— Значит, твой сын выучился на лесника?
— Да...— Жалгас сидел понурый.
— Черт возьми, чего же ты не радуешься, это ведь самая лучшая профессия!
— Пропади она пропадом, эта лучшая профессия! — рассердился Самурат.— Он приехал сюда, чтобы занять твое место, у тебя-то его забирают, пришла бумажка из области!
— То есть как это — занять мое место?
— Вот так! —теперь Самурат тоже встал на ноги.— Так решило начальство!
Растерянно и беспомощно стоял гигант Терентий посреди избы: длинные вьющиеся волосы закрывали плечи, густая борода свисала до пупка, «о на почти полностью поглощенном растительностью лице два синих глаза метали молнии. Терентий словно окоченел, теперь-то он понял свое положение.
— Что ты сказал, повтори! — машинально вымолвил он.
— Ну то, что этот сукин сын вот что наделал...
— Дай-ка сюда бумагу!
Жалгас, переминаясь с ноги на ногу, словно школьник, не выполнивший домашнего задания, вытащил из кармана свернутую трубочкой бумагу; Терентий долго держал ее перед глазами, затем вернул Жалгасу; когда он бросил свирепый взгляд на Самурата, тот сжался и приподнял плечи, мол, ну что делать-то, я не виноват, так уж случилось...
— Действительно,— сказал Терентий, стараясь говорить спокойно, но его глубокий голос прозвучал взволнованно и напряженно.— Значит, хотят выпроводить меня на пенсию! Ладно, выпьем! За молодых, за ними будущее. Я сам буду учить тебя, Жалгаска! Ты, думаю, не выгонишь старика из родных мест? А если не выгонишь, то я сделаю из Жалгаски лесника на большой палец!
Жалгас восторженно закивал, а Самурат насторожился, услышав этакую бодрость в голосе Терентия; он прекрасно понимал, что сердце лесника сильно оцарапали собачьи когти.
— Да нам, в общем-то, нужно отдыхать...— промямлил он.
Тем не менее старики снова стали опрокидывать рюмку за рюмкой, а когда водка кончилась, перешли на самогон. Друзья опять начали часто целоваться и обниматься; тогда-то к небольшому рубленому дому и подошла группа Омара.
В пылу сражения ребята и не заметили, что собака основательно покусала их; на руках и ногах раны оказались не очень глубоки, разорвав рубахи, они перевязали их, мучительной и опасной была рана на щеке Подковы — собака вырвала кусок мяса, кровь лилась фонтаном. Они прикладывали к ране влажную землю, и наконец удалось остановить кровь, но земля, пропитавшись кровью, присохла к щеке мальчика и торчала как огромный отросток.
Голова Саши, словно сросшаяся картошка, стала больше раза в полтора. От места, где разыгралась трагедия, ребята далеко не ушли: весь первый день они провозились со своими ранами, на второй, страдая от холода и голода, решили вернуться к домику пасечника, но, увы, найти его не смогли; здесь где-то должен быть овраг, говорили они друг другу, и искали овраг, но все исчезло, как сквозь землю провалилось.
Саша Подкова оказался знатоком съедобных трав; сначала ребятам удалось заглушить этими травами голод, но у Дулата начались такие мучительные боли в желудке, что он не мог двигаться дальше; мальчик обнял себя руками и лег на землю; Саша с трудом уговорил его подняться. Они прошли еще немного, но скоро оба легли на траву, не в силах больше сделать ни шагу. Перед закатом солнца ко всем бедам прибавилась еще одна: над головами вились тучи алтайских комаров-вампиров, они съедали ребят заживо; Дулат и Подкова дрожали от боли и холода. Дулат задремал только под утро, однако вскоре его разбудил отвратительный хриплый рев, повторявшийся эхом в горах.
— Медведь...— еле слышно, бессильно прошептал мальчик.— Смерть наша пришла...
Как ни терзали Дулата четырехдневный голод и боль, он ни разу по-настоящему не думал о смерти. Сейчас он и сам не понял, как эти страшные слова сорвались с его языка; но, несмотря на то что слова о смерти уже были произнесены, несмотря на то что Дулат чувствовал весь ужас, нависший над его головой, детская душа не могла согласиться с понятием «смерть»»; она возмущалась, протестовала, в детском сердце сильна надежда, сильна уверенность в том, что все мучения временны и вот-вот кончатся. Дулату казалось, что через минуту-другую перед ним появится дом лесника со светящимися окнами, или встретится чабан со своей отарой, или над головой прожужжит разыскивающий их вертолет. Так казалось Дулату, и он не терял надежды, даже слыша этот леденящий душу рев, даже видя облик самой смерти... Он обнял Сашу и заплакал, но не потому, что боялся, он заплакал от внезапно нахлынувшей на него жалости к другу: Дулат почувствовал в своих объятьях его маленькое тельце, почти превратившееся в скелет, которое, казалось, могло поместиться в горсти. Дулат плакал взахлеб, он не мог остановиться.
— Саша, Сашенька! — рыдал он, положив голову на грудь друга.
Подкова подумал, что Дулат плачет от страха, и решил подбодрить его:
— Не надо, не плачь, давай залезем на дерево, там он нас не достанет! — Он подхватил Дулата под мышки и попытался поставить на ноги, однако Дулат не поднимался; он, всхлипывая, продолжал целовать плечо Саши, целовал и рыдал все сильнее и сильнее; Дулат перестал слышать страшный рев, завораживавший все вокруг, он перестал понимать слова, что говорил ему Саша. Зачем он тащит его? Куда?
Дулат плакал долго. Мальчик, для которого серьезным испытанием был простой окрик, впервые попал в такую страшную, такую настоящую беду, теперь он жалел и себя, он плакал долго, плакал от незаслуженной обиды, а когда утешился, то словно по взаимной договоренности с Дулатом сразу прекратился и громовой рев, жалобный стон, душераздирающий крик попавшего в петлю зверя.
Саша, стоявший перед Дулатом во весь рост, стал вытирать его лицо и грудь, мокрые от слез; лицо самого Саши вздулось словно пузырь, один глаз закрылся совсем, от другого осталась аленькая щелочка, трудно было узнать в этом страшилище Сашу Подкову, скорее перед Дулатом стояла та самая нечистая сила, которая только что кричала, ревела и грохотала.
— Отойди! — сказал Дулат в полубреду, вздрагивая от страха.
— Я теперь понял,— сказал Саша,— наверное, это подрались два медведя... Кажется, они уничтожили друг друга и успокоились.
Еще вечером они слышали шум течения и поняли, что где-то внизу протекает река, медвежий рев тоже доносился оттуда, но ребят мучила жажда, и они, поддерживая друг друга, потихоньку стали спускаться вниз, к реке, еле волочась от одного дерева к другому. Вдруг они увидели бурого огромного медведя, который стоял спиной к ним. Не было сил испугаться, закричать. У ребят подогнулись ноги, и они сели на землю. Медведь не обратил на них внимания. Он сделал с десяток шагов вперед и, пятясь, вернулся назад, словно играл сам с собой, словно прогуливался.
— Понял,— сказал Саша,—он попал в петлю.
Хотя слезящиеся глаза Дулата не могли разглядеть подробностей, он тоже понял, что зверь в западне; петля из железной цепи, привязанная к двум толстенным соснам, крепко держала его за шею, потому-то медведь и метался взад-вперед, ища выход.
— Теперь мы спасены! — сказал Саша —Рано или поздно обязательно придут охотники, которые поставили на него петлю, мы ни за что не уйдем отсюда. Посиди-ка, я сейчас...— И Саша, увидев неподалеку пятно красных ягод, побрел к нему.
У Дулата зазвенело в ушах, голова начала кружиться, сосновые сучья стали уходить куда-то вверх, увеличиваться, толстая, какая-то черная пыльная дорога протянулась к голубому небу, на этой извивающейся дороге вдруг показался зеленый самолет; он спикировал с воем, ударился о грудь Дулата, потом взлетел, ударился снова, с ревом взмыл вверх — это была обыкновенная зеленая муха. Дулат еле заметно улыбнулся, улыбаясь, он стал уходить в забытье, но тут как будто услышал голос отца, он вспомни их ссору, вспомнил, как тогда, отвернувшись, лежал на диване, как огорчил отца своим поведением. Я был не прав, подумал Дулат, вернусь домой, попрошу у папы прощения, помирюсь с ним! Папа наивный немножко, но хороший! Хороший!.. Мальчик почувствовал, что проваливается куда-то, и тогда в левую сторону его груди ударила жгучая тяжелая капля; перед глазами зажглась ослепительная последняя искра и тут же погасла.
Чистая душа мальчика, не успев понять, зачем пришла
в этот мир, не успела понять, что уже покинула его...
Когда навстречу Омару из домика вышли два шумных старика с красными, словно у задиристых бычков, глазами, он сразу понял, что порядочная охота не состоится. Терентий, на которого надеялся Омар, был пьян в стельку.
— А-а... Омарка! Милый Омарка! — причитал Терентий и обнимал Омара.— Вот кто мой сынок! Вот кто охотник! Это Омарка охотник! Вот кто стрелок! Это Омарка стрелок!
За час Терентий успел довести своих гостей до бешенства: он поминутно целовал их, все время спрашивал, как зовут Али, Мамыржана и Аспанбая, и, моментально забывая, тут же спрашивал снова.
— Не хочу никого знать, кроме Омарки, вот что!
кричал он, вытирая слезы.— Он настоящий стрелок, стреляет даже лучше меня, вот что я скажу!
Терентий насильно привел своих гостей на берег озера.
— Наловлю рыбы, угощу ухой!— кричал он, но дальше обещаний дело не пошло. Он посмотрел на озеро и заплакал, всхлипывая:—Мы умрем, не будет нас, а вот озеро, славное озеро, останется, будет так же лежать молча, будет беситься; с ним небось ничего не произойдет, а вот нас не будет! Правда, Омарка?!
Омар обнял старика, утешая, отвел домой, уложил в постель и сказал своим спутникам:
— Что же делать, придется одним идти на охоту. Терентий говорит, что в низовьях реки есть медведь.
Омар предложил Али взять ружье Терентия, поскольку привез с собой из Ортаса два ружья, для себя и Мамыржана, но Али отказался:
— Я в жизни не держал в руках оружия, не знаю, откуда вылетает пуля, и знать не хочу!
— А вы? — спросил Омар, пристально глядя на Мамыржана.
— Я — тоже... но все-таки... Была не была...— неуверенно ответил тот.
— Тогда берите,— Омар вручил Мамыржану одно из ружей,— сумейте только нажать курок, пуля сама найдет зверя,— сказал он и засмеялся.
Мамыржан и Омар с ружьями в руках выходили из избы лесника, к ним подошел Аспанбай, ухватился за ружье Омара и заплакал:
— Ага, не ходите... Не надо...
Омар удивился и вопросительно посмотрел на юношу.
— Ты с нами не ходи, оставайся здесь,— сказал ему Али, но тот обнимал его, плакал и все твердил:
— Дядя, скажите Омару-ага, пусть он не идет туда, пусть не идет!
Удивленные охотники не взяли с собой Аспанбая, оставили в избе лесника. Омар был встревожен поведением юноши. Али еле-еле удалось его успокоить.
— В своем ли он уме? — спросил Мамыржан.
— Конечно... Только чувствительный очень мальчик, зверей таежных жалеет...
Они еще долго говорили об Аспанбае, за разговором и не заметили, как оказались рядом с попавшим в петлю медведем.
— Вон! —закричал Али, первым увидев его.
Мамыржан и Омар тоже увидели медведя, стоявшего
шагах в двадцати; они встали рядом друг с другом и подняли ружья, в этот момент им показалось, что медведь ринулся на них. Омар успел выпустить две пули, Мамыржан выстрелил один раз; медведь, рванувшийся было к ним, опрокинулся.
— Ур-а-а! — закричал Омар и ринулся вперед, к медведю, но не добежал до него, через сотую долю секунд он остановился, окаменев: примерно в двадцати шагах, под сосной, Омар увидел не успевший раскрыться синеватый бутон тюльпана, но он уже лопнул, из него вырывался ярко-красный цветок; он увидел это и почти потерял сознание: нераскрытым бутоном были посиневшие губы Дулата,
а цветком — алая струйка крови, сочившаяся изо рта...
В момент выстрела Али стоял позади Мамыржана и Омара, поэтому видел все, до мельчайших подробностей. Движения охотников запечатлелись в памяти как кинокадры, потом Али много раз прокручивал их снова и снова, то замедляя, то ускоряя последовательность.
Мамыржан отступил назад на несколько шагов, крепко сжимая ружье, потом двинулся вперед, резко остановился, вытянув руки далеко от себя. Омар не спешил, не суетился, встал поустойчивее, широко расставив ноги, склонил голову к правому плечу и выстрелил сразу из двух стволов; оба выстрела прозвучали как один. Медведь рванулся вперед, потом отпрянул, будто его потянула назад какая-то тайная сила, затем опять рванулся и опрокинулся. Увидев это, Мамыржан отбросил ружье и с криком стал приплясывать на месте; Омар тоже оставил ружье и подался вперед, но, не добежав до убитого медведя, остановился. К нему подошел Али.
В нескольких шагах от простреленной медвежьей туши полусидел, прислонившись к сосне, еще один... медведь, нет... не медведь, чучело, набитое соломой... нет! нет! Это был убитый человек. Он сидел тихо, без движения; предсмертные судорог не сотрясали уже простившееся с жизнью тело, наверное, потому, что стреляли в него с близкого расстояния.
Мамыржан подошел последним, остановился позади всех и услышал растерянный шепот Омара, показавшийся
ему жутким: «Что это?.. Откуда это?..» В этих несуразных словах прозвучала вся мировая скорбь.
Под сосной, склонившись набок, сидел Дулат, из его горла уже ее так, как раньше —струйкой, а фонтаном била кровь, заливая грудь. Шепот Омара «что это» застрял в мозгу Мамыржана, поглотил все его существо. «Чудеса... чудеса...» — повторял он не шевелясь; потом посмотрел на Дли и, кажется, постарался улыбнуться. А когда увидел Подкову, который, хромая, подходил к ним, когда разглядел этого мальчика, похожего на вырвавшегося из ада грешника, Мамыржан начал понимать, какое страшное горе его постигло.
— Ой, ой, что это мы сделали?..— прошептал он, как бы проревев, потом закричал: — А-а-а!..— и упал на тело сына; наверное, он надеялся, что Дулат оживет, что сейчас встанет, оботрет кровь, улыбнется своему отцу, потому что все время тряс его и спрашивал:—Ой, солнце мое, мальчик мой, откуда ты здесь? — и целовал, целовал сына в лоб...
Омар растерянно твердил: «Алеке, Алеке, скорее! Нужен вертолет!..» — только на это хватило его сил; он пошатываясь отошел в сторону, обнял молоденькую сосну и застыл так. «Что за дети, откуда появились дети?» — стучало в голове.
Али тоже в первый момент ничего не понял, но потом, когда увидел испачканного в крови и грязи Мамыржана, обнимающего мертвого сына, увидел пошатывающегося Омара, его расширенные глаза, беднягу Сашу Подкову, застывшего, словно остов обгоревшего дерева, в мозгу его кто-то прокричал: «Судьба, это судьба!» — он повернулся и побежал. Спотыкаясь о лесные корни, задыхаясь, Али продирался сквозь заросли, повторяя одно и то же слово «судьба», как будто оно могло принести облегчение, будто могло что-то вернуть, поправить. Он вспомнил, как плакал Аспанбай, умоляя их не ходить на охоту, и повторял снова: «Судьба! судьба!»
Весь в поту, он добежал до дома Терентия. На берегу озера стоял, растопырив винты, вертолет; когда Али увидел его, ему показалось, что он обрадовался.
— Судьба! — опять повторил он громко.
Точно враг прошел по двору Терентия, двери и окна были раскрыты настежь, пьяные старики как мешки валялись один — на крыльце, другой — на телеге; откуда-то из
глубины двора вышел Аспанбай, глаза у него были красные, испуганные; он приблизился и спросил:
— Коке, что же теперь будет?
— Откуда ты знаешь? — спросил пораженный Али.
Вместо ответа Аспанбай повторил:
— Что же теперь будет, коке?
— Где летчик?
— Рыбачит.
Быстрей веди меня к нему!
На берегу озера удил рыбу пилот Хайрутдин, татарин с рыжей шевелюрой.
— Омар Балапанович велел вам поскорее прибыть...—< заикаясь, проговорил Али,— мы там... в лесу... ранен человек...
Хайрутдин с недоумением взглянул на Али, а потом, тоже заикаясь, спросил:
— Сам-то он... Омар-ага... здоров ли?
— Здоров.
— Слава богу! Золотой он человек, золотой...
Долго пилоту не удавалось найти место происшествия. Али не сумел толком ничего объяснить. Когда наконец нашли, долго приземлялись. Выйдя из вертолета, Али увидел, что ничего не изменилось, все было так же, как в момент его ухода: Мамыржан лежал, обнимая мертвое тело; Омар, как прежде, стоял у сосны, держась за ствол, чтобы не упасть; Али стало тошно, свет померк у него в глазах,
и он без сил опустился на землю.
После полудня вертолет улетел в Ортас, унося с собой мертвого Дулата, Сашу Подкову, который был без сознания и бредил, беспамятного Мамыржана, Али и Омара; Аспанбая забыли взять с собой, он так и остался сидеть,
скорчившись, словно в полудреме, под деревом.
Жена не стала будить Терентия, лежавшего на крыльце, не стала она и тащить его в дом: разбудишь раньше срока — начнет драться; да она и не смогла бы даже сдвинуть с места это огромное, как гора, тело.
Ночью неожиданно затрещал по крыше дождь, Терентий и Самурат проснулись, вошли в избу, начали слоняться из угла в угол, натыкаясь друг на друга, как льдины в ледоход, что-то бормотали, мычали, ругались, наконец нашли самогон, выпили по рюмке, потом по второй;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55