— Вот это встреча! — широко улыбнулся он, и его лицо приняло одновременно радостное и удивленное выражение.— Откуда здесь наши девушки? Что они тут делают?
Кулпаш и Райгуль ответили ему.
— Раз так, подождите...— Асылжан вошел в здание театра и довольно быстро появился вновь, держа в руках билеты.— А теперь куда путь держите? — поинтересовался он.
— Да мы проголодались... Перекусить хотели, а потом уж и в театр можно,— ответила Кулпаш.
— Ну тогда я вынужден вести вас в ресторан, иначе какой я кавалер?
Асылжан сам вел машину. Он загнал ее во двор ближайшего ресторана и препоручил заботам знакомого вахтера.
Райгуль была рада, что попала в ресторан, ей хотелось есть, к тому же она любила праздничную обстановку; столы красиво накрыты, тихая музыка... Что ж, иногда можно себя побаловать, тем более сегодня праздник! Когда Асылжан произнес первый тост, она подняла свою рюмку и выпила залпом, без колебаний; Асылжан остался доволен.
— Ого! Молодец! А я-то думал, наша Раечка из непьющих.
— Почему? — веселея, игриво спросила Райгуль.— В Алма-Ате я довольно часто выпивала. Мой дада дразнил меня выпивохой.
— Дада — это Аспанбай,— объяснила Кулпаш.
Асылжан чуть-чуть нахмурил брови, но тут же весело
откликнулся:
— О-о! Наш Аспанбай в этом году расцветет!.. В отаре хороший приплод, и, если бог позволит, к осени вы станете богачами.
Теперь нахмурилась Райгуль. Она вспомнила о своем дада, о его трудной жизни в песках, вспомнила об отце, который не разрешил ей ни разу проведать мужа, подумала о собственной слабохарактерности... Но огорчалась Райгуль недолго, утешилась быстро, потому что был праздничный день, сияющий солнцем, потому что рядом с ней сидели приятные люди, произносящие в ее адрес добрые слова, потому что она была молода и красива. Печальные мысли, набежавшие еле заметным облачком, рассеялись, словно не выдержав дуновения теплого обманного ветерка, казавшегося легким, но все же довольно настойчивого,
Райгуль вспомнила полные веселья, беззаботные дни в Алма-Ате, вспомнила, как они с Гульмайран ходили в ресторан, как танцевали там, не смущаясь, не стесняясь никого, словно родились и выросли в городе, вспомнила, как окунулись было в омут городской жизни и чуть не утонули в нем, вспомнила с нежностью своего дада, который не дал им сгинуть в этом омуте, и опять нахмурилась, однако тут же, поддавшись какой-то очередной шутке Асылжана, распрямилась и весело рассмеялась. С этого момента мысли об Аспанбае уже не отрезвляли ее; так воображаемая прохлада, исходящая от собственной тени человека, идущего по пустыне, не приносит облегчения.
После второй рюмки Райгуль захотелось танцевать; почувствовав это Асылжан встал и, низко склонив голову, протянул девушке руку; Асылжан вдохновенно кружился и кружил Райгуль, а она все время смеялась, запрокидывая голову. Он танцует лучше всех, думала Райгуль, и эта мысль доставляла ей удовольствие. Дада хороший, очень
хороший, но он совсем не умеет танцевать, он не умеет общаться с людьми, избегает веселых компаний... Это плохо... А вот Асылжан...
Когда танец закончился, она, усевшись за стол, прошептала на ухо Кулпаш:
— Он так здорово танцует... Ты знаешь, он мне нравится.
Подруги стали подшучивать над Асылжаном, а он грозил им пальцем и шутливо выговаривал:
— Нехорошо подчиненным высмеивать своего начальника, нехорошо женщинам высмеивать единственного мужчину, который случайно затесался в их компанию. А-а, знаю, почему вы смеетесь надо мной, вы меня записали в дядюшки, в старики.
— Что вы говорите, Асылжан,— запротестовала Кулпаш,— какой уж там старик, вам ведь немногим больше тридцати.
Райгуль опять захотелось шампанского, опять захотелось танцевать. Когда веселая компания вышла из ресторана, спектакль уже давно закончился.
— Ой-ой! Как же так, куда нам теперь, не заметили, как время прошло, а уже поздно, вы нас отвезете в Сары- агач? — испуганно воскликнула Кулпаш, но ее восклицание Асылжан остановил решительным жестом.
— Ночью в темноте ехать тяжело, к тому же я выпил, можно разбиться...
Рядом оказалась гостиница; там почему-то уже ожидал двухкомнатный люкс, забронированный на имя Асылжана, но Райгуль не удивилась, ей показалось, что все идет так, как должно; опять накрыли стол, опять танцевали и пели. Какой веселый человек, думала Райгуль, любуясь Асылжаном, вот если бы мой дада был таким же компанейским!..
Райгуль захотелось забыть обо всем; она так и поступила; словно трусливый человек, закрыв глаза, прыгнул с парашютом...
Когда пришла в себя, сердце вздрогнуло, она поняла: случилось непоправимое. Рядом сидела Кулпаш и в голос рыдала. Райгуль показалось, что услышала голос Аспанбая: да, люди так поступают... Кулпаш плакала безутешно: она сама организовала эту «случайную» встречу Асылжана и Райгуль, сделала все, чтобы разжечь их влечение друг к другу; сейчас она страдала, потому что была до смерти влюблена в Асылжана.
Аспанбай тосковал по жене, он вызывал образ любимой в своем воображении, везде Райгуль была с ним: ходил ли Аспанбай за отарой, видел ли сон, мечтал ли в одиночестве под низким южным небом... Но Аспанбай понимал, что не скоро встретится с Райгуль; Абдулла ни за что не отпустит дочь; он смирился с этим, уйдя в свои воспоминания и фантазии.
В первые дни Аспанбай пытался подружиться со своим напарником Кошкарбаем, но вскоре понял, что это бесполезно: Кошкарбай, тоненький черноволосый паренек, был еще более немногословен, чем сам Аспанбай; единственное, что его интересовало,— это отара; главной целью его жизни было заработать побольше денег, построить дом и жениться. Разговоры же с Аспанбаем, философствования о людях были Кошкарбаю ни к чему. Поняв это, Аспанбай огорчился, и они стали работать рядом, почти не общаясь друг с другом.
Так, день за днем, проползли пять месяцев жизни Аспанбая в Кызылкумах; он добросовестно выполнял свои обязанности: выгонял отару, пас, сыпал овцам соль, чистил кошару, а весной, в мае, когда степь покрылась яркими красными маками, ему нестерпимо захотелось увидеть Райгуль. Аспанбай подстриг свои кудрявые волосы, отросшую густую бороду и, препоручив овец Кошкарбаю, отправился в аул.
Когда он, подъехав ко двору тестя, сходил с коня, из дома с плачем выбежала Райгуль и бросилась на шею мужу; Самбет и родители стояли в сторонке, теща приветливо улыбалась и махала рукой, лицо тестя было, как обычно, насуплено.
— Дада, милый, ты изменился, эта борода!.. — воскликнула Райгуль и тут же, смутившись, добавила: — Тебе так даже лучше.
Аспанбай был доволен, что его роскошная борода — признак мужественности — пришлась по душе Райгуль, Самбет тоже похвалил внешность зятя: молодец, сказал он, хорошо выглядишь, теперь так и ходи. Вот только нахмуренное лицо тестя отравляло Аспанбаю радость встречи с родными; глядя на сдвинутые брови Абдуллы, он вспомнил своего приемного отца Ивана-печника; старушка тоска вползла в его сердце и больно ущипнула; уехать бы сей
час на Алтай, подумал он, но ведь эти скорее умрут, чем отпустят Райгуль...
Муж и жена остались одни. Аспанбай сказал:
— Милая, вот ты дразнишь меня цыганом, а хочешь, я погадаю тебе,— Аспанбай пошутил, Аспанбай засмеялся, но тут же испуганно осекся, увидев ужас в глазах Райгуль. Он пожалел о том, что сказал, но Райгуль уже протягивала ему руку:
— Погадай!..
— Нет,— сказал он,— я буду гадать по глазам, на сердце у тебя, моя красавица, лежит тяжелый камень...
Райгуль залилась краской, она готова была провалиться сквозь землю; увидев, какое впечатление произвели его слова на жену, Аспанбай опять пожалел, что они вырвались, но было уже поздно. Теперь оставалось только постараться смягчить сказанное:
— Я пошутил... Так обычно говорят мужья своим женам, с которыми долго были в разлуке.
Райгуль вымученно улыбнулась.
После обеда она надела бедное платье, которое так любил Аспанбай, перетянула волосы красной лентой и сказала мужу:
— Дада, проводи меня на берег Сыра, пойдем нарвем цветов.
Река протекала в четырех километрах от аула; всю дорогу Аспанбай думал о своем неудачном гадании и мучился: зачем испортил настроение Райгуль? Она, наверно, поссорилась с родителями, отец, наверно, опять ругал ее, что вышла за сироту. И так ведь мучится бедняжка, не хочет рассказывать мне, а тут я еще ляпнул...
Аспанбай и Райгуль подошли к высокому берегу Сыра и легли на зеленую траву, усыпанную нежными пятнами цветов. Он хотел поцеловать ее, но Райгуль закрыла рукой его губы.
— Подожди, дада,— она тяжело вздохнула,— сначала я расскажу одну сказку...
— Тебе так идет эта лента!—сказал Аспанбай вместо ответа.
Райгуль улыбнулась, но улыбка получилась грустной, Райгуль сидела бледная и несчастная.
— Послушай,— сказала она,—когда-то давным-давно жила на свете девушка, любил ее один парень. Однажды на их племя напали чужеземцы, парень ушел в поход. Ушли в поход и все славные джигиты, остался лишь хромой злодей...— так иносказательно поведала Райгуль мужу свою плачевную историю; Асылжану досталась роль злодея, неразумной Кулпаш — бабы-яги, переодетой в девичье платье, а сама Райгуль выступила в роли обманутой, несчастной девушки.
Аспанбай выслушал рассказ, не закричал, не бросился с кулаками на неверную жену, а только покачал головой и спросил:
— Это было восьмого марта, что ли?
— Да...— покраснев, ответила Райгуль.
— То-то я весь день не находил себе места...— сказал Аспанбай и тихо добавил: — Жаль, что ты так легко...
Райгуль навзничь упала на траву и принялась плакать, началась истерика, она то всхлипывала, то причитала, то смеялась, издавая ни на что не похожие звуки; Аспанбай молча смотрел на нее, не утешал; наконец она подняла к нему залитое слезами лицо.
— Убей меня, любимый! — жалобно сказала она.— Яне смогу теперь жить на свете. После того... Убей меня.
Аспанбай неловко улыбнулся: «Ну что ты?», потом поднял Райгуль с земли; она ковыляла за ним на своих высоких каблуках, всхлипывая и прижимая к глазам платок. Аспанбай повел себя не так, как повел бы любой другой мужчина на его месте, он вроде и не сердился на Райгуль, стал целовать ее, ласкать, не давал жене покоя ни днем ни ночью, не отпускал от себя ни на шаг, все шептал нежные слова.
Но через несколько дней Аспанбай, одетый «по-городскому», потихоньку вышел из дома, получил в конторе деньги за отработанные пять месяцев и взял расчет; деньги рассовал по карманам, потом сел в автобус, направлявшийся в Сары-агач. Аспанбай не особенно раздумывал над тем, куда и зачем едет; в Сары-агаче он пересел на ташкентский автобус; пообедав в ресторане, расположился на скамейке у вокзала и закрыл глаза. Понемногу его окутал сон.
У магазина в ауле Кызылжиде стоит Райгуль спиной к Аспанбаю; он пытается что-то сказать, хочет привлечь к себе ее внимание, но она не оборачивается, не замечает Аспанбая. Райгуль бесстыдно смеется, переговаривается с кем-то, кто стоит по ту сторону зарешеченного окна магазина; в ее голосе слышится томление, явный призыв, она выше и выше поднимает без того короткую юбку, все больше и больше обнажает ноги. Аспанбай хочет крикнуть: «Прекрати!»— но из его горла не вырывается ни единого звука, он не может приблизиться к жене, не может тронуться с места. «Прекрати! Прекрати!» — кричит Аспанбай. Проснулся он весь в холодном поту, на душе кошки скребут: Аспанбай вкусил наконец яда под названием ревность.
На скамейке напротив него сидят четверо туркменов. Что они туркмены, Аспанбай догадался по огромным бараньим папахам и наглухо застегнутым, несмотря на жару, халатам. Туркмены приложили руки к груди и вежливо поклонились Аспанбаю. Он удивленно принял приветствие: в местах, где он вырос, нет подобных обычаев — здороваться с незнакомыми людьми.
Грузный человек со скуластым лицом и длинной белой бородой, видимо старший, пригласил Аспанбая:
— Сынок, подойди к нам, садись, угощайся,— туркмен показал на огромный, почти черный арбуз; он воткнул в арбуз нож, тот с хрустом раскололся надвое, и его ярко- красная мякоть показалась Аспанбаю похожей на кровь. При этом зрелище Аспанбай почему-то вспомнил только что виденный сон и содрогнулся. Другой туркмен, с бельмом на глазу, с лютым шрамом через всю правую щеку, похожий на только что сошедшего с киноэкрана басмача, тоже низко поклонился Аспанбаю и сказал: угощайтесь. Отказать, хоть и очень хотелось, было невозможно; пришлось отведать кровяного арбуза; после еды туркмены, не торопясь, вытерли свои ножи, спрятали их; только теперь, угостив Аспанбая, можно задавать ему вопросы.
— Как зовут, сынок?
— Аспанбай.
— Откуда родом?
— С Алтая, из аула Тоскей.
— Казах?
— Казах.
— Куда направляешься, сынок?
— Пока не знаю, — ответил он; туркмены молчали, допытываться не в их обычае.— А далеко ли вы сами держите путь?
— Мы едем к могиле Азирет-Султана,—ответил белобородый.
— Где же это?
Белобородому вопрос Аспанбая не понравился, он посмотрел осуждающе.
— Как не знать таких вещей? Разве ты не казах?
— Казах...
— А что же, казах не должен знать Туркестана?
— Должен...
— Молод ты еще,— сказал белобородый,— молодые знают только то, что им рассказали учителя...
Аспанбаю стало обидно, но Туркестан он действительно знал только по карте; еще ему было известно, что в Туркестане находится знаменитый мавзолей Ходжи Ахмета, об этом говорил ему Али-коке. Кому стыдно, тот не сдается, поэтому Али стал доказывать:
— Вы называете мазар Азирет-Султан, а мы говорим Ахмет-ясаул! И я тоже еду туда! —Почему Аспанбай сказал, что направляется к могиле Азирет-Султана, он не знал и сам.
— Баркелде! Баркелде! — закивали туркмены.
И вправду, что мне делать в Ортасе, кто ждет меня там? — подумал Аспанбай; теперь он совершенно точно понял, куда собирался, конечно же он стремился в Ортас; эта мысль сверлила его мозг весь сегодняшний день. Аспанбай простился с туркменами, пошел в парикмахерскую, сбрил кудрявую бороду и усы, избавился от пышной шевелюры и, бритый, вернулся к своим попутчикам. Туркмены сидели на прежнем месте, словно горные валуны, которые может сдвинуть с места только стихийное бедствие; они обрадовались Аспанбаю как родному...
Так Аспанбай отправился в Туркестан.
Когда Аспанбай вместе со своими попутчиками сошел | с автобуса, на расстоянии, равном проскоку годовалого жеребенка, увидел чудесное зрелище: прямо перед ним высилось величественное здание, сложенное из белого камня, уходящее, словно пик Алатау, далеко ввысь, в синее небо; в мареве раскаленной степи мавзолей Ходжи Ахмета походил на волшебный дворец, воздвигнутый по велению какого-нибудь джинна из старой сказки. Аспабай был потрясен, сердце его заколотилось, он обрадовался, словно получил подарок; как прекрасна и богата жизнь, подумал он.
Туркмены расстелили у мавзолея свои коврики для молитвы —жайнамаз,—разулись и стали рядком на колени; Аспанбай стоял в стороне и наблюдал, как они творили молитву; туркмены то вставали, то снова опускались на
колени, бормотали что-то, усердно кивали, отбивали поклоны, касаясь ковриков лбами. Аспанбаю стало смешно. С особенным рвением молился Турлымурат — самый молодой из новых друзей Аспанбая,— мужчина лет тридцати, рыхлый и толстый, словно надутый бычий пузырь. Сейчас Турлымурат напомнил Аспанбаю своим полосатым халатом и изрядным брюшком арбуз. Но, подумав о том, как Турлымурат был приветлив и добр к нему в пути, Аспанбай устыдился своих насмешливых мыслей. Чего я разинул рот точно в театре, подумал он, это грех, какое мое дело...
Мавзолей был закрыт для посетителей, так как ожидался ремонт, однако проникнуть внутрь было необходимо: для этого и приехали сюда; туркмены долго уговаривали сторожа-ключника отворить двери, они умоляли его, пытались подкупить, жаловались на небывалые трудности, перенесенные по пути сюда. Наконец сторож стал смягчаться; когда переговоры подходили к концу, на дороге появились две молоденькие девушки, они приблизились к Аспанбаю и его попутчикам, воспользовались договоренностью со сторожем и под шумок, вместе со всеми, проникли в мавзолей.
Девушки были совсем юны и похожи друг на друга, словно ягнята-близнецы из одного помета; даже одеты одинаково: в белые кружевные кофточки и черные юбки. Они все время шептались, хихикали, вертели головами, поглядывали на Аспанбая, и это смущало его. Неужели никогда не видели обритой головы, сердился он.
Когда Аспанбай переступил порог музея, то подумал, что здесь особенно остро ощущаешь высоту и бездонность неба. Красноречивое молчание надгробных камней над могилами казахских ханов привело Аспанбая в смятение...
Группа в сопровождении сторожа-ключника стала подниматься вверх, по древней лестнице Яссауи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55