Райгуль смутилась, прикрыла ладонями круглые колени и села к Аспанбаю боком.
— Завтра я к тебе, наверно, не приду. Очередь Гульмайран,— сказала Райгуль, уходя.
Но назавтра под предлогом, что нужно привести к Аспанбаю Анастасию Ивановну, она пришла снова.
— Эй, а ведь ты говорила, что сегодня не придешь! — не смог удержаться от радостного восклицания Аспанбай.
— Ты оказался прав: без котенка, которого я мучила ради забавы, мне стало в доме пусто...
Когда пришли домой, Гульмайран своим обычным испуганным шепотом сказала:
— О-ля-ля, Райка! Ты, оказывается, того, тоже... влюбилась!
На $тот раз Райгуль рассердилась не на шутку: откуда она все это берет, лгунья бессовестная!
— Я больше с тобой не разговариваю! — сказала она подружке и ушла спать.
Но увы, слова Гульмайран растревожили рану. Опять она не спала всю ночь, ворочалась, задремала только под утро, и ей приснился голубой жакет из козьего пуха. Но это было только начало... За короткое время Райгуль прожила во сне ясную, как наяву, жизнь.
Комнатка с низким потолком в глинобитной мазанке. Несколько одеял и подушек сложены стопкой на скамье, за плотной занавеской — постель. Райгуль стоит у окна, а посредине комнаты на узорчатой кошме сидит Аспанбай.
«Прости меня, Райгуль,— говорит он, а его голос гулко разносится многократным эхом, словно они находятся не в низкой мазанке, а в просторном зале.— Прости, я полюбил Бибинур и ухожу к ней!»
Бибинур— дикторша с телевидения. В модном седом парике она заглядывает в окно и знаками велит Аспанбаю поскорее выйти.
«Как хочешь...» — говорит Райгуль печально.
Аспанбай уходит, а она начинает плакать навзрыд. Проснулась — оказывается, действительно плачет. Сегодня не пойду к нему и вообще больше не пойду! — решает она и неделю не ходит. У Аспанбая бывает Гульмайран и носит все необходимое. Возвращается из больницы, рассказывает о том о сем, но ничего похожего на то, что Аспанбай ждет Райгуль, не сообщает. Аспанбаю врачи разрешили ходить, он поправляется.
Чем больше она уговаривала себя выкинуть из головы Аспанбая, тем все неотступнее его облик стоял перед ее мысленным взором. Аспанбай ждет ее у окна... Аспанбай в больничном халате встречает ее у калитки. Наконец она была вынуждена порвать путы, которые наложила сама на себя.
В воскресенье с утра ждали «папку». Он должен был повезти в больницу Анастасию Ивановну и Гульмайран. Исстрадавшаяся Райгуль опередила их. В одиннадцать уже подходила к воротам лечебницы. Случилось именно так, как она ебе представляла: идя по больничному двору, она подняла голову и увидела в окне второго этажа улыбающееся лицо своего дада. Ее охватил безотчетный страх, под влиянием этого страха она побежала, но не назад, а вперед, она и не заметила, как вбежала по лестнице на
второй этаж. От сильного сердцебиения остановилась: что с ней? Почему она бежит? Но какой-то ласковый голос шепнул ей на ухо: это же твой дада... Наверное, от сильного волнения она побледнела, потому что Аспанбай, поглядев на нее, с испугом спросил:
— Слушай, уж не заболела ли ты?
— Нет, дада, просто устаю на работе...
Райгуль стоит совсем близко от него. Широкую грудь, могучие плечи Аспанбая не может скрыть куцая больничная куртка. Райгуль вдруг захотелось уткнуться в эту надежную, крепкую грудь и сладко поплакать.
— Пойдем сядем вон там! — предложил Аспанбай и, взяв ее осторожно за локоть, спросил: — У тебя... не кружится голова?
— Нет, дада...
— Что-то уж больно смирной ты стала.
Райгуль заговорила с внезапной иронией:
— Странные вы, люди! Из-за того, что вашего бока коснулись кончиком ножа, вы начинаете страдать, болеть...— Она вдруг ласково потерлась лбом о его плечо.
Аспанбай ответил на ее ласку. Чуть обнял и чуть заметно прижал к себе. Райгуль даже не поняла, что в этот миг в их отношениях произошел крутой перелом. Ей показалось, что так было уже давно — она ласково клала ему голову на грудь, а он с лаской привлекал ее к себе...
— Выходит, это не я котенок, а ты — кошечка...
Когда они стояли вот так, полуобиявшись, подошла молоденькая медсестра в ослепительно белом халате. Сказала с напускной строгостью:
— А ну, Саша, марш в палату! Тебе нужно лежать.
Что-то опасное для себя почувствовала Райгуль в хорошенькой медсестре. Она ответила с неприязнью в голосе:
— Его зовут не Саша, а Аспанбай!
Сестра оказалась не из робких:
— А он сам меня просил так называть! — И, как бы желая закрепить за собой победу, повернулась и пошла, гордо подняв голову и покачивая крутыми бедрами.
Для Райгуль начались дни, полные противоречивых решений и поступков, томительной бессонницы. Она давала себе слово больше не ходить в больницу: какой прыткий этот дада! Стоило коснуться его головой, как он стал обниматься! Но проходил день, и она мчалась сломя голову к Аспанбаю, ибо что-то таинственное было в его объятии,
она это чувствовала всем своим существом, это мешало спать. Гульмайран опять сказала испуганным шепотом:
— Бедняжка моя, да ты совсем извелась! Всю ночь сегодня твердила его имя!
На этот раз она даже не рассердилась на подругу. Она опять побежала к Аспанбаю, вся дрожа и волнуясь. Он снова встретил ее у окна, опять она положила ему голову на грудь, а он тихонечко просвистел мотив знакомой песни; «Ты обещала не опаздывать, но не сдержала слово, а я истосковался по тебе». Райгуль засмеялась и совсем неумело тихонечко напела-насвистела в ответ: «Что же мне делать? Как быть нам?» Оба довольны.
Вот так в истории любви человечества был изобретен еще один язык — язык мелодичного насвистывания. За несколько дней Райгуль превратилась в синичку.
Они гуляли по двору. Осень щедро стелила под их ноги золотой ковер из листьев. На ум Аспанбаю пришла песня, и он насвистел мотив: «Золотые листья осени...» — «Желтый цвет, осенний — цвет тоски, но он устилает дорогу к лучшим временам...» — поддержала его Райгуль.
Так повторялось несколько раз. Но вскоре Аспанбай объяснился не по-птичьи, а по-человечески:
— Врачи говорят, что мой организм оказался очень сильным. Раны заживают быстро, как на собаке. Скоро выпустят, да и мне тут лежать уже невмоготу.
К выходу Аспанбая из больницы готовились как к большому празднику. Райгуль трижды сбегала на базар, хотя достаточно было бы сбегать и один раз, поставила варить мясо. То и дело поглядывала в зеркало, надевала то один наряд, то другой. Анастасия Ивановна связала в подарок Аспанбаю безрукавку из козьего пуха; «сбросившись», девушки купили ему новый костюм. Все вещи разложили на его койке, как зайдет — сразу увидит.
После обеда «папка» привез Аспанбая в Татарку. Сам, кажется, был чуть навеселе, в карманах у него оказалось две бутылки коньяка. Он привез с собой высокого человека. Зовут Мирасом, наверное, шофер, он сидел за рулем. Они загнали «Волгу» во двор и выставили как напоказ.
Когда было съедено мясо, выпит бульон и «папка» Али со своим длинным спутником стали выяснять, есть ли жизнь на других планетах, Райгуль вышла во двор. Словно что-то предчувствуя, за ней вышел Аспанбай. Райгуль знаком попросила его нагнуться и поцеловала в горячие губы. Поцеловала и убежала в дом.
Наверное, сердце чувствует неминуемую беду. В последнее время оно ноет и ноет, будто плачет. Да... распадется скоро твое гнездо, Анастасия, разлетятся птенчики кто куда. А скорее всего, в родной аул вернутся. Аспанбай и Райгуль любят друг друга, поженятся и уедут, а за ними потянется Гуля. Почему господь дал мне в подруги лишь одиночество? Родного сына потеряла, теперь же, когда одной ногой стою в могиле, лишаюсь и своих приемных детей... А я уж думала, что нашла свою последнюю пристань. Но почему я не угодила судьбе? Чем оставаться на старости лет одинокой и бесприютной, не лучше ли лечь в сырую землю? Старушка не пошла в церковь и не стала покупать икону, это был как бы протест против несправедливости всевышнего, но когда Аспанбай здоровым вернулся из больницы, она не вытерпела и, повернувшись лицом в угол, опять стала беседовать с создателем. Прости меня, господи, не оставь без своих милостей рабу Анастасию. Не так уж много я прошу у тебя. Дай крепкого здоровья моей падчерице Маше, освети дорогу Рае, пусть будет здоровым Аспанбай, не обидь и Гулю, создатель! Помоги ей найти ту дорогу в жизни, которую она заслужила. Особенно, прошу тебя, позаботься об Алике. Сохрани ему здоровье, дай ему долгую жизнь. Постарайся во сто крат вернуть ему то добро, которое он сделал людям. Пусть таким и остается — с чистой душой, веселым нравом. Вот и все, о чем я прошу тебя, создатель, не откажи!
Закончив молитву, Анастасия Ивановна взглянула на Райгуль, которая, собираясь лечь в постель, сидела в одной нижней сорочке. Длинные ее черные волосы были разделены на прямой пробор, на бледном осунувшемся лице выделялись огромные печальные глаза. Анастасия Ивановна в душе так и ахнула: о всевышний, да ведь она вылитая богоматерь! Мадонна! Пусть, всевышний, снизойдет на нее твоя благодать!
Даже когда погасили свет, старушка продолжала просить бога о милости. Она никак не могла уснуть и тут увидела, что Райгуль встала. Босая, в одной сорочке, она с тихим шорохом открыла дверь на «мальчишечью» половину и скрылась за ней.
Старушка давно ожидала, что это случится, и вот случилось! Утром она встала пораньше, вскипятила чай, разогрела вчерашний ужин, накинула на голову платок и вышла за ворота. Когда она, сойдя с трамвая, увидела перед собой церковь, сердце ее сладко заныло. Она вспомнила маленький городок на берегу озера Иссык, маленькую церквушку и колокол, который на закате нежно позванивал, созывая жителей предгорья на молебен. Вспомнила она и как ее сватали. Она помнит, как улыбнулась, увидев своего будущего мужа, он сидел за дощатым столом, вытянувшись, словно проглотил скалку, а дальше в памяти осталось то, как они стояли в церкви перед священником.
Анастасия Ивановна преклонила колени перед божьей матерью и взмолилась:
— О пресвятая богородица, пошли здоровья Машеньке, а если у нее есть дети, то пошли здоровья и им! Пошли здоровье моему внуку, пусть он не будет таким жестоким, как его мать, моя невестка. Убереги от нечисти его ангельскую душу. Дай счастье моей, хоть и не рожденной мною, дочери Раисе, дай здоровья Гуле, Аспанбаю, Алику. Прости нас, грешных, и наставь на путь истинный!
Анастасия Ивановна вернулась домой просветленной и помолодевшей. Райгуль обняла ее за плечи и закружила вокруг себя.
— О, как вы помолодели в церкви! Если каждый раз так будете молодеть, то мы вас скоро выдадим замуж! — смеялась она.
Ребенок еще, подумала старушка, неразумный ребенок. Откуда ей знать, что я прощаюсь с жизнью, прощаюсь с нею самой?..
Поздно вечером она погасила свет и, не снимая той одежды, в которой ходила в церковь, залезла под одеяло, сложила руки на груди, закрыла глаза: «О господи, возьми мою душу, а всех живых не оставь своими милостями!»
Возможно, истинно верующий человек, внушив себе, вот так и может уйти в другой мир, но в это время Райгуль во сне застонала, заплакала. Анастасия Ивановна встала, намочила край полотенца, положила ей на пылающий лоб. Девушка вся пылала. Решив, что следует вызвать врача, Анастасия Ивановна разбудила Аспанбая. Он пришел, сел на край постели Райгуль. Та вздрогнула, открыла глаза, подняла голову, испуганно посмотрела, обвила его шею руками и заплакала. Потом сказала что-то Аспанбаю.
— Что случилось? — спросила Анастасия Ивановна.
Аспанбай смущенно ответил:
— Она видела во сне, что я умер...
— Да убережет тебя господь! — перекрестилась старушка.— Значит, долгая у тебя будет жизнь!
Когда окно стало светло-голубым и все успокоилось, старушка опять забралась под одеяло и только произнесла: «О господи!» — как послышался стук в ворота. Наверно, к Абдулле-турку кто-то приехал, решила Анастасия Ивановна и опять произнесла: «О господи...»
Раздался тихий стук. Старушка взглянула в окно и в ужасе закрыла глаза: на синем стекле вырисовывалась тень. Черная тень в виде огромного креста! А-а... вот как приходит смерть! — она приготовилась отдать богу душу, но в окно опять постучали, и тут же послышалось:
— Простите, пожалуйста... Анастасия Ивановна здесь живет? — Это был голос падчерицы Машеньки.
Боже, какое обличье принимает курносая, содрогнулась старуха, но что это? Опять голос Машеньки, да так похож! Неужели она сама? Но откуда ей тут взяться? Нет, это смерть меня кличет. Анастасия Ивановна прислушалась и закричала что было сил, не помня себя от радости:
— Машенька!
Она бросилась к двери, и через минуту темная мазанка превратилась в шумный базар. Когда две женщины стали говорить, перебивая друг друга и утирая слезы, голубое алма-атинское утро как бы прислушивалось к ним с тихой печалью-радостью. Проснулись и молодые. Оказалось, что приехала падчерица Машенька из Фрунзе. Хотя имя ее произносилось с окончанием на «енька», это была грузная, пожилая, седая женщина. Было трогательно смотреть на громоздкую тетушку в платке, плачущую как ребенок. Когда обе женщины немного пришли в себя от потрясения, Машенька кое-что рассказала. Невестка Анастасии Ивановны написала, что свекровь разобиделась и уехала во Фрунзе. Машенька стала ждать Анастасию Ивановну, время шло, но той все не было. Хотела заявить в милицию, мол, пропал человек, но тут получила письмо с почтового отделения (она назвала отделение, где работала Райгуль), какая-то девушка просила сообщить, приносят ли пенсию на имя Анастасии Ивановны Лопатиной, и если приносят, то пусть переведут по такому-то адресу.
Машенька так волновалась, так боялась снова потерять свою дорогую мачеху, что тут же стала торопить Анастасию Ивановну: одевайся, поехали! Но Анастасия Ивановна сразу уехать не согласилась:
Ж
— Как же так? Здесь же у меня целая семья. Надо же их согласие получить, да и с Аликом нужно попрощаться...
Аспанбай позвонил из автомата на квартиру Али, но жена его «дяди» ответила:
— Что ты у меня спрашиваешь? Наверно, шляется где- нибудь! — и бросила трубку.
Анастасия Ивановна так и уехала, не попрощавшись со своим Аликом. До самого последнего момента все прислушивалась к стуку калитки, скрипу дверей, все вздрагивала: приехал! Сварилось мясо, хлопнула пробка от шампанского —- Али не было. Молодежь проводила женщин на автовокзал:
— Будь здорова, мамочка, обязательно пиши по адресу, который я дал! — сказал Аспанбай, обнимая старушку за узенькие плечи; нагнувшись, подставил ей лоб для поцелуя.
Девушки обмакнули ресницы в озеро слез...
Таким образом, старая женщина, страшившаяся потерять семью, боявшаяся остаться в одиночестве, когда молодежь разлетится, первой покинула свитое своими руками гнездо. Дней через десять после ее отъезда собралась к себе в аул и Райгуль.
Разговаривая, как правило, на птичьем языке-посвисте, молодые на этот раз положились на язык человеческий.
— Прошу тебя,— сказала Райгуль,—не обращай внимания на сплетни, будь выше. Если даже будут шептаться, что ты в нашей семье зять-примак, все равно терпи. Поговорят, посудачат да и перестанут. Я поеду домой, уговорю родителей. Они сразу, конечно, не согласятся, но я знаю, на какие слабые места их нажать. Никуда не денутся! Я тебе напишу, и ты приедешь. Приезжайте свататься вместе с Али-ага. А дальше посмотрим...
Аспанбаю ничего не оставалось делать перед таким решительным предложением, как только кивать головой и говорить: понятно, понятно. Когда он, смущаясь, сообщил о предстоящей своей женитьбе Али, тот обрадовался.
— О, так это же здорово! Еще одна семья Есентаевых появится!
Не затягивая, выхлопотал паспорт Аспанбаю на имя Есеитаева.
Накануне Октябрьских праздников пришла от Райгуль телеграмма: «Все решилось положительно. Приезжайте, ждем!»
Али насильно — ругаясь, пугая, угрожая — уговорил- таки Мираса, своего друга, поехать в аул Райгуль, находившийся под Ташкентом. Втроем они сели в голубую Мирасову «Волгу» и покатили.
Так незаметно затягивалась мягкая шелковая петля последующих событий.
Уехавший в Алма-Ату Али не знал, что за время его отсутствия драматические события, разыгравшиеся в Орта- се, близились к развязке. Оправившись от потрясения и выписавшись из алма-атинской больницы, приехала в Ортас Нэля Самсоновна и о чем-то долго наедине разговаривала с директором школы в его кабинете. К тому времени выздоровел и Саша Подкова, он тоже отчасти пролил свет на гнусную роль учителя химии. Матеков сознался под давлением улик в своем преступлении, сознался и в том, что он и есть «ортасский мальчик-жалобщик», сказал, по чьей указке писал свои клеветнические заявления. Так всплыло имя и Аблеза Кенжеевича...
Но пока что Али всего этого не знал..
Когда Али и Мирас переступили порог дома Абдуллы —отца Райгуль,— родители девушки приняли сватов честь по чести:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Завтра я к тебе, наверно, не приду. Очередь Гульмайран,— сказала Райгуль, уходя.
Но назавтра под предлогом, что нужно привести к Аспанбаю Анастасию Ивановну, она пришла снова.
— Эй, а ведь ты говорила, что сегодня не придешь! — не смог удержаться от радостного восклицания Аспанбай.
— Ты оказался прав: без котенка, которого я мучила ради забавы, мне стало в доме пусто...
Когда пришли домой, Гульмайран своим обычным испуганным шепотом сказала:
— О-ля-ля, Райка! Ты, оказывается, того, тоже... влюбилась!
На $тот раз Райгуль рассердилась не на шутку: откуда она все это берет, лгунья бессовестная!
— Я больше с тобой не разговариваю! — сказала она подружке и ушла спать.
Но увы, слова Гульмайран растревожили рану. Опять она не спала всю ночь, ворочалась, задремала только под утро, и ей приснился голубой жакет из козьего пуха. Но это было только начало... За короткое время Райгуль прожила во сне ясную, как наяву, жизнь.
Комнатка с низким потолком в глинобитной мазанке. Несколько одеял и подушек сложены стопкой на скамье, за плотной занавеской — постель. Райгуль стоит у окна, а посредине комнаты на узорчатой кошме сидит Аспанбай.
«Прости меня, Райгуль,— говорит он, а его голос гулко разносится многократным эхом, словно они находятся не в низкой мазанке, а в просторном зале.— Прости, я полюбил Бибинур и ухожу к ней!»
Бибинур— дикторша с телевидения. В модном седом парике она заглядывает в окно и знаками велит Аспанбаю поскорее выйти.
«Как хочешь...» — говорит Райгуль печально.
Аспанбай уходит, а она начинает плакать навзрыд. Проснулась — оказывается, действительно плачет. Сегодня не пойду к нему и вообще больше не пойду! — решает она и неделю не ходит. У Аспанбая бывает Гульмайран и носит все необходимое. Возвращается из больницы, рассказывает о том о сем, но ничего похожего на то, что Аспанбай ждет Райгуль, не сообщает. Аспанбаю врачи разрешили ходить, он поправляется.
Чем больше она уговаривала себя выкинуть из головы Аспанбая, тем все неотступнее его облик стоял перед ее мысленным взором. Аспанбай ждет ее у окна... Аспанбай в больничном халате встречает ее у калитки. Наконец она была вынуждена порвать путы, которые наложила сама на себя.
В воскресенье с утра ждали «папку». Он должен был повезти в больницу Анастасию Ивановну и Гульмайран. Исстрадавшаяся Райгуль опередила их. В одиннадцать уже подходила к воротам лечебницы. Случилось именно так, как она ебе представляла: идя по больничному двору, она подняла голову и увидела в окне второго этажа улыбающееся лицо своего дада. Ее охватил безотчетный страх, под влиянием этого страха она побежала, но не назад, а вперед, она и не заметила, как вбежала по лестнице на
второй этаж. От сильного сердцебиения остановилась: что с ней? Почему она бежит? Но какой-то ласковый голос шепнул ей на ухо: это же твой дада... Наверное, от сильного волнения она побледнела, потому что Аспанбай, поглядев на нее, с испугом спросил:
— Слушай, уж не заболела ли ты?
— Нет, дада, просто устаю на работе...
Райгуль стоит совсем близко от него. Широкую грудь, могучие плечи Аспанбая не может скрыть куцая больничная куртка. Райгуль вдруг захотелось уткнуться в эту надежную, крепкую грудь и сладко поплакать.
— Пойдем сядем вон там! — предложил Аспанбай и, взяв ее осторожно за локоть, спросил: — У тебя... не кружится голова?
— Нет, дада...
— Что-то уж больно смирной ты стала.
Райгуль заговорила с внезапной иронией:
— Странные вы, люди! Из-за того, что вашего бока коснулись кончиком ножа, вы начинаете страдать, болеть...— Она вдруг ласково потерлась лбом о его плечо.
Аспанбай ответил на ее ласку. Чуть обнял и чуть заметно прижал к себе. Райгуль даже не поняла, что в этот миг в их отношениях произошел крутой перелом. Ей показалось, что так было уже давно — она ласково клала ему голову на грудь, а он с лаской привлекал ее к себе...
— Выходит, это не я котенок, а ты — кошечка...
Когда они стояли вот так, полуобиявшись, подошла молоденькая медсестра в ослепительно белом халате. Сказала с напускной строгостью:
— А ну, Саша, марш в палату! Тебе нужно лежать.
Что-то опасное для себя почувствовала Райгуль в хорошенькой медсестре. Она ответила с неприязнью в голосе:
— Его зовут не Саша, а Аспанбай!
Сестра оказалась не из робких:
— А он сам меня просил так называть! — И, как бы желая закрепить за собой победу, повернулась и пошла, гордо подняв голову и покачивая крутыми бедрами.
Для Райгуль начались дни, полные противоречивых решений и поступков, томительной бессонницы. Она давала себе слово больше не ходить в больницу: какой прыткий этот дада! Стоило коснуться его головой, как он стал обниматься! Но проходил день, и она мчалась сломя голову к Аспанбаю, ибо что-то таинственное было в его объятии,
она это чувствовала всем своим существом, это мешало спать. Гульмайран опять сказала испуганным шепотом:
— Бедняжка моя, да ты совсем извелась! Всю ночь сегодня твердила его имя!
На этот раз она даже не рассердилась на подругу. Она опять побежала к Аспанбаю, вся дрожа и волнуясь. Он снова встретил ее у окна, опять она положила ему голову на грудь, а он тихонечко просвистел мотив знакомой песни; «Ты обещала не опаздывать, но не сдержала слово, а я истосковался по тебе». Райгуль засмеялась и совсем неумело тихонечко напела-насвистела в ответ: «Что же мне делать? Как быть нам?» Оба довольны.
Вот так в истории любви человечества был изобретен еще один язык — язык мелодичного насвистывания. За несколько дней Райгуль превратилась в синичку.
Они гуляли по двору. Осень щедро стелила под их ноги золотой ковер из листьев. На ум Аспанбаю пришла песня, и он насвистел мотив: «Золотые листья осени...» — «Желтый цвет, осенний — цвет тоски, но он устилает дорогу к лучшим временам...» — поддержала его Райгуль.
Так повторялось несколько раз. Но вскоре Аспанбай объяснился не по-птичьи, а по-человечески:
— Врачи говорят, что мой организм оказался очень сильным. Раны заживают быстро, как на собаке. Скоро выпустят, да и мне тут лежать уже невмоготу.
К выходу Аспанбая из больницы готовились как к большому празднику. Райгуль трижды сбегала на базар, хотя достаточно было бы сбегать и один раз, поставила варить мясо. То и дело поглядывала в зеркало, надевала то один наряд, то другой. Анастасия Ивановна связала в подарок Аспанбаю безрукавку из козьего пуха; «сбросившись», девушки купили ему новый костюм. Все вещи разложили на его койке, как зайдет — сразу увидит.
После обеда «папка» привез Аспанбая в Татарку. Сам, кажется, был чуть навеселе, в карманах у него оказалось две бутылки коньяка. Он привез с собой высокого человека. Зовут Мирасом, наверное, шофер, он сидел за рулем. Они загнали «Волгу» во двор и выставили как напоказ.
Когда было съедено мясо, выпит бульон и «папка» Али со своим длинным спутником стали выяснять, есть ли жизнь на других планетах, Райгуль вышла во двор. Словно что-то предчувствуя, за ней вышел Аспанбай. Райгуль знаком попросила его нагнуться и поцеловала в горячие губы. Поцеловала и убежала в дом.
Наверное, сердце чувствует неминуемую беду. В последнее время оно ноет и ноет, будто плачет. Да... распадется скоро твое гнездо, Анастасия, разлетятся птенчики кто куда. А скорее всего, в родной аул вернутся. Аспанбай и Райгуль любят друг друга, поженятся и уедут, а за ними потянется Гуля. Почему господь дал мне в подруги лишь одиночество? Родного сына потеряла, теперь же, когда одной ногой стою в могиле, лишаюсь и своих приемных детей... А я уж думала, что нашла свою последнюю пристань. Но почему я не угодила судьбе? Чем оставаться на старости лет одинокой и бесприютной, не лучше ли лечь в сырую землю? Старушка не пошла в церковь и не стала покупать икону, это был как бы протест против несправедливости всевышнего, но когда Аспанбай здоровым вернулся из больницы, она не вытерпела и, повернувшись лицом в угол, опять стала беседовать с создателем. Прости меня, господи, не оставь без своих милостей рабу Анастасию. Не так уж много я прошу у тебя. Дай крепкого здоровья моей падчерице Маше, освети дорогу Рае, пусть будет здоровым Аспанбай, не обидь и Гулю, создатель! Помоги ей найти ту дорогу в жизни, которую она заслужила. Особенно, прошу тебя, позаботься об Алике. Сохрани ему здоровье, дай ему долгую жизнь. Постарайся во сто крат вернуть ему то добро, которое он сделал людям. Пусть таким и остается — с чистой душой, веселым нравом. Вот и все, о чем я прошу тебя, создатель, не откажи!
Закончив молитву, Анастасия Ивановна взглянула на Райгуль, которая, собираясь лечь в постель, сидела в одной нижней сорочке. Длинные ее черные волосы были разделены на прямой пробор, на бледном осунувшемся лице выделялись огромные печальные глаза. Анастасия Ивановна в душе так и ахнула: о всевышний, да ведь она вылитая богоматерь! Мадонна! Пусть, всевышний, снизойдет на нее твоя благодать!
Даже когда погасили свет, старушка продолжала просить бога о милости. Она никак не могла уснуть и тут увидела, что Райгуль встала. Босая, в одной сорочке, она с тихим шорохом открыла дверь на «мальчишечью» половину и скрылась за ней.
Старушка давно ожидала, что это случится, и вот случилось! Утром она встала пораньше, вскипятила чай, разогрела вчерашний ужин, накинула на голову платок и вышла за ворота. Когда она, сойдя с трамвая, увидела перед собой церковь, сердце ее сладко заныло. Она вспомнила маленький городок на берегу озера Иссык, маленькую церквушку и колокол, который на закате нежно позванивал, созывая жителей предгорья на молебен. Вспомнила она и как ее сватали. Она помнит, как улыбнулась, увидев своего будущего мужа, он сидел за дощатым столом, вытянувшись, словно проглотил скалку, а дальше в памяти осталось то, как они стояли в церкви перед священником.
Анастасия Ивановна преклонила колени перед божьей матерью и взмолилась:
— О пресвятая богородица, пошли здоровья Машеньке, а если у нее есть дети, то пошли здоровья и им! Пошли здоровье моему внуку, пусть он не будет таким жестоким, как его мать, моя невестка. Убереги от нечисти его ангельскую душу. Дай счастье моей, хоть и не рожденной мною, дочери Раисе, дай здоровья Гуле, Аспанбаю, Алику. Прости нас, грешных, и наставь на путь истинный!
Анастасия Ивановна вернулась домой просветленной и помолодевшей. Райгуль обняла ее за плечи и закружила вокруг себя.
— О, как вы помолодели в церкви! Если каждый раз так будете молодеть, то мы вас скоро выдадим замуж! — смеялась она.
Ребенок еще, подумала старушка, неразумный ребенок. Откуда ей знать, что я прощаюсь с жизнью, прощаюсь с нею самой?..
Поздно вечером она погасила свет и, не снимая той одежды, в которой ходила в церковь, залезла под одеяло, сложила руки на груди, закрыла глаза: «О господи, возьми мою душу, а всех живых не оставь своими милостями!»
Возможно, истинно верующий человек, внушив себе, вот так и может уйти в другой мир, но в это время Райгуль во сне застонала, заплакала. Анастасия Ивановна встала, намочила край полотенца, положила ей на пылающий лоб. Девушка вся пылала. Решив, что следует вызвать врача, Анастасия Ивановна разбудила Аспанбая. Он пришел, сел на край постели Райгуль. Та вздрогнула, открыла глаза, подняла голову, испуганно посмотрела, обвила его шею руками и заплакала. Потом сказала что-то Аспанбаю.
— Что случилось? — спросила Анастасия Ивановна.
Аспанбай смущенно ответил:
— Она видела во сне, что я умер...
— Да убережет тебя господь! — перекрестилась старушка.— Значит, долгая у тебя будет жизнь!
Когда окно стало светло-голубым и все успокоилось, старушка опять забралась под одеяло и только произнесла: «О господи!» — как послышался стук в ворота. Наверно, к Абдулле-турку кто-то приехал, решила Анастасия Ивановна и опять произнесла: «О господи...»
Раздался тихий стук. Старушка взглянула в окно и в ужасе закрыла глаза: на синем стекле вырисовывалась тень. Черная тень в виде огромного креста! А-а... вот как приходит смерть! — она приготовилась отдать богу душу, но в окно опять постучали, и тут же послышалось:
— Простите, пожалуйста... Анастасия Ивановна здесь живет? — Это был голос падчерицы Машеньки.
Боже, какое обличье принимает курносая, содрогнулась старуха, но что это? Опять голос Машеньки, да так похож! Неужели она сама? Но откуда ей тут взяться? Нет, это смерть меня кличет. Анастасия Ивановна прислушалась и закричала что было сил, не помня себя от радости:
— Машенька!
Она бросилась к двери, и через минуту темная мазанка превратилась в шумный базар. Когда две женщины стали говорить, перебивая друг друга и утирая слезы, голубое алма-атинское утро как бы прислушивалось к ним с тихой печалью-радостью. Проснулись и молодые. Оказалось, что приехала падчерица Машенька из Фрунзе. Хотя имя ее произносилось с окончанием на «енька», это была грузная, пожилая, седая женщина. Было трогательно смотреть на громоздкую тетушку в платке, плачущую как ребенок. Когда обе женщины немного пришли в себя от потрясения, Машенька кое-что рассказала. Невестка Анастасии Ивановны написала, что свекровь разобиделась и уехала во Фрунзе. Машенька стала ждать Анастасию Ивановну, время шло, но той все не было. Хотела заявить в милицию, мол, пропал человек, но тут получила письмо с почтового отделения (она назвала отделение, где работала Райгуль), какая-то девушка просила сообщить, приносят ли пенсию на имя Анастасии Ивановны Лопатиной, и если приносят, то пусть переведут по такому-то адресу.
Машенька так волновалась, так боялась снова потерять свою дорогую мачеху, что тут же стала торопить Анастасию Ивановну: одевайся, поехали! Но Анастасия Ивановна сразу уехать не согласилась:
Ж
— Как же так? Здесь же у меня целая семья. Надо же их согласие получить, да и с Аликом нужно попрощаться...
Аспанбай позвонил из автомата на квартиру Али, но жена его «дяди» ответила:
— Что ты у меня спрашиваешь? Наверно, шляется где- нибудь! — и бросила трубку.
Анастасия Ивановна так и уехала, не попрощавшись со своим Аликом. До самого последнего момента все прислушивалась к стуку калитки, скрипу дверей, все вздрагивала: приехал! Сварилось мясо, хлопнула пробка от шампанского —- Али не было. Молодежь проводила женщин на автовокзал:
— Будь здорова, мамочка, обязательно пиши по адресу, который я дал! — сказал Аспанбай, обнимая старушку за узенькие плечи; нагнувшись, подставил ей лоб для поцелуя.
Девушки обмакнули ресницы в озеро слез...
Таким образом, старая женщина, страшившаяся потерять семью, боявшаяся остаться в одиночестве, когда молодежь разлетится, первой покинула свитое своими руками гнездо. Дней через десять после ее отъезда собралась к себе в аул и Райгуль.
Разговаривая, как правило, на птичьем языке-посвисте, молодые на этот раз положились на язык человеческий.
— Прошу тебя,— сказала Райгуль,—не обращай внимания на сплетни, будь выше. Если даже будут шептаться, что ты в нашей семье зять-примак, все равно терпи. Поговорят, посудачат да и перестанут. Я поеду домой, уговорю родителей. Они сразу, конечно, не согласятся, но я знаю, на какие слабые места их нажать. Никуда не денутся! Я тебе напишу, и ты приедешь. Приезжайте свататься вместе с Али-ага. А дальше посмотрим...
Аспанбаю ничего не оставалось делать перед таким решительным предложением, как только кивать головой и говорить: понятно, понятно. Когда он, смущаясь, сообщил о предстоящей своей женитьбе Али, тот обрадовался.
— О, так это же здорово! Еще одна семья Есентаевых появится!
Не затягивая, выхлопотал паспорт Аспанбаю на имя Есеитаева.
Накануне Октябрьских праздников пришла от Райгуль телеграмма: «Все решилось положительно. Приезжайте, ждем!»
Али насильно — ругаясь, пугая, угрожая — уговорил- таки Мираса, своего друга, поехать в аул Райгуль, находившийся под Ташкентом. Втроем они сели в голубую Мирасову «Волгу» и покатили.
Так незаметно затягивалась мягкая шелковая петля последующих событий.
Уехавший в Алма-Ату Али не знал, что за время его отсутствия драматические события, разыгравшиеся в Орта- се, близились к развязке. Оправившись от потрясения и выписавшись из алма-атинской больницы, приехала в Ортас Нэля Самсоновна и о чем-то долго наедине разговаривала с директором школы в его кабинете. К тому времени выздоровел и Саша Подкова, он тоже отчасти пролил свет на гнусную роль учителя химии. Матеков сознался под давлением улик в своем преступлении, сознался и в том, что он и есть «ортасский мальчик-жалобщик», сказал, по чьей указке писал свои клеветнические заявления. Так всплыло имя и Аблеза Кенжеевича...
Но пока что Али всего этого не знал..
Когда Али и Мирас переступили порог дома Абдуллы —отца Райгуль,— родители девушки приняли сватов честь по чести:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55