коллектив, в котором она работает, в основном женский; женщины — народ требовательный, придирчивый, хочешь быть на высоте — тщательно продумывай свой наряд. Новое платье не останется незамеченным; это Алии на руку; она специально немного опоздает, эффектно появится на пороге, озарив все вокруг. Первой внимание на ее новое платье обратит разбитная Ляйли, высокая молодая женщина, что сидит у двери: о-о-о, протянет она, какая прелесть! где ты достала, достань и нам; затем к Алии подбежит Фатьма, девушка с желтым и помятым, словно лист бумаги, лицом, начнет ощупывать материал; молоденькая Кумисай ничего не скажет, уткнется в бумаги, еще не освоилась, работает недавно; а он чуть заметно улыбнется Алии, что ж, это правильно, в осторожности нет ничего дурного, зачем до поры афишировать отношения? Алия сдержанно поздоровается с сослуживицами, а на него бросит полный нежности взгляд, затем усядется на свое место. Все вновь займутся бумагами, а он будет украдкой посматривать на Алию, в его глазах будут блестеть заговорщические искорки...
Но что-то сегодня он совсем не смотрит на Алию, может, ей только кажется? Она напряженно следит, пытаясь поймать хоть какой-нибудь сигнал, но тщетно! Алии становится страшно, ей начинает казаться, что он обменивается знаками с Кумисай; да ну, нет, этого быть не может! Но внезапно Кумисай выходит в коридор, следом за ней и он покидает комнату. Что же делается? — думает Алия, но броситься за ними нельзя, на нее насмешливо смотрят Фатьма и Ляйли; через несколько минут Алия нетерпеливо выходит и... о ужас! У лестницы стоят он и Кумисай. Они смеются, смотрят друг другу в глаза; вот он тронул Кумисай за плечо, вот она положила в его широкую белую ладонь свою маленькую, ссохшуюся, словно лягушачья лапка, ручонку; о ндостает блокнот, что-то записывает, не иначе телефон этой гадюки!
У Алии закружилась голова, она с трудом удержалась на ногах; слава богу, ее, кажется, не заметили; Алия потихоньку вернулась в комнату; Фатьма и Ляйли, о чем-то оживленно говорившие, тотчас же, как по команде, замолкли; Алия без сил опустилась на стул и просидела не шевелясь до обеденного перерыва. Все поднялись и ушли в столовую; он, как всегда, задержался, чтобы остаться на несколько минут наедине с Алией. Когда за Ляйли, которая выходила последней, закрылась дверь, он спросил:
— Что это с тобой сегодня? Бес в тебя вселился?
— Почему? — Комок подступил к горлу, Алия начала задыхаться.
— Сидишь и смотришь на меня в упор. Ты что, забыла, кругом же люди...
— Я хотела поговорить с тобой,— нерешительно начала Алия,— ты говорил, помнишь... ну вот, я согласна...
— С чем согласна? — удивился о н.
— Ну... с твоим предложением...
— С каким предложением?
— Как...— Алию охватил ужас. Нет, не может быть, он шутит.— Как же так, ты ведь говорил: давай соединим нашу жизнь. Ведь говорил? Вот теперь я согласна...
— Ну ты даешь! — Он громко хмыкнул.— Совсем с ума сошла! — Сказав это, он, удивленно качая головой, цокая языком и ухмыляясь, вышел из комнаты.
Дальше все пошло словно в дурном сне; кажется, первой после перерыва вернулась Ляйли; удивленно взглянула на белую как полотно Алию и участливо спросила: что случилось? Этой жалости Алия вынести не могла, она уткнулась в плечо Ляйли и заплакала горько, навзрыд. Вокруг стали собираться люди. Что с этой женщиной? — спрашивали они друг у друга, и Фатьма шепотом объясняла, что, по ее мнению стряслось с Алией...
Немного успокоившись, Алия ушла домой; дорога вела через сквер; там, упав на скамейку, она немного собралась с мыслями. «Да что я плачу-то? — спросила она себя.—
Ну каков кретин, вы подумайте! А языком как смешно цокает! — Алия фыркнула, вспомнив надутое лицо и петушиные повадки бывшего возлюбленного. Но тут же нахмурилась снова:— Я-то хороша! Позволила себя с грязью смешать! Так опозориться из-за этого негодяя...»
Покачивая головой и болезненно морщась, Алия поднялась со скамейки и отправилась в детский сад за Улукбеком; дома она выкупала сынишку, надела на него новый костюмчик, причесала и посадила на диван рядом с собой. Глядя в ясные глаза Улукбека, в его чистое личико, Алия чувствовала, что боль и досада уходят, общение с ребенком вселяло силы, исцеляло душу. До чего он похож на Али! Чем старше становится, тем больше похож!.. Теперь она думала об Али; о том, что он взбалмошный, но в порядочности ему не откажешь; думала о том, как его любит Улукбек... Надо срочно найти Али и вернуть домой.
В это время в дверь позвонили. Али! Желая показаться мужу как можно более приветливой и красивой, она быстро напудрилась и с улыбкой пошла открыть. Но увы! Это был всего лишь почтальон. Он принес телеграмму от Аспанбая. Что же, хороший повод для примирения, подумала Алия, теперь я имею право искать его у друзей. Однако где он сейчас может быть? И тут Алия вздрогнула: а вдруг этот негодяй отправился к своей новой знакомой. Бопе, кажется, ее зовут... Ну да, он еще ночью какой-то номер телефона выкрикивал... Позвольте, Алия прекрасно помнит этот номер. Она лихорадочно стала крутить диск.
— Слушаю вас,— сказал женский голос.
— Извините, пожалуйста,— заикаясь от волнения, промямлила Алия,— нет ли у вас Али Есентаева?
На том конце провода помолчали, потом спросили:
— А кто, собственно, его спрашивает?
Рыдая, Алия бросила трубку, телеграмму разорвала в клочки и швырнула в мусоропровод.
Алии казалось, будто не слезы, а кровь течет по ее лицу.
Райгуль было тошно, мысли путались, силы покинули ее. Отец сказал: садись в машину, и она села, повинуясь его воле; отец велел: оставайся у тетки, и она молча осталась, не в силах возражать и противиться. Душой Райгуль стремилась к Аспанбаю и горевала, однако ее нещадно колола совесть, не позволяла и мечтать о том, чтобы ко-
тда-нибудь по-прежнему взглянуть в глаза своему дада, которого она так бессовестно обманула. Милый, ми-милый дада, плакала Райгуль, зачем я поехала в этот дурацкий Ташкент, будь проклята эта Кулпаш, чтоб он сгорел, этот Асылжан... Тетка Райгуль, Казимаш, была угрюмой, громоздкой, словно верблюд, женщиной; она, сердито поглядывая на Райгуль во время рассказа Абдуллы, дала обещание не спускать с нее глаз; как только отец уехал, заперла провинившуюся племянницу в дальней комнате. Три раза в день Казимаш приносила Райгуль еду и сидела, пока та не поест; выходить на улицу и ходить по дому Райгуль было запрещено.
У тети Казимаш целый день какие-нибудь дела; с утра до поздней ночи вертится она как белка в колесе; бегает по Сары-агачу, переходит из дома в дом, что-то приносит, что-то уносит, что-то выменивает, это продолжается бесконечно. Муж тети Казимаш — худенький сморщенный старичок, у жены он на посылках; часто она громогласно кричит: эй, Баймуканбет, сходи туда-то, принеси то-то! Баймуканбет бегом бежит исполнять приказание. Иногда муж тети Казимаш приносит Райгуль еду, иногда дядя с тетей приходят вместе. Однажды Райгуль спросила:
— Как дела у моего дада?
— Кто такой дада? — встрепенулась Казимаш. — Отец, что ли?
Райгуль покачала головой.
— А кто? Самбет?..
Глаза Райгуль наполнились слезами.
— Э-э! Да я вижу, ты все о своем босяке тоскуешь!
— Что с моим дада?
— Ну в тюрьму его посадили... В тюрьме он...
В. детстве мама рассказывала ей сказку; называлась она «Ашылтас» («Камень, откройся») ; эта сказка была о брате и сестре, которые заблудились в лесу. Злая колдунья заколдовала сестру, заперла в пещере. Горюя, брат бродил вокруг пещеры и переговаривался с сестрой через каменную стену. Дойдя до этого места, Райгуль иногда плакала; брат пел сестре песню на старую кипчакскую мелодию. Здесь, в заточении, Райгуль часто вспоминала жалобный мотив.
Откройтесь, тяжелые камни, Отдайте мою сестренку, Позвольте взглянуть на нее...
Однажды она увидела в окно дядю Баймуканбета, который работал во дворе, и сказала ему:
— Дядя, выпустите меня отсюда, я ведь ни в чем не провинилась перед вами...
— Да я не смогу отпереть, ключи-то у Казимаш, она не даст.
— Тогда, дядя, сходите к вашему племяннику Толбасы, он работает в милиции, пусть поможет моему дада.
— Он ничего не сделает, он ведь простой милиционер.
Теперь дядя и племянница стали переговариваться часто; однажды дверь со скрипом отворилась, и Баймуканбет сказал:
— Выходи скорей, беги на все четыре стороны, будь счастлива, взял у Казимаш потихоньку ключ. Проводил бы .тебя до аула, да не могу...
Райгуль побежала к дому Толбасы; с непривычки ноги ее не слушались, уж очень долго была она взаперти.
Толбасы и Райгуль знали друг друга с детства; он принял двоюродную сестру радушно; они пошли в парк сары-агачского дома отдыха.
— Я слышал вашу историю,— сказал ей Толбасы,— обидно за твоего мужа, его осудили на два года трудовых работ, наверное, уже увезли...— Он взглянул на побледневшее лицо Райгуль и, помявшись, добавил:— Жарко очень. Может, хочешь искупаться? Но будь осторожна, там, на середине реки, водоворот... В прошлом году у нас гостил один мужчина, он приехал к женщине, которая здесь отдыхала... Что-то между ними не сложилось, видно... Он взял да и бросился в водоворот. Еле вытащил сукина сына за пояс... Вот что любовь делает! Да ты не слушаешь меня! Ладно, отдыхай, мне надо идти на службу.
Когда Толбасы ушел, весь мир онемел для Райгуль. И в этом беззвучном мире существовало единственное слово: водоворот... водоворот...
Райгуль медленно побрела по берегу реки. Теперь ей
торопиться было некуда...
Через три месяца в Союз писателей на имя Али Есентаева пришло письмо из исправительно-трудовой колонии.
Али помчался к Мирасу, просил в тот же день вылететь с ним; Мирас отнекивался; Али уговаривал, грозил, льстил, наконец купил билеты на самолет.
Друзья вылетели на помощь Аспанбаю.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ
Тетрадь пятая (и последняя)
Тяжелый сегодня выдался день, подумал он и тут же одернул себя: разве был у него хотя бы один легкий день за последние полгода? Затянувшееся совещание подошло к концу только часам к восьми вечера. Вроде и сам говорил мало, и других просил быть конкретнее, все же получилось, что прозаседали почти пять часов. Конечно, ничего в этом хорошего нет, но сегодняшнее совещание особенное, так что такая затяжка закономерна.
Руководители районов, скрипя стульями, подымались и покидали кабинет, но двое или трое не уходили, мялись, видимо, хотели поговорить с ним наедине. Сделав над собой усилие, он улыбнулся:
— Товарищи, разговор на сегодня окончен. Я больше не способен выслушать ни одного слова.— Он понял, что улыбка получилась вымученной, взглянул на ожидающих усталыми глазами и добавил:— Идите, товарищи, идите...
Оставшись один, он ладонями стиснул виски, посидел в такой позе немного, а потом открыл ящик стола и вытащил блокнот-календарь. На странице с датой «30 сентября 1978 года» написал: «Сегодня подвели итоги выполнения плана. Есть о чем рапортовать в республику. Закончен трудный год, и с этой минуты начался новый!» Вот такой торжественной фразой он открыл сегодняшнее совещание, ему самому понравилось это начало. Блокнот нырнул в ящик стола, щелкнул замок. Он еще посидел немного, сжав руками виски. Да, к вечеру что-то уставать сильно стал, нужно всерьез обследоваться у врача. Вот и сейчас в глаза
будто насыпали песок. А может, он просто не выспался? На какой-то момент им овладела дрема, он зевнул. Подумал, надо бы отпустить Ерлана, грешно его держать дольше. Нажал кнопку, сказал в микрофон:
— Ерлан...
— Слушаю вас, Омар Балапанович!
-— Вызови мне машину, а сам можешь идти.
— Понял, Омар Балапанович, будьте здоровы.
Надо перевести его на другую работу, наверняка не так уж приятно быть на посылках у человека, который всего на два года старше тебя самого... Шестеро детей, их нелегко прокормить на скромную зарплату помощника. Не забыть бы и срочно решить этот вопрос. Блокнот-календарь опять выскочил из ящика стола, на странице «3 октября, понедельник» крупно написал красным карандашом: «Ерлан!»
Опять посидел в полузабытьи. Тишина, чуть шелестит вентилятор, но ветерок от него проносится по кабинету.
Омар почувствовал себя бодрее, и думалось легче. Зазвонил один из многих стоявших справа аппаратов. Звонок-голос каждого телефона ему известен. Не глядя, он может сказать, что звонил «черный карапуз», который напрямую соединяет руководителей областного масштаба. Кто из них? Но кто бы ни был, наверное, хочет поздравить с выполнением областью плана. А может, кто-нибудь из животноводческих областей станет выпрашивать солому для скота?
Он угадал, это был руководитель одной из «горящих» животноводческих областей. Слышимость была хорошей:
— Алё! Молодому руководителю молодой области привет от зрелого руководства зрелой области!
Омар узнал голос Бримбета Сарымбетовича.
— Здравствуйте, Баке!
— Эй, слушай! — Это по-русски, а дальше по-казахски:— Поздравляю! Только что услышал по радио, поздравляю. Область в передовые вышла. Надо бы обмыть...
— Спасибо, спасибо. От обмывки не откажемся, а как прикажете обмывать?
— Это уж сколько от щедрот души пожалуете...
— Понял! Опять солому?
Громкий хохот чуть не выбил у него из рук трубку.
— Эй, слушай! — По-русски:—Как ты догадался?
— А чего не догадаться? Одни вы, что ли, солому просите. Ваши четыре соседа, и справа и слева, уже подъезжали ко мне с этой просьбой.
— Да, хитрецы, они своего не упустят! — И по-русски:— Эй, слушай! Какое тебе дело до чужих, если твой ближайший сосед просит?
— Конечно, Баке!
Тот же хохот опять чуть не выбил трубку из рук Омара:
— Ну еще бы! Но я доволен! Очень доволен тобой!
— Транспорт и рабочие — ваша забота.
— Конечно, само собой. А тем хитрецам ты не давай ни грамма. Пусть прочувствуют, каково оказаться на мели!
Бедная трубка еще раз выдержала грохот. Если бы Охмар вовремя не отстранил ее от уха, никто не поручился бы за его барабанные перепонки.
— А теперь, Омаржан, вспомни о нашей договоренности. Еще летом ты обещал приехать к нам дня на три-четыре. Мы закончили строительство животноводческого комплекса в песках. Возьми с собой человек пять-шесть, и приезжайте. Посмотрите, вам ведь тоже такой комплекс строить придется. Завтра суббота, послезавтра воскресенье, а в понедельник вернетесь домой. Завтра в двенадцать к нам летит самолет. Садитесь, в два мы вас встретим. Слушай (по-русски), хлебозаготовку ты уже выполнил, можешь себе позволить отдохнуть два дня.
— Говорите, завтра суббота?
— Брось притворяться! Повторяю, бери с собой пять-шесть строителей и чабанов, и катите к нам!
— Делегацию-то на осмотр вашего комплекса МЕ^ утвердили давно, кто поедет, уже известно.
— Тем более (по-русски). Завтра в два часа ждем.
— Говорите — ждем? — Омар раздумывал. — Позвольте я вам сам перезвоню часа через два, Баке.
— Я ничего больше не хочу знать! Завтра в два часа жду. Позвоню в Алма-Ату и скажу, что эти два дня ты будешь у меня. Надеюсь, что начальству ты не понадобишься в субботу и воскресенье. Есть достаточно областей, где не выполнили план. Все! Разговор окончен!
Омар не успел ответить. Бримбет Сарымбетович положил трубку. «Заполошенный, приятный, открытый человек.
Приглашает от чистого сердца... Съездить, что ли?»
Бывают люди, которые совсем не выносят одиночества. Как только они остаются одни, их одолевают мрачные мысли; даже если выпадет всего один вечер провести без домочадцев — и он кажется мукой. Человек зажигает в комнатах все огни, включает на полную мощь и радио, и телевизор, и магнитофон. Не дает покоя телефонному диску, звонит всем знакомым подряд, испытывая их терпение. Для Омара же нет большего удовольствия, чем остаться одному. Его семья еще не вернулась с «летнего нагула». Сауле и Зауреш живут на берегу целебного озера, в горном ущелье, поросшем березняком. Езды от города туда минут сорок, а шофер Омара, Эдик,— редкий молчун. Язык его не сдвинешь и домкратом. С неестественно прямой спиной он застывает за рулем и ничего не видит, кроме дороги.
Если поудобнее сесть, чуть откинувшись на заднем сиденье, когда тронется машина, какие прекрасные мгновения наступают для тебя! Ты начинаешь думать, но не о прошлом, нет; тебе видится будущее. Омару повезло, что в год его вступления на новую должность в области выдался богатый урожай. Они раньше соседей выполнили план, и это большой успех, но нужно смотреть вперед, думать о завтрашнем дне... «Свое выступление на совещании я мог бы начать и попроще. Зачем так завернул витиевато? — поругал он себя, но тут же успокоил:— И все же руководитель хоть и не литератор, но должен говорить образно». Каким коротким становится день! Еще нет и девяти, а солнце уже садится. Горизонтальный луч, светивший Омару в затылок, окрасил весь мир в ярко-желтый цвет, даже глазам больно смотреть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Но что-то сегодня он совсем не смотрит на Алию, может, ей только кажется? Она напряженно следит, пытаясь поймать хоть какой-нибудь сигнал, но тщетно! Алии становится страшно, ей начинает казаться, что он обменивается знаками с Кумисай; да ну, нет, этого быть не может! Но внезапно Кумисай выходит в коридор, следом за ней и он покидает комнату. Что же делается? — думает Алия, но броситься за ними нельзя, на нее насмешливо смотрят Фатьма и Ляйли; через несколько минут Алия нетерпеливо выходит и... о ужас! У лестницы стоят он и Кумисай. Они смеются, смотрят друг другу в глаза; вот он тронул Кумисай за плечо, вот она положила в его широкую белую ладонь свою маленькую, ссохшуюся, словно лягушачья лапка, ручонку; о ндостает блокнот, что-то записывает, не иначе телефон этой гадюки!
У Алии закружилась голова, она с трудом удержалась на ногах; слава богу, ее, кажется, не заметили; Алия потихоньку вернулась в комнату; Фатьма и Ляйли, о чем-то оживленно говорившие, тотчас же, как по команде, замолкли; Алия без сил опустилась на стул и просидела не шевелясь до обеденного перерыва. Все поднялись и ушли в столовую; он, как всегда, задержался, чтобы остаться на несколько минут наедине с Алией. Когда за Ляйли, которая выходила последней, закрылась дверь, он спросил:
— Что это с тобой сегодня? Бес в тебя вселился?
— Почему? — Комок подступил к горлу, Алия начала задыхаться.
— Сидишь и смотришь на меня в упор. Ты что, забыла, кругом же люди...
— Я хотела поговорить с тобой,— нерешительно начала Алия,— ты говорил, помнишь... ну вот, я согласна...
— С чем согласна? — удивился о н.
— Ну... с твоим предложением...
— С каким предложением?
— Как...— Алию охватил ужас. Нет, не может быть, он шутит.— Как же так, ты ведь говорил: давай соединим нашу жизнь. Ведь говорил? Вот теперь я согласна...
— Ну ты даешь! — Он громко хмыкнул.— Совсем с ума сошла! — Сказав это, он, удивленно качая головой, цокая языком и ухмыляясь, вышел из комнаты.
Дальше все пошло словно в дурном сне; кажется, первой после перерыва вернулась Ляйли; удивленно взглянула на белую как полотно Алию и участливо спросила: что случилось? Этой жалости Алия вынести не могла, она уткнулась в плечо Ляйли и заплакала горько, навзрыд. Вокруг стали собираться люди. Что с этой женщиной? — спрашивали они друг у друга, и Фатьма шепотом объясняла, что, по ее мнению стряслось с Алией...
Немного успокоившись, Алия ушла домой; дорога вела через сквер; там, упав на скамейку, она немного собралась с мыслями. «Да что я плачу-то? — спросила она себя.—
Ну каков кретин, вы подумайте! А языком как смешно цокает! — Алия фыркнула, вспомнив надутое лицо и петушиные повадки бывшего возлюбленного. Но тут же нахмурилась снова:— Я-то хороша! Позволила себя с грязью смешать! Так опозориться из-за этого негодяя...»
Покачивая головой и болезненно морщась, Алия поднялась со скамейки и отправилась в детский сад за Улукбеком; дома она выкупала сынишку, надела на него новый костюмчик, причесала и посадила на диван рядом с собой. Глядя в ясные глаза Улукбека, в его чистое личико, Алия чувствовала, что боль и досада уходят, общение с ребенком вселяло силы, исцеляло душу. До чего он похож на Али! Чем старше становится, тем больше похож!.. Теперь она думала об Али; о том, что он взбалмошный, но в порядочности ему не откажешь; думала о том, как его любит Улукбек... Надо срочно найти Али и вернуть домой.
В это время в дверь позвонили. Али! Желая показаться мужу как можно более приветливой и красивой, она быстро напудрилась и с улыбкой пошла открыть. Но увы! Это был всего лишь почтальон. Он принес телеграмму от Аспанбая. Что же, хороший повод для примирения, подумала Алия, теперь я имею право искать его у друзей. Однако где он сейчас может быть? И тут Алия вздрогнула: а вдруг этот негодяй отправился к своей новой знакомой. Бопе, кажется, ее зовут... Ну да, он еще ночью какой-то номер телефона выкрикивал... Позвольте, Алия прекрасно помнит этот номер. Она лихорадочно стала крутить диск.
— Слушаю вас,— сказал женский голос.
— Извините, пожалуйста,— заикаясь от волнения, промямлила Алия,— нет ли у вас Али Есентаева?
На том конце провода помолчали, потом спросили:
— А кто, собственно, его спрашивает?
Рыдая, Алия бросила трубку, телеграмму разорвала в клочки и швырнула в мусоропровод.
Алии казалось, будто не слезы, а кровь течет по ее лицу.
Райгуль было тошно, мысли путались, силы покинули ее. Отец сказал: садись в машину, и она села, повинуясь его воле; отец велел: оставайся у тетки, и она молча осталась, не в силах возражать и противиться. Душой Райгуль стремилась к Аспанбаю и горевала, однако ее нещадно колола совесть, не позволяла и мечтать о том, чтобы ко-
тда-нибудь по-прежнему взглянуть в глаза своему дада, которого она так бессовестно обманула. Милый, ми-милый дада, плакала Райгуль, зачем я поехала в этот дурацкий Ташкент, будь проклята эта Кулпаш, чтоб он сгорел, этот Асылжан... Тетка Райгуль, Казимаш, была угрюмой, громоздкой, словно верблюд, женщиной; она, сердито поглядывая на Райгуль во время рассказа Абдуллы, дала обещание не спускать с нее глаз; как только отец уехал, заперла провинившуюся племянницу в дальней комнате. Три раза в день Казимаш приносила Райгуль еду и сидела, пока та не поест; выходить на улицу и ходить по дому Райгуль было запрещено.
У тети Казимаш целый день какие-нибудь дела; с утра до поздней ночи вертится она как белка в колесе; бегает по Сары-агачу, переходит из дома в дом, что-то приносит, что-то уносит, что-то выменивает, это продолжается бесконечно. Муж тети Казимаш — худенький сморщенный старичок, у жены он на посылках; часто она громогласно кричит: эй, Баймуканбет, сходи туда-то, принеси то-то! Баймуканбет бегом бежит исполнять приказание. Иногда муж тети Казимаш приносит Райгуль еду, иногда дядя с тетей приходят вместе. Однажды Райгуль спросила:
— Как дела у моего дада?
— Кто такой дада? — встрепенулась Казимаш. — Отец, что ли?
Райгуль покачала головой.
— А кто? Самбет?..
Глаза Райгуль наполнились слезами.
— Э-э! Да я вижу, ты все о своем босяке тоскуешь!
— Что с моим дада?
— Ну в тюрьму его посадили... В тюрьме он...
В. детстве мама рассказывала ей сказку; называлась она «Ашылтас» («Камень, откройся») ; эта сказка была о брате и сестре, которые заблудились в лесу. Злая колдунья заколдовала сестру, заперла в пещере. Горюя, брат бродил вокруг пещеры и переговаривался с сестрой через каменную стену. Дойдя до этого места, Райгуль иногда плакала; брат пел сестре песню на старую кипчакскую мелодию. Здесь, в заточении, Райгуль часто вспоминала жалобный мотив.
Откройтесь, тяжелые камни, Отдайте мою сестренку, Позвольте взглянуть на нее...
Однажды она увидела в окно дядю Баймуканбета, который работал во дворе, и сказала ему:
— Дядя, выпустите меня отсюда, я ведь ни в чем не провинилась перед вами...
— Да я не смогу отпереть, ключи-то у Казимаш, она не даст.
— Тогда, дядя, сходите к вашему племяннику Толбасы, он работает в милиции, пусть поможет моему дада.
— Он ничего не сделает, он ведь простой милиционер.
Теперь дядя и племянница стали переговариваться часто; однажды дверь со скрипом отворилась, и Баймуканбет сказал:
— Выходи скорей, беги на все четыре стороны, будь счастлива, взял у Казимаш потихоньку ключ. Проводил бы .тебя до аула, да не могу...
Райгуль побежала к дому Толбасы; с непривычки ноги ее не слушались, уж очень долго была она взаперти.
Толбасы и Райгуль знали друг друга с детства; он принял двоюродную сестру радушно; они пошли в парк сары-агачского дома отдыха.
— Я слышал вашу историю,— сказал ей Толбасы,— обидно за твоего мужа, его осудили на два года трудовых работ, наверное, уже увезли...— Он взглянул на побледневшее лицо Райгуль и, помявшись, добавил:— Жарко очень. Может, хочешь искупаться? Но будь осторожна, там, на середине реки, водоворот... В прошлом году у нас гостил один мужчина, он приехал к женщине, которая здесь отдыхала... Что-то между ними не сложилось, видно... Он взял да и бросился в водоворот. Еле вытащил сукина сына за пояс... Вот что любовь делает! Да ты не слушаешь меня! Ладно, отдыхай, мне надо идти на службу.
Когда Толбасы ушел, весь мир онемел для Райгуль. И в этом беззвучном мире существовало единственное слово: водоворот... водоворот...
Райгуль медленно побрела по берегу реки. Теперь ей
торопиться было некуда...
Через три месяца в Союз писателей на имя Али Есентаева пришло письмо из исправительно-трудовой колонии.
Али помчался к Мирасу, просил в тот же день вылететь с ним; Мирас отнекивался; Али уговаривал, грозил, льстил, наконец купил билеты на самолет.
Друзья вылетели на помощь Аспанбаю.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ
Тетрадь пятая (и последняя)
Тяжелый сегодня выдался день, подумал он и тут же одернул себя: разве был у него хотя бы один легкий день за последние полгода? Затянувшееся совещание подошло к концу только часам к восьми вечера. Вроде и сам говорил мало, и других просил быть конкретнее, все же получилось, что прозаседали почти пять часов. Конечно, ничего в этом хорошего нет, но сегодняшнее совещание особенное, так что такая затяжка закономерна.
Руководители районов, скрипя стульями, подымались и покидали кабинет, но двое или трое не уходили, мялись, видимо, хотели поговорить с ним наедине. Сделав над собой усилие, он улыбнулся:
— Товарищи, разговор на сегодня окончен. Я больше не способен выслушать ни одного слова.— Он понял, что улыбка получилась вымученной, взглянул на ожидающих усталыми глазами и добавил:— Идите, товарищи, идите...
Оставшись один, он ладонями стиснул виски, посидел в такой позе немного, а потом открыл ящик стола и вытащил блокнот-календарь. На странице с датой «30 сентября 1978 года» написал: «Сегодня подвели итоги выполнения плана. Есть о чем рапортовать в республику. Закончен трудный год, и с этой минуты начался новый!» Вот такой торжественной фразой он открыл сегодняшнее совещание, ему самому понравилось это начало. Блокнот нырнул в ящик стола, щелкнул замок. Он еще посидел немного, сжав руками виски. Да, к вечеру что-то уставать сильно стал, нужно всерьез обследоваться у врача. Вот и сейчас в глаза
будто насыпали песок. А может, он просто не выспался? На какой-то момент им овладела дрема, он зевнул. Подумал, надо бы отпустить Ерлана, грешно его держать дольше. Нажал кнопку, сказал в микрофон:
— Ерлан...
— Слушаю вас, Омар Балапанович!
-— Вызови мне машину, а сам можешь идти.
— Понял, Омар Балапанович, будьте здоровы.
Надо перевести его на другую работу, наверняка не так уж приятно быть на посылках у человека, который всего на два года старше тебя самого... Шестеро детей, их нелегко прокормить на скромную зарплату помощника. Не забыть бы и срочно решить этот вопрос. Блокнот-календарь опять выскочил из ящика стола, на странице «3 октября, понедельник» крупно написал красным карандашом: «Ерлан!»
Опять посидел в полузабытьи. Тишина, чуть шелестит вентилятор, но ветерок от него проносится по кабинету.
Омар почувствовал себя бодрее, и думалось легче. Зазвонил один из многих стоявших справа аппаратов. Звонок-голос каждого телефона ему известен. Не глядя, он может сказать, что звонил «черный карапуз», который напрямую соединяет руководителей областного масштаба. Кто из них? Но кто бы ни был, наверное, хочет поздравить с выполнением областью плана. А может, кто-нибудь из животноводческих областей станет выпрашивать солому для скота?
Он угадал, это был руководитель одной из «горящих» животноводческих областей. Слышимость была хорошей:
— Алё! Молодому руководителю молодой области привет от зрелого руководства зрелой области!
Омар узнал голос Бримбета Сарымбетовича.
— Здравствуйте, Баке!
— Эй, слушай! — Это по-русски, а дальше по-казахски:— Поздравляю! Только что услышал по радио, поздравляю. Область в передовые вышла. Надо бы обмыть...
— Спасибо, спасибо. От обмывки не откажемся, а как прикажете обмывать?
— Это уж сколько от щедрот души пожалуете...
— Понял! Опять солому?
Громкий хохот чуть не выбил у него из рук трубку.
— Эй, слушай! — По-русски:—Как ты догадался?
— А чего не догадаться? Одни вы, что ли, солому просите. Ваши четыре соседа, и справа и слева, уже подъезжали ко мне с этой просьбой.
— Да, хитрецы, они своего не упустят! — И по-русски:— Эй, слушай! Какое тебе дело до чужих, если твой ближайший сосед просит?
— Конечно, Баке!
Тот же хохот опять чуть не выбил трубку из рук Омара:
— Ну еще бы! Но я доволен! Очень доволен тобой!
— Транспорт и рабочие — ваша забота.
— Конечно, само собой. А тем хитрецам ты не давай ни грамма. Пусть прочувствуют, каково оказаться на мели!
Бедная трубка еще раз выдержала грохот. Если бы Охмар вовремя не отстранил ее от уха, никто не поручился бы за его барабанные перепонки.
— А теперь, Омаржан, вспомни о нашей договоренности. Еще летом ты обещал приехать к нам дня на три-четыре. Мы закончили строительство животноводческого комплекса в песках. Возьми с собой человек пять-шесть, и приезжайте. Посмотрите, вам ведь тоже такой комплекс строить придется. Завтра суббота, послезавтра воскресенье, а в понедельник вернетесь домой. Завтра в двенадцать к нам летит самолет. Садитесь, в два мы вас встретим. Слушай (по-русски), хлебозаготовку ты уже выполнил, можешь себе позволить отдохнуть два дня.
— Говорите, завтра суббота?
— Брось притворяться! Повторяю, бери с собой пять-шесть строителей и чабанов, и катите к нам!
— Делегацию-то на осмотр вашего комплекса МЕ^ утвердили давно, кто поедет, уже известно.
— Тем более (по-русски). Завтра в два часа ждем.
— Говорите — ждем? — Омар раздумывал. — Позвольте я вам сам перезвоню часа через два, Баке.
— Я ничего больше не хочу знать! Завтра в два часа жду. Позвоню в Алма-Ату и скажу, что эти два дня ты будешь у меня. Надеюсь, что начальству ты не понадобишься в субботу и воскресенье. Есть достаточно областей, где не выполнили план. Все! Разговор окончен!
Омар не успел ответить. Бримбет Сарымбетович положил трубку. «Заполошенный, приятный, открытый человек.
Приглашает от чистого сердца... Съездить, что ли?»
Бывают люди, которые совсем не выносят одиночества. Как только они остаются одни, их одолевают мрачные мысли; даже если выпадет всего один вечер провести без домочадцев — и он кажется мукой. Человек зажигает в комнатах все огни, включает на полную мощь и радио, и телевизор, и магнитофон. Не дает покоя телефонному диску, звонит всем знакомым подряд, испытывая их терпение. Для Омара же нет большего удовольствия, чем остаться одному. Его семья еще не вернулась с «летнего нагула». Сауле и Зауреш живут на берегу целебного озера, в горном ущелье, поросшем березняком. Езды от города туда минут сорок, а шофер Омара, Эдик,— редкий молчун. Язык его не сдвинешь и домкратом. С неестественно прямой спиной он застывает за рулем и ничего не видит, кроме дороги.
Если поудобнее сесть, чуть откинувшись на заднем сиденье, когда тронется машина, какие прекрасные мгновения наступают для тебя! Ты начинаешь думать, но не о прошлом, нет; тебе видится будущее. Омару повезло, что в год его вступления на новую должность в области выдался богатый урожай. Они раньше соседей выполнили план, и это большой успех, но нужно смотреть вперед, думать о завтрашнем дне... «Свое выступление на совещании я мог бы начать и попроще. Зачем так завернул витиевато? — поругал он себя, но тут же успокоил:— И все же руководитель хоть и не литератор, но должен говорить образно». Каким коротким становится день! Еще нет и девяти, а солнце уже садится. Горизонтальный луч, светивший Омару в затылок, окрасил весь мир в ярко-желтый цвет, даже глазам больно смотреть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55