День за днем убирала Клара грязные простыни и засовывала их в корыто, наполненное водой из цистерны. Она никогда не делала этого в присутствии девочек; она полагала, что Боб рано или поздно умрет, и не хотела, чтобы дети чувствовали к нему отвращение, если это хоть в какой-то степени от нее зависело. Она посылала их к нему лишь раз или два в день, чтобы они вытерли ему лицо, надеясь, что их присутствие может вывести его из коматозного состояния.– Папа умрет? – часто спрашивала Бетси. Ей был всего год, когда умер Джонни, ее последний брат, и она не знала, что такое смерть, испытывая лишь любопытство.– Я не знаю, Бетси, – отвечала Клара. – Совсем не знаю. Надеюсь, что нет.– Ну а говорить он когда-нибудь сможет? – спрашивала Салли. – У него глаза открыты, почему он не говорит?– У него повреждена голова, – объясняла Клара. – Внутри повреждена. Может быть, рана заживет, если мы будем хорошо за папой ухаживать, и тогда он снова будет говорить.– Как ты думаешь, он слышит, как я играю на пианино? – интересовалась Бетси.– Иди и умой ему лицо, пожалуйста. Я не знаю, что он может слышать, – ответила Клара. Она чувствовала, что в любой момент может расплакаться, а ей не хотелось, чтобы девочки видели ее слезы. Пианино, по поводу которого они с Бобом спорили два года, доставили за неделю до несчастного случая. То была ее победа, но печальная. Она заказала его далеко, аж в Сент-Луисе, и оно оказалось совершенно расстроенным, когда его наконец привезли, но в городе в салуне был француз, который и настроил его за пять долларов. И хотя она предполагала, что на пианино он играет в борделе, она наняла его за большой гонорар в два доллара в неделю, чтобы он приезжал и давал ее дочерям уроки.Француза звали Жюлем. Канадец французского происхождения, он когда-то был торговцем на Ред-Ривер, но разорился, когда тамошние племена выкосила корь. Он прошел через Дакоту и добрался до Огаллалы, где играл на пианино, чтобы заработать себе на жизнь. Ему нравилось приезжать и учить девочек – он утверждал, что они напоминают ему его кузин, с которыми он когда-то играл в доме своей бабушки в Монреале. Он носил черный пиджак, а усы мазал воском. Обе девочки считали его самым изысканным человеком из всех своих знакомых, и это соответствовало действительности.Клара купила пианино на деньги, которые выручила, продав лавку родителей в Техасе, и которые хранила все эти годы. Она так и не разрешила Бобу пустить эти деньги в дело, и они часто по этому поводу ссорились. Она хотела сберечь их для детей, чтобы со временем их можно было послать куда-нибудь в школу, и им не пришлось бы провести всю юность в таком суровом и одиноком месте. Часть денег она истратила на двухэтажный деревянный дом, который они построили три года назад, после того как почти пятнадцать лет прожили в землянке, вырытой Бобом в откосе около реки Платт. Клара всегда ненавидела землянку, всю эту грязь, сыпавшуюся на постель год за годом. Именно от пыли кашлял ее первенец Джим чуть ли не со дня рождения и умер, не прожив и года. По утрам Клара поднималась и шла на Платт, где мыла голову в ледяной воде, и все равно к вечеру, если ей случалось почесать голову, под ногтями застревала грязь, целый день сыпавшаяся с потолка. По непонятной причине, куда бы она ни двигала свою кровать, грязь обязательно сыпалась прямо на нее. Она закрывала потолок тканью, даже брезентом, но ей никогда не удавалось надолго избавиться от грязи. Она проникала повсюду. Ей казалось, что все ее дети были зачаты в клубах пыли, поднимающейся от простыней или сыпавшейся с потолка. Крышу облюбовали пауки и другие насекомые. Они целыми днями ползали по стенам и в конце концов попа дали в кастрюли, сковородки или сундуки, где она хранила одежду.– Уж лучше бы я жила в вигваме, как индейцы, – много раз говорила она Бобу. – Чище бы была. Когда вигвам пачкается, его можно сжечь.Эта мысль шокировала Боба, человека по характеру крайне ортодоксального. Он поверить не мог, что женился на женщине, желающей жить как индейцы. Он работал изо всех сил, чтобы обеспечить ей достойную жизнь, а она такие вещи говорит, причем именно так она и думает. И она упрямо не отдавала ему свои деньги, год за годом хранила их детям на образование, так она говорила, хотя один за одним умерли все три их мальчика, так и не достигнув школьного возраста. Последний прожил достаточно долго, чтобы Клара научила его читать. Она читала им «Айвенго» Вальтер Скотта, когда Джеффу и Джонни было шесть и семь. Но следующей зимой оба мальчика умерли от воспаления легких с интервалом в один месяц. То была ужасная зима, земля промерзла настолько, что нельзя было выкопать могилу. Они положили мальчиков в маленьком сарайчике, плотно завернув в брезент, пока холода не много не отпустили и они не смогли вырыть могилы. Много раз Боб возвращался, доставив лошадей армейским частям, и находил Клару в ледяном сарае, сидящую около двух маленьких тел, с замерзшими на щеках слезами. Ему приходилось греть воду, чтобы смыть этот лед с ее лица. Он пытался уговорить ее не делать этого, погода стояла холодная, вдоль реки дули ледяные ветры. Она могла замерзнуть до смерти в этом сарае. «Если бы я смогла, – думала Клара, – я была бы с моими мальчиками».Но она не замерзла, и Джеффа и Джонни похоронили рядом с Джимом. Несмотря на ее решимость не подвергать себя больше таким пыткам, она родила девочек, и ни одна из них ничем серьезным не болела. Боб не мог смириться с таким невезеньем: ему так хотелось иметь сильного сына, чтобы тот помог ему с табуном.Но он любил девочек, хоть и не умел выразить эту любовь словами. С ними он чувствовал себя неуклюжим, их хрупкость его пугала. Он постоянно беспокоился об их здоровье и пытался их кутать. Их бесшабашность временами пугала его до полусмерти. Они были из тех, что могли пробежаться по снегу босиком, если им вздумается. Он боялся за них, а еще больше боялся, что его жена не переживет, если одна из них умрет. Сам он чувствовал себя нормально в любую погоду, но стал ненавидеть зиму, потому что страшился, что зима может забрать у него кого-нибудь из семьи. Но девочки росли крепкими, в мать, тогда как все мальчики родились слабенькими. Боб понять этого не мог и надеялся, что они еще родят сына, из которого он вырастит себе помощника.У них был всего один работник, старый мексиканский ковбой, которого звали Чоло. Несмотря на возраст, старик сохранил жилистость и силу и остался с ними в основном потому, что был привязан к Кларе. Именно Чоло, а не муж, научил ее любить и понимать лошадей. Чоло сразу сказал ей, что Бобу не удастся объездить ту кобылу, он убеждал ее уговорить мужа продать ее необъезженной или отпустить. Боб хоть всю жизнь и торговал лошадьми, по-настоящему с ними обращаться не умел. Если они его не слушались, он их бил. Клара часто отворачивалась с отвращением, когда ее муж бил лошадь, потому что она понимала, что виноват он сам, его неумение, а не животное. Боб не умел сдерживаться, если лошадь злила его.С Кларой он вел себя иначе. Он ни разу не поднял на нее руки, хотя она часто лезла на рожон. Возможно, все дело было в том, что он так до конца и не поверил, что она вышла за него замуж, не смог понять, почему она так поступила. Когда он за ней ухаживал, над ними всегда висела тень Августа Маккрае. Боб так и не уразумел, почему она предпочла его знаменитому рейнджеру или всем своим другим ухажерам. В те годы она была самой завидной невестой в Техасе, и все же она вышла за него и поехала с ним в Небраску, осталась с ним и помогала ему во всем. Боб знал, что женщинам тяжко в этом суровом краю. Женщины умирали, сходили с ума или сбегали. Жена ближайшего соседа Мод Джонс однажды утром убила себя из ружья и оставила записку: «Не могу больше слушать эти завывания ветра». У Мод был муж и четверо детей, и все равно она убила себя. Клара на время взяла ее детей к себе, но потом за ними приехали их бабушка и дедушка из Миссури. Лен Джонс, муж Мод, скоро все пропил. Однажды он спьяну вывалился из фургона и замерз насмерть всего в двухстах ярдах от салуна.Клара же продолжала жить с Бобом, не сбежала, но в ее серых глазах появлялось выражение, пугающее Боба, когда он его замечал. Он не совсем понимал, что оно значит, но ему оно говорило, что она может уехать, если он не поостережется. Когда они только приехали в Огаллалу, он здорово закладывал за воротник. Огаллалу тогда вообще трудно было назвать городом, соседей мало, общаться не с кем. К тому же постоянная угроза нападения индейцев, хотя Клара вроде бы не слишком их боялась. Если кто и бывал у них, то в основном солдаты, которые пили, и он вместе с ними. Кларе это не нравилось. Однажды вечером он здорово напился, а когда проснулся утром, то увидел в ее глазах то самое выражение. Она приготовила ему завтрак, но смотрела холодно и заявила:– Я хочу, чтобы ты бросил пить. На этой неделе ты трижды напился. Я не собираюсь здесь жить и постоянно ходить с грязной головой ради пьяницы.Никогда, ни раньше, ни позже, она ему не угрожала. Боб весь день пронервничал, разглядывая унылую прерию и понимая, что жить здесь без нее он не сможет. После этого он не пил ни разу. Та бутылка, из которой он отпивал в последний раз, так и осталась стоять в буфете, пока Клара не развела виски с патокой и не использовала в качестве лекарства от кашля.Они иногда ссорились, по большей части из-за денег. Клара была хорошей женой и много работала, она никогда не позволяла себе ничего неподобающего или неуважительного, но само существование этих техасских денег беспокоило Боба. Она не давала их ему, не давала вложить в дело, в каком бы тяжелом положении они ни находились. Она и сама их не тратила, она вообще ничего на себя не тратила, разве что покупала иногда книги и журналы. Она берегла деньги для детей, так она говорила, но Боб никогда не был полностью уверен, что она не держит их на тот случай, если ей придется уехать. Он знал, что это глупо, Клара уедет, если захочет, и без денег, но он не мог выбросить эту мысль из головы. Она даже не давала построить на эти деньги дом, хотя ей очень хотелось его иметь, и им пришлось возить лес за двести миль. Разумеется, он преуспел в своей торговле лошадьми, в основном за счет армейских поставок, и мог себе позволить построить ей дом. И все равно он помнил про ее деньги. Она уверяла его, что они пойдут на образование девочек, и тем не менее она делала вещи, которых он от нее не ожидал. Предыдущей зимой она купила Чоло пальто из бизоньей шкуры, что повергло Боба в транс. Он никогда не слышал, чтобы замужняя женщина купила мексиканскому ковбою дорогое пальто. И потом это пианино. Она его тоже заказала, хотя оно обошлось им в двести долларов и еще сорок за перевозку. Но он должен был признаться, что обожал смотреть на сидящих за пианино девочек, когда они играли гаммы. А бизонье пальто спасло Чоло жизнь, когда он попал в апреле в пургу на реке Дисмал. Клара всегда поступала по-своему, и по большей части ее поступки оказывались разумными, но Боб все время чувствовал, что она все это делает в обход его. Она никоим образом им не пренебрегала, во всяком случае, у него не было повода на это жаловаться, и девочки его любили, но иногда он все же ощущал себя посторонним человеком в своей собственной семье. Он никогда не признался бы в этом Кларе, он был не слишком общителен и редко говорил, если к нему не обращались, причем в основном по делу. Наблюдая за женой, он иногда чувствовал себя одиноким. Клара, казалось, это улавливала и старалась быть с ним поласковее, рассмешить рассказами о проделках дочерей, и все равно он чувствовал себя одиноким даже в их общей постели.Теперь Боб лежал в постели весь день, уставившись пустым взглядом в потолок. Они передвинули его кровать поближе к окну, чтобы до него долетал летний ветерок и чтобы он, если захочет, смог бы посмотреть, как пасутся лошади в долине, или как кружат ястребы, или еще на что-нибудь. Но Боб никогда не поворачивал головы, и никто не знал в точности, ощущает ли он дуновение ветерка. Клара стала спать здесь же на раскладушке. В доме на втором этаже имелась небольшая терраса, в хорошую погоду она ставила раскладушку там. Иногда она долго не засыпала, прислушиваясь и надеясь, что Боб придет в себя и позовет ее. Но он только снова пачкал постель. И она его не слышала, а лишь чувствовала запах. Но и в этом случае она радовалась, когда такое случалось ночью, и она могла сменить ему белье не на глазах у девочек.Через месяц ей стало казаться, что вместе с испачканными простынями она уносит часть Боба. Он уже значительно потерял в весе, и каждое утро казался ей худее, чем накануне. Крупное тело, которое она привыкла чувствовать подле себя столько ночей, которое согревало ее в ледяные ночи и которое дало ей пятерых детей, постепенно исчезало вместе с испражнениями, и Клара была бессильна что-нибудь сделать. Врачи из Огаллалы утверждали, что у Боба поврежден череп, туда гипс не наложишь. Скорее всего, он умрет. Но он все не умирал. Иногда, когда она мыла его теплой водой, вытирая испачканный пах и бедра, его член вставал, как будто не имея никакого отношения к разбитому черепу. Клара не могла смотреть на это без слез, для нее это значило, что Боб все еще надеется на мальчика. Он не мог говорить, не мог повернуться, он скорее всего никогда больше не ударит лошадь, но он все еще хотел сына. Она это понимала, когда приходила из вечера в вечер, чтобы вымыть его и убрать пятна с умирающего тела. Она перекатывала Боба на бок, придерживала его в этом положении, потому что на спине и ягодицах образовались ужасные пролежни. Она боялась, что он задохнется, если она перевернет его на живот, но она держала его на боку по часу, иногда даже задремывая. Затем она снова укладывала его на спину, накрывала и возвращалась на свою раскладушку, где часто лежала без сна, глядя на прерию и печалясь по поводу того, как несправедливо повернулась жизнь. Вот лежит едва живой Боб, ребра его все больше выступают, а он все еще хочет сына. «Я бы могла это сделать, – думала она, – но спасет ли это его? Я могла бы пройти через это еще раз – беременность, страх, потрескавшиеся соски, волнение – и, возможно, родить мальчика». Хотя она и родила пятерых детей, но иногда, лежа на раскладушке, чувствовала себя бесплодной. Ей казалось, она отказывает мужу в его последнем желании, что, будь она добрее, она бы пошла на это ради него. Как может она лежать ночь за ночью и игнорировать странную, немую просьбу умирающего, который всегда был неизменно добр с ней, хоть и немного неуклюж. Умирающий Боб продолжал просить ее о маленьком Бобе. Иногда ей чудилось, что она сошла с ума, как она вообще может о таком думать. И все же она вскоре уже с ужасом ждала того момента, когда придется подойти к нему ночью, за все время их брака она ничего не делала настолько через силу. Ей приходилось перебарывать себя, и она временами желала, чтобы Боб умер, если уж он не в состоянии поправиться. Правда заключалась в том, что она не хо– тела еще ребенка, особенно малышка. Почему-то она была уверена, что сможет сберечь девочек, но не испытывала той же уверенности относительно мальчиков. Слишком уж хорошо она помнила те дни ледяного ужаса и душевной муки, когда она прислушивалась к кашлю умирающего Джима. Она помнила свою ненависть к болезни, унесшей Джеффа и Джонни, и свою полную беспомощность. «Я не могу снова пройти через это, – думала она, – я не выживу, даже ради тебя, Боб». Воспоминания об ужасе, охватывавшем ее при ожидании неизбежной смерти детей, были самыми яркими в ее жизни: она не в состоянии была забыть их кашель и тяжелое дыхание. Она не хотела, чтобы такое повторилось.Кроме того, Боба трудно было назвать живым, его глаза даже никогда не мигали. Он лишь рефлекторно глотал суп, которым она его кормила. И эрекция его была лишь рефлексом на ее прикосновения, когда она мыла его, так непристойно шутила над ними жизнь. Это не вызывало в ней нежности, лишь отвращение своей грубой жизненной жестокостью. Ей казалось это насмешкой над ней, призванной заставить ее чувствовать, что она в чем-то отказывает Бобу, хотя неясно было, в чем. Она вышла за него замуж, поехала за ним, кормила его, работала рядом, родила ему детей – и все же, когда она меняла ему простыни, она ощущала в себе эгоизм, с которым не сумела справиться. Что-то она придержала при себе, хотя, если учесть все обстоятельства, трудно сказать, что именно. Но она все равно это чувствовала и лежала без сна на раскладушке целыми ночами, недовольная собой.По утрам она не вставала, пока не чувствовала запах сваренного Чоло кофе. Она уже привыкла доверять Чоло варить кофе в основном потому, что делал он это лучше, чем она. Она лежала на одеяле, наблюдая, как сползает к реке туман, и дожидаясь, когда на цыпочках придут девочки. Они всегда ходили на цыпочках, как будто могли нечаянно разбудить отца, хотя его глаза были постоянно открыты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113