Однако те, кто признавал свою вину, могли спастись,
могли уберечься даже после того, как ими овладеет кома смерти, они уснут,
но не умрут и пробудятся целыми и невредимыми через какой-то
неопределенный период времени, чтобы вновь обрести свои силы.
Большую часть дня я бродила по недрам горы, заходя в запретные
помещения, где висели мантии жрецов, поднимаясь по длиннейшим лестничным
маршам в темные места, которые пугали меня.
Главным среди жрецов был принц по имени Секиш. Я страшилась и
ненавидела его. Он носил алую мантию, и, в то время как многие из нашего
народа отличались очень светлой кожей и волосами, Секиш был темнокожим и
черноволосым. Высокий и сухопарый; его черная тень упала на меня, когда он
стоял перед сестрой моей матери и бранил ее за то, что она завела
любовника-человека.
- Ты выбрала стоящего ниже тебя, - рычал он. - Ты навлекла гнев
Могущественных на нас всех.
- Может, мне следовало выбрать тебя, Секиш? - дерзко отпарировала
она, и я съежилась вместо нее. Но он выпрямился, и зеленый треугольник у
него над переносицей засверкал, словно третий глаз его презрения. Он
повернулся и покинул ее, а три дня спустя он объявил запрет на рабов. Они
либо покинут гору, либо будут убиты. Те с радостью ушли, в том числе и ее
любовник. Он был, как мне казалось, ее талисманом против смерти, и после
четырех месяцев надежды она стала первой новой жертвой Мага.
За семь дней умерло еще десять человек. В горе разразилась истерия, и
Секиш, Темный, ходил среди нас, буравя нас своими проникающими к нам в
душу узкими черными глазами, внушая нам, что мы должны молиться, каяться,
признать свою порочность и зло, которое мы создали и которое вернулось,
чтобы уничтожить нас.
Теперь с утра до ночи - песнопения, самоуничижения перед каменной
чашей. Прекрасная одежда, драгоценности были оставлены. Мужчины и женщины
ходили с распущенными волосами, в простых рубашках и туниках, хлеща себя
розгами до крови, и хлеща вновь, как только затягивались быстро
исцеляющиеся раны. Повсюду звуки ужаса, неистового и искреннего раскаяния,
отчаяния, когда повелители людей пресмыкались на коленях.
- Карраказ, - шептала я перед пламенем в чаше, испытывая
одеревенелость и боль во всем теле, - я зло на лице земли, я зараза,
больная тварь, грязная, проклятая.
Вокруг меня другие шептали так же, как и я. Тучи шепота поднимались,
словно пар. Я думала о статуе отца в зале его дворца, о блестящем
материале, из которого ее сделали, о том, как я засмеялась, увидев ее и
его, стоящих бок о бок, двоих одинаковых мужчин с короткой бородой и
длинными волосами. Теперь от него только эта статуя и останется. Я
заплакала. Уткнувшись лицом в ладони, забыв про песнопения о собственной
греховности, пока на меня не легла, как влага, черная тень Секиша.
- Да, дитя, плачь, - вскричал он своим ужасающим голосом. - Плачь по
своему низменному рождению и скверне, которая в тебе, скверна, которой
твои мать и отец позволили вырасти из их похоти, - он нагнулся ближе и
схватил меня за руку. Песнопение вокруг нас прервалось. - Но, я вижу, ты
плачешь не из-за этого. Это мятежное дитя, дерзающее мечтать о своем
проклятом прошлом. Это дитя может навлечь на нас Их гнев.
Глаза уставились на меня. Он подтащил меня ближе к огромной каменной
чаше, и пламя секло светом его лицо. Он держал меня лицом к этому огню и,
нагнувшись ближе, прошипел мне в ухо:
- Ты грязь и зло, порождение зла, утробы зла. Сила в тебе - нечистая,
ужасная. Полная Сила - молись, молись никогда не обрести ее! Гордыня,
порочность, уродство, зло! Ты грязь темных мест, навоз чудовищ в ямине
похоти. Говори это. _Г_о_в_о_р_и _э_т_о_.
В ужасе я последовала, запинаясь, за ним.
- Я грязь... зло... Сила нечистая, ужасная... Я буду молиться никогда
не обрести ее!
Эти отвратительные слова изрыгались вновь и вновь, когда он держал
меня железными руками перед пламенем. Я раскаялась, что подумала об отце.
Я не поняла, но усвоила. Я стала низкой, грязной. Я сморщилась, сжалась и
была проклятой.
Когда он отпустил меня, я убежала в свою келью и свернулась в клубок,
спрятав лицо и сжав тело от любого взгляда. Я чувствовала на себе следящие
глаза богов, судящие и приговаривающие. Могла ли я усомниться, что я
теперь тоже умру, и мое мясо будет падать с костей в темноте?
Однако с новым днем я проснулась, к своему горю. Секиш лежал перед
каменной чашей, - вернее, то, что от него осталось.
После Секиша другого лидера не появилось. Однако мы и не нуждались в
нем, наши собственные вина и страх служили суровым лидером.
В тот последний месяц смерть повыкосила нас, пока не осталась только
кучка, восемь-десять принцев и принцесс из великих домов севера, да
горстка жрецов. Если кто и оставался в живых за пределами нашего убежища,
то мы не имели никаких известий, равно как и никакой надежды на это. Земля
отняла у нас свои дары, отдавшись опять человеческим дикарям, которые
некогда владели ею.
А потом раздался гром, поставивший последнюю печать на нашей тьме.
Спящая гора заворочалась и задрожала глубоко в своих недрах. Верхние
галереи храма обрушились, оставив после себя лестницы, которые вели теперь
в никуда, платформы их были отсечены, а помещения завалены рухнувшими
камнями. Когда обвал, наконец, стих, обломки завалили высеченные в горе
большие воздушные воронки. Теперь воздух, означавший для нас жизнь и пищу,
не мог больше поступать, а оставшийся воздух стал затхлым и ядовитым.
Один за другим они впадали в сон удушья, и к одному за другим,
лежавшим в своих комнатах, словно бедные забальзамированные куклы с
заводными сердцами, являлся Мор и расплавлял их как воск.
Я медленно бродила по безмолвному храму, задыхаясь и рыдая, когда у
меня хватало на это дыхания. Я наблюдала, как они умирают. Не найти слов
для описания моих чувств, когда я задержалась, ожидая, что последую за
ними к их отвратительному концу.
Среди них была одна принцесса, и она оставалась целой дольше, чем
другие. Она лежала в трансе с рассыпавшимися белыми волосами, с ярко
видимыми под тонкой одеждой прямыми белыми ногами и руками. На груди у нее
сверкала капля алмаза - подарок какого-то давно умершего возлюбленного -
который она не сняла даже в муках раскаяния. Каждый день я тащилась к ней
в келью и сидела на полу около нее, держа ее обмякшую руку так, словно это
служило защитой и утешением.
Однажды я пришла, а белый светильник ее кожи угас в вонючем пятне на
ложе.
Я ушла обратно в свою маленькую келью. Свернулась в клубок. И в
последний раз расплакалась, пока не заснула.

5
Проснуться и не знать - где ты, кто ты, что ты - то ли существо с
ногами и руками, зверь, или хребет в теле огромной рыбы - согласитесь, это
странное пробуждение.
Но через некоторое время возникла новая темнота, полная световых
узоров. Я боялась. И боролась, пытаясь освободиться от лент, которые,
казалось, держали меня, попробовала закричать, и даже мои тело и голос
были теперь для меня новыми.
А затем возник обвал цвета, звука, движения, пронесшийся через мой
мозг, омывая его и оставляя его избитым. Остальная моя жизнь прошла
быстро, словарю кто-то перелистывал страницы огромной книги слишком
стремительно. Однако теперь я смогла вспомнить, что это не то первое
пробуждение под Горой, то первое пробуждение в качестве женщины, которая
заснула четырехлетней девочкой.
Вокруг меня биение скрытых двигателей в серебряном звездолете.
Руки сняли металлический обруч с моей головы и металлические браслеты
с моих запястий. Я поднялась с металлического кресла и была свободна.
Я посмотрела на Сьердена, туда, где он по-прежнему сидел, медленно
отодвигая от себя металлические ленты. Лицо у него выглядело сжавшимся и
бледным. Он взглянул на меня и чуть улыбнулся.
- Утомительное путешествие, - сказал он, - для нас обоих.
Я кивнула. Мною овладели покой и пустота. Чувствуя ростки понимания,
я, казалось, не нуждалась в достижении его. Оно придет.
Дверь в противоположной стене ушла в сторону; за ней находилась
небольшая тускло освещенная комната. Свет загородила высокая фигура Рарма.
Он жестом подозвал меня, и я без трепета вошла в ту комнату. Он последовал
за мной, и двери мягко закрылись.
Между нами повисло молчание. Наконец я проговорила:
- Странно вспомнить пережитое при рождении. Первая борьба, которую мы
все забываем.
- Твое рождение, - отвечал он, - не важно. Ты раскопала собственную
тайну?
- Да, по-моему, раскопала.
- Тогда скажи мне, - попросил он.
- Это кажется смехотворным, - сказала я, все еще не желая говорить об
этом вслух.
- Потребность открыть ее для тебя так же важна, как и отыскать ее, -
указал мне он. - А теперь скажи мне, - так, как ты это видишь, что с тобой
произошло.
Я уселась на ложе, которое явилось ко мне из стены. И посмотрела на
собственные руки, спокойные, белые, слегка раскрытые у меня на коленях.
- Дарак, Вазкор и ты, Рарм Завид, уж это-то я ясно вижу, - тихо
произнесла я. - Вы обладаете лишь поверхностным сходством друг с другом;
нет того абсолютного подобия, которое, как я воображала, связывало каждого
из вас с последним. Я также вижу, сходство с кем послужило началом моей
одержимости - высоким темным узкоглазым мужчиной - Секишем, лицо которого
появилось в моих первых снах после того, как я покинула Гору. Секишем,
который напугал и унизил меня, который заставил меня осознать мое зло и
недостойность жить. Я также понимаю, почему я заблокировала свои мысли
четырех лет своего прошлого и особенно последнего полугода смерти и горя.
За исключением того, что я помнила, Рарм, и даже слишком хорошо - не
вспоминая.
- Ты была сильной, - сказал он. - Каким-то чудом ты спаслась от Мора
и выросла в женщину, пролежав шестнадцать лет в безвоздушной келье.
Б_е_з_в_о_з_д_у_ш_н_о_й_ келье. Не дыша, ты могла лежать только в коме. Ты
знаешь теперь, что тебя разбудило?
- По-моему, да, - не уверена.
- В последние дни Мора, - разъяснил он, - вулкан проснулся; скала
обрушилась и перекрыла воздушные воронки. Шестнадцать лет твоей комы
вулкан глухо ворчал и дрожал, готовясь к извержению. В последний день
стены горы потрескались под давлением накопившихся внутри газов. Сквозь
эти трещины к тебе просочился свежий воздух. Ты начала дышать. Через
некоторое время в последние часы перед извержением ты очнулась.
- Значит, - заключила я, - не мое пробуждение вызвало извержение -
эту часть проклятья и наказания, которое я должна понести за выход из
горы. Именно извержение-то и пробудило меня.
- Твое проклятие и наказание, - повторил он. - Однако ты ведь теперь
понимаешь, не так ли, кто тебя проклял и кто тебя наказал? Ты понимаешь,
наконец, природу Карраказа?
- Карраказ был моим изобретением. Я наделила жертвенные чаши
Сгинувших силой своего страха перед собой. Никогда не существовало
никакого Злого, Бездушного, созданного из пороков моего народа и
вернувшегося, чтобы уничтожить его. Я страшилась своей Силы, потому что
Секиш заставил меня страшиться ее, и я старалась всем существом своим не
дать себе обрести ее.
- И это, - сказал он, - по нелепой иронии, стояло за всем, что с
тобой случилось. Потому что ты проснулась, обладая Силой, своей
п_о_л_н_о_й_ Силой. Голос, который, как ты воображала, говорил с тобой из
жертвенной чаши, сказал тебе, что ты никогда не сможешь вновь обрести
прежнее величие, пока не найдешь сородича своей души в виде зеленого
Нефрита - поиск, безнадежный поиск. Если б ты продолжала верить в это и
следовать этой инструкции, тебе никогда не понадобилось бы раскрывать
собственную Силу: требования Секиша были бы выполнены. Несмотря на твои
очевидные дары - способность понимать любую речь посредством разновидности
телепатии, способность исцелять самые смертельные заболевания - ты
придумывала оправдания своим достижениям - толпа сама себя исцелила - и
мечтала о Нефрите, которого никогда не смогла бы найти. Явился Дарак, и ты
заживо похоронила себя в его образе жизни, сожалея о своем пропащем
поиске, но не в состоянии вырваться на волю. В стане в ущелье ты
поднималась к прислоненным камням, потому что чувствовала их ауру,
ощущение зла, исходившее от них из-за суеверий разбойников. Оно идеально
соответствовало тому представлению, какое ты создала о самой себе. На
Южной дороге проявилась эмпатия, еще одна часть твоей Силы. Ты видела
вещи, происходившие там в прошлом, ты видела Сгинувших, но видела глазами
их человеческих рабов до такой степени, что тоже перепутала левитацию с
полетом. А потом Ки-ул. Ты пригрозила самой себе молнией у Дорожных ворот,
но руины все равно притягивали тебя.
Он умолк, подталкивая меня своим молчанием.
Я послушно продолжила:
- ...Меня одновременно и отталкивало и влекло, как отталкивало и
влекли по всем местам, которые я могла наделить характером Карраказа. Я
хотела уничтожить саму себя и, одновременно удушаемая личностью Дарака, я
жаждала соединить себя со своим собственным "я" - отрезанной частью меня,
которую я превратила в демона.
- Отсюда и сделка с Карраказом, - сказал он, - а потом твоя попытка
убить Дарака упавшим камнем, когда он встряхнул тебя, выводя из транса.
- А подземный толчок, летящие камни, которые убили Кала и стольких
других людей - это вызвала я?
- Да. С помощью Силы, о которой ты и понятия не имела. Ты подняла
бурю, чтобы уничтожить Дарака и ту жизнь, которую ты вела с ним, чтобы
уничтожить саму себя, если сможешь.
- Но я побоялась, - сказала я.
- В тебе соединилось стремление к смерти и стремление к жизни, -
сказал он. - Это обычно для всех людей. К несчастью, ты обладала
способностью организовать и то, и другое.
- А смерть Дарака в Анкуруме? Она случилась из-за меня?
- Не думаю, - усомнился он, и мне хотелось ему верить. - Ты была
убеждена, что на тебе лежит проклятье, что не может быть никакого счастья
ни для тебя, ни для любого, кого ты полюбишь. Эта убежденность сообщилась
и Дараку с Вазкором, но не прямо через тебя, потому что ты никогда не
говорила им о ней.
Но я вспомнила, как сказала Дараку: "Увидеть мое лицо для тебя
смерть".
Мне хотелось ему верить. Я оттолкнула прочь воспоминание о Дараке и
воспоминание об Асутоо, воине, которого я загипнотизировала и убила, мстя
за Дарака.
- Горное кольцо, - двинулась я дальше, - и Уасти. Благодаря ей моя
ментальная сила возросла. Я думала, она учит меня новым вещам, а не
высвобождает способности, которыми я уже обладала.
- Уасти была хорошей учительницей, - согласился он. - Она заставила
тебя немного заглянуть в себя, увидеть, чем ты могла стать. Останься она в
живых, возможно, ей удалось бы научить тебя самоконтролю.
- Но она умерла. Я правила караванщиками и переправилась через Воду.
Меня убили, а я исцелилась и добралась до Эзланна. И Вазкора.
- Вазкора, - повторил Рарм. - Одного из наихудших твоих учителей. Для
того, чтобы потягаться с ним, ты стала подобной ему. Ты обрела ту гордыню,
которой Секиш заставил тебя страшиться. И даже до Эзланна ты убила на
дороге караванщиков.
- Я всегда думала, - сказала я, - что их смерть была наихудшим моим
преступлением, выходящим даже за пределы всех совершенных мной
преступлений и жестокостей.
- Не суди себя сама, - посоветовал он. - Никому из нас это никогда
хорошо не удается. Я думаю, в то время для себя ты уже стала богиней.
Раньше ты всегда думала, что можешь умереть, однако, ты восстала из могилы
- такое делают только боги. В Городе ты бессознательно привлекла к себе
трех стражей - так же, как неосознанно сделала это в стане разбойников.
- Потому, что часть меня помнила про трех стражей на картинах в
гробнице, символе светской власти. Так же, как я помнила про символический
нож и думала, что он может убить меня.
- Именно, - подтвердил он.
- В Эзланне и Городах пламя, которое я называла Карраказом, не
шевелилось. Оно ни разу не побеспокоило меня. А в Белханноре, чтобы
вызвать грозу, я объединилась с пламенем...
- В первом месте пламя оставило тебя в покое, потому что ты стала,
наконец, слишком сильна - слишком сильна даже для внушенной тебе Секишем
самобоязни. Ты встретилась лицом к лицу с собой и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59