- Если она невинна, - выкрикнула я, - огонь будет для нее прохладным
и приятным, как вода.
Я направила ее руку, так что кисть до запястья вошла в пламя, и она
ахнула при этом, словно девочка, в первый раз увидевшая море, или закат,
или гору - хоть и знает, а все равно испытывает восторг и изумление.
Голоса истерически усилились. Я извлекла ее непострадавшую кисть, и
брызнула ей на лоб несколько капель из медной чаши с водой. Она очнулась,
ошеломленная и улыбающаяся. Следующим стоял мужчина, но результат был тот
же. Толпа теперь волновалась, бурлила и голосила. Я навела на нее
пристальный взгляд, и сделала рукой знак.
- Ни я, ни они, - провозгласила я. - Кто же?
Я увидела, что прислуживавшая Уасти девица стояла в первом ряду, куда
она протолкалась и теперь пыталась попятиться. Лицо ее начал искажать
страх. Внезапно она увидела, что я обратила взгляд к ней, и вокруг нас
снова наступило затишье. Я двинулась очень медленно и все же по прямой, не
глядя ни направо, ни налево, только на нее. Чем ближе я подходила, тем
больше она пятилась, но не могла продвинуться. В любом случае толпа бы ей
не позволила.
Когда нас разделял какой-то фут, я сказала:
- Ты тоже должна доказать свою невиновность перед Уасти и перед
богом.
И множество охочих рук толкнули ее ко мне.
Все было легко и жестоко, у нее не осталось никаких сил. Мне и не
требовалось ничего с ней делать, достаточно и ее собственной вины и
естественного огня. И все же я оказалась неподготовленной к тому, что
случилось - к явлению, вызываемому мной, и все же противоположному.
Я притащила ее к трупу Уасти и сказала:
- Коснись ее руки, и, если ты невиновна, она защитит тебя, и огонь не
обожжет.
И тут она начала сопротивляться и плакать.
- Я боюсь, боюсь.
- Почему?
- Она мертва - мертвая! Я не выношу прикосновения к мертвым!
В пещере грянул громкий голос толпы.
- Испытание! Испытание! Испытание!
Я выкрутила воющей девице правую руку и вынудила ее опуститься к
ладони Уасти. Вот тут это и случилось. Девица издала страшный крик
звериный, бессмысленный, оборвавший скандирование словно ударом меча. Она
опрокинулась навзничь и упала перед деревянным креслом, ее правая ладонь
была обращена кверху, так что все увидели почерневшую плоть, опаленную до
костей.
Шум теперь вырос во всеобщий гром торжества, ярости и ненависти. И
прежде чем кто-либо смог остановить их - а кто б в самом деле попытался? -
женщины овладели телом девицы и утащили, чтобы растерзать ее подобно
волчицам, как растерзали бы меня. Однако девица была уже мертва - умерла в
тот миг, когда коснулась руки Уасти.
Ощутив, наконец, тошноту, я подняла зеленый плащ и натянула его. Эта
девица все-таки обладала какой-то таившейся в ней силой, да так и не нашла
к ней ключа, только лезвие бритвы было той силой, которая уничтожила ее.

5
В ту зиму оттепели не было. Если и не прорицание, то здравый смысл
Уасти доказал свою правоту.
Вереница фургонов, охраняемая красной движущейся оградой факелов, с
трудом пробивалась вверх по узкому Ущелью Кольца, под аккомпанемент воющих
с востока вьюг и кружащее белое неистовство нового снега. По крайней мере
теперь мы освободились от волков, ибо они не любят восточных ветров, хотя
воют ничуть не хуже их.
Я ехала в фургоне Уасти, среди ее вещей, которые я наконец узнала
очень хорошо и считала своими. Парень правил моими лохматыми лошадьми, как
правил ими для Уасти, и другая девушка, тихая как мышка, приносила мне по
моей просьбе еду и сопровождала меня, нося принадлежности целительницы,
когда я посещала больных. Нуждались они в немногом. В целом их можно было
считать здоровыми. Одному я вправила сломанную руку и сняла боль; у
некоторых появился жар, проходивший через день-другой; роды, легкие и без
осложнений, у опытной матери, отлично знавшей, что с ней происходит. В
данном случае училась сама целительница, но это знание могло позже
оказаться полезным. И все называли меня Уасти.
Самым же странным из всего было случившееся с черной кошкой с
кисточками на ушах. Два дня после смерти Уасти я не могла ее найти и не
знала, куда она подевалась, так как мы тогда уже путешествовали. Но на
третий день, рано утром, я проснулась и обнаружила ее сидящей у меня на
животе. Она умывалась, подымаясь и опускаясь в такт с моим дыханием. Я
кормила ее и ничего от нее не ждала, но она следовала за мной по фургону и
по стану, когда мы разбивали его, и сидела, мурлыкая, у меня на коленях.
Она тоже, похоже, позволила мне заменить Уасти. Я любовалась ее красотой и
радовалась ой, но эта связь не была осознанной.
Другой моей заботой был Герет. Он проникся страхом ко мне, страхом
настолько глубоким, что никогда не освободится от него. Меня это вполне
устраивало, но я не хотела, чтобы он казался таким трусливым при
караванщиках: пусть только уважает меня как целительницу, что они сочтут
вполне подобающим.
На следующей нашей стоянке - под скальным выступом, в плохо
защищенном месте, ибо пещеры попадались теперь редко - я пошла к его
фургону. Он пил после вечерней трапезы с несколькими другими купцами, и
когда увидел меня, то поторопил их уйти, и сидел в нервном ожидании.
- Герет, - обратилась я к нему, садясь напротив него в своем черном
платье целительницы, новом наряде, сделанном для меня женщинами. - Ты
действовал отлично. Сиббос простирает на тебя свою милость, и я, хоть у
нас раньше и бывали расхождения, вполне довольна. Я слышала разговоры, что
через день-другой - наверное, послезавтра - мы доберемся до туннеля через
Кольцо. Я также слышала, что это часть пути столь же опасна, как и дорога
сквозь снега. Каравану пора обрести истинного руководителя, а не свору
спорщиков, каждый из которых время от времени претендует на это звание.
Мне кажется, что ты самый сильный и самый лучший организатор, и
следовательно, ты им и должен быть.
Я увидала, что он доволен. Обладать полным и признанным контролем над
фургонами, быть фактическим, а не номинальным главой - это сулило много
преимуществ. Это также положит конец несчастьям и бедам, которые всегда
вызывает грызня.
- Да, - согласился он, - Уасти. Но как я могу это сделать? Сегодня
все выдвигают меня, а завтра Оролла или другого. У меня есть свои люди, но
у Оролла и остальных тоже.
- Я сделаю это за тебя, - пообещала я. - Я пользуюсь благосклонным
вниманием Сиббоса, и я высказываю мнение бога.
Взгляд у него внезапно сделался хитрым, понимающим и отнюдь не
благоговейным.
- Но, - добавила я, - помни, если ты светская власть, то я власть
духовная. Если оказавшись во главе, ты перестанешь повиноваться мне, огонь
бога обрушится на тебя.
Лицо у него пожелтело.
- Да, целительница, - быстро согласился он. - Буду помнить, клянусь в
этом.

В каком-то смысле все должно было бы идти значительно хуже, чем шло.
Но кое-что было в пользу Герета. Пусть он был не особенно сильной
личностью. Оролл, которому полагалось бы иметь больший вес и авторитет,
обладал хитростью, но был чересчур нерешительным, когда доходило до
действия. Герет, с другой стороны, в этом случае стал бы действовать,
пусть даже и неправильно. Караванщики раскололись на шесть фракций: люди и
слуги каравана Герета и люди и слуги других пяти. Первоначально каждая
группа присягала на верность своему собственному князю-купцу, но так как в
группе Герета было существенно больше мужчин и женщин, чем в любой другой
команде, их голос обычно бывал самым громким. Вдобавок к этому подручные
Герета носили его личную сине-коричневую форму. Охрана была у всех купцов,
но охрана Герета, одетая в соответствии с должностью, обычно вела себя
более воинственно, производя этим психологическое воздействие. Последним
фактором в пользу Герета был его груз - пшеница, кукуруза и готовая мука.
В его задачу входило снабжать всех во время пути хлебом, и, хотя
караванщики могли прожить на своих запасах соленого мяса, сушеного сыра и
фруктов, теплый свежий хлеб был им весьма любезен. Наверное, это было
лучшим объяснением почему весь караван время от времени нарекался "народом
Герета". Но, как и к богу, к нему обращались, только проголодавшись.
В отношениях с богом я уже изменила их привычки. Его власть была
важна для меня, так как она служила мне укрытием. Вследствие этого я
возносила ему молитвы по утрам и вечерам, и они привыкли молиться вместе
со мной. Помогая больным, я взывала персонально к нему. Когда мы разбивали
стан, в укромном месте устанавливали одетую статую, и я благодарила его за
нашу безопасность. Никому не навязывали посещать эти поклонения, но
большинство приходили. Так вера стала вездесущим явлением, более важным,
чем раньше. И теперь это принесло мне большую пользу, так как именно через
Сиббоса я сделала Герета вожаком.
Когда я на следующее утро после визита в фургон Герета возносила
Сиббосу молитву, то простояла дольше, чем обычно, а потом повернулась и
посмотрела на толпу. Был один из тех серо-стальных бесконечных дней, очень
холодных, и все сгрудились поплотней.
- Я должна прочесть предзнаменования, - объявила я им. - Ибо нам
грозит опасность.
Я бросила зерна и долго стояла над ними, словно что то увидела, а
потом снова повернулась и сказала:
- Тут зверь, ходящий на шести ногах, но голова у него отрублена, и я
не могу найти ее в этом узоре. Перед зверем яма, в которую он упадет,
потому что у него нет направляющей головы. - Толпа забормотала, а я
развела руки в стороны и крикнула: - Это караванщики. Шесть частей без
вождя.
Тут толпа разразилась криками, гомоном тревоги и удивления, выкликая
имена каждый своего князя-купца.
Я подняла руку, призывая к молчанию, и когда добилась его, сказала:
- Мы должны избрать единого вождя для нас всех. Это надо сделать.
Таково предупреждение Сиббоса. Помолимся же ему, дабы он направил нас.
А зачем начала молитву, которую читала ему раньше по утрам и вечерам.
- Великий бог, проведи нас чрез темные края и убереги нас от всякого
зла. Защити нас от опасности и беды. Дай нам здравое суждение о том, что
мы творим. Дай нам хлеб и воду, покой и отдых. И когда мы призовем тебя,
не отвернись от нас.
Выдумка простая, но их души были открытыми и наивными. Фраза "дай нам
хлеб", столь невинно вставленная в молитву, бессознательно напоминала о
Герете, торговце пшеницей. Закончив молитву, я посмотрела на них и
спросила:
- Кого вы изберете своим вождем?
Я сказала Герету, чтобы при этом вопросе некоторые из его мужчин и
женщин выкрикнули его имя. Они так и сделали, и - как-то вся разом - толпа
подхватила крик. Она забурлила и направилась к его фургону, и вскоре
вышел, притворно изумляясь, Герет и неохотно согласился стать их
начальником.
Что же касается Оролла и других, то они немного поворчали, но в конце
концов согласились, что лидерство было по существу ничем, но могло
оказаться полезным для поддерживания порядка. Как и и предполагала, Оролл
был слишком нерешителен, а прочие последовали за ним и примирились со
сложившимся положением.
После этого дела пошли легко. Герет был их начальником, но Геретом
руководила я. На этот раз я ощутила силу власти и свободу, и чувство
самоотождествления. Я проводила долгие часы, склонясь над старыми
пожелтевшими картами страны, в которую мы двигались, страны за Кольцом и
Водой. И теперь, когда я видела сны, то чувствовала впереди манящую
прохладу Нефрита. Как бы невероятно это ни казалось, я вела себя, сама
того не ведал, к своей цели. И ни разу не отклонилась, только
задерживалась в пути - как время, проведенное в деревне с Дараком, а
теперь и с караваном. Никогда раньше осознание скорого достижения цели не
было таким сильным. Я просыпалась, пылая от радости, трепеща и светясь от
ожидания. Скоро, скоро.

На второй день после избрания Герета мы подъехали к высокому месту -
коварному подъему среди покрытых белыми шубами скал, к черной круглой
дыре: туннелю через Кольцо.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВОДА

1
Путешествие это было черным, и длилось десять дней.
Туннель достигал примерно двадцати футов в ширину и около двадцати
футов в высоту, хотя местами это варьировалось, стены и потолок
расширялись или смыкались. Но пространства для проезда всегда хватало, а
через определенные промежутки мы встречали широкие залы-пещеры, где могли
остановиться и устроить привал. Хуже всего была сочащаяся влага, гулкая
беззвучность, которая, казалось, разговаривала с тобой, и тьма, колышущая
пламя факелов, словно крылья гигантских нетопырей. И постоянно
присутствовал безымянный страх.
В туннеле заболело много детей, но причиной тому всегда был страх.
Взрослые тоже стали добычей внезапных болей и обмороков, которые они
приписывали дурному воздуху, ползущему через туннель со стороны гор. Страх
был делом естественным; я ожидала его - бессознательный ужас перед
нависшими над нашими головами милями скальной толщи, первозданный ужас
перед темным подземельем, обычный для всех созданий, которые смертны и
хоронят своих покойников в земле. И все же этот страх был больше, чем
суеверные кошмары. Я знала задолго до того, как нашла ключ к нему. Дух
Сгинувших был в этом месте очень силен.
Я снова начала видеть их во сне, однако сны эти не пугали меня так,
как прежде. Мои чувства притупились. Я видела мельком, как строилось это
сооружение - людей надсмотрщиков, выступивших против собственного народа
из страха перед Высшей Расой. Увидела вспотевшие бригады, подымающие
камень, их тела мертвенно-белого цвета, как у слизней, от многолетнего
пребывания под землей. Мелькали и щелкали бичи. Люди падали замертво. А
когда являлись _о_н_и_, то были прекрасными - в агонии вырождения. У них
были связаны с этим туннелем более великие замыслы, но не хватило времени
их исполнить - колонны, резьба, фрески. Этому проходу предназначалось быть
не всего лишь пробитым в скале следом червя, а еще одним из их
непревзойденных и превосходных произведений искусства, построенных трудом
и несчастьем подчиненных. Позже я обнаружила нацарапанные на стене знаки -
стершиеся и не поддающиеся прочтению ничьих глаз, кроме столь зорких, как
мои. Они были самой древней формой языка, слышанного мной в деревне, в
горах, в Анкуруме и среди караванщиков. И все они были проклятьями -
проклятьями Великим - проклятьями людей.
Однажды на одной из пяти наших стоянок я нашла дальнюю пещеру, очень
влажную, увешанную сталактитами, похожими на жесткую бахрому стеклянного
занавеса. В ней находился черный бассейн, а на дне тускло поблескивали
кости. И на самом краю бассейна - стих, высеченный на древнем языке:
Болезни змей грядет ужалить вас.
Смерть, старый темный человек, грядет вас унести.
Так спите ж худо, падаль, мразь, на ложах золотых.
Неподалеку от конца туннеля проход был менее законченным и более
опасным. Пошли узкие мостики, где фургоны приходилось для облегчения
частично разгружать, а люди и лошади переходили поодиночке. И встречались
места, где потолок опускался достаточно низко, чтобы царапать по
парусиновым верхам фургонов. Но вскоре воздух приобрел странную сладость,
и нам в лицо подули резкие свежие ветры.
На десятый день мы вырвались из туннеля-утробы на волю и выехали на
каменистое плато, тянущееся на много миль над огромной ширью реки,
называемой ими Водой.
Стоял ранний вечер, время, когда дух обычно начинает уставать, но
сегодня, когда мы оказались на воле, он был на подъеме. Дети и собаки
носились, неистовствуя в играх; народ облегченно вздыхал и поднимал взгляд
к небу.
Мы нашли туннель в снежных сугробах, но теперь на куда более низком
плато всюду виднелся лишь голый камень. Позади высились горы, белые
посередине, но здесь, в месте чуть потеплее и ниже границы снегов, нас
беспокоили только свирепые, дикие ветры с юга. Они были сухими и суровыми,
как страна, откуда они принеслись. Мы еле-еле видели ее, ту страну, сквозь
туманную даль. Тускло-дымчатые очертания плоскостей, одна сплошная голая
пустыня, как казалось с плато. И все же там должна быть жизнь, иначе зачем
мы приехали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59