бледный, зеленый и красный. Не знаю, сколько я пробыла в той
пещере, наверно целых пятнадцать дней. Было очень холодно, и я
по-настоящему ни разу толком не приходила в сознание. Сны, галлюцинации и
мрачная реальность перемешались между собой и растворялись друг в друге.
Не могу по-настоящему сказать, что я чувствовала. Могу лишь вспомнить ту
возникающую вновь и вновь фантазию, что, если я только смогу заплакать,
Дарак вернется ко мне целым и невредимым, и каждый раз жгучие слезы
почему-то не брызгали из глаз, а он превращался в Нефрит.

Голоса, новые голоса. Не голоса у меня в голове, а чуждые голоса
извне. Глухой голос, призывающий и нетерпеливый; более высокий и мягкий
голос, пронзительный, держащийся чуть позади, но ненамного. Потом другие
звуки, безошибочные и отчетливые в темноте. А потом недолгая тишина.
Внезапно девушка испуганно зашептала:
- Гар, Гар! Смотрю!
Гар что-то крякнул.
- Нет, животное. Вон там.
Между ними возникла небольшая перебранка, а затем Гар подвелся на
ноги, рослый, лохматый, явно давно не мывшийся мужчина. Его черная тень,
чернее, чем окружающая меня тьма, упала мне на глаза.
- Сиббос! - пробормотал он имя какого-то божества, употребляемое
одновременно в качестве клятвы и ругательства. - Это парень, нет, женщина
- женщина в маске.
Девушка, подобрав юбки, взобралась к нему.
- Она мертва.
- Нет, вовсе не мертва, сука ты слепокурая. Я сниму эту маску.
Его большая ручища потянулась к моему шайрину, и в тот же миг моя
собственная взметнулась и отбила его. Он выругался и отпрыгнул назад,
пораженный, а девица завизжала.
- Жива, спору нет, - пробормотал он. - Кто же ты тогда?
- Никто, - отвечала я.
- Просто, - заметил мужчина. И повернулся к выходу. Девушка схватила
его за руку.
- Ты не можешь так вот оставить ее здесь.
- Почему бы и нет?
Они спорили, пока мужчина, насвистывая, спускался к выходу из пещеры,
а девушка висела у него на руке. А затем внезапно он снова выругался,
прошел широким шагом обратно и подмял меня. Он перекинул меня через плечо,
и то ли по злобе, то ли по неловкости треснул меня головой о какой-то
выступ. Боль пронзила мне висок, словно укус гадюки, и меня швырнуло
обратно во тьму.

Я думала, что нахожусь в стане, в ущелье. Тот же дым и сумрачный
свет, а вокруг меня то, что походило на скопище шатров. Жарилось мясо,
бегали собаки, как будто пинки все еще удивляли их. Над головой что-то
постоянно скрипело - желтая дуга на темном фоне.
- Не принести ли ей немного мяса? - спросил голос.
- В таком состоянии она но сможет есть мясо; только похлебку или
кашку. - Это говорил старческий голос, и вскоре говорившая старуха
склонилась надо мной. Ее было легко определить именно как старуху: лицо ее
избороздили морщины, покрывшиеся в свою очередь собственным слоем морщин,
как песок после отлива моря. Кожа у нее пожелтела, но зубы оставались
изумительно белыми и острыми, походившими на зубы мелкого свирепого
зверька. Глаза у нее тоже были очень яркими, и когда она двигалась, то
напоминала змею, гибкую и сильную. Она склонилась надо мной, но я закрыла
глаза.
- А как насчет маски? - спрашивала девушка. - Разве ее не следует
снять?
- Это шайрин, - ответила старуха. - Она степнячка. Они считают, что
если будут гололикими при ком-либо кроме собственных мужей, то умрут.
Девица презрительно рассмеялась.
- Смейся, смейся. Тебе никогда не вдалбливали с детства такой веры.
Ты видела когда-нибудь проклятого человека? Нет, явно не видела. Ну,
целительница налагает на него проклятие и говорит: "Через десять дней ты
падешь замертво". И человек уходит, настраиваясь на это, и на десятый день
он просто делает, что она говорит. Все дело в том, во что ты веришь,
девочка. И если она думает, что умрет, если окажется без маски, то нам
лучше оставить ее как есть.
Я посмотрела на нее сквозь щелки глаз, на эту хитрюгу, которая так
много знала. По легкому бессознательному нажиму, с которым она произнесла
слово "целительница", я догадалась, что она сама принадлежит к этому
сословию. И теперь, когда она встала и отошла, я разглядела, где нахожусь.
Эго было ее жилище - не шатер, а фургон. Пологи были распахнуты, а
снаружи, под сводчатым потолком черной пещеры горели бивачные костры,
жарилось мясо и бегали пинаемые всеми собаки. Здесь же надо мной
раскачивался светильник, а по парусиновым стенкам и деревянным распоркам
висели и шуршали бусы, и высохшие шкуры, и черепа да кости мелких
животных. Я лежала среди ковров. Девица горбилась у жаровни, где в
железном котелке бурлило какое-то варево - но не еда. Старуха заняла свое
место на деревянном сидении; у нее на коленях свернулась черная длинноухая
кошка.
- Вижу, ты очнулась, - проговорила она. Кошка шевельнулась,
подергивая бархатными кончиками своих увенчанных кисточками ушей. - Есть
хочешь?
- Как ты и сказала, - ответила я, - похлебку или кашку. В степных
племенах никто не ест мяса.
- Верно, - согласилась старуха, не обратив внимания на то
обстоятельство, что я прислушивалась намного дольше, чем она думала - или,
наверное, она и так это знала. Она сделала знак девице, и та, бросив
обжигающий взгляд в мою сторону, выпрыгнула из фургона, заставив его
закачаться.
- Как я сюда попала? - спросила я, не столько желая выяснить, сколько
пытаясь отвлечь внимание старухи, которое казалось слишком острым: яркие
глаза пронзали как ножи, совершенно беспристрастные и в то же время
совершенно беспощадные.
- Гар пошел поразвлечься с какой-то девицей в верхние пещеры. Они
нашли тебя и принесли сюда. Откуда ты попала туда, это уж твои дела; я об
этом не знаю.
- Я - воин из степей, - солгала я. - Мой мужчина погиб в уличной
драке в Анкуруме. Думаю, я ускакала в предгорья, но потеря ошеломила меня,
и я мало что помню. Полагаю, конь сбросил меня.
Ее старое лицо оставалось безучастным. Она погладила кошку.
- В Анкуруме? Ты теперь во многих милях от Анкурума. Ближе к Саготе.
И выше, чем в предгорьях. Тут горы - Кольцо.
- Чей это стан? - спросила я.
- О, собственно ничей. Хотя, если спросишь кого другого, тебе
ответят, что мы люди Герета. Купеческий стан. Этот караван направляется к
древним городам за Кольцом и Водой. Мы путешествуем вместе из-за
разбойников. В горах их немного, но все-таки попадаются, перед
надвигающейся зимой они любят хорошенько запастись всем необходимым.
- Вы везете оружие для межгородских войн?
- Немножко. А в основном - продовольствие. За Водой с земледелием
неважно. Плохая бесплодная земля.
Я ощутила во рту горький, как полынь, привкус иронии. Еще один
караван; на этот раз неподдельный. И я в фургоне целительницы, я, которая
тоже одно время была своеобразной целительницей. И они ехали, страшась
разбойников.
Тут девица принесла клейкую кашу, но я не смогла ее есть. Старуха
заставила меня выпить какой-то отвар, горький, как ирония у меня во рту, и
я уснула.

Я не помнила своих снов. По утрам у меня была тяжелая голова от
горького отвара, и все казалось смазанным и неопределенным. Похоже, мы
находились в горном ущелье, перебираясь через Кольцо, но теперь стало
холоднее и за стенами пещер, где укрылись караванщики, четыре дня бушевала
гроза. Грозу было слышно, но звуки не казались естественными, а походили
на вой и царапанье какого-то огромного зверя, норовящего добраться до нас.
Через большую пещеру протекала свежая ледяная вода, и костры постоянно
горели, плюясь искрами и едким дымом.
На второй день ко входу в фургон подошел мужчина в отороченном мехом
плаще и в сопровождении пары подручных.
- Уасти, - позвал он глухим важным голосом.
Это явно было именем целительницы, так как та оставила свой железный
котелок и раскрыла полог пошире.
- Что?
- "Что?" Разве со мной так разговаривают?
- А как же еще, Герет-фургоновладелец, если я хочу узнать, зачем ты
пришел?
Я без труда увидела, что Герет пришел в замешательство. Он привык
распоряжаться людьми, толкач и организатор, возможно очень даже неглупый,
при всей своей ограниченности. Глаза у него были слегка навыкате, что
кажется обычным для людей его типа; волосы редкие и кудрявые, а губы очень
красные и полные. Он негромко рассмеялся.
- Снисхожу к твоему возрасту, Уасти. Старуха имеет право на грубость.
- Совершенно верно, - согласилась Уасти. - Итак?
- Итак, эта девушка, которую ты, как я слышал, взяла к себе в фургон,
- какая-то степная дикарка?
Я сидела среди ковров, в полусне, в бесцельном и отвлеченном
состоянии, но это пчелиное жало меня достало. Я поднялась, и в моих ногах
в первый раз с тех пор, как я убежала от учиненного мной свежевания,
появилась сила.
- Очень дикая дикарка, - я высунулась и наклонилась над ним, держась
одной рукой за ближайшую распорку фургона, а другой слегка тронув его
меховой воротник. - Ты слыхал о женщинах-воинах степных племен? Я, Герет
из фургонов, - одна из них.
Герет, похоже, встревожился. Он издал несколько кратких звуков, а я
гадала, почему стоявшие позади него двое не бросились выручать его. Я
взглянула на них, и один откровенно улыбался. По-видимому, Герет не
пользовался большой популярностью. И все же рассмеяться посмела только
Уасти.
- Отпусти его, девушка, пока он не промочил свои прекрасные штаны.
Я отпустила. Герет побагровел и поправил плащ.
- Я пришел, - чуть гортанно отрезал он, - сказать, что она может
оставаться с нами при условии, что будет работать за еду и прочие блага.
Теперь же я думаю иначе.
- Да ну? - обронила Уасти. - И куда же она пойдет? Мы высоко в
Кольце, Герет, а теперь уж того и гляди пойдет снег. Разве древнейший
закон путешественников не гласит: "Прими незнакомца, дабы тот не умер"?
- Умрет? Эта? - скептически посмотрел на меня Герет. - Она забралась
сюда по своей воле, вот пусть так же и спустится. Я не потерплю в своем
караване никаких степняков.
- Твоем караване? Надо будет не забыть передать твои слова Ороллу и
другим купцам. И не гляди на меня гневным взглядом, Герет. Вспомни, что
болезней и неприятностей предстоит достаточно, чтобы ты поблагодарил меня,
когда я избавлю от них. А теперь хватит болтать о Той-что-в-моем-фургоне.
О ней буду заботиться я, и тебя беспокоить не стану. Она почти вовсе
ничего не ест, так что тебе незачем мучиться бессонницей.
Разъяренный Герет начал было еще что-то говорить.
- Нет, - отрезала Уасти резко, как ножом. - Ты только не забывай, кто
я такая, прежде чем говорить, кто ты такой. Ты будешь рад, что поступил,
как я сказала, если на тебя нападет лихорадка и мне придется лечить ее.
Таившаяся в ее словах угроза была недвусмысленной, и я в первый раз
ясно увидела, что сила целительницы заключалась в ее ремесле: она хорошо
им владела и заставляла всех помнить об этом.
- Будь ты проклята! - выругался Герет, повернулся и убрался.
Двое подручных почтительно приветствовали Уасти, и зашагали следом,
усмехаясь за спиной вожака караванщиков.

2
Итак, я теперь принадлежала Уасти, стала ее собственностью, так как
моя жизнь находилась в ее распоряжении. Но она, казалось, ничего от меня
не хотела. Все выглядело именно так.
Она позволяла мне бродить, где пожелаю, через большую пещеру в пещеры
поменьше, побыть одной в сырой темноте. Я привыкла к враждебности
караванщиков. Она была знакомой. Вскоре, если ничего не случится, они,
наверное, примут меня в свою среду. А сейчас они немного побаивались, и
этого было достаточно. Когда я возвращалась к фургону, она не делала
замечаний по поводу моего возвращения или отсутствия, а лишь поглаживала
черную кошку и предлагала мне еду, которую я могла либо принять, либо
отвергнуть, как пожелаю. Правда, девица - что верно, то верно - донимала
ее, ненавидела меня по разным причинам. Уасти глядела в мою сторону, чтобы
определить, волнует ли меня это, а потом приказывала ей уйти или
помолчать, или думать о другом. Девица, благоговевшая перед целительницей,
угрюмо повиновалась, но однажды вечером, когда Уасти вышла проведать
какого-то больного ребенка, девица явилась и застала меня одну. Я
смешивала какие-то травы, о чем меня попросила старуха. Для меня было
внове выполнять поручения, но я едва ли могла отказать. Я бесцельно
занималась этим: щепотку того, щепотку сего, зеленые, коричневые и серые
ингредиенты, - когда девица прошла через полог и подбежала прямо ко мне.
- Ты! Кто тебе позволил соваться в это? - завизжала она. Это явно
было ее делом, и ей не понравилась такая конкуренция. Тут мне кое-что
пришло в голову, но в тот момент у меня не было времени думать об этом.
Все травы рассыпались, а она драла мне волосы, колотила по груди и
пыталась цапнуть ногтями, но те были короткими и не причинили большого
вреда. Она превосходила меня ростом и весом, но я обладала большей силой,
а она на это не рассчитывала. Я сжала ей руки, а потом обхватила за талию,
открыла полог и вышвырнула ее. Летела она недалеко, и я нацелила ее на
кучу ковров, сваленных сушиться у костра, но от удара у нее, надо думать,
все кости застучали. Она завопила и завыла, и на ее крики сбежалось много
женщин и несколько мужчин.
Казалось, мне грозила беда, когда раздался холодноватый голос,
потрескивающий как змеиная кожа в сухих тростниках.
- Что же стряслось? Изнасилование или ко мне в фургон забрался волк?
Воцарилось молчание, толпа расступилась и пропустила Уасти. Никто не
говорил и не пытался остановить ее, когда она подошла к коврам, девица
подняла руку и коснулась се запястья.
- Целительница! Она смешивала травы "Дарители жизни" - я видела.
- Ну и что? Я попросила ее об этом.
- Попросила ее?.. Но это же была моя работа, - взвыла, побледнев,
девица.
- Значит, она больше не твоя, нахалка. Отныне можешь приносить еду и
воду, и не более.
- Целительница! - завопила девица, хватая ос теперь за рукав.
Уасти отцепила ее.
- Если я решу по-иному, то скажу тебе, - сказала Уасти. - А до тех
пор - ты только кухарка.
Девица скорчилась в комок и зарыдала.
Я очень рассердилась на Уасти, так как поняла, что было у нее на уме
- лишить работы того, кто в ней нуждался, и дать ее тому, кто ее не желал.
Она вошла в фургон, бросила свою сумку с зельями и уселась на деревянный
пол.
Я села у полога и спросила ее:
- Зачем это делать? Она же много лет служила тебе и училась твоему
ремеслу.
- Зачем? Затем, что она дура и слюнтяйка. Много лет, говоришь? С
двенадцатилетнего возраста, всего пять лет, и усвоила она немного. У нее
нет к этому природных способностей. И в пальцах ее нет Прикосновения. Я уж
думала, что ничего лучшего все равно не подвернется.
- До недавних дней, - уточнила я.
Уасти неопределенно пошевелила руками.
- Это еще надо посмотреть.
Черная кошка потерлась об меня по пути на свое законное место у нее
на коленях.
- Кошке ты понравилась, - заметила Уасти. - Та, другая, ей никогда не
нравилась.
- Уасти, - возразила я, - я не целительница.
- Не целительница? О, да А камень - не камень, а море сделано из
черного пива и люди бегают задом наперед.
- Уасти, я не целительница.
- Ты странная, - поправила меня она. - В глазах у тебя больше силы,
чем в пальцах, а в твоих пальцах больше силы, чем в моих, и ты позволяешь
ей пропадать втуне.
- Нет у меня никакой силы.
- Но тебе уже доводилось исцелять. Да, я знаю об этом. Я чувствую,
как от тебя _п_а_х_н_е_т_ этим.
- Не исцеляла я. Все делала их вера в то, что я могу исцелить, а не
то, что я предпринимала.
Я произнесла это прежде, чем успела удержать вырвавшиеся слова, и
Уасти чуть улыбнулась, довольная, что я связала себя признанием. Тут я
очень рассердилась, и вся боль, страх и ошеломленность дружно обрушились
на меня. Кому как не мне знать, что показывая другому его страхи,
обнаруживаешь и собственные? Однако я тут ничего не могла поделать. В
фургоне было темно, пологи опущены, блестели только яркие глаза Уасти да
яркие глаза кошки - два над двумя.
- Уасти, целительница, - сказала я, и голос мой был бледным твердым
лучом, пронзившим эту темноту. - Я вышла из чрева земли и жила с людьми в
приданном мне ими облике, которого я не выбирала. Я была богиней и
целительницей, разбойницей и воином, а также лучницей и возлюбленной, и
пострадала за все это, и мужчины и женщины, загнавшие меня в тиски,
причинившие мне страдания, тоже пострадали из-за меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59