хоть и симпатичная девушка, хоть и приятна ему, а нельзя сокращать дистанцию, ведь, кажется, скажи он ласковое слово — Назым повиснет у него на шее. Надо перевести ее в другое место, думает он, а себе возьму кого-нибудь постарше, но каждый раз, увидев хорошенькое личико Назым, откладывает ее перевод.
Омар зовет девушку:
— Пригласи-ка ко мне Койшеке.
— Хорошо, агай.— Назым уже закрывает за собой дверь, но Омар, передумав, снова окликает ее:
— Погоди, ее зови... Сначала пусть зайдут Аблез Кенжеевич и Покатилов.
Аблез Кенжеевич — первый заместитель Омара — солидный, толстый человек; о его значительности говорит сама внешность Аблеза: и гордая посадка головы, и спокойный пристальный взгляд. Вот только волосы у него растут немного смешно, точно сосны в тундре: у корней густые, а кверху странно редеют. Аблез Кенжеевич с независимым видом вошел в кабинет, поздоровался с Омаром и с достоинством уселся в глубокое кресло.
— Что стряслось, Омар Балапанович?
За Аблезом следует Покатилов. Насколько высокомерно глядит Аблез из-под прикрытых век, настолько испуганно моргает слезящимися глазами Покатилов. Омар любит Покатилова. Крепкий, словно морской узел, Покати-
лов надежен в работе, однако есть у него недостаток — теряется перед начальством, в кабинет входит согнувшись. Покатилов чувствует хорошее отношение Омара к себе, уважает, гордится им, но робеет, и ничего с этим не поделаешь.
— Слушаю вас, Омар Балапанович.
— Садитесь, Иван Гаврилович!
— Спасибо...
— Я позвал вас сюда, потому что хочу наконец заняться Дикой улицей. Как мое задание?
Покатилов покраснел, стал рыться в папке, просматривать бумаги.
— Омар Балапанович,— докладывал он,— все подсчитано, Дикой улице необходима школа на шестьсот сорок мест, детский сад на четыреста. И средства необходимые тоже подсчитали... Искали где только можно... Аблез Кенжеевич,— Покатилов с уважением глянул на Аблеза,— тоже принимал участие... Но изыскать не смогли. Бюджет городской, сами знаете... В этой пятилетке, боюсь, ничего не выйдет. Комбинат тоже навстречу ни шагу не сделает, ведь жители Дикой улицы на комбинате не работают, а в основном скот держат. Поэтому при всем желании... Ничего не получится. Придется планировать на следующую пятилетку... Подождем еще три года.
— В том-то и дело, что эти три года ждать невозможно.
У Аблеза Кенжеевича от раздражения покраснел затылок. В разговор он не вступал, сидел молча, но по его лицу было видно, что разговор он находил праздным. В глубине души Аблез считал затею Омара детской забавой, не стоящей серьезного внимания. Он вообще критически относился к действиям Омара и не одобрял их. Когда, например, Омар строил свою дурацкую железную дорогу и все ждали, что он вот-вот слетит, Аблез говорил снисходительно: «Удивляюсь этому мальчику, качается, а с места не слетает». Омар удержался, видимо, помог Альберт Исаевич, и держится уже порядочно. Аблез не боялся Омара и не очень-то скрывал свое мнение о нем, а Омар, которому передавали слова Аблеза, сказанные в его адрес «где-то кому-то», хотя и не верил этим «где-то кому-то», но недолюбливал заместителя за самодовольство и уверенность в собственной непогрешимости.
Когда Аблез сердился на Омара, то переходил с ним на «ты»:
— Ты, Омар, оставил бы свою затею. Сколько раз обжигался на подобных делах! Ничего из этого не выйдет, послушай совета старшего. Я прожил подольше тебя, знаю, чем это кончится,— поверь, бесплодное дело. Ну где ты возьмешь средства, строителей и прочее, и прочее..» В наших условиях дай бог справиться с запланированными объектами. Не будь ребенком, смотри на вещи реально. Оставь, опять накличешь беду на свою голову.
Омар еле сдерживался. Вот бы стукнуть по столу кулаком, вот бы заорать, выругать обоих как следует, чтобы небу стало жарко, может, было бы легче.
— Аблез Кенжеевич, Иван Гаврилович,— начал Омар, словно натянутая струна,— повторяю вам в сотый раз, что это дело я затеял не от скуки. Хоть улица и называется Дикой, там живут не звери, а советские люди, такие, как мы с вами. Дети вынуждены каждый день спускаться с гор, ехать в школу в Новый город, около четверти своей жизни они тратят на дорогу, а ведь на Дикой улице много школьников. Из-за отсутствия детского сада сколько матерей не могут выйти на работу, скольких мы лишаемся рабочих рук, подумайте! Мы ищем рабочих для комбината, приглашаем людей со стороны, а того, что сами сидим на золотом дне, не замечаем...— Омар осекся: хватит, начал тут выступать как на собрании...
— Мы понимаем, понимаем,— это говорит Покатилов, который всей душой сочувствует, но, конечно, не жителям треклятой Дикой улицы, а председателю городского Совета, который мучится, не находя средств.— Попробуем еще что-нибудь придумать...
— Перестаньте забивать себе голову! — это Аблез.
— Не надо все кроить и шить по одной мерке, Абеке, однажды вышло так, потом может получиться эдак, легче всего махнуть рукой, но стоит только захотеть — и выйдет, сами знаете не хуже меня... Вы свободны... Подумайте еще... Через два-три дня я вас опять вызову.
Аблез Кенжеевич уходит, гордо выпятив грудь, унося с собой уверенность в своей правоте; Иван Гаврилович сгибается под тяжестью вины: он не сумел выполнить приказа, а Омар, злой, остается в своем кабинете.
Чувствуя, что на этот раз Аблезу удалось победить его, Омар негодовал. «Так-так-так!» — говорил он, барабаня пальцами по столу, потом снял телефонную трубку и стал раздраженно крутить диск. Единственной его надеждой был теперь Койшыбай Кулкелдиев— директор комбината, надо попробовать поговорить с ним. Комбинат—источник существования Ортаса, а его директор — одна из главных фигур партийных и советских органов города. Директор избалован властью, надавить на него невозможно, уломать— нелегко. Поэтому Омар не сразу взял быка за рога, а, поприветствовав Кулкелдиева, стал подготавливать почву.
— Койшеке, есть ли у вас ученики, кроме меня?..— начал он.
— Есть, и не один,— шутливо ответил тот.
— Но я среди ваших учеников, надеюсь, самый стоящий?
— Ты у нас самый крепкий,—похвалил Омара Койшыбай.
— Раз так, то мне, любимому ученику, необходима помощь учителя.
— Ну что ж, сейчас подъеду, поговорим. Почему бы и не приехать, раз приглашает такой способный ученик, такой славный руководитель? — продолжал Койшыбай в шутливом тоне.
— Нет, ага, я сам приеду, и сейчас же!
—- Ну и хитрец ты! Как хочешь втянуть в какую-нибудь авантюру, так всегда лебезишь передо мной. Приезжай, приезжай, но учти: у меня нет ни средств, ни строителей, ни фондов, ни транспорта; если людей будешь просить для работы в подхозе, хочу тебя расстроить — людей тоже нет.
— Сразу-то не отнекивайтесь, не вытирайте рот сухой травой. Сейчас приеду. Выгоните всех, кто на вас там наседает!
Вот так, как бы шутя, два могущественных человека уже померялись силами. Трудно заставить Койшыбая Кулкелдиева раскошелиться, когда дело не идет непосредственно о нуждах комбината; если вопрос стоит о государственных деньгах, Койшыбай ведет себя как настоящий Гобсек. Омар так и называет его: «Койшеке, ты Гобсек на страже государственных интересов».
Койшыбай Кулкелдиев — первый наставник Омара в этом городе. Когда Омар прибыл в Ортас, Койшыбай поставил молодого инженера с высшим образованием обыкновенным рабочим. Сначала Омар сердился, обижался на старика, а потом понял, что прав-то был тот. Именно Койшыбай и стал впоследствии выдвигать Омара, поддерживать его, ему Омар обязан своим быстрым ростом. Койшыбай был научным руководителем Омара, когда тот писал кандидатскую, а потом, расхвалив его, отправил на повышение в городской Совет. К себе же на комбинат взял другого главного инженера. Хоть Омар и был благодарен старику за поддержку, иногда его посещало горькое чувство: как это Койшыбай смог так легко расстаться с ним? Ну и пусть, говорил он себе, каждый имеет право на личные симпатии и антипатии.
Кулкелдиев — огромный человек, с головой словно котел, с покрытым глубокими морщинами лицом. Сидит, блестя Звездой Героя Социалистического Труда и значком депутата Верховного Совета. Омар понял, что сегодня Койшыбай в хорошем настроении. Может, удастся уломать его? Омар раскланялся с Кулкелдиевым, справился о здоровье. Койшыбай, хитро прищурив глаза, сказал:
— Говори, что стряслось, но запомни: средств на строительство не дам ни копейки, мы тебе и так весь город целиком построили. Подхозам тоже помогать не буду, сам готов, словно господь бог, рабочих из глины лепить. Ну, а если для себя лично взаймы попросишь, дам с удовольствием.
— Спасибо, я знаю, что вы для меня ничего не пожалеете.
— Не подлизывайся, я опытная лиса, меня лаской из норы не выманишь.
— Что же, очерствело ваше сердце? Разлюбили меня?
— Если бы всегда плясал под твою дуду, наверное, уже отбывал бы срок в тюрьме. И так за время твоего председательства заработал четырнадцать выговоров. Это за семь-то лет!
— Ну и что! Ведь не только выговора получали за время моего председательства, а еще звание Героя, депутатом Верховного Совета вас избрали. Выговора-то полезными оказались.
— Может быть, да обидно, от тебя же их и получаю!
— Ну, не я один их выношу, ага...
Они посмеялись, действительно в городском комитете партии »не раз разбирались дела Кулкелдиева, часто там мяли ему бока.
— Ну все! — сказал Койшыбай.— Ты, как русские говорят, зубы мне не заговаривай, а докладывай, с какой стороны собираешься меня обхитрить. -
— Да нет, я все-таки нормальный, зачем же обманывать?.. Вот о чем хотел посоветоваться...
Омар стал не спеша говорить. Кулкелдиев настороженно слушал его.
— В ведомстве комбината имеются один санаторий и два дома отдыха,—начал Омар.—Это дело прекрасное. Слава Кулкелдиеву! Но расположены они далековато от Ортаса. А рабочий вообще и особенно каждый рабочий в отдельности — явление сложное. Вот я и хочу поговорить о них, о рабочих вашего комбината. Возьмем одного из них, назовем его Асан. Допустим, у Асана дома большая семья — пять человек детей, словом, базар, детский визг, бесконечные стычки. А ведь после грохота шахты нет сил попадать в шум-гам собственного дома. Хочется хотя бы раз в неделю отдохнуть, развеяться. Куда идет наш Асан? Он отправляется на поиски Усена, который сегодня в таком же положении, как и он. Еще утром Усен поцапался с женой. Да, согласен с вами, дело житейское, да, скажете вы, обида недолгая, это так, но вопрос открыт—1 что делать Усену сегодня после работы? Не идти же домой, не смотреть на нахмуренные брови! И тут, повезло так повезло, навстречу идет Асан, теперь их двое, они направляются куда-то... Куда? Правильно, в пивную. Не в парк же, в самом деле, идти, люди взрослые, да и что там без семьи прогуливаться, неприлично даже; не в кино — перед мальчишками стыдно. В пивную, в пивную — единственная дорога. Правда, куда ведет эта дорога, всем известно. Если всем известно, то и нам с вами известно тоже. А раз так, то примем необходимые меры и тогда сможем представить себе совсем другую картину. Допустим, тому же Асану неохота после работы идти домой, да еще у него есть один выходной день. Наш Асан идет в шахтоуправление, там сидит красивая, точно луна, девушка в белом халате. Здрасте, Кате, здрасте, Асан, хочу поехать в однодневный дом отдыха Бестерек; пожалста,— тут Кате вручает Асану путевку. Во дворе уже ждут, бьют копытом новенькие автобусы: Асан садится в один из них и... Кого он видит?! Угадали. Там сидит Усен. О Колке, и ты здесь, да вот и Толке едет? Сыграем в бильярд? Прошлый раз выиграл ты, теперь должен я. Автобусы мчатся по широкому проспекту — это Дикая улица, которую мы с вами замостим, приведем в божеский вид,—и въезжают в черное ущелье, поросшее густым лесом. Там стоит новенький белый трехэтажный дом. А что, Усен, где здесь нравится, не позвонить ли жене... Пусть приезжает...
Кулкелдиев громко захохотал, а уж если он смеется, то долго не может остановиться.
— Хватит, хватит, все понял!
— Хорошая идея, правда?
— Хорошая. Можно подумать.
—- Если «можно подумать», то запишем так: я согласен.
— Хитер ты, хитер! Бестерек, ты сказал? Это что, ущелье за Дикой улицей? Да, вспоминаю, там есть очень красивая поляна.
— Точно...
— Понял,— сказал Кулкелдиев,— значит, чтобы построить этот дом отдыха в Бестереке, я должен заасфальтировать твою Дикую улицу?
Омар тоже засмеялся, он был доволен, чувствовал, что хитрость удалась.
— Дикая улица не только моя, но и ваша тоже, а прекрасный, комфортабельный дом отдыха, который вы построите, будет не только ваш, но и мой!
—: Ладно, договорились, поймал меня, хитрец!
Кулкелдиев, легко согласившийся заасфальтировать улицу, насчет школы и детского сада и слушать не захотел, близко к себе не подпустил.
— Не; заикайся,— сказал он,— не буду строить школу этим буржуям. Кто там живет? Сплошные частники, разводят собственный скот... Ну их! Я на них и копейки не израсходую. Сам находи средства, сам строй. Ты — хозяин города, пусть у тебя голова и болит, а на мою единственную голову забот комбината более чем достаточно. Понял, парень?
Омар и сам знал, что Кулкелдиев не согласится, но специально приучал его к этой мысли о школе и детском саде; пусть знает, что в конце концов никуда не денется, Омар будет снова и снова возвращаться к этому разговору. Но сегодня, после тяжелого спора, Омар собрался было уходить, и тут Кулкелдиев, как всегда хитро сощурив глаза, сказал:
— Если поиграешь сейчас со мной на бильярде, подскажу, как построить школу.
— Конечно, сыграю...
— Слушай, мне всегда казалось, что в твоей голове есть серое вещество. Пошевели-ка им.
— Пробовал...
— Пробовал?.. Возьмись за подхозы!
— Подхозы, говорите? Подхозы...
— Ну да, в девяти подхозах примерно столько скотины, сколько в одном сельском районе. И живет там около тысячи человек. Отломи понемногу от каждого подхоза, построй им школу-интернат и там же открой параллельные классы для ребятишек с Дикой улицы. Понял? Ну, если понял, то приступай! А насчет детского сада ничего не смогу сделать, и не приставай ко мне. И так совсем уже голову мне заморочил. В общем, чем наелся, с тем и
оставайся, а большего не проси...
Бильярд — слабость Кулкелдиева. Если он проигрывал, то чернел лицом так, будто у него умер отец, от злобы он задыхался и вел себя словно взбесившийся верблюд. Первую партию он проиграл Омару и очень, очень расстроился. Видя это, Омар хотел проиграть вторую партию, но не к смог—шары сами летели в лузы. Кулкелдиев становился все угрюмее, когда они начали третью партию, в комнату вошла дежурная:
— Омар Балапанович, вас к телефону.
Звонила Сауле. Она задыхалась от негодования, еле выговаривая слова:
— Ты хорошо устроился!..
— Что случилось?..
— Я что, должна весь день сидеть с твоим гостем-пьяницей? Утром сварила ему мясо как порядочному человеку, оставила на столе, прихожу с работы — вижу: посуда грязная, сам напился, лежит-храпит на твоем диване, даже ботинки не снял... В ванную не войти — вонь, все кругом заплевано, загажено. Во всем доме вонь, некуда деться. Ты прости меня, Омар, но мое терпение кончилось! — ив трубке раздались всхлипывания.
— Подожди, Сауле. Я понял. Это легко исправить. Сейчас пришлю машину, пусть едет сюда.
Третью партию Омар, сам не желая этого, опять выиграл. Положение Кулкелдиева усугублялось, пока он только кряхтел, однако кряхтение это было похоже на рычание матерого, волка; он старался посмеиваться, но смех звучал угрюмо, словно угроза вожака волчьей стаи, готового наброситься на жертву.
— Так-так, паренек,— повторял он, и это был признак того, что сердится он по-настоящему. Счастье, что Омар уже не работал под его началом, в тот день Кулкелдиев готов был бы уволить его со службы.
Тут в бильярдную вошел Каракутан. Да, рыдавшую Сауле можно понять, было от чего заплакать — Каракутан явился пьяный в стельку, красные глаза разбегаются, лицо перекошено...
— Хорошая у тебя жизнь, Омар, я смотрю,— икал и захлебывался он.— Берег моря, сад... Скажи, где ты служишь? Ты что, инженер? --
— Почти.
— А чей это дом?
— Шахтерский...
Каракутан надолго задумался, а потом заговорщически подмигнул:
— Шахтеры, оказывается, большие деньги получают...
— Ну, друг,— с улыбкой сказал Омар,— ты уж очень многословен, садись вот на стул, смотри на игру.
— Не надо так говорить со мной, Омиш! Я приехал ради тебя с края света. Конечно, ты большой человек, инженер... но я ведь тоже не валяюсь на дороге.
Омар только махнул рукой: препираться с пьяным смысла не было.
Продолжали игру. Кулкелдиев снова проигрывал. Омару все время везло, словно сами шары были на его стороне; они, как живые, быстро катились к лузам и, казалось, молили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Омар зовет девушку:
— Пригласи-ка ко мне Койшеке.
— Хорошо, агай.— Назым уже закрывает за собой дверь, но Омар, передумав, снова окликает ее:
— Погоди, ее зови... Сначала пусть зайдут Аблез Кенжеевич и Покатилов.
Аблез Кенжеевич — первый заместитель Омара — солидный, толстый человек; о его значительности говорит сама внешность Аблеза: и гордая посадка головы, и спокойный пристальный взгляд. Вот только волосы у него растут немного смешно, точно сосны в тундре: у корней густые, а кверху странно редеют. Аблез Кенжеевич с независимым видом вошел в кабинет, поздоровался с Омаром и с достоинством уселся в глубокое кресло.
— Что стряслось, Омар Балапанович?
За Аблезом следует Покатилов. Насколько высокомерно глядит Аблез из-под прикрытых век, настолько испуганно моргает слезящимися глазами Покатилов. Омар любит Покатилова. Крепкий, словно морской узел, Покати-
лов надежен в работе, однако есть у него недостаток — теряется перед начальством, в кабинет входит согнувшись. Покатилов чувствует хорошее отношение Омара к себе, уважает, гордится им, но робеет, и ничего с этим не поделаешь.
— Слушаю вас, Омар Балапанович.
— Садитесь, Иван Гаврилович!
— Спасибо...
— Я позвал вас сюда, потому что хочу наконец заняться Дикой улицей. Как мое задание?
Покатилов покраснел, стал рыться в папке, просматривать бумаги.
— Омар Балапанович,— докладывал он,— все подсчитано, Дикой улице необходима школа на шестьсот сорок мест, детский сад на четыреста. И средства необходимые тоже подсчитали... Искали где только можно... Аблез Кенжеевич,— Покатилов с уважением глянул на Аблеза,— тоже принимал участие... Но изыскать не смогли. Бюджет городской, сами знаете... В этой пятилетке, боюсь, ничего не выйдет. Комбинат тоже навстречу ни шагу не сделает, ведь жители Дикой улицы на комбинате не работают, а в основном скот держат. Поэтому при всем желании... Ничего не получится. Придется планировать на следующую пятилетку... Подождем еще три года.
— В том-то и дело, что эти три года ждать невозможно.
У Аблеза Кенжеевича от раздражения покраснел затылок. В разговор он не вступал, сидел молча, но по его лицу было видно, что разговор он находил праздным. В глубине души Аблез считал затею Омара детской забавой, не стоящей серьезного внимания. Он вообще критически относился к действиям Омара и не одобрял их. Когда, например, Омар строил свою дурацкую железную дорогу и все ждали, что он вот-вот слетит, Аблез говорил снисходительно: «Удивляюсь этому мальчику, качается, а с места не слетает». Омар удержался, видимо, помог Альберт Исаевич, и держится уже порядочно. Аблез не боялся Омара и не очень-то скрывал свое мнение о нем, а Омар, которому передавали слова Аблеза, сказанные в его адрес «где-то кому-то», хотя и не верил этим «где-то кому-то», но недолюбливал заместителя за самодовольство и уверенность в собственной непогрешимости.
Когда Аблез сердился на Омара, то переходил с ним на «ты»:
— Ты, Омар, оставил бы свою затею. Сколько раз обжигался на подобных делах! Ничего из этого не выйдет, послушай совета старшего. Я прожил подольше тебя, знаю, чем это кончится,— поверь, бесплодное дело. Ну где ты возьмешь средства, строителей и прочее, и прочее..» В наших условиях дай бог справиться с запланированными объектами. Не будь ребенком, смотри на вещи реально. Оставь, опять накличешь беду на свою голову.
Омар еле сдерживался. Вот бы стукнуть по столу кулаком, вот бы заорать, выругать обоих как следует, чтобы небу стало жарко, может, было бы легче.
— Аблез Кенжеевич, Иван Гаврилович,— начал Омар, словно натянутая струна,— повторяю вам в сотый раз, что это дело я затеял не от скуки. Хоть улица и называется Дикой, там живут не звери, а советские люди, такие, как мы с вами. Дети вынуждены каждый день спускаться с гор, ехать в школу в Новый город, около четверти своей жизни они тратят на дорогу, а ведь на Дикой улице много школьников. Из-за отсутствия детского сада сколько матерей не могут выйти на работу, скольких мы лишаемся рабочих рук, подумайте! Мы ищем рабочих для комбината, приглашаем людей со стороны, а того, что сами сидим на золотом дне, не замечаем...— Омар осекся: хватит, начал тут выступать как на собрании...
— Мы понимаем, понимаем,— это говорит Покатилов, который всей душой сочувствует, но, конечно, не жителям треклятой Дикой улицы, а председателю городского Совета, который мучится, не находя средств.— Попробуем еще что-нибудь придумать...
— Перестаньте забивать себе голову! — это Аблез.
— Не надо все кроить и шить по одной мерке, Абеке, однажды вышло так, потом может получиться эдак, легче всего махнуть рукой, но стоит только захотеть — и выйдет, сами знаете не хуже меня... Вы свободны... Подумайте еще... Через два-три дня я вас опять вызову.
Аблез Кенжеевич уходит, гордо выпятив грудь, унося с собой уверенность в своей правоте; Иван Гаврилович сгибается под тяжестью вины: он не сумел выполнить приказа, а Омар, злой, остается в своем кабинете.
Чувствуя, что на этот раз Аблезу удалось победить его, Омар негодовал. «Так-так-так!» — говорил он, барабаня пальцами по столу, потом снял телефонную трубку и стал раздраженно крутить диск. Единственной его надеждой был теперь Койшыбай Кулкелдиев— директор комбината, надо попробовать поговорить с ним. Комбинат—источник существования Ортаса, а его директор — одна из главных фигур партийных и советских органов города. Директор избалован властью, надавить на него невозможно, уломать— нелегко. Поэтому Омар не сразу взял быка за рога, а, поприветствовав Кулкелдиева, стал подготавливать почву.
— Койшеке, есть ли у вас ученики, кроме меня?..— начал он.
— Есть, и не один,— шутливо ответил тот.
— Но я среди ваших учеников, надеюсь, самый стоящий?
— Ты у нас самый крепкий,—похвалил Омара Койшыбай.
— Раз так, то мне, любимому ученику, необходима помощь учителя.
— Ну что ж, сейчас подъеду, поговорим. Почему бы и не приехать, раз приглашает такой способный ученик, такой славный руководитель? — продолжал Койшыбай в шутливом тоне.
— Нет, ага, я сам приеду, и сейчас же!
—- Ну и хитрец ты! Как хочешь втянуть в какую-нибудь авантюру, так всегда лебезишь передо мной. Приезжай, приезжай, но учти: у меня нет ни средств, ни строителей, ни фондов, ни транспорта; если людей будешь просить для работы в подхозе, хочу тебя расстроить — людей тоже нет.
— Сразу-то не отнекивайтесь, не вытирайте рот сухой травой. Сейчас приеду. Выгоните всех, кто на вас там наседает!
Вот так, как бы шутя, два могущественных человека уже померялись силами. Трудно заставить Койшыбая Кулкелдиева раскошелиться, когда дело не идет непосредственно о нуждах комбината; если вопрос стоит о государственных деньгах, Койшыбай ведет себя как настоящий Гобсек. Омар так и называет его: «Койшеке, ты Гобсек на страже государственных интересов».
Койшыбай Кулкелдиев — первый наставник Омара в этом городе. Когда Омар прибыл в Ортас, Койшыбай поставил молодого инженера с высшим образованием обыкновенным рабочим. Сначала Омар сердился, обижался на старика, а потом понял, что прав-то был тот. Именно Койшыбай и стал впоследствии выдвигать Омара, поддерживать его, ему Омар обязан своим быстрым ростом. Койшыбай был научным руководителем Омара, когда тот писал кандидатскую, а потом, расхвалив его, отправил на повышение в городской Совет. К себе же на комбинат взял другого главного инженера. Хоть Омар и был благодарен старику за поддержку, иногда его посещало горькое чувство: как это Койшыбай смог так легко расстаться с ним? Ну и пусть, говорил он себе, каждый имеет право на личные симпатии и антипатии.
Кулкелдиев — огромный человек, с головой словно котел, с покрытым глубокими морщинами лицом. Сидит, блестя Звездой Героя Социалистического Труда и значком депутата Верховного Совета. Омар понял, что сегодня Койшыбай в хорошем настроении. Может, удастся уломать его? Омар раскланялся с Кулкелдиевым, справился о здоровье. Койшыбай, хитро прищурив глаза, сказал:
— Говори, что стряслось, но запомни: средств на строительство не дам ни копейки, мы тебе и так весь город целиком построили. Подхозам тоже помогать не буду, сам готов, словно господь бог, рабочих из глины лепить. Ну, а если для себя лично взаймы попросишь, дам с удовольствием.
— Спасибо, я знаю, что вы для меня ничего не пожалеете.
— Не подлизывайся, я опытная лиса, меня лаской из норы не выманишь.
— Что же, очерствело ваше сердце? Разлюбили меня?
— Если бы всегда плясал под твою дуду, наверное, уже отбывал бы срок в тюрьме. И так за время твоего председательства заработал четырнадцать выговоров. Это за семь-то лет!
— Ну и что! Ведь не только выговора получали за время моего председательства, а еще звание Героя, депутатом Верховного Совета вас избрали. Выговора-то полезными оказались.
— Может быть, да обидно, от тебя же их и получаю!
— Ну, не я один их выношу, ага...
Они посмеялись, действительно в городском комитете партии »не раз разбирались дела Кулкелдиева, часто там мяли ему бока.
— Ну все! — сказал Койшыбай.— Ты, как русские говорят, зубы мне не заговаривай, а докладывай, с какой стороны собираешься меня обхитрить. -
— Да нет, я все-таки нормальный, зачем же обманывать?.. Вот о чем хотел посоветоваться...
Омар стал не спеша говорить. Кулкелдиев настороженно слушал его.
— В ведомстве комбината имеются один санаторий и два дома отдыха,—начал Омар.—Это дело прекрасное. Слава Кулкелдиеву! Но расположены они далековато от Ортаса. А рабочий вообще и особенно каждый рабочий в отдельности — явление сложное. Вот я и хочу поговорить о них, о рабочих вашего комбината. Возьмем одного из них, назовем его Асан. Допустим, у Асана дома большая семья — пять человек детей, словом, базар, детский визг, бесконечные стычки. А ведь после грохота шахты нет сил попадать в шум-гам собственного дома. Хочется хотя бы раз в неделю отдохнуть, развеяться. Куда идет наш Асан? Он отправляется на поиски Усена, который сегодня в таком же положении, как и он. Еще утром Усен поцапался с женой. Да, согласен с вами, дело житейское, да, скажете вы, обида недолгая, это так, но вопрос открыт—1 что делать Усену сегодня после работы? Не идти же домой, не смотреть на нахмуренные брови! И тут, повезло так повезло, навстречу идет Асан, теперь их двое, они направляются куда-то... Куда? Правильно, в пивную. Не в парк же, в самом деле, идти, люди взрослые, да и что там без семьи прогуливаться, неприлично даже; не в кино — перед мальчишками стыдно. В пивную, в пивную — единственная дорога. Правда, куда ведет эта дорога, всем известно. Если всем известно, то и нам с вами известно тоже. А раз так, то примем необходимые меры и тогда сможем представить себе совсем другую картину. Допустим, тому же Асану неохота после работы идти домой, да еще у него есть один выходной день. Наш Асан идет в шахтоуправление, там сидит красивая, точно луна, девушка в белом халате. Здрасте, Кате, здрасте, Асан, хочу поехать в однодневный дом отдыха Бестерек; пожалста,— тут Кате вручает Асану путевку. Во дворе уже ждут, бьют копытом новенькие автобусы: Асан садится в один из них и... Кого он видит?! Угадали. Там сидит Усен. О Колке, и ты здесь, да вот и Толке едет? Сыграем в бильярд? Прошлый раз выиграл ты, теперь должен я. Автобусы мчатся по широкому проспекту — это Дикая улица, которую мы с вами замостим, приведем в божеский вид,—и въезжают в черное ущелье, поросшее густым лесом. Там стоит новенький белый трехэтажный дом. А что, Усен, где здесь нравится, не позвонить ли жене... Пусть приезжает...
Кулкелдиев громко захохотал, а уж если он смеется, то долго не может остановиться.
— Хватит, хватит, все понял!
— Хорошая идея, правда?
— Хорошая. Можно подумать.
—- Если «можно подумать», то запишем так: я согласен.
— Хитер ты, хитер! Бестерек, ты сказал? Это что, ущелье за Дикой улицей? Да, вспоминаю, там есть очень красивая поляна.
— Точно...
— Понял,— сказал Кулкелдиев,— значит, чтобы построить этот дом отдыха в Бестереке, я должен заасфальтировать твою Дикую улицу?
Омар тоже засмеялся, он был доволен, чувствовал, что хитрость удалась.
— Дикая улица не только моя, но и ваша тоже, а прекрасный, комфортабельный дом отдыха, который вы построите, будет не только ваш, но и мой!
—: Ладно, договорились, поймал меня, хитрец!
Кулкелдиев, легко согласившийся заасфальтировать улицу, насчет школы и детского сада и слушать не захотел, близко к себе не подпустил.
— Не; заикайся,— сказал он,— не буду строить школу этим буржуям. Кто там живет? Сплошные частники, разводят собственный скот... Ну их! Я на них и копейки не израсходую. Сам находи средства, сам строй. Ты — хозяин города, пусть у тебя голова и болит, а на мою единственную голову забот комбината более чем достаточно. Понял, парень?
Омар и сам знал, что Кулкелдиев не согласится, но специально приучал его к этой мысли о школе и детском саде; пусть знает, что в конце концов никуда не денется, Омар будет снова и снова возвращаться к этому разговору. Но сегодня, после тяжелого спора, Омар собрался было уходить, и тут Кулкелдиев, как всегда хитро сощурив глаза, сказал:
— Если поиграешь сейчас со мной на бильярде, подскажу, как построить школу.
— Конечно, сыграю...
— Слушай, мне всегда казалось, что в твоей голове есть серое вещество. Пошевели-ка им.
— Пробовал...
— Пробовал?.. Возьмись за подхозы!
— Подхозы, говорите? Подхозы...
— Ну да, в девяти подхозах примерно столько скотины, сколько в одном сельском районе. И живет там около тысячи человек. Отломи понемногу от каждого подхоза, построй им школу-интернат и там же открой параллельные классы для ребятишек с Дикой улицы. Понял? Ну, если понял, то приступай! А насчет детского сада ничего не смогу сделать, и не приставай ко мне. И так совсем уже голову мне заморочил. В общем, чем наелся, с тем и
оставайся, а большего не проси...
Бильярд — слабость Кулкелдиева. Если он проигрывал, то чернел лицом так, будто у него умер отец, от злобы он задыхался и вел себя словно взбесившийся верблюд. Первую партию он проиграл Омару и очень, очень расстроился. Видя это, Омар хотел проиграть вторую партию, но не к смог—шары сами летели в лузы. Кулкелдиев становился все угрюмее, когда они начали третью партию, в комнату вошла дежурная:
— Омар Балапанович, вас к телефону.
Звонила Сауле. Она задыхалась от негодования, еле выговаривая слова:
— Ты хорошо устроился!..
— Что случилось?..
— Я что, должна весь день сидеть с твоим гостем-пьяницей? Утром сварила ему мясо как порядочному человеку, оставила на столе, прихожу с работы — вижу: посуда грязная, сам напился, лежит-храпит на твоем диване, даже ботинки не снял... В ванную не войти — вонь, все кругом заплевано, загажено. Во всем доме вонь, некуда деться. Ты прости меня, Омар, но мое терпение кончилось! — ив трубке раздались всхлипывания.
— Подожди, Сауле. Я понял. Это легко исправить. Сейчас пришлю машину, пусть едет сюда.
Третью партию Омар, сам не желая этого, опять выиграл. Положение Кулкелдиева усугублялось, пока он только кряхтел, однако кряхтение это было похоже на рычание матерого, волка; он старался посмеиваться, но смех звучал угрюмо, словно угроза вожака волчьей стаи, готового наброситься на жертву.
— Так-так, паренек,— повторял он, и это был признак того, что сердится он по-настоящему. Счастье, что Омар уже не работал под его началом, в тот день Кулкелдиев готов был бы уволить его со службы.
Тут в бильярдную вошел Каракутан. Да, рыдавшую Сауле можно понять, было от чего заплакать — Каракутан явился пьяный в стельку, красные глаза разбегаются, лицо перекошено...
— Хорошая у тебя жизнь, Омар, я смотрю,— икал и захлебывался он.— Берег моря, сад... Скажи, где ты служишь? Ты что, инженер? --
— Почти.
— А чей это дом?
— Шахтерский...
Каракутан надолго задумался, а потом заговорщически подмигнул:
— Шахтеры, оказывается, большие деньги получают...
— Ну, друг,— с улыбкой сказал Омар,— ты уж очень многословен, садись вот на стул, смотри на игру.
— Не надо так говорить со мной, Омиш! Я приехал ради тебя с края света. Конечно, ты большой человек, инженер... но я ведь тоже не валяюсь на дороге.
Омар только махнул рукой: препираться с пьяным смысла не было.
Продолжали игру. Кулкелдиев снова проигрывал. Омару все время везло, словно сами шары были на его стороне; они, как живые, быстро катились к лузам и, казалось, молили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55