Нет никакой
свободы. Темное проклятье было со мной повсюду, куда бы я ни пошла.
Я побежала от ручья через утренний лес. Птицы разлетались с моего
пути. Когда я не смогла больше бежать, то пошла быстрым шагом,
стремительно и не особенно думая. Крутой путь и много деревьев. У меня
отсутствовало всякое чувство направления. Я сорвала с куста несколько ягод
и заплакала, как избалованный ребенок, когда боли в желудке стали
досаждать мне.
Прошел день, и пришла ночь, когда я находилась высоко на скальной
дороге, карабкавшейся из леса к темнеющему небу. Спала я в пещерке,
свернувшись клубком, так как места там было мало, и мне снилась
беломраморная спальня, где я лежала на шелковой постели, а рядом со мной
качался в золотой колыбели ребенок. Розовый голубоглазый ребенок с челкой
желтых волос.
- Это ребенок Асрена Джавховора, - сказала я, а затем открылись
двери, но темный человек в черной маске подошел ко мне, подняв меч,
фаллический и угрожающий. Меч свистнул и рассек колыбель. Я увидела, как
кудрявились на загривке сильной шеи черные волосы, ибо убийца был Дараком.

Я не знала, куда направляюсь, хотя и догадывалась, что должна была
давным-давно покинуть путь, называемый эттуковцами Змеиной дорогой; не
осталось никаких следов проселка. Это был опасный край, населенный дикими
зверями и дикими племенами вроде эттуковцев. И все же я не видела никаких
людей, и они, надо полагать, не видели меня - или же они уволокли бы к
себе для развлечения. Животные, которых я мельком видела, относились к
робкому десятку: стройный длинноногий олень, извивающиеся гибкие серые
змеи, птицы и рыжевато-коричневые белки. Один раз в сумерках четверо
волков пробежали в расселине в скалах далеко внизу и побудили меня выбрать
для сна более глубокого пещеру. Через панорамы холмов и лесов по ночам
доносилось глухое эхо странных лаев и визгов разных тварей. Я чествовала,
что мне нет места в этой обжитой местности, посторонней, лишенной
способности выжить. Я съела красные ягоды, вызвавшие у меня рвоту, и
поняла, что отравилась. Подол моей "рубашки" порвался на колене, а
остальная одежда истрепалась и износилась. Я пила из прозрачных ручьев или
коричневых зеркал крупных прудов, где в сумерках квакали лягушки. Молоко
во мне начало высыхать.
Десять дней я путешествовала без удобств, без определенного
направления и без всякой цели. На одиннадцатый день местность начала
меняться. Она стала ровной и плоской, камни постепенно ушли в почву. Из
темного мира, угловатого от камней и сосен, она стала серо-зеленым пологим
миром.
Двенадцатый день. Нет больше острых горько-сладких запахов высот,
только в ноздри лезут раздражающие дымы-туманы; туманы настолько
разряженные, что их едва удавалось разглядеть. Небо походило на
раскаленный металлический щит над множеством прудов, зарослей камыша,
болот, ручьев. Птицы кричали по-иному. Жужжали тучи насекомых. По ночам я
ложилась там, где земля была суше всего, не думая о безопасности, и
беловатый фосфор тумана двигался между полосками воды. Я добралась до
болот.

На пятнадцатый день, мой четвертый день в болотах, я ослабла и стала
раздраженной. Вода совершенно не годилась для питья - я попробовала ее и
п_о_н_я_л_а_. Не считая ягод, многие из которых оказались ядовитыми, я не
ела с тех пор, как покинула крарл Эттука. Мои груди, все еще слегка
чувствительные и распухшие от неиспользованного молока, навели меня на
мысль попробовать кормиться от собственного тела - но они были неудачно
расположены для такого мероприятия, а никакого сосуда, кроме моих ладоней,
у меня не имелось. После некоторых колебаний я подоила себя, пытаясь быть
одновременно коровой, пастушкой и подойником, и подавленно увидела, как
молоко стекает тонкой струйкой на землю. Я прокляла свои груди проклятием,
которому они, к счастью, не поддались.
У меня кружилась голова от гудения москитов, и я отлеживалась в
дневную жару в тени камышей.
На семнадцатый день я вышла к огромному водоему, мелкому, отливающему
зеленью, как старый стеклянный кубок. В нем росли деревья, налитые
жидкостью, древние дубы из коричневого мрамора, роняющие в заросли камыша
длинные мягкие листья. Я стала пересекать этот водоем, грязь засасывала
мои подошвы, зелень доходила мне до колен. Серая жара слепила глаза, и я
сперва подумала, что силуэт впереди мне померещился. Затем я решила, что
это высокое дерево с особенно толстым стволом, потом - что это целая роща.
Наконец я сообразила, что это - развалины башни из старого белого камня, а
вокруг башни - клин твердой земли. Я стояла совершенно неподвижно и
прислушивалась. И услыхала сквозь гудение насекомых и слабое вязкое
плюхание воды звуки - звуки знакомые, но нежеланные. Человек.
Словно зверь, я сгорбилась за ближайшим деревом, боясь охотников. И,
как у зверя, во мне шевельнулась единственная связная мысль. Человек.
Пища. Там, где обосновался он, обосновались и его кухонные котлы и
палатки, даже здесь, в болотистом крае.
Идя теперь очень тихо, я прокралась к острову. На берегу я поползла
средь камышей и вперед через густой подлесок. Я залегла в сорока футах от
развалин башни, почти распластавшись на земле, и осторожно выглянула. И
увидала их.
Крарл, это я сразу поняла, и все же...
Они не принадлежали к породе Эттука, это уж наверняка. Волосы они
отращивали длинные, не заплетенные в косы, блистающие, словно черный
огонь, а кожа у них была очень темной, почти такой же черной, как эти
волосы. Видя, как они двигаются вокруг костров, среди палаток из черных
шкур, сами в черных одеждах, я могла определить, что они обладают
природной грациозностью движений, физической красотой, узкой, твердой,
скульптурной внешностью, заставлявшей их казаться нереальными. Белая
башня, черное племя, блеск металла, украшений и огня. Да, еще один кочевой
народ, путешествующий через болота на восток, как собирался сделать крарл
Эттука. И все же они двигались не по Змеиной дороге.
Я пролежала в своем укрытии весь день, следя за ними, дожидаясь
темноты. В целом они казались очень молчаливыми. Высокие, тонкие,
серьезные дети играли в игры с белыми квадратиками, сидели, скрестив ноги,
при входе в палатки. К закату женщины приготовили еду на отдельных кострах
и сели ужинать со своими мужчинами. Я сильно проголодалась. Я начала
замечать только то, что они делали с пищей. По воде капали красные
солнечные пятна. Я прикусила язык и, превозмогая голодное жжение в
желудке, погрузилась в дремоту.

Вода, деревья и остров мерцали в темноте бирюзой. Похоже, они не
выставили никаких часовых.
Крадучись, я добрела до основания башни. Ни единого звука. Я кралась
вперед, пока не добралась до заваленных углей первого костра. Ранее я
заметила стадо коз, голов эдак в двадцать, в загоне по другую сторону
башни и, продвигаясь к ним, я напряглась, опасаясь, как бы они не начали
блеять (обычно они лучше сторожевых псов), но я явно не потревожила их
козьего сна. Я поискала у костра остатков пищи и ничего не нашла. В
отличие от эттуковцев они, к несчастью, не небрежничали с едой. Значит,
делать нечего, придется пробираться дальше в стан.
Я рыскала среди палаток из шкур, широко раскрыв глаза. Между
тускло-красными корками угольев я поискала по тщательней и нашла россыпь
безвкусных крошек. Лошади - у них ведь наверняка есть с собой лошади? И,
наверно, припасы могут быть там - однако у них не оказалось ни лошадей, ни
фургонов, ни телег. Я остановилась у палатки, подняла полог так медленно,
что и он, и мои пыльцы, казалось, заскрипели, словно ржавая дверь. Внутри
- чернота, черные свернувшиеся фигуры и спокойные звуки их сна. И моя рука
змеей устремилась вперед, прежде чем я смогла ее остановить. У полога
лежали на блюде три сероватых лепешки и кувшинчик с водой. Возможно, они
поставили их тут персонально для меня. Я смогла сделать лишь одно -
удержаться, чтобы не съесть их тогда же и тут же, в столь небезопасном
месте. Я заставила себя уйти прочь, за пределы стана, обратно в мое
убежище. Там я напилась вволю и набила рот едой, которая, несмотря на свой
цвет, приятно отдавала медом. Впервые мне довелось быть по-настоящему
голодной. Утолив голод, я выкопала в мягкой земле ямку и зарыла в ней
пустой кувшинчик. Медленно зайдя в воду, я, осторожно ступая, вернулась к
убежищу из согнутых деревьев, удаленному от острова. Люлька из низко
опущенных ветвей послужила мне постелью. Я заползла в нее и, несмотря на
бушевавшую в животе боль, внезапно провалилась в сон.

Моя уверенность, что они не заметят кражу, была опрометчивой: для не
слишком богатого кочевого народа всякие жизненные блага полагалось
учитывать.
Утром раздались пораженные крики, хотя и недолгие. Они отнеслись к
своей потере философски. Искать ее отправился никто.
В тот день они собрались и двинулись дальше, прочь от башни, пешком,
неся свое добро. На землю опустился тяжелый туман, и по какой-то причине я
под прикрытием его последовала за ними. Наверное, меня толкала потребность
в пище, хотя она на данное время исчезла. И все же я не знала, сколько мне
надо путешествовать, прежде чем я доберусь до чистой воды и съедобных
ягод. Или, наверное, в то время я настолько привыкла жить среди людей, что
мне требовалось их присутствие неподалеку от себя. Мне не понравилось
время, проведенное мной в одиночестве в горных долинах. Что-то меня
притягивало; вероятно, близость людей упорядочивала сумбурность моей
жизни.
Мягкая почва приглушала почти все звуки, белые туманы держались, и
следовать незамеченной было легко; если же я теряла их из виду, то могла
найти их следы. Думаю, мне также доставляло странное удовольствие
охотиться за ними подобно зверю. Особенно потому, что они почуяли меня и
забеспокоились. Козы, женщины и дети шли теперь в середине колонны, а
тридцать с лишним мужчин двигались вокруг них с длинными острыми копьями в
руках. Я не могла толком понять их речи, которая опять оказалась новой для
меня, но из отдельных слов уразумела, что, по их мнению, за ними и впрямь
следовал зверь, один из горных хищников, забредший прочь из-за голода в
болото, где не водилось ничего свирепей ящериц длиной с ладонь.
Я сваляла дурака, держась позади них, коль скоро узнала, что они
думают, но, возможно, я _с_т_а_л_а_ в диком лесу полузверем - наверное,
полукошкой, после той встречи у горки камней. После трех дней нашего
путешествия туман рассеялся, и я отстала, укрывшись в зеленоватых очень
высоких камышах. Они разбили стан задолго до заката на участке твердой
земли, в некотором отдалении от того места пряталась я. Этот край был
лучше и чище. Вдоль окоема тянулась река. Камыши шелестели хрустящим, а не
вялым звуком.
Горело много костров, в которые они совали свои острые деревянные
копья, чтобы придать им твердость. Они вели себя деловито, пользовались
очень немногими принадлежностями, и некоторое время я не могла уразуметь,
чти они готовятся к охоте.
Затем холодный страх. Однако по-прежнему больше звериный, чем
какой-либо еще. У меня в мыслях не было пойти в их стан - ни разу не
подумала об этом. Теперь я повернулась и стала маневрировать, пробираясь в
камышах.
Полагаю, я оставила следы - помятые и поломанные камыши. В конце
концов, они же были охотники. Солнце опустилось низко, когда я почуяла
позади первые признаки их приближения.
Среди высоких камышей я заблудилась, и мои чувства подвели меня;
казалось, я слышала, как они идут ко мне сразу со всех сторон. Я ударилась
в панику и забегала кругами. Когда первая темная фигура раздвинула зеленую
завесу, я низко пригнулась к земле и гортанно зарычала, потому что не
могла вспомнить никаких слов, став воплощением гнева, страха и ярости. Я
не сознавала тогда, что дикие края лишили меня последних признаков
человеческого начала. Другие фигуры вышли из камышей и стояли не двигаясь,
так же, как стоял первый.
Воцарилось долгое молчание, и в этом молчании кошачий страх и ярость
овладели мной. Я выпрямилась и посмотрела на ближайшего охотника. Лицо его
было совершенно неподвижным, почти вырезанным, и все же он был удивлен;
его глаза сразу выдали это. Он что-то сказал мне. Я не поняла. Покачала
головой. Он сделал руками жесты, и через некоторое время я сообразила, что
он спрашивает: "Ты следовала за нами?" Я кивнула. Он улыбнулся и махнул
рукой в ту сторону, откуда они пришли, а затем показал на меня, подняв
брови. Невероятно. Он сказал: "Желаешь пойти с нами?" Они были со мной
добры и терпимы, и я не могла понять этого. Я отрицательно покачала
головой. _Н_е_т_, я не хотела идти с ними. Опрометчивый поступок, они ведь
могли и убить меня. Но они не убили. Он кивнул, повернулся и пошел прочь
через камыши, а другие охотники последовали за ним.
Я все еще не верила в случившееся несколько мгновений после того, как
они скрылись.
Затем до меня дошло, что именно мне предлагали и кто. Я побежала за
ними и догнала их среди камышей, они обернулись и вопросительно посмотрели
на меня. Я чувствовала себя, словно глупый ребенок, когда кивнула им.
Вожак снова улыбнулся и пошел дальше со своими людьми, оглянувшись только
раз, посмотреть, следую ли я за ними.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КРАЙ МОРЯ

1
Через день после того, как я пришла к ним, черное племя добралось до
реки, которую я видела на окоеме, и переправилось через коричневые воды,
либо вплавь, либо с помощью тех, кто умел плавать. На другой стороне
стояла стена спутанных камышей, а за ней простиралась сухая выгнутая
равнина, усеянная множеством деревьев с гибкими ветвями - разновидность
яркой ивы, - полощущих свои известняково-зеленые волосы в тех водоемах,
которые здесь еще сохранились.
Они разбили палатки, привязали и подоили уверенными руками коз. Я
мало что узнала о них, за исключением того, что народ они спокойный,
нелюбопытный и щедрый, что быстро стало очевидным. Когда я последовала за
их вождем в крарл, они смотрели, а не пялились на меня. Они предложили мне
еду, от которой я отказалась, поскольку больше не испытывала голода. Из их
речи я ничего не могла понять, но с помощью жестов и мимики они дали мне
знать, что я вольна путешествовать с ними и делить с ними убежище. Взамен
они не просили ничего. Они показали одну из черных палаток, где я должна
спать в обществе двух молодых незамужних женщин. Я подумала, что тех это
может возмутить, но они не проявляли никаких признаков негодования. Одна
из них взяла меня с собой, показала уединенный пруд, где я могла вымыться,
и дала мне черную одежду взамен моих лохмотьев. Я уже забыла, как
управляться с длинным подолом: среди камышей и куманики ткань зацепилась
за колючку, и я споткнулась. Девушка схватила меня за руку и помогла
освободиться, степенно улыбаясь, когда я поблагодарила ее. Я думала, что
разница в цвете нашей кожи может сделать меня объектом ненависти, однако
не почувствовала в ее прикосновении никакой неприязни. Она заставила меня
понять, что ее зовут Хуанхад.
Сумерки окутали камыши, и тогда она приготовила небольшую трапезу на
костре у нашей палатки. Две девушки уселись есть и снова предложили мне
пищу. Я покачала головами. Хуанхад показала на мой шайрин. Похоже, она
думала, что я не могу есть в нем. Женщины черного крарла ходили без масок,
но явно были знакомы с женскими табу других племен; Хуанхад не пыталась
снять с меня маску, хотя и помогла мне снять изодранную "рубашку". Я снова
покачала головой, и они вернулись к еде.
Спать они отправились рано, но сперва поместили у полога три
сероватых лепешки и кувшинчик с водой - совсем как в тот раз, когда я
пришла к ним, чтобы украсть пищу. Той ночью это меня озадачило, но позже,
когда я стала понимать их язык, то выяснила, что лепешки и вода являлись
подношением их богам, выставляемым каждую ночь во всех палатках, чтобы
любое скитающееся божество могло поесть и выпить, если оно случайно
наткнется в темноте на крарл. Неудивительно, что когда они обнаружили
исчезновение ритуальных лепешек, то подняли крик.
Утром, прежде чем мы направились к реке, к палатке подошел их вождь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59