..— Бабушка, может быть, потом? Я сейчас тороплюсь… — Маша попыталась уйти.Зинаида погрозила пальцем:— Успеешь. К Алешке своему убежать успеешь. А вот бабушкины слова мимо ушей пропускать не надо.— Хорошо, я слушаю, — обреченно вздохнула внучка.— Маша! Если у вас ничего так и не случилось, то, может быть, это к лучшему? Может быть, это знак, что не нужно торопить события? А?— Бабушка, но позволь мне самой… Вернее, нам самим с Алешей решить этот наш внутренний вопрос.Зинаида закивала:— Конечно, конечно. И вопрос внутренний, и решать в конечном итоге будете вы с Алешей. Никто с этим не спорит. Дело в том, что если тебя вчера вечером что-то остановило… или кто-то остановил… это может быть неспроста.— А с чего ты взяла, что меня кто-то или что-то останавливал?Зинаида пожала плечами:— Ну, так ты же сама сказала. Он — на чердаке. Ты — у себя в комнате. Или я что-то не так поняла?Маша вздохнула:— Все так. Просто вчера… не знаю. Настроения не было. Или страшно. А потом вы… Ты меня понимаешь?— Еще как понимаю. Еще как. .А кто тебя в этом поймет лучше меня?— Ну, вот. Вчера я непонятно чего испугалась, а сегодня утром все страхи рассеялись, — продолжала Маша.— Вот именно — страхи! У меня знаешь какие страхи? Какое-то предчувствие нехорошее, Машенька! — подхватила Зинаида.— Бабушка, ты опять со своими предчувствиями! — отмахнулась Маша.Зинаида вскинулась:— Да! Опять! И между прочим, мои предчувствия меня не обманывали никогда!— Ой. Опять ты за старое, бабушка. Зинаида заглянула ей в глаза:— Машенька, девочка моя. Если ты испугалась чего-то, если тебя что-то хоть вот на капельку насторожило и остановило — это знак. Значит, не стоит торопиться. Я же тебя знаю, внучка. Супружество — это очень важный шаг. Ты у меня девочка серьезная, не легкомысленная, я знаю. И все принимаешь близко к сердцу…— Бабушка, давай с тобой об этом потом поговорим? Завтра?— А если завтра будет поздно? — взмолилась Зинаида. — Так сердце болит, что плакать хочется!Маша успокаивающим тоном спросила:— Я побегу? Бабушка, вот увидишь, все твои страхи, подозрения и опасения будут напрасными!— Не надо, внучка. Пожалуйста! Дай Бог, чтобы я ошибалась… — попросила Зинаида.— Не беспокойся! Лешка меня любит, у нас все замечательно…— Ладно. Сдаюсь. Иди. Но… — Зинаида замялась. — Последний вопрос. Я понимаю, что он звучит несовременно, не так, как в нашей юности. Но! Машенька, мне кажется, в ЗАГСе недаром дают три месяца — на то, чтобы все взвесить, решить…— В ЗАГСе дают такой срок, потому что там большая очередь, — возразила Маша.— Неправда, Маша, неправда. Всегда предлагалось, и раньше, и теперь, жениху с невестой хорошенько подумать, с родными посоветоваться — прежде чем нырять в брак, как в омут с головой.— Бабушка, извини. Ты-то точно не ныряла в омут, — вздохнула Маша.— Не надо сейчас, Маша, про меня. Не надо! Мы сейчас про тебя говорим. Неужели, внучка, сейчас настолько уже утрачена девичья честь. Женская гордость. Невинность невесты. А? — пытливо смотрела на нее Зинаида.Маша всплеснула руками:— Бабушка, да что ты такое говоришь! Конечно, все это важно. Но я-то совершенно точно знаю, что Алеша есть и будет моим единственным мужчиной в жизни. Это самое важное. Ведь так?— Так-то оно так… — Зинаида покачала головой.— Бабушка, ты прости, пожалуйста… Но я и так уже опаздываю. Я побегу, а потом мы с тобой договорим обязательно. И про женскую гордость, и как с ними, с моряками, вести себя нужно… — И Маша легко рассмеялась.— Маша, нельзя же смеяться над принципами! Маша поцеловала ее в обе щеки:— Бабушка, я не смеюсь, я говорю, что мне Алеша дороже всех моих принципов! Он для меня дороже принципов, дороже всего на свете, и я готова ему отдать все, включая эту несчастную девичью гордость! Понятно?Зинаида проводила взглядом уходящую внучку и неодобрительно покачала головой:— Маша, что ты такое говоришь?.. Стыд-то какой… * * * Следователь, после похода на маяк и разговора с Андреем, вернулся в свой кабинет с находкой — рюкзаком, предположительно принадлежавшим профессору Сомову.Буряк достал из полиэтиленового пакета рюкзак, расстелил на столе чистый лист бумаги и положил находку на стол. Он заперся изнутри и зажег лампу. Затем принялся внимательно исследовать вещдок — полуистлевший, ветхий рюкзак, со стершимися старыми надписями, наклейками. Достав из сейфа толстую папку с архивными документами, начал листать ее, ища фотографию.Наконец он нашел то, что искал, вынул фотографию из дела и положил ее рядом с рюкзаком. Следователь долго глядел в лупу на изображение одного человека на снимке — мужчины лет пятидесяти, с бородой, на его плече был рюкзак. Детали рюкзака на черно-белом снимке и на столе у следователя совпадали. Следователь еще раз сравнил снимок и находку. На его лице заиграла довольная улыбка. Он аккуратно сложил рюкзак в мешок и спрятал вместе с папкой в сейф.— Победа! Почти победа, — сказал он сам себе. * * * Смотритель лежал на полу неподвижно, затем снова начал дергаться.Послышался звук отодвигаемой задвижки окна, и в окошечке появилось лицо охранника:— Родь, ты чего бузишь?Ответа не последовало: смотритель извивался на полу.— Э, Родь! Ты где? Я тебя не вижу! — Охранник открыл дверь и заглянул в камеру. Увидев смотрителя, валяющегося на полу в неестественной позе, охранник подбежал к нему. Сначала осторожно, издалека, затем — наклоняясь все ниже, охранник позвал:— Э, ты чего? Сала объелся? Ты что, прикидываешься?Смотритель вновь начал биться в судорогах и корчиться.— Ну вот, еще не хватало, чтоб ты помер тут, в мою смену!Он перевернул смотрителя лицом к себе и увидел, что зрачки у него закатились. Охраннику стало страшно:— Э, э, перестань! Хватит! Не умирай, дурачина! Подпрыгнув, он побежал к двери, потом снова вернулся, проверяя, как себя чувствует смотритель, затем бросился бежать, не зная, что ему делать. Выбежав в коридор, он громко закричал:— Эй, кто-нибудь! На помощь!Никто не ответил, и он, захлопнув дверь камеры, бросился по коридору:— Боже мой, что же с ним приключиться могло! Вот досада-то, а?Через несколько минут в камере смотрителя уже был врач. Он начал проверять пульс, посмотрел зрачки:— Ничего не понимаю…Врач обернулся в сторону охранника:— Как это произошло? Что здесь было?— Да не знаю я… Я шум услышал какой-то подозрительный… заглянул… а он — тут… лежит, корчится… — забормотал охранник.— Странно. На эпилепсию не похоже. И пульс — нормальный. Эй, Родь, что с вами?Смотритель лежал неподвижно.— А что с ним? Он помирает? — занервничал охранник.— Не знаю… пока ничего не знаю, — покачал головой врач.Достав из своего чемоданчика фонендоскоп, врач прослушал сердце смотрителя и озадаченно перевел взгляд на охранника. В дверях камеры появился Марукин:— Что, что здесь произошло?— Вот, этот ваш… наш… смотритель загибается, — отрапортовал охранник.— Или загибается, или это блестящая симуляция, — заметил врач.— Так надо его в изолятор определить, срочно! — глаза Марукина заблестели.— Зачем сразу в изолятор? Я сейчас проверю все показатели, приму решение… — отозвался врач.— А не затянется это ваше… принятие решения? — занервничал Марукин.— Я работаю максимально быстро, — заметил врач. Марукин настаивал:— Вы что, не понимаете? Если опасный преступник сейчас, во время следствия, скончается, сколько преступлений останутся нераскрытыми!Врач сухо возразил:— Я сейчас думаю о нем как о человеке, а не как о преступнике.— Так заберите его к себе в изолятор и там проверяйте! — потребовал Марукин.— Может быть, его с места трогать нельзя… — врач наклонился к смотрителю.В это время охранник подозвал к себе Марукина:— Юрий Аркадьич… я переживаю… может быть, это я чего в той передачке не доглядел?— Молчите, Вася! Молчите про передачку! А то полетит ваша голова! — прошипел Марукин.— Странно, — сказал врач. — Внешние проявления нехорошие, а давление и пульс в норме. Правда, я встречался со случаями… Это может быть как исключение из общих правил протекания болезни, так и убедительная симуляция.— Не похож он на симулянта, — хмыкнул Марукин.— А как вы это определяете? — врач усмехнулся.— Ну, не знаю…— Вот и я не знаю. Вернее, знаю вот что. Инъекция с глюкозой ему не помешает. Только поддержит.И риска никакого, — врач взял шприц, набрал лекарство и наклонился над смотрителем, — посмотрим на естественные реакции.Марукин наблюдал за этим, вытянув шею и затаив дыхание. Врач ввел лекарство в предплечье смотрителя, у того не дрогнул ни один мускул на лице.— Такой силы воли не бывает. Он не чувствует укола, — констатировал врач и поднялся с колен. Отойдя от лежащего смотрителя, он снял с себя очки и обратился к Марукину:— Кажется, вы правы. Его действительно лучше перевести в изолятор.— Ну, что я говорил! — Марукин повернулся к охраннику: — Живенько, живенько, зови помощников, давайте носилки…Охранник вышел из камеры и в дверях столкнулся со следователем, который воскликнул:— Что здесь происходит?— Вот, Родю плохо… — пояснил Марукин.— Собираемся в изолятор перенести… — добавил врач.Следователь скомандовал:— Отменяю изолятор! Тащите его ко мне в кабинет — там ему быстро полегчает!Разъяренный следователь буквально за шиворот затащил смотрителя, который охал, стонал, но шел на заплетающихся ногах. За ними следом вбежал Марукин. Следователь гремел:— Что, симулянт несчастный, цирковое представление решил здесь устроить? Мало было прошлых выходок?— Может, все-таки в изолятор? — робко настаивал Марукин.— Перебьется! Я сам его вылечу! — следователь обернулся к вбежавшему охраннику: — Наденьте на него наручники!Марукин удивленно наблюдал за происходящим:— В чем дело, Григорий Тимофеевич? Чего вы так на него разозлились?— Потому что я сейчас его к стенке прижму. Уже фактами!Смотритель открыл глаз и произнес слабым голосом:— Какими фактами, гражданин начальник?— Неопровержимыми. Нашел я твой тайничок, Михаил Макарыч. Й рюкзачок в том тайничке тоже нашел…Смотритель выпрямился на стуле:— Врешь. На понт берешь!— Вот тебе и полегчало, — язвительно заметил следователь. * * * Леша занимался в комнате последними приготовлениями: везде лежали лепестки роз, горела свеча, Леша отрыл бутылку красного вина и налил по нескольку капель в два бокала, стоящие на подносе. Услышав звук приближающихся шагов, Леша, не глядя, отозвался:— Это ты, любимая?Он обернулся, и на его лице отразились недоумение и обида, потому что он увидел незваную гостью — Катю.Катя широко улыбалась.— Катя, ты? Что ты здесь делаешь? — спросил Алеша.Катя, как ни в чем не бывало, поздоровалась:— Добрый день, Алешенька.— Что тебе здесь надо? И… как ты вошла? — продолжал Леша.— Ты сам оставил дверь открытой… Не заметил…— Да, это я сам. Но я… Я жду Машу!— Догадываюсь, что не меня. Но не беспокойся. Я на минутку! — заверила Катя.Леша смотрел прямо на нее:— Кости нет дома.— Я заметила. Одну минуту, я хочу поговорить с тобой.— Нет, только не сегодня, не сейчас, Катя, — взмолился Леша. — Я уже сказал: я жду Машу. Поэтому ни минуты, ни полминуты для разговоров с тобой у меня нет!Леша попытался потеснить Катю к выходу, она остановилась в дверях.— Не очень-то ты вежлив, Алешенька. А еще хотел, чтобы мы с Машей подружились.— Наверное, я был неправ. Я поторопился. Катя поспешно заговорила:— Что ты! Очень даже прав! Это я чувствую себя такой грубой, бестактной… но я… раскаиваюсь!Леша в этот момент был готов поверить чему угодно, и Катя, пользуясь минутным сомнением Алеши, снова прошла в глубь комнаты, взяла в руки бутылку с красным вином и, глядя на этикетку, воскликнула:— Ой, отлично. Я думаю, Маше понравится.— Да, но… Ты должна уйти.— Уйду, уйду, не беспокойся! Не стану же я вам мешать, в самом деле!С одним бокалом и бутылкой вина в руках Катя подошла к Алеше.— Хоть мы с тобой и расстались, Алеша, ты для меня всегда будешь… лучшим другом! А знаешь что, Алешка? Давай выпьем с тобой! На прощание! Простимся, так сказать, с прошлым, которое нас связывало. И пожелаем друг другу счастья в будущем с другими любимыми!Катя налила вино в бокал. Леша покачал головой:— Спасибо, Катя, только я пить не буду. Катя весело ответила:— Вот и ладно! Я выпью одна за двоих! — она выпила налитые несколько глотков из одного бокала.Алеша с досадой смотрел на нее, но Катя не унималась:— Сюрприз порчу? Я выпила из чужого бокала?— Ты выпила из моего, — сухо возразил Леша. Катя предложила:— Тогда и ты выпей из него. И — будем считать наше экспресс-прощание законченным! Да, кстати, а шоколадка у тебя есть?— Шоколадка? При чем здесь шоколадка? — ошарашенный Леша перестал понимать, что происходит.— Горькие тосты нужно закусывать сладким. Разве ты не знал? — последнюю фразу Катя произнесла нежным, воркующим голосом, Алеша слушал ее почти зачарованно. Он повернулся, идя к столу за шоколадкой. Катя в этот момент быстро бросила в бокал лекарство.Вернувшись к Кате, Леша сказал:— Хорошо. Я выпью. Именно за то, что все старое закончилось и теперь мы не будем мешать друг другу…— И пожелаем друг другу счастья! — подхватила Катя.Алеша взял бокал из рук Кати и выпил вино. Катя внимательно посмотрела в глаза Алеше:— С тобой все в порядке, Алеша?— Конечно! А разве со мной может быть что-нибудь не в порядке? Вкусное вино… — ответил он.— Ты такой бледный, — заметила Катя.Алеша взглянул на Катю и вдруг почувствовал, что ему действительно стало плохо. Он пошатнулся, прижимая ладонь к груди, в области сердца:— Ой. Мне действительно нехорошо. Сердце так забилось.— Алеша, что с тобой? Приляг, на тебе лица нет! — воскликнула Катя. Алеша присел на край кровати, бокал в его руке дрожал, и Катя ловко подхватила бокал.Леша слабым голосом попросил:— Уйди, Катя.— Ну, что ты, Алешенька, разве я могу оставить тебя в таком состоянии? — с этими словами она сняла с него рубашку и расстегнула свою блузку.Когда Маша через несколько минут зашла в комнату, то увидела следующую картину: Катя в Алешиной рубашке полулежала на его постели, рядом — Алеша, сонный, полураздетый, слабый и поверженный. Вокруг — лепестки роз. Катя торжествующе обнимала Алешу.Машины глаза наполнились ужасом и отчаянием.— Что это? — тихо спросила она.— А ты что, не видишь? — с победным видом сказала Катя.Алеша попытался приподнять голову, но ему это не удалось — голова упала, казалось, что он мертвецки пьян. Алеша силился что-то сказать и не мог, язык его не слушался, перед глазами его стоял туман, образ Маши расплывался. У Маши в глазах стояли слезы:— Леша! Это и есть сюрприз, который ты для меня готовил? Как ты мог так поступить со мной?Леша сбивчиво бормотал:— Маша… Я…Катя притворно удивилась:— Почему ты не сказал мне, что она придет? Идиотская ситуация.Маша в слезах развернулась и выбежала из комнаты.Катя вскочила и бросилась за ней, крича в проем двери:— Я — его первая любовь! Первая — значит, единственная! И он всегда будет меня любить! Всегда! Слышишь?Маша оглянулась на звук Катиного голоса, ее взгляд был полон отчаяния и боли. Вдруг резкая вспышка света озарила все вокруг. Одновременно сильно хлопнула дверь за Машей и послышался звон стекла: в комнате Алеши лопнули плафоны, полетели осколки стекла. Катя испуганно схватилась за голову: — Ой, мамочки! Что это? Что происходит? * * * Смотритель сидел на стуле в центре кабинета. Марукин подслушивал под дверью кабинета.— Что, хотел припадок симулировать? С сердцем ему плохо! Да? — спросил следователь.Смотритель мрачно ответил:— Зачем симулировать? Я не мальчик тебе, чтобы театр разводить. Пошаливает что-то сердечко-то…— Не вышло у тебя ничего? И не выйдет! Все! Кончилось твое время! Теперь сядешь по полной программе! — угрожал следователь.— Не рано ли радуешься, начальник? — буркнул смотритель.— Самый раз! Это раньше у меня были одни догадки. Теперь железная улика имеется.— Неужто?Следователь показал смотрителю рюкзак с надписями, и смотритель вздрогнул. Следователь наклонился над ним:— Узнаешь?Смотритель отрицательно помотал головой.— Ну конечно! Не узнаешь! Сколько лет прошло! Смотритель пожал плечами. Следователь прогремел:— Этот рюкзак принадлежал профессору Игорю Сомову, которого убили в 1999 году. И тогда следствие зашло в тупик из-за недостаточности улик.— Это тоже не улика, — заявил смотритель.— Ошибаешься. Это очень даже улика! Вот отправлю на экспертизу в Одессу — она твою причастность железно докажет.— Эта рухлядь по дороге рассыплется, начальник! И где ты ее откопал-то? Ты что ж, там, в каморке у меня, обыск, что ли, проводил?— Ну, положим, не обыск, а так…— А так? Ай-я-яй! Нехорошо! Обыск, да без ордера и без санкции прокурора? Нехорошо, гражданин начальник! — ехидно протянул смотритель. — Это все липа, гражданин начальник! Нашли какую-то грязную тряпку и сразу меня обвинять! Может, ее мои сынки спрятали, когда в казаков-разбойников играли?Следователь зло прервал его:— Это не липа, Родь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37