Чудовище-кузнечик тяжело, всем своим туловищем, дышал. Омар хотел закричать, открыл рот, но голос пропал. Кузнечик посмотрел на него своими синими стеклянными глазами, вспорхнул и с шумом улетел. Взлетел высоко и быстро растаял в глубинах черного неба. Омар рассказал об этом матери — она не поверила, рассказал друзьям-мальчишкам — стали дразнить. До сих пор это для него неразгаданная загадка. Рассказывать про кузнечика уже стыдится, но что видел — это точно.
Обкусанная луна спряталась за чердак соседнего дома, появились россыпи мелких звезд. Он вспомнил Костю. Встретимся ли еще или не суждено? Место Кости заняла Улмекен. Смотрит печально. — Забыл меня! — Но разве ты не сама меня оттолкнула? — Я очень люблю тебя, поэтому, поэтому...— Что поэтому?—Я не хотела встать на твоем пути...— Душа моя, моя единственная! Я приехал за тобой! — Ой, Омар, много спишь! — А? Что ты говоришь?
— Говорю, спишь много.— У изголовья стоит Толбасы, одет в красно-зеленое.
Попив чаю, он проводил Омара до санатория.
— Ты можешь жить у нас, а сюда будешь приходить на процедуры. Хочешь, с ихним начальством договорюсь?
— Пока не надо. Там видно будет.
Омар начал трусить. А что, если он встретит не одну Улмекен, а с ее больным мужем? С Досымом? Но ведь тот ничего не знает... Кажется, не знает... С Толбасы он обошел почти всю территорию курорта, но Улмекен им не встретилась.
— Ты что все время озираешься? — удивился Толбасы.
«Смотри какой наблюдательный!»
— Да так... Интересно все же, незнакомые места...
— Да, кстати, об интересном. Я тебе сейчас покажу замечательное место.
Они спустились к речке Келес. Вода в ней мутная, течение быстрое, не течет, а кипит. Толбасы привел Омара под кручу, там, бурля и хрипя, бился водоворот. Он с жадностью поглощал, втягивая в себя, воды реки.
Толбасы рассказал:
— Вода уходит здесь в землю и объявляется на хлопковых полях, километрах в пяти отсюда. Смотри, как тянет! Здесь уже несколько человек утонуло. Я настоял на том, чтобы закрыли решеткой, а хулиганы, будь они неладны, каким-то образом ухитрились ее разбить. Видишь, только ободок остался. Что с ними, с собаками, поделаешь? Когда-нибудь сами здесь потонут. Но ведь не будешь же ждать их конца, придется ставить новую.
Место действительно было страшное. Да... Если в этот водоворот попадет ребенок, тело его появится только километрах в пяти отсюда. Пять километров!
Толбасы остался на берегу, а Омар полез в речку купаться. Вода хоть и мутная, но приятная, солнце еще не успело согреть ее, она бодрит и освежает тело. Интересно, а с какого расстояния этот водоворот начинает затягивать? Надо проверить. Омар поплыл к решетке. Толбасы закричал душераздирающим голосом, от страха заругался:
— Эй, вернись! Вернись, говорю! Ты что, смерть ищешь, отца твоего...
Смотри-ка, уже так сроднился со мной, что даже голос повышает. Наивная, чистая душа, заключил Омар. Он стал вылезать на берег и тут чуть опять не бросился в реку: прямо на него шли Улмекен и Досым. «Все. Позор. Я пропал!»
Улмекен тоже увидела его. Лицо ее просияло, глаза заблестели, она сделала невольное движение, чтобы броситься к нему, но, смутившись, остановилась. И не просто остановилась, а застыла на месте. Досым ничего не заметил, но узнал Омара и подошел к нему раньше жены:
— О-о! Омар Балапанович! Какими судьбами?
Омар, одеваясь, сказал:
— Да вот... приехал... А вы, оказывается, тоже здесь.
— Да мы уж дней десять как приехали. А вы?
— Сегодня ночью.
— Лечиться?
— Нет, вот к братишке в гости приехал.
Пока они перебрасывались этими фразами, к ним осторожно, словно кошка, подстерегающая птицу, подошла Улмекен. Подошла и застенчивым ребенком, прячущимся за спину-отца, стала смотреть из-за Досыма на Омара радостно и удивленно. Но уже не было той Улмекен, свежей, как весенний цветок, женщины, она скорее походила на вяленую рыбину, как-то усохла и почернела. Халат в синюю полоску был ей широк, в талии собран на резинку. Ноги похудели, потерялась округлость икр.
— Уля, и вы здесь! — воскликнул, не зная, что сказать, Омар.
Улмекен не ответила, еще глубже спряталась за спину мужа. «Светик мой, во что ты превратилась!»
Про Досыма нельзя было подумать, что он перенес болезнь, если не считать белой как лунь головы. Тело его было плотным, упитанное лицо лоснилось. Но в глазах все же был заметен какой-то страх. Он смотрел с опаской, подозрительно. Толбасы не удивился, что нежданно- негаданно превратился в братишку. Когда Омар его представил чете Досымовых, он вежливо сказал:
— Я видел вас...
Разговор не клеился, и Омар, ища тему, сказал:
— Тут, под этим обрывом, водоворот любопытный, мне Толбасы его показал...
— А, да... Мы тоже видели.
Наверно, пригласят в палату, предложат чаю. А там представится возможность перекинуться словечком, подумал Омар. Но так не случилось. Досым, как бы почувствовав что-то неладное и поглядев на жену, спросил:
— Когда возвращаетесь домой, Омар Балапанович?
— Не знаю еще... Может, завтра, может, послезавтра.
Омар сказал это, не спуская глаз с Улмекен, словно
моля: нам поговорить надо. Молодая женщина тоже глядела ему прямо в глаза и чуть заметно кивнула.
— Всего доброго, Омар Балапанович, будьте здоровы. На родину вернетесь раньше нас — передавайте привет.— Досым протянул ему руку и вздрогнул. В глазах его, как свет зажженной в дождливую погоду спички, блеснула искорка и тут же погасла.
«Да, бедняга и вправду болен!»
Когда они удалились, Омар обнял Толбасы за талию правой рукой, поднял его, как маленького ребенка, крутанул вокруг себя и поставил на ноги.
— Ты понял, почему стал моим братом?
— Понял! — сказал, не удивившись, Толбасы.— Ты приехал ради этой женщины!
— Смышленый малый! Сколько лет тебе?
— Двадцать два. Зачем это вам?
— Почему не в институте?
— Ну да! —Толбасы сплюнул через крупные, как лопата, зубы.— Разве бабушка меня отпустит! Она день и ночь говорит и мечтает о правнуке! Как будто мало у нас ребятни во дворе!
Неожиданно у Омара поднялось настроение. Захотелось петь, прыгать. Захотелось подбросить Толбасы высоко в небо и поймать, подставив руки.
— Ну, друг! — воскликнул он весело.— Куда мы теперь пойдем?
— Ну, если ты ничего не можешь предложить, могу предложить я!
— Ладно, веди на свое усмотрение!
— Сначала пойдем ко мне на работу, а там посмотрим.
Омар подождал его у входа. Толбасы вышел и сказал:
— Во Дворце культуры сейчас идет районный актив. Пойдем туда, убедимся, что все в полном порядке, а потом попьем чаю или еще чего-нибудь покрепче.
Они пришли во Дворец культуры. Омар поиграл на бильярде. В два часа актив закончился, и народ разошелся. Когда он увидел, как люди покидают зал, стало не по себе: затосковал по работе. Душа у него завыла, как голодная собака. Люди трудятся, а он... Чтобы отвлечь себя от неприятных мыслей, стал вспоминать строки из богатырского эпоса:
Слушай, батыр благородный, если ты слушать умеешь. Слово к тебе обращает мудрый Сапыра-певец. Хан и народ благочтивый просят сказать тебе слово. Если ты внемлешь акыну, буду с тобой говорить. Коль благородством одарен, ты откажись от девчонки. Ты ж не беспечный ребенок, чтобы резвиться без дум. Хан ваш, великий владыка, вашей души повелитель, просит принять дар от сердца, но и его одарить. Сокол вам нужен? Возьмите, озеро — место охоты, нужен скакун быстрокрылый— он вам от сердца дарит. Саблю возьми золотую и пристегни ее к стану. Дарит соболию шапку — ты же девчонку отдай! Сильных пятьсот атанов будешь гонять до Шагана, столько же в дар получишь дойных кобылиц. Пятьсот аулов будут тебе подвластны, правь и селись где захочешь, только девчонку отдай!
В хорошем настроении они пришли домой, поели куырдаку — жаркого, попили чаю, занавесили окна и уснули.
Когда солнце стало садиться, они вышли из дома, миновав центр, вошли в парк, потом заглянули в местный клуб. Омар все это время был в приподнятом настроении. Да, все же как ни трудно любится, разлюбить легко. Хорошо, что он увидел ее сегодня. Усохла, почернела. Он явно к ней охладел. И посмотреть не на что. Так Что, Омар, возвращайся-ка домой, напевая себе под нос. Все же проклятый ты богом человек! Из-за кого-то чуть не разбил свою семью, нет, ты не создан быть рабом чувства. И разумом и чувствами ты управлять пока в силе. Чувства преходящи, а разум вечен. Да, да, бросай все, Омар, и возвращайся домой! Есть люди, которые жаждут твоего окончательного падения, встань против них, защити свою попранную честь; есть незавершенные дела — возьми и эту крепость; ты потерял общий язык с женой, объяснись с ней. Ведь ты человек, а не грязь под ногтями. Когда ты пришел в этот мир, судьба взвалила на тебя нелегкую ношу. Давай тащи ее. Что было бы, если бы мужчины, способные защитить свой народ от врагов, гоняли бы по аулу собак? Ведь позор был бы. Не забывай об этом, не забывай об этом, не забывай об этом...
Проснулся он в каком-то безотчетном страхе, внутри то холодело, то сжималось. Душу томит сожаление о чем- то. О чем? Может, гложет его совесть, что совершил что-то постыдное? Он солгал? Кому? Может быть, себе?
Помнится, когда-то давно, в день окончания школы, он в первый раз выпил. Все как будто было нормально, а когда очнулся, то увидел, что лежит возле коровника на навозной куче. Вот тогда тоже его мучил стыд. Он не подумал — где лежу, а пытался вспомнить, что же он натворил вчера? Перед глазами стояли кимешеки, как саваны. «Сплошные саваны. Белые саваны. Какой ужас!»
Потом узнал: он забрел в комнату, где старухи собрались разговеться после заката солнца, как того требует мусульманский пост, ходил по дастархану,— ведь казахи стелют скатерть прямо на кошму, разбил посуду.
Долго он не знал, куда девать глаза от стыда. Лучше б мне умереть! — желал он себе. Все это не забыто до сих пор. Как вспомнит, прошибает холодный пот.
Сейчас он проснулся в таком же состоянии, как и когда-то давно. Чувство какой-то неосознанной вины травит ; душу. Что я натворил? Что я натворил? Почему меня в такую душную ночь трясет озноб? У меня лихорадка? Откуда чувство стыда? Что я натворил, и сам не знаю. Он оделся. Зачем оделся? Куда собрался? Непонятно.
Толбасы, оказывается, не спал. Он кашлянул и сказал:
— Ты бы лег, Омар, уже поздно, едва ли она сможет ускользнуть от мужа.
Вот теперь и дошло до Омара, куда он собрался: он встал, чтобы пойти к Улмекен. Весь огонь в груди — стыд, сожаление, боль — все было связано с нею. Что-то неладное было в его сегодняшнем лихорадочном веселье. Похоже на вспышку жара в человеческом теле, прежде чем остыть навсегда, а может быть, это эйфория — неестественный взрыв веселья? Как же он весь день старался обмануть себя, ругал, предавал Улмекен, как же он не пожалел свою единственную, свою дорогую, свою любимую!
«Не сможет ускользнуть от мужа». Да разве дело в том, сможет или не сможет она сейчас уйти от мужа? Дело не в этом. Сейчас Омар пойдет туда, где он ее встретил днем. Зачем он пойдет? Непонятно. Но пойти надо.
Он пришел к реке. Тишина. Весь мир дремлет. Обкусанная луна, как единственный глаз циклопа, только она поглядывает за ним из-за темных ветвей. Пасть водоворота все так же ненасытна, с храпом и хлюпаньем, как обжора, сосет свой бок. Омар сел на крутой обрыв. Согреться так и не может. Вечер душный, а его трясет.
Вдруг он ощутил на себе чей-то взгляд. Он поднялся, посмотрел в сторону корпусов санатория и увидел, как кто-то вышел из-за ствола толстого дерева и шагнул к нему. Они побежали навстречу друг другу — он и она. Руки их сплелись в объятии, он ненасытно целовал ее, она что-то шептала и плакала. Прищурив единственный глаз, циклоп смотрел на них. Происходило что-то непонятное: или вода уходила в песок, или песок тонул в воде...
А после Улмекен опять плакала, умоляла:
— Прости меня, мой милый, я поступила по-бабьи, я обидела тебя, прости... Я хотела сделать тебе больно, чтобы ты возненавидел меня. Я тогда себя боялась... Женщина вынослива... Выносливее мужчины, но со своим сердцем ей не сладить... Тогда я хотела, чтобы мое сердце превратилось в камень. Но ты все-таки приехал ко мне, ты приехал за мной! Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю... Послушай, любовь не вечна. Жизнь человека коротка, а любовь еще короче... Но сущность любви намного глубже, чем сущность самой жизни. Любовь прекрасна не продолжительностью, а глубиной... Мы полюбили друг друга, и пусть это останется в наших душах как прекрасный дар. Плоть ненасытна... Кажется, я говорю лишнее... Но я должна сейчас сказать все, что думаю, потом уже такого не будет. Страсть — это еще не вся любовь. Если сравнить любовь вот с этой рекой, то страсть — вот эта яма, этот водоворот. Если в реке будет много таких водоворотов, разве реке не грозит иссякнуть? Отсюда и желание, отсюда и отвращение... Когда любишь, готов пожертвовать всем для другого... У тебя семья, дом... У меня тоже есть очаг, хоть дрова в нем лишь тлеют, но я поддерживаю огонек, поддерживаю.. А что делать? На чужом несчастье счастья не построишь... Вспомни, как говорят русские: везде хорошо, где нас нет... Сейчас нам кажется, что если мы сойдемся, жизнь наша будет лишь радостной и лучезарной. Это не так. Я ведь не ангел, а одна из земных женщин, которые носят юбки. Пройдет полгода, год, и ты поймешь, что я самая обыкновенная женщина, из мяса и костей, й тогда ты вспомнишь свою жену и скажешь: а какая разница между той и этой? Вспомнишь своего ребенка... Может, начнешь в душе упрекать меня, что я увела тебя от них... Нет, нет! Не возражай, я знаю, вслух ты не скажешь, но будешь так думать... да, будешь так думать! Пусть сегодня будет наша последняя прощальная ночь. Я пришла проститься с тобой, и ты простись со мной. Где бы ты ни был, я буду молиться за тебя. Только молиться! Помощницей быть не смогу... Люблю, люблю, люблю... Отпусти меня, сжалься и над моим полуживым мужем. Не заставляй меня испытывать то жар пламени, то холод льда. Прошу, оставь меня, иди своей дорогой...
Улмекен сползла к ногам Омара и обхватила его колени.
— Выполни мою просьбу. Освободи меня от себя, дай мне свободу!
Омар помотал головой, взял ее крепко за локти и поставил перед собой. Обнял:
— Нет!
Женщина опять опустилась на землю, вместе с нею опустился и он. Смотревший на них, прищурив единственный глаз, циклоп закрыл свое лицо облаками...
Потом Улмекен опять плакала, умоляла, уговаривала, причитала. Омар удивился. Он знал ее, но все же не думал, что она может так горевать. Она сказала:
— Когда просят, дают свободу даже рабыням... Уже светает, отпусти меня!
— Нет! —сказал Омар.— Не отпущу! Вот так, в объятьях друг друга; мы уйдем в другую жизнь.
— Отпусти меня, Омаржан, он сейчас проснется. Если не увидит меня рядом, начнет плакать... да, да... Он плачет как ребенок.
В голове Омара зазвенело: плакать, плакать... Да, да, плакать... И до сознания дошло: он будет плакать, больной будет плакать.
Омар встал, помог подняться и Улмекен. Крепко прижав к груди, стал целовать в лоб, в глаза, в губы, стал осыпать поцелуями ее руки.
— Хорошо, Уля! Если я мужчина, если правда, что я еще человек,— я исполню твое желание. Не могу обещать, что забуду, но освобождаю навсегда. Прощай, милая, прощай, душа моя...
Губы Улмекен прошелестели, как сухие листья:
— Спасибо, жаным... Прощай...
Она побежала в сторону корпусов, вдруг, сделав несколько шагов, споткнулась, упала, поднялась и снова побежала. Решив, что ему больше не на что смотреть, циклоп закрыл свой единственный глаз.
Омар ни о чем сейчас не думал, не горевал, почувствовал, как тело обретает легкость, а в душу вкрадывается вчерашнее подозрительно веселое настроение. Все должно было кончиться, вот и пришел конец! — заключил он. По тропинке спустился к воде. Ему показалось, что сверху за ним кто-то наблюдает, оглянулся — никого. Не снимая туфель, опустил ноги в холодную воду, а потом прямо в одежде нырнул, чуть не разбив себе лоб. Река, несущая свои мутные воды, с виду глубокая, на самом деле оказалась мелкой, по пояс. Омар засмеялся и со смехом стал продвигаться к бурлившему водовороту. Он ни о чем не думал, медленно и осторожно шел к остаткам решетки, занес правую ногу. Он лишь коснулся заграждения, как его стала увлекать глухая загадочная сила. «Если...» — сказал он себе, нырнул и обеими руками ухватился за край заграждения. И снова ощутил, как что-то мощное, неземное тянет его в пасть водоворота. Наверное, секунда прощания с жизнью тянется в тысячу раз дольше, что ли? Тело налилось свинцовой тяжестью, руки уже были не способны удержать его вес.— Все, тону! — прокричало его существо.— До ста! — сверкнуло пламя в мозгу. Омар сумел продержаться под водой, считая до ста.— Держись, не паникуй! — приказал он себе.— Напряги тело, подтяни к рукам ноги... ноги... ноги... к рукам... и к решетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Обкусанная луна спряталась за чердак соседнего дома, появились россыпи мелких звезд. Он вспомнил Костю. Встретимся ли еще или не суждено? Место Кости заняла Улмекен. Смотрит печально. — Забыл меня! — Но разве ты не сама меня оттолкнула? — Я очень люблю тебя, поэтому, поэтому...— Что поэтому?—Я не хотела встать на твоем пути...— Душа моя, моя единственная! Я приехал за тобой! — Ой, Омар, много спишь! — А? Что ты говоришь?
— Говорю, спишь много.— У изголовья стоит Толбасы, одет в красно-зеленое.
Попив чаю, он проводил Омара до санатория.
— Ты можешь жить у нас, а сюда будешь приходить на процедуры. Хочешь, с ихним начальством договорюсь?
— Пока не надо. Там видно будет.
Омар начал трусить. А что, если он встретит не одну Улмекен, а с ее больным мужем? С Досымом? Но ведь тот ничего не знает... Кажется, не знает... С Толбасы он обошел почти всю территорию курорта, но Улмекен им не встретилась.
— Ты что все время озираешься? — удивился Толбасы.
«Смотри какой наблюдательный!»
— Да так... Интересно все же, незнакомые места...
— Да, кстати, об интересном. Я тебе сейчас покажу замечательное место.
Они спустились к речке Келес. Вода в ней мутная, течение быстрое, не течет, а кипит. Толбасы привел Омара под кручу, там, бурля и хрипя, бился водоворот. Он с жадностью поглощал, втягивая в себя, воды реки.
Толбасы рассказал:
— Вода уходит здесь в землю и объявляется на хлопковых полях, километрах в пяти отсюда. Смотри, как тянет! Здесь уже несколько человек утонуло. Я настоял на том, чтобы закрыли решеткой, а хулиганы, будь они неладны, каким-то образом ухитрились ее разбить. Видишь, только ободок остался. Что с ними, с собаками, поделаешь? Когда-нибудь сами здесь потонут. Но ведь не будешь же ждать их конца, придется ставить новую.
Место действительно было страшное. Да... Если в этот водоворот попадет ребенок, тело его появится только километрах в пяти отсюда. Пять километров!
Толбасы остался на берегу, а Омар полез в речку купаться. Вода хоть и мутная, но приятная, солнце еще не успело согреть ее, она бодрит и освежает тело. Интересно, а с какого расстояния этот водоворот начинает затягивать? Надо проверить. Омар поплыл к решетке. Толбасы закричал душераздирающим голосом, от страха заругался:
— Эй, вернись! Вернись, говорю! Ты что, смерть ищешь, отца твоего...
Смотри-ка, уже так сроднился со мной, что даже голос повышает. Наивная, чистая душа, заключил Омар. Он стал вылезать на берег и тут чуть опять не бросился в реку: прямо на него шли Улмекен и Досым. «Все. Позор. Я пропал!»
Улмекен тоже увидела его. Лицо ее просияло, глаза заблестели, она сделала невольное движение, чтобы броситься к нему, но, смутившись, остановилась. И не просто остановилась, а застыла на месте. Досым ничего не заметил, но узнал Омара и подошел к нему раньше жены:
— О-о! Омар Балапанович! Какими судьбами?
Омар, одеваясь, сказал:
— Да вот... приехал... А вы, оказывается, тоже здесь.
— Да мы уж дней десять как приехали. А вы?
— Сегодня ночью.
— Лечиться?
— Нет, вот к братишке в гости приехал.
Пока они перебрасывались этими фразами, к ним осторожно, словно кошка, подстерегающая птицу, подошла Улмекен. Подошла и застенчивым ребенком, прячущимся за спину-отца, стала смотреть из-за Досыма на Омара радостно и удивленно. Но уже не было той Улмекен, свежей, как весенний цветок, женщины, она скорее походила на вяленую рыбину, как-то усохла и почернела. Халат в синюю полоску был ей широк, в талии собран на резинку. Ноги похудели, потерялась округлость икр.
— Уля, и вы здесь! — воскликнул, не зная, что сказать, Омар.
Улмекен не ответила, еще глубже спряталась за спину мужа. «Светик мой, во что ты превратилась!»
Про Досыма нельзя было подумать, что он перенес болезнь, если не считать белой как лунь головы. Тело его было плотным, упитанное лицо лоснилось. Но в глазах все же был заметен какой-то страх. Он смотрел с опаской, подозрительно. Толбасы не удивился, что нежданно- негаданно превратился в братишку. Когда Омар его представил чете Досымовых, он вежливо сказал:
— Я видел вас...
Разговор не клеился, и Омар, ища тему, сказал:
— Тут, под этим обрывом, водоворот любопытный, мне Толбасы его показал...
— А, да... Мы тоже видели.
Наверно, пригласят в палату, предложат чаю. А там представится возможность перекинуться словечком, подумал Омар. Но так не случилось. Досым, как бы почувствовав что-то неладное и поглядев на жену, спросил:
— Когда возвращаетесь домой, Омар Балапанович?
— Не знаю еще... Может, завтра, может, послезавтра.
Омар сказал это, не спуская глаз с Улмекен, словно
моля: нам поговорить надо. Молодая женщина тоже глядела ему прямо в глаза и чуть заметно кивнула.
— Всего доброго, Омар Балапанович, будьте здоровы. На родину вернетесь раньше нас — передавайте привет.— Досым протянул ему руку и вздрогнул. В глазах его, как свет зажженной в дождливую погоду спички, блеснула искорка и тут же погасла.
«Да, бедняга и вправду болен!»
Когда они удалились, Омар обнял Толбасы за талию правой рукой, поднял его, как маленького ребенка, крутанул вокруг себя и поставил на ноги.
— Ты понял, почему стал моим братом?
— Понял! — сказал, не удивившись, Толбасы.— Ты приехал ради этой женщины!
— Смышленый малый! Сколько лет тебе?
— Двадцать два. Зачем это вам?
— Почему не в институте?
— Ну да! —Толбасы сплюнул через крупные, как лопата, зубы.— Разве бабушка меня отпустит! Она день и ночь говорит и мечтает о правнуке! Как будто мало у нас ребятни во дворе!
Неожиданно у Омара поднялось настроение. Захотелось петь, прыгать. Захотелось подбросить Толбасы высоко в небо и поймать, подставив руки.
— Ну, друг! — воскликнул он весело.— Куда мы теперь пойдем?
— Ну, если ты ничего не можешь предложить, могу предложить я!
— Ладно, веди на свое усмотрение!
— Сначала пойдем ко мне на работу, а там посмотрим.
Омар подождал его у входа. Толбасы вышел и сказал:
— Во Дворце культуры сейчас идет районный актив. Пойдем туда, убедимся, что все в полном порядке, а потом попьем чаю или еще чего-нибудь покрепче.
Они пришли во Дворец культуры. Омар поиграл на бильярде. В два часа актив закончился, и народ разошелся. Когда он увидел, как люди покидают зал, стало не по себе: затосковал по работе. Душа у него завыла, как голодная собака. Люди трудятся, а он... Чтобы отвлечь себя от неприятных мыслей, стал вспоминать строки из богатырского эпоса:
Слушай, батыр благородный, если ты слушать умеешь. Слово к тебе обращает мудрый Сапыра-певец. Хан и народ благочтивый просят сказать тебе слово. Если ты внемлешь акыну, буду с тобой говорить. Коль благородством одарен, ты откажись от девчонки. Ты ж не беспечный ребенок, чтобы резвиться без дум. Хан ваш, великий владыка, вашей души повелитель, просит принять дар от сердца, но и его одарить. Сокол вам нужен? Возьмите, озеро — место охоты, нужен скакун быстрокрылый— он вам от сердца дарит. Саблю возьми золотую и пристегни ее к стану. Дарит соболию шапку — ты же девчонку отдай! Сильных пятьсот атанов будешь гонять до Шагана, столько же в дар получишь дойных кобылиц. Пятьсот аулов будут тебе подвластны, правь и селись где захочешь, только девчонку отдай!
В хорошем настроении они пришли домой, поели куырдаку — жаркого, попили чаю, занавесили окна и уснули.
Когда солнце стало садиться, они вышли из дома, миновав центр, вошли в парк, потом заглянули в местный клуб. Омар все это время был в приподнятом настроении. Да, все же как ни трудно любится, разлюбить легко. Хорошо, что он увидел ее сегодня. Усохла, почернела. Он явно к ней охладел. И посмотреть не на что. Так Что, Омар, возвращайся-ка домой, напевая себе под нос. Все же проклятый ты богом человек! Из-за кого-то чуть не разбил свою семью, нет, ты не создан быть рабом чувства. И разумом и чувствами ты управлять пока в силе. Чувства преходящи, а разум вечен. Да, да, бросай все, Омар, и возвращайся домой! Есть люди, которые жаждут твоего окончательного падения, встань против них, защити свою попранную честь; есть незавершенные дела — возьми и эту крепость; ты потерял общий язык с женой, объяснись с ней. Ведь ты человек, а не грязь под ногтями. Когда ты пришел в этот мир, судьба взвалила на тебя нелегкую ношу. Давай тащи ее. Что было бы, если бы мужчины, способные защитить свой народ от врагов, гоняли бы по аулу собак? Ведь позор был бы. Не забывай об этом, не забывай об этом, не забывай об этом...
Проснулся он в каком-то безотчетном страхе, внутри то холодело, то сжималось. Душу томит сожаление о чем- то. О чем? Может, гложет его совесть, что совершил что-то постыдное? Он солгал? Кому? Может быть, себе?
Помнится, когда-то давно, в день окончания школы, он в первый раз выпил. Все как будто было нормально, а когда очнулся, то увидел, что лежит возле коровника на навозной куче. Вот тогда тоже его мучил стыд. Он не подумал — где лежу, а пытался вспомнить, что же он натворил вчера? Перед глазами стояли кимешеки, как саваны. «Сплошные саваны. Белые саваны. Какой ужас!»
Потом узнал: он забрел в комнату, где старухи собрались разговеться после заката солнца, как того требует мусульманский пост, ходил по дастархану,— ведь казахи стелют скатерть прямо на кошму, разбил посуду.
Долго он не знал, куда девать глаза от стыда. Лучше б мне умереть! — желал он себе. Все это не забыто до сих пор. Как вспомнит, прошибает холодный пот.
Сейчас он проснулся в таком же состоянии, как и когда-то давно. Чувство какой-то неосознанной вины травит ; душу. Что я натворил? Что я натворил? Почему меня в такую душную ночь трясет озноб? У меня лихорадка? Откуда чувство стыда? Что я натворил, и сам не знаю. Он оделся. Зачем оделся? Куда собрался? Непонятно.
Толбасы, оказывается, не спал. Он кашлянул и сказал:
— Ты бы лег, Омар, уже поздно, едва ли она сможет ускользнуть от мужа.
Вот теперь и дошло до Омара, куда он собрался: он встал, чтобы пойти к Улмекен. Весь огонь в груди — стыд, сожаление, боль — все было связано с нею. Что-то неладное было в его сегодняшнем лихорадочном веселье. Похоже на вспышку жара в человеческом теле, прежде чем остыть навсегда, а может быть, это эйфория — неестественный взрыв веселья? Как же он весь день старался обмануть себя, ругал, предавал Улмекен, как же он не пожалел свою единственную, свою дорогую, свою любимую!
«Не сможет ускользнуть от мужа». Да разве дело в том, сможет или не сможет она сейчас уйти от мужа? Дело не в этом. Сейчас Омар пойдет туда, где он ее встретил днем. Зачем он пойдет? Непонятно. Но пойти надо.
Он пришел к реке. Тишина. Весь мир дремлет. Обкусанная луна, как единственный глаз циклопа, только она поглядывает за ним из-за темных ветвей. Пасть водоворота все так же ненасытна, с храпом и хлюпаньем, как обжора, сосет свой бок. Омар сел на крутой обрыв. Согреться так и не может. Вечер душный, а его трясет.
Вдруг он ощутил на себе чей-то взгляд. Он поднялся, посмотрел в сторону корпусов санатория и увидел, как кто-то вышел из-за ствола толстого дерева и шагнул к нему. Они побежали навстречу друг другу — он и она. Руки их сплелись в объятии, он ненасытно целовал ее, она что-то шептала и плакала. Прищурив единственный глаз, циклоп смотрел на них. Происходило что-то непонятное: или вода уходила в песок, или песок тонул в воде...
А после Улмекен опять плакала, умоляла:
— Прости меня, мой милый, я поступила по-бабьи, я обидела тебя, прости... Я хотела сделать тебе больно, чтобы ты возненавидел меня. Я тогда себя боялась... Женщина вынослива... Выносливее мужчины, но со своим сердцем ей не сладить... Тогда я хотела, чтобы мое сердце превратилось в камень. Но ты все-таки приехал ко мне, ты приехал за мной! Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю... Послушай, любовь не вечна. Жизнь человека коротка, а любовь еще короче... Но сущность любви намного глубже, чем сущность самой жизни. Любовь прекрасна не продолжительностью, а глубиной... Мы полюбили друг друга, и пусть это останется в наших душах как прекрасный дар. Плоть ненасытна... Кажется, я говорю лишнее... Но я должна сейчас сказать все, что думаю, потом уже такого не будет. Страсть — это еще не вся любовь. Если сравнить любовь вот с этой рекой, то страсть — вот эта яма, этот водоворот. Если в реке будет много таких водоворотов, разве реке не грозит иссякнуть? Отсюда и желание, отсюда и отвращение... Когда любишь, готов пожертвовать всем для другого... У тебя семья, дом... У меня тоже есть очаг, хоть дрова в нем лишь тлеют, но я поддерживаю огонек, поддерживаю.. А что делать? На чужом несчастье счастья не построишь... Вспомни, как говорят русские: везде хорошо, где нас нет... Сейчас нам кажется, что если мы сойдемся, жизнь наша будет лишь радостной и лучезарной. Это не так. Я ведь не ангел, а одна из земных женщин, которые носят юбки. Пройдет полгода, год, и ты поймешь, что я самая обыкновенная женщина, из мяса и костей, й тогда ты вспомнишь свою жену и скажешь: а какая разница между той и этой? Вспомнишь своего ребенка... Может, начнешь в душе упрекать меня, что я увела тебя от них... Нет, нет! Не возражай, я знаю, вслух ты не скажешь, но будешь так думать... да, будешь так думать! Пусть сегодня будет наша последняя прощальная ночь. Я пришла проститься с тобой, и ты простись со мной. Где бы ты ни был, я буду молиться за тебя. Только молиться! Помощницей быть не смогу... Люблю, люблю, люблю... Отпусти меня, сжалься и над моим полуживым мужем. Не заставляй меня испытывать то жар пламени, то холод льда. Прошу, оставь меня, иди своей дорогой...
Улмекен сползла к ногам Омара и обхватила его колени.
— Выполни мою просьбу. Освободи меня от себя, дай мне свободу!
Омар помотал головой, взял ее крепко за локти и поставил перед собой. Обнял:
— Нет!
Женщина опять опустилась на землю, вместе с нею опустился и он. Смотревший на них, прищурив единственный глаз, циклоп закрыл свое лицо облаками...
Потом Улмекен опять плакала, умоляла, уговаривала, причитала. Омар удивился. Он знал ее, но все же не думал, что она может так горевать. Она сказала:
— Когда просят, дают свободу даже рабыням... Уже светает, отпусти меня!
— Нет! —сказал Омар.— Не отпущу! Вот так, в объятьях друг друга; мы уйдем в другую жизнь.
— Отпусти меня, Омаржан, он сейчас проснется. Если не увидит меня рядом, начнет плакать... да, да... Он плачет как ребенок.
В голове Омара зазвенело: плакать, плакать... Да, да, плакать... И до сознания дошло: он будет плакать, больной будет плакать.
Омар встал, помог подняться и Улмекен. Крепко прижав к груди, стал целовать в лоб, в глаза, в губы, стал осыпать поцелуями ее руки.
— Хорошо, Уля! Если я мужчина, если правда, что я еще человек,— я исполню твое желание. Не могу обещать, что забуду, но освобождаю навсегда. Прощай, милая, прощай, душа моя...
Губы Улмекен прошелестели, как сухие листья:
— Спасибо, жаным... Прощай...
Она побежала в сторону корпусов, вдруг, сделав несколько шагов, споткнулась, упала, поднялась и снова побежала. Решив, что ему больше не на что смотреть, циклоп закрыл свой единственный глаз.
Омар ни о чем сейчас не думал, не горевал, почувствовал, как тело обретает легкость, а в душу вкрадывается вчерашнее подозрительно веселое настроение. Все должно было кончиться, вот и пришел конец! — заключил он. По тропинке спустился к воде. Ему показалось, что сверху за ним кто-то наблюдает, оглянулся — никого. Не снимая туфель, опустил ноги в холодную воду, а потом прямо в одежде нырнул, чуть не разбив себе лоб. Река, несущая свои мутные воды, с виду глубокая, на самом деле оказалась мелкой, по пояс. Омар засмеялся и со смехом стал продвигаться к бурлившему водовороту. Он ни о чем не думал, медленно и осторожно шел к остаткам решетки, занес правую ногу. Он лишь коснулся заграждения, как его стала увлекать глухая загадочная сила. «Если...» — сказал он себе, нырнул и обеими руками ухватился за край заграждения. И снова ощутил, как что-то мощное, неземное тянет его в пасть водоворота. Наверное, секунда прощания с жизнью тянется в тысячу раз дольше, что ли? Тело налилось свинцовой тяжестью, руки уже были не способны удержать его вес.— Все, тону! — прокричало его существо.— До ста! — сверкнуло пламя в мозгу. Омар сумел продержаться под водой, считая до ста.— Держись, не паникуй! — приказал он себе.— Напряги тело, подтяни к рукам ноги... ноги... ноги... к рукам... и к решетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55