы там думаете? Наступил последний срок исправить эту ошибку. И хорошо, что я получил возможность поговорить с вами лично. Когда вернетесь, переговорите со своими коллегами. И вам следует вступить в тесный контакт с латышами и литовцами. Поставьте вопрос о конференции. У вас, языковедов, нашлись бы темы для совместного обсуждения. Латыши, как я слышал, считают себя более древним народом, чем мы. Они утверждают, будто еще Моисей говорил на их языке. Расследуйте со своей стороны досконально, действительно ли это так. Если так, ну, тогда, в конце концов, можете и уступить им в этом вопросе, договоритесь там между собой. Теперь нам не до разногласий... Потому что, если впрямь настанет время великих испытаний... Во всяком случае, если вам тут понадобится помощь и поддержка, обратитесь ко «мне. В таких случая никогда не отказываю в помощи.
Президент поднялся. Через стол он протянул руку профессору. Аудиенция кончилась.
Кянд, обычно такой уравновешенный, выйдя из дворца и оставив за спиной железные ворота, не выдержал и расхохотался до слез. Все его напряжение разрядилось в этом смехе. Хорошо, что поблизости никого не было, а то его сочли бы слабоумным. Лишь выйдя из парка к морю, он успокоился.
Перед ним простиралась снежная равнина, сливавшаяся вдалеке с небом. Слева виднелся окутанный синеватой дымкой город с его башнями и фабричными трубами.
Оба визита к властям вдруг словно отступили куда-то в далекое прошлое. О них можно было думать спокойно, иронически. Разумеется, не следовало быть таким наивным, можно было заранее угадать, что все его просьбы о помощи ни к чему не приведут.
Прежде Кянд был бы оскорблен подобным отношением, он ощутил бы одиночество, роковую обособленность интеллигента и снова замкнулся бы в своей раковине, но теперь все было несколько иначе. Он уже не чувствовал себя одиночкой. Нет, отношение к себе он воспринял не как личную обиду, а как вызов. Вызов не только ему, но и многим тысячам людей; с которыми он вдруг почувствовал себя связанным душой и телом. Эти там, за железной оградой, окончательно оторвались от народа. Рано или поздно им придется уступить место новым людям, тем, что пока еще молча склоняются над своими станками и рабочими столами. Когда-нибудь наступит это время, как неизбежно наступит весна, которая поможет этим кустам и деревьям сбросить с плеч снежную ношу и дружно зазеленеть...
Когда вечером в гостинице Кянд принялся проглядывать газеты, ему прежде всего бросилось в глаза сообщение об окончательном прорыве линии Маннергейма.
— Я говорил, я поступал правильно! — воскликнул он с радостью.
Все унижения этого дня словно ветром сдуло. Линии Зигфрида и Мажино еще стоят, как и стояли, никто их еще не прорвал, а более мощная линия, линия Маннергейма* последнее слово фортификационного искусства, сметена!
Кянд не мог больше усидеть в комнате. Он спустился вниз, надеясь поделиться с кем-нибудь обуревавшими его чувствами и мыслями.
В вестибюле он увидел командира Красной Армии, который застегивал шинель. Кянд сразу подошел к нему и поздравил его с большими победами.
— А вы не боитесь? — спросил командир,, слегка улыбнувшись.
— Кого я должен бояться? - удивился Кянд.
— У вас тут арестовывают людей только за то, что они заговаривают с красноармейцем.,. А вы осмелились открыто пожать мне руку...
Кянд невольно оглянулся.
— Чего бояться? Ваши победы совершат переворот и в головах людей...
Командиру, однако, не захотелось пускаться в дальнейшие разговоры с незнакомым человеком, он извинился, приложил руку к козырьку и, уходя, произнес несколько скептически :
— Совершат переворот и в головах людей? Посмотрим...
Эта нотка сомнения сразу отрезвила Кянда. Неужели
командиру не верилось, что теперь и тут начнут вернее оценивать обстановку и делать правильные выводы из событий? Быть может, у него имелись достаточные основания для сомнений?
Вернувшись на следующее утро домой, Кянд сказал дочери:
— Ты была права, Рут. Действительно, не стоило обивать пороги власть имущих. С моей стороны было наивно на что-то надеяться. Но теперь с этим покончено. Надо идти своим путем...
— Каким? - спросила Рут, испугавшись, что отец теперь махнет на все рукой и засядет в своем кабинете.
— Путем борьбы, если тебе больше нравится это слово. Я говорю не о своей личности. Это теперь не существенно... У меня такое чувство, будто мы стоим перед неизбежным большим переломом...
Две недели спустя Рут неожиданно получила письмо от Пауля.
Случилось невероятное: его выпустили из тюрьмы, он был свободен!
Может быть, подействовала поездка отца в Таллин?
Нет, подействовали совсем иные обстоятельства. Тамошние друзья и товарищи Пауля, особенно Ласн и Пюви, приложили все усилия, чтоб его поскорей освободили. Каждому было ясно, что с ним поступили незаконно и что его держат под арестом только для того, чтоб полиции было удобнее наблюдать за ним.
Ласн первым попытался разузнать о судьбе друга, но его попытка кончилась ничем. Тогда в кругу товарищей, озабоченных судьбою Пауля Риухкранда, решили что если кто и может добиться успеха в этом деле, так только Пюви.
Встречаются люди, обладающие особым умением с легкостью преодолевать препятствия. Двери, которые захлопываются перед носом других, перед такими счастливчиками раскрываются сами. В трудное время для людей такого рода
достают, не дожидаясь просьб, из-под прилавка дефицитнейший товар. Неотесанные невежи с готовностью уступают им место. Возле них останавливается порожняя машина, им предлагают сесть и потом не берут с них никакой платы. То ли причиной всего этого является ласковый взгляд, то ли прирожденное обаяние, то ли приятный голос, то ли что-то еще, но даже самое черствое сердце не может устоять перед улыбкой такого человека.
Никто не мог отрицать, что Аделе Пюви обладала таким природным обаянием. Но как ни странно, на этот раз не повезло и ей. Следователь, сообразив, чего от него добиваются, дал понять, что он не в духе и что ему неохота вести, деловой разговор, так как он сильно проигрался в карты. Нетрудно догадаться, что это означало.
В это трудное время не легко было собрать требуемую сумму, но все же это удалось. И в результате дверь камеры открылась без звука.
«Свободен, снова свободен! — писал Пауль Рут. — Пусть даже в узких пределах этого городка. Всем существом я предчувствую: час освобождения народа тоже недалек. Ты не представляешь себе, как я воодушевлен победой Красной Армии ! Если бы не она, меня бы, наверно, не выпустили. Я тут за это время узнал чудесных людей. Просто неловко становится, как подумаешь, сколько им пришлось из-за меня бегать... Живу я теперь у Ласна, у меня маленькая комнатка в его квартире, чистая и светлая. Из окна мне видна вскрывшаяся, по- весеннему бурная река. Так тянет за ней следом! А свет — после темной тюремной конуры его повсюду так много, что хочется поделиться с тобой... Видно, и тут произошли какие-то сдвиги, если мне, опасному преступнику, вдруг предложили место преподавателя в здешней школе! Я отказался...
Рут еще раз перечитала письмо. Ей стало невмоготу сидеть в комнате. При выходе на улицу ее ослепил яркий свет; он излучался не только с безоблачного неба, но и отражался от тающего снега, от деревьев, от стен. Капало с крыш, журчало в водосточных трубах, без умолку чирикали воробьи. Весна! Весна! Можно было жадно вдыхать прохладный, упоительный воздух и на лицах встречных читать пробуждающуюся радость...
Проходя по бульвару, по которому они с Паулем когда-то бродили рука об руку, Рут ощутила в душе могучий прилив счастья, словно она находилась где-то на морском берегу, где веял ласковый ветер и сияло солнце.
Но затем вдруг на горизонте появилась крохотная тень, которая быстро выросла в облако: вспомнилась Пюви.
Прошло уже порядочно времени с тех пор, как Рут, получив от Пюви то тревожное письмо, написала в ответ, что
произошло недоразумение: Рут вовсе не сестра Паулю, а просто хороший друг, После этого от Пюви пришло новое письмо, искренняя и сердечная исповедь, душевная чистота и благородство которой вызвали у Рут и радость, и в то же время странную грусть. Девушка признавалась, что она впервые отдала себе отчет в своих чувствах к Паулю лишь после того, как его засадили в тюрьму. Пусть Рут не думает, что между ними что-нибудь было, просто Пауль пробудил ее от сна, словно свежий ветер. Она от всей души просит простить ее, если невольно причинила Рут боль. Теперь она, по крайней мере, узнала, что легко могла помешать чужому счастью, и обещает навсегда схоронить в себе свое чувство. «Все прошло и стало сном», — заканчивала она с покорностью судьбе.
Со временем Рут забыла об этом письме, но сейчас оно вновь возникло перед нею, целиком овладев ее мыслями.
Между строками в письме Пауля можно было вычитать, что и эту самую Пюви он относил к числу тамошних «чудесных людей». Почему бы и нет, если она там сбивалась с ног из-за Пауля, в то время как Рут здесь только грустила, бездействуя.
Рут вдруг замедлила шаг, вскинула голову и остановилась. Нет, Пауль может поступать, как хочет, она не собирается мешать ему, ни в чем его не упрекнет и будет видеть в нем только хорошее...
И, повернувшись, она поспешила домой, чтоб с полной откровенностью излить душу в письме к Паулю.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Много дней подряд в городке держалась пасмурная погода, с деревьев капала вода, рыночная площадь утопала в грязи, но затем вдруг облака и туман рассеялись, улицы подсохли, а людские лица стали по-весеннему радостными.
Несмотря на крайнюю-экономию, у Пауля уже кончались последние кроны, а также те небольшие средства, которые он получил от Хильи и от некоторых товарищей. Неудобно было снова занимать деньги у Ласна, и поэтому он решил поступить рабочим на пригородную лесопилку, где как раз требовались сезонники, чтобы вылавливать из реки и складывать на берегу сплавляемый лес.
Обутый в резиновые сапоги Пауль вместе с другими цеплял багром еловые бревна и вытягивал их на берег. Он был не особо крепкого сложения, и в первое время над его слабосилием даже подсмеивались, но когда люди узнали, кто он, уважение к нему поднялось, и если он с чем-нибудь не справлялся, ему тут же спешили помочь. В перерывах же его засыпали вопросами, и он не скупился на ответы.
Однако он не мог долго выдержать на такой работе. Ладони его покрылись волдырями, суставы начали болеть, и в конце концов он свалился, весь в жару.
Но было не в его характере залеживаться в постели. Как-то ранним утром он услышал за окном жизнерадостный посвист скворцов, расположившихся на деревьях у реки, и не смог устоять против искушения выйти погулять, хотя и чувствовал себя не совсем здоровым. Он побродил по берегу реки, единственной пульсирующей артерии этого заброшенного городка. Он долго глядел на этот вздувшийся от весенних вод, неугомонный поток. Там, вдали, он нес на себе бревна, а тут, поближе, у плотины, вращал маленькую турбину, которая на несколько часов в день давала людям свет. С плотины поток низвергался широким, прозрачным, как стекло, каскадом, — трудно было удержаться, чтобы не остановиться около него и не заглянуть в пучину.
Пауль увидел мальчишек, которые бросали в воду палки и следили, как они плывут. Некоторое время он наблюдал за их игрой, а потом, не выдержав, сам схватил здоровую дубину и швырнул ее на середину реки. Ребята во все глаза следили за палкой, которая, поворачиваясь по течению, поплыла вниз. Они помчались за ней к плотине, чтоб поглядеть, как эта дубинища сверзится вниз.
Пауль долго глядел вслед веселой гурьбе, а затем снова уставился на могучий поток, мчавший мимо него свои беспорядочные волны и воронки водоворотов. И он живо вспомнил весеннюю поездку прошлого года к реке Метсакуру, вспомнил Рут и первую встречу с ней. Кто в этом году откроет там заколоченные двери и забитые окна дачи? Как быстро тогда обычное знакомство переросло в сердечную дружбу! Когда же наконец кончится эта мучительная разлука, это одиночество изгнания ? Душа полна стремлений и надежд, полна через край, а ты должен прозябать в этом проклятом месте чуть ли не до самой смерти.
А что, если удрать отсюда? Если написать Рут, чтоб она приехала в Метсакуру, скажем, в годовщину их знакомства? (Впрочем, помнит ли она вообще эту дату?!) Можно даже пожить там некоторое время... «Впрочем, нет! Что бы я стал там делать? Я и там бы умирал от скуки и бездействия. Вместо того чтоб находиться и действовать среди людей, мне пришлось бы скрываться от них. Нет, я поступлю иначе: приведу дачу в порядок, прощусь и, так же как в прошлом году, исчезну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
И он заговорил о человеке, нелепые лингвистические домыслы которого Кянд помнил очень хорошо. По мнению этого человека, еще Адам и Ева в райском саду говорили по-эстонски.
— Ну ладно, вы его не признаете и знать не хотите, у него нет высшего образования. Но понимаете ли вы, какую славу он создает всему эстонскому народу? По-моему, он сумел неопровержимо доказать, что эстонский язык старше греческого, латинского и еврейского. Насколько я знаю, до сих пор шумерский язык считался таким языком, родства которого с каким-либо из известных языков никому не удавалось установить. Но теперь эта тайна открыта! Рассудите сами, что это значит, если нам удалось напасть на след своих предков. Отсюда вам и надо исходить в дальнейшей работе и двигаться вперед по этому следу. Но вы стыдитесь величий наших прародителей, семисотлетнее рабство еще в крови у вас. Вы предпочитаете копаться в мелочах и не хотите замечать человека, который создает славу нашему народу.
И, все более воодушевляясь от собственных слов, он продолжал :
— Но я скажу вам, ученым, одно: у вас не все в порядке, раз вы так обходитесь с талантливыми людьми. Кто бы взял под защиту этого человека, если бы не я? Никто! Этому эстонцу пришлось бы умереть с голоду, если б я не поддержал его из своих фондов. И до чего же вы все там мелкотравчаты! Вы не видите дальше собственного носа, и нам, государственным людям, умудренным опытом, приходится вас выручать. Взять хоть проблему профессуры по немецкой литературе и языку. Вы там всё упрямитесь, сеете вражду между нами и немцами. А это ни к чему, особенно теперь-, когда у нас должны быть с ними наилучшие отношения. Кто знает, куда нас приведет высшее соизволение судьбы. Может быть, под крыло Германии. Допустимо ли при этом поведение, подобное вашему?
Профессору Кянду тоже хотелось вставить словечко, но ему это не удавалось, так как президент все больше распалялся от своих речей. Глаза его выпучились, лицо покраснело до самых ушей, а нижняя челюсть грозно выдвинулась вперед.
— Да и что он такое вообще, ваш университет? Кого он воспитывает? Сколько государственных денег вы бросаете
на ветер? Нам не нужны сторожа и дворники с высшим образованием. Если все сыновья и дочери крестьян попадут в университет, то кто же будет хозяйничать на хуторе? Того и гляди, что батраки и рабочие потребуют дарового высшего образования! Хотел бы я знать, кто тогда будет работать у станка и в поле? Кто нас обеспечит хлебом? К чему мы таким образом придем? Кого мы воспитываем? Одних бунтовщиков. Множим ряды безработной интеллигенции. В прошлом году я амнистировал политических преступников, понадеялся, что они возьмутся за ум, Но посмотрите, чем они занимаются...
Президент выдвинул ящик и достал листовку.
— Теперь, когда весь мир ввергнут в хаос, когда мы должны быть едины, чтоб уцелеть, среди народа появились подстрекатели, восстанавливающие людей против правительства и против меня.
И голосом, в котором слышались нотки жалости к самому себе, он продолжал:
— Вы уже немолодой человек, вы поймете, чего я только не пережил, каких только тревог не испытал. Я уже стар, но говорю вам: пока я жив, не позволю своему народу встать на путь мятежа и анархии. В девятьсот пятом году и я был радикалом. А теперь? К чему теперь беспорядки, ведь мы сами хозяева своей страны, государственная власть в наших руках. Теперь у нас только одна забота: как ее удержать. Время сложное. У наших соседей, латышей и литовцев,, те же заботы, и мы никогда не были с ними так дружны, как сейчас. Хозяйственники и военные, земледельцы и государственные служащие трех наших государств — все, все собираются теперь на общие конференции и ездят друг к другу в гости. Только вы, ученые, все еще в стороне, словно вас это не касается. О чем вы там думаете? Наступил последний срок исправить эту ошибку. И хорошо, что я получил возможность поговорить с вами лично. Когда вернетесь, переговорите со своими коллегами. И вам следует вступить в тесный контакт с латышами и литовцами. Поставьте вопрос о конференции. У вас, языковедов, нашлись бы темы для совместного обсуждения. Латыши, как я слышал, считают себя более древним народом, чем мы. Они утверждают, будто еще Моисей говорил на их языке. Расследуйте со своей стороны досконально, действительно ли это так. Если так, ну, тогда, в конце концов, можете и уступить им в этом вопросе, договоритесь там между собой. Теперь нам не до разногласий... Потому что, если впрямь настанет время великих испытаний... Во всяком случае, если вам тут понадобится помощь и поддержка, обратитесь ко «мне. В таких случая никогда не отказываю в помощи.
Президент поднялся. Через стол он протянул руку профессору. Аудиенция кончилась.
Кянд, обычно такой уравновешенный, выйдя из дворца и оставив за спиной железные ворота, не выдержал и расхохотался до слез. Все его напряжение разрядилось в этом смехе. Хорошо, что поблизости никого не было, а то его сочли бы слабоумным. Лишь выйдя из парка к морю, он успокоился.
Перед ним простиралась снежная равнина, сливавшаяся вдалеке с небом. Слева виднелся окутанный синеватой дымкой город с его башнями и фабричными трубами.
Оба визита к властям вдруг словно отступили куда-то в далекое прошлое. О них можно было думать спокойно, иронически. Разумеется, не следовало быть таким наивным, можно было заранее угадать, что все его просьбы о помощи ни к чему не приведут.
Прежде Кянд был бы оскорблен подобным отношением, он ощутил бы одиночество, роковую обособленность интеллигента и снова замкнулся бы в своей раковине, но теперь все было несколько иначе. Он уже не чувствовал себя одиночкой. Нет, отношение к себе он воспринял не как личную обиду, а как вызов. Вызов не только ему, но и многим тысячам людей; с которыми он вдруг почувствовал себя связанным душой и телом. Эти там, за железной оградой, окончательно оторвались от народа. Рано или поздно им придется уступить место новым людям, тем, что пока еще молча склоняются над своими станками и рабочими столами. Когда-нибудь наступит это время, как неизбежно наступит весна, которая поможет этим кустам и деревьям сбросить с плеч снежную ношу и дружно зазеленеть...
Когда вечером в гостинице Кянд принялся проглядывать газеты, ему прежде всего бросилось в глаза сообщение об окончательном прорыве линии Маннергейма.
— Я говорил, я поступал правильно! — воскликнул он с радостью.
Все унижения этого дня словно ветром сдуло. Линии Зигфрида и Мажино еще стоят, как и стояли, никто их еще не прорвал, а более мощная линия, линия Маннергейма* последнее слово фортификационного искусства, сметена!
Кянд не мог больше усидеть в комнате. Он спустился вниз, надеясь поделиться с кем-нибудь обуревавшими его чувствами и мыслями.
В вестибюле он увидел командира Красной Армии, который застегивал шинель. Кянд сразу подошел к нему и поздравил его с большими победами.
— А вы не боитесь? — спросил командир,, слегка улыбнувшись.
— Кого я должен бояться? - удивился Кянд.
— У вас тут арестовывают людей только за то, что они заговаривают с красноармейцем.,. А вы осмелились открыто пожать мне руку...
Кянд невольно оглянулся.
— Чего бояться? Ваши победы совершат переворот и в головах людей...
Командиру, однако, не захотелось пускаться в дальнейшие разговоры с незнакомым человеком, он извинился, приложил руку к козырьку и, уходя, произнес несколько скептически :
— Совершат переворот и в головах людей? Посмотрим...
Эта нотка сомнения сразу отрезвила Кянда. Неужели
командиру не верилось, что теперь и тут начнут вернее оценивать обстановку и делать правильные выводы из событий? Быть может, у него имелись достаточные основания для сомнений?
Вернувшись на следующее утро домой, Кянд сказал дочери:
— Ты была права, Рут. Действительно, не стоило обивать пороги власть имущих. С моей стороны было наивно на что-то надеяться. Но теперь с этим покончено. Надо идти своим путем...
— Каким? - спросила Рут, испугавшись, что отец теперь махнет на все рукой и засядет в своем кабинете.
— Путем борьбы, если тебе больше нравится это слово. Я говорю не о своей личности. Это теперь не существенно... У меня такое чувство, будто мы стоим перед неизбежным большим переломом...
Две недели спустя Рут неожиданно получила письмо от Пауля.
Случилось невероятное: его выпустили из тюрьмы, он был свободен!
Может быть, подействовала поездка отца в Таллин?
Нет, подействовали совсем иные обстоятельства. Тамошние друзья и товарищи Пауля, особенно Ласн и Пюви, приложили все усилия, чтоб его поскорей освободили. Каждому было ясно, что с ним поступили незаконно и что его держат под арестом только для того, чтоб полиции было удобнее наблюдать за ним.
Ласн первым попытался разузнать о судьбе друга, но его попытка кончилась ничем. Тогда в кругу товарищей, озабоченных судьбою Пауля Риухкранда, решили что если кто и может добиться успеха в этом деле, так только Пюви.
Встречаются люди, обладающие особым умением с легкостью преодолевать препятствия. Двери, которые захлопываются перед носом других, перед такими счастливчиками раскрываются сами. В трудное время для людей такого рода
достают, не дожидаясь просьб, из-под прилавка дефицитнейший товар. Неотесанные невежи с готовностью уступают им место. Возле них останавливается порожняя машина, им предлагают сесть и потом не берут с них никакой платы. То ли причиной всего этого является ласковый взгляд, то ли прирожденное обаяние, то ли приятный голос, то ли что-то еще, но даже самое черствое сердце не может устоять перед улыбкой такого человека.
Никто не мог отрицать, что Аделе Пюви обладала таким природным обаянием. Но как ни странно, на этот раз не повезло и ей. Следователь, сообразив, чего от него добиваются, дал понять, что он не в духе и что ему неохота вести, деловой разговор, так как он сильно проигрался в карты. Нетрудно догадаться, что это означало.
В это трудное время не легко было собрать требуемую сумму, но все же это удалось. И в результате дверь камеры открылась без звука.
«Свободен, снова свободен! — писал Пауль Рут. — Пусть даже в узких пределах этого городка. Всем существом я предчувствую: час освобождения народа тоже недалек. Ты не представляешь себе, как я воодушевлен победой Красной Армии ! Если бы не она, меня бы, наверно, не выпустили. Я тут за это время узнал чудесных людей. Просто неловко становится, как подумаешь, сколько им пришлось из-за меня бегать... Живу я теперь у Ласна, у меня маленькая комнатка в его квартире, чистая и светлая. Из окна мне видна вскрывшаяся, по- весеннему бурная река. Так тянет за ней следом! А свет — после темной тюремной конуры его повсюду так много, что хочется поделиться с тобой... Видно, и тут произошли какие-то сдвиги, если мне, опасному преступнику, вдруг предложили место преподавателя в здешней школе! Я отказался...
Рут еще раз перечитала письмо. Ей стало невмоготу сидеть в комнате. При выходе на улицу ее ослепил яркий свет; он излучался не только с безоблачного неба, но и отражался от тающего снега, от деревьев, от стен. Капало с крыш, журчало в водосточных трубах, без умолку чирикали воробьи. Весна! Весна! Можно было жадно вдыхать прохладный, упоительный воздух и на лицах встречных читать пробуждающуюся радость...
Проходя по бульвару, по которому они с Паулем когда-то бродили рука об руку, Рут ощутила в душе могучий прилив счастья, словно она находилась где-то на морском берегу, где веял ласковый ветер и сияло солнце.
Но затем вдруг на горизонте появилась крохотная тень, которая быстро выросла в облако: вспомнилась Пюви.
Прошло уже порядочно времени с тех пор, как Рут, получив от Пюви то тревожное письмо, написала в ответ, что
произошло недоразумение: Рут вовсе не сестра Паулю, а просто хороший друг, После этого от Пюви пришло новое письмо, искренняя и сердечная исповедь, душевная чистота и благородство которой вызвали у Рут и радость, и в то же время странную грусть. Девушка признавалась, что она впервые отдала себе отчет в своих чувствах к Паулю лишь после того, как его засадили в тюрьму. Пусть Рут не думает, что между ними что-нибудь было, просто Пауль пробудил ее от сна, словно свежий ветер. Она от всей души просит простить ее, если невольно причинила Рут боль. Теперь она, по крайней мере, узнала, что легко могла помешать чужому счастью, и обещает навсегда схоронить в себе свое чувство. «Все прошло и стало сном», — заканчивала она с покорностью судьбе.
Со временем Рут забыла об этом письме, но сейчас оно вновь возникло перед нею, целиком овладев ее мыслями.
Между строками в письме Пауля можно было вычитать, что и эту самую Пюви он относил к числу тамошних «чудесных людей». Почему бы и нет, если она там сбивалась с ног из-за Пауля, в то время как Рут здесь только грустила, бездействуя.
Рут вдруг замедлила шаг, вскинула голову и остановилась. Нет, Пауль может поступать, как хочет, она не собирается мешать ему, ни в чем его не упрекнет и будет видеть в нем только хорошее...
И, повернувшись, она поспешила домой, чтоб с полной откровенностью излить душу в письме к Паулю.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Много дней подряд в городке держалась пасмурная погода, с деревьев капала вода, рыночная площадь утопала в грязи, но затем вдруг облака и туман рассеялись, улицы подсохли, а людские лица стали по-весеннему радостными.
Несмотря на крайнюю-экономию, у Пауля уже кончались последние кроны, а также те небольшие средства, которые он получил от Хильи и от некоторых товарищей. Неудобно было снова занимать деньги у Ласна, и поэтому он решил поступить рабочим на пригородную лесопилку, где как раз требовались сезонники, чтобы вылавливать из реки и складывать на берегу сплавляемый лес.
Обутый в резиновые сапоги Пауль вместе с другими цеплял багром еловые бревна и вытягивал их на берег. Он был не особо крепкого сложения, и в первое время над его слабосилием даже подсмеивались, но когда люди узнали, кто он, уважение к нему поднялось, и если он с чем-нибудь не справлялся, ему тут же спешили помочь. В перерывах же его засыпали вопросами, и он не скупился на ответы.
Однако он не мог долго выдержать на такой работе. Ладони его покрылись волдырями, суставы начали болеть, и в конце концов он свалился, весь в жару.
Но было не в его характере залеживаться в постели. Как-то ранним утром он услышал за окном жизнерадостный посвист скворцов, расположившихся на деревьях у реки, и не смог устоять против искушения выйти погулять, хотя и чувствовал себя не совсем здоровым. Он побродил по берегу реки, единственной пульсирующей артерии этого заброшенного городка. Он долго глядел на этот вздувшийся от весенних вод, неугомонный поток. Там, вдали, он нес на себе бревна, а тут, поближе, у плотины, вращал маленькую турбину, которая на несколько часов в день давала людям свет. С плотины поток низвергался широким, прозрачным, как стекло, каскадом, — трудно было удержаться, чтобы не остановиться около него и не заглянуть в пучину.
Пауль увидел мальчишек, которые бросали в воду палки и следили, как они плывут. Некоторое время он наблюдал за их игрой, а потом, не выдержав, сам схватил здоровую дубину и швырнул ее на середину реки. Ребята во все глаза следили за палкой, которая, поворачиваясь по течению, поплыла вниз. Они помчались за ней к плотине, чтоб поглядеть, как эта дубинища сверзится вниз.
Пауль долго глядел вслед веселой гурьбе, а затем снова уставился на могучий поток, мчавший мимо него свои беспорядочные волны и воронки водоворотов. И он живо вспомнил весеннюю поездку прошлого года к реке Метсакуру, вспомнил Рут и первую встречу с ней. Кто в этом году откроет там заколоченные двери и забитые окна дачи? Как быстро тогда обычное знакомство переросло в сердечную дружбу! Когда же наконец кончится эта мучительная разлука, это одиночество изгнания ? Душа полна стремлений и надежд, полна через край, а ты должен прозябать в этом проклятом месте чуть ли не до самой смерти.
А что, если удрать отсюда? Если написать Рут, чтоб она приехала в Метсакуру, скажем, в годовщину их знакомства? (Впрочем, помнит ли она вообще эту дату?!) Можно даже пожить там некоторое время... «Впрочем, нет! Что бы я стал там делать? Я и там бы умирал от скуки и бездействия. Вместо того чтоб находиться и действовать среди людей, мне пришлось бы скрываться от них. Нет, я поступлю иначе: приведу дачу в порядок, прощусь и, так же как в прошлом году, исчезну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47