Когда он был капитаном рейнджеров, то привык каждую ночь бродить в одиночестве, подальше от всех разговоров и споров. Он рано понял, что его инстинкты лучше работают, когда он один. В спокойной стране, конечно, нормально сидеть вокруг костра, общаться, зевая, и болтать, но там, где неспокойно, это может тебе дорого обойтись. Он любил уходить из лагеря, иногда за милю, и слушать звуки прерии, не людей.Разумеется, в таком уединенном месте, как Лоунсам Дав, настоящий крутой парень вряд ли нашел бы себе применение, но Калл все равно любил уходить в ночь, нюхать ветер и слушать, о чем говорит прерия. Голос ее был тих, звук одного человеческого голоса мог заглушить его, особенно такого громкого, как у Августа Маккрае. Август славился во всем Техасе силой своего голоса. В тихую ночь его было слышно за милю, даже если он лишь шептал. Калл всегда старался выбраться из поля действия голоса Августа, чтобы иметь возможность отдохнуть и послушать другие звуки. По меньшей мере, он мог определиться насчет погоды, хотя, по правде говоря, с погодой вокруг Лоунсам Дав все было предельно ясно. Если поднять голову и смотреть прямо на звезды, может закружиться голова, настолько чистым было небо. Облака случались реже, чем наличные, а уж этого-то добра практически не было никогда.В смысле опасности тоже мало о чем можно было беспокоиться. Разве что койот проберется и стащит цыпленка – вот и все самое неприятное, что могло тут произойти. Один только факт, что они с Августом прожили здесь столько лет, расхолаживал местных конокрадов.Он свернул на запад от городка к переправе через реку, которую облюбовали команчи еще в те времена, когда у них хватало свободного времени для набегов на Мексику. Переправа находилась около соляных залежей. У Калла выработалась привычка ходить туда почти каждый вечер и сидеть там на крутом берегу, просто наблюдая. Если луна стояла достаточно высоко, чтобы отбрасывать тень, он прятался в зарослях карликового дуба. Если команчи надумают вернуться, то резонно предположить, что они направятся к своей старой переправе, но Калл хорошо знал, что команчи придут. Их почти и не осталось, всего небольшая группа воинов, которая еще способна была терроризировать население в устье Бразоса, а о Рио-Гранде говорить не приходилось.Все эта заваруха с индейцами-команчи отвратительно долго тянулась, заняла почти всю взрослую жизнь Калла, но сейчас все было кончено. Вообще он уже так давно не видел по-настоящему опасного индейца, что если бы таковой вдруг подобрался к переправе, то Калл так бы удивился, что забыл выстрелить. Именно от такой беспечности он и старался себя оградить. Может, их и выбили, но, пока есть хоть один индеец-команчи на лошади и с ружьем, было бы глупо относиться к ним несерьезно.Он старался хранить бдительность, но, по правде говоря, за полгода его наблюдений за рекой он вспугнул лишь одного бандита, который вполне мог быть и просто vaquero, приведшим коня на водопой. Все, что ему пришлось в тот раз сделать, так это щелкнуть затвором ружья. В тишине ночи щелчок произвел то же действие, что и выстрел. Человек убрался в Мексику, и с той поры ничто не нарушало покоя на переправе, кроме нескольких бродячих коз, которые направлялись к соляным развалам.Каллу, хотя он каждый вечер продолжал ходить к реке, давно стало ясно, что в охране Лоунсам Дав уже не нуждается. Все эти разговоры Августа насчет Боливара и его бандитов – только дурацкие шутки. Он приходил к реке, потому что ему хотелось часок побыть одному, а не торчать постоянно среди других. Ему казалось, что он с утра до ночи находится в напряжении. Как капитан рейнджеров, он, безусловно, вынужден был принимать решения, которые зачастую определяли жизнь или смерть его подчиненных, и это было естественное напряжение, связанное с работой. Люди зависели от него, да и продолжают зависеть, они хотят знать, что он всегда на месте и вытащит их из любой передряги. Август тоже на это способен, несмотря на весь свой треп, он тоже сможет вытащить их из любой передряги не хуже него, Калла, но Август поднимется с места только в случае самой острой необходимости. Постоянно беспокоиться он предоставлял Каллу, так что люди ждали приказаний именно от него, а с Августом напивались. Калл никак не мог смириться с тем, что Август действовал как рейнджер только в особых случаях. Это его нежелание смириться было настолько упорным, что он, да и остальные иногда жаждали, что бы случилось что-нибудь такое, что заставило бы Гаса перестать болтать и спорить и отнестись к ситуации хоть сколь-либо уважительно.Но отчего-то, несмотря на явное отсутствие опасности, Калл никогда не чувствовал такого сильного напряжения, как в последнее время. Постоянно кому-нибудь что-нибудь было нужно. Работа как таковая, чисто физическая, его не угнетала. Он был не из тех, кто может целый день сидеть на веранде, играя в карты или сплетничая. Он тянулся к работе и просто-таки устал постоянно показывать всем пример. Он все еще считался капитаном, и все, казалось, не обращали внимания на то, что война давно закончилась и нет никаких войск. Он так долго отвечал за всех, что им казалось само собой разумеющимся, что со всеми мыслями, вопросами, нуждами и сомнениями следует обращаться к нему, каким бы простым ни было дело. Люди не желали переставать считать его капитаном, да и сам он продолжал брать на себя ответственность за все. Это стало его естественной потребностью, потому что он делал это очень долго, но он не мог не понимать, что это уже ни к чему. Они даже не были полицейскими, а всего лишь содержали платную конюшню да торговали лошадьми, если находился покупатель. Работу, которой они занимались, он мог делать во сне, и, хотя за последние десять лет его обязанности сильно сократились, жизнь легче не стала. Все как-то уменьшилось и поскучнело, вот и все.Калл не был мечтателем, это больше по части Гаса, но на своем пригорке у реки, один, ночью он и не мечтал. Лишь вспоминал былые годы, когда человек, шедший по тропе индейцев, всегда должен был держать ружье на взводе. Но его раздражало, что он постоянно занимается воспоминаниями, ему претило только и перебирать все в памяти, как старик. Иногда он заставлял себя встать и пройти пару-тройку миль вдоль реки и обратно, чтобы выбросить все эти воспоминания из головы. И когда он чувствовал, что снова в настоящей форме, что, если нужно, снова сможет стать капитаном, он возвращался в Лоунсам Дав.После ужина и ухода Калла Август, Пи Ай, Ньют, Боливар и свиньи удалились к веранде. Свиньи рылись во дворе, иногда натыкаясь на ящерицу или кузнечика, змею или неосторожную саранчу. Боливар вытащил точило и в течение минут двадцати точил нож с красивой костяной рукояткой, который он носил у пояса. Рукоятка была выточена из рога оленя, а тонкое лезвие сверкало в лунном свете, когда Боливар осторожно водил им взад-вперед по точилу, время от времени поплевывая на камень, чтобы смочить поверхность.Хотя Ньюту Боливар нравился и он считал его другом, его привычка каждый вечер точить нож слегка нервировала юношу. Постоянные шутки мистера Гаса оказывали свое действие, хотя Ньют и знал, что Август шутит. Он не понимал, зачем Боливар точит нож каждый Божий вечер, хотя никогда им не пользуется. Когда он задал этот вопрос Боливару, тот улыбнулся и попробовал лезвие большим пальцем руки.– А это как жена, – ответил он. – Лучше каждый вечер гладить.Ньют не понял, о чем речь, а Август заржал.– Если так, то твоя жена, верно, уже основательно заржавела, Бол, – сказал он. – Ты ее точишь не чаще двух раз в году.– Она старая, – заметил Боливар.– Чем старше скрипка, тем слаще музыка, – ответил Август. – Мы, старички, любим поточить не меньше молодых, а может, и больше. Ты привози ее, Бол, пусть живет здесь. Только подумай, сколько сэкономишь на точилах.– Этот ножичек войдет человеку в горло, как в масло, – сказал Пи Ай. Он умел ценить такие вещи, сам владел прекрасным ножом Боуи. У этого ножа было лезвие длиной в четырнадцать дюймов, и Пи Ай приобрел его у солдата, который вроде бы купил нож у самого Боуи. Пи Ай не точил свой нож каждый вечер, подобно Боливару, но периодически вытаскивал его из больших ножен и проверял, не затупился ли он. Это был его праздничный нож, в обычной работе, чтобы резать скот или кожу, он им не пользовался. Боливар тоже не использовал нож для каждодневной работы, но иногда, если было подходящее настроение, вытаскивал его и засаживал с размаху в стенку фургона или отрезал несколько тонких завитков невыделанной кожи, которую Ньют потом скармливал свиньям.Август не видел большой пользы от ножей, особенно каких-то необыкновенных. Он носил в кармане старый складной нож, который употреблял в основном для того, чтобы стричь ногти. В старые времена, когда все питались главным образом дичью, он в силу необходимости таскал с собой нож для освежевания добычи, но никогда не считал нож оружием. С его точки зрения, изобретение кольта сделало все остальное оружие меньшего радиуса действия совершенно устаревшим. Для него было испытанием нервов каждый вечер слушать, как Боливар точит свой нож.– Если уж я вынужден что-то слушать, – сказал он, – то уж я предпочел бы слушать, как ты точишь свою жену.– Я ее не привезу, – заявил Бол. – Я тебя знаю. Ты попытаешься ее развратить.Август засмеялся.– Да нет, меня не слишком привлекает совращение старух, – сказал он. – А у тебя дочек нет?– Всего девять, – ответил Боливар. Не вставая, резким движением руки он швырнул нож в ближайший фургон, где тот и застрял, подрагивая. До фургона было всего футов двадцать, так что хвалиться вроде нечем, но он хотел таким образом выразить свое отношение к дочерям. Шестерых он уже выдал замуж, но трое еще жили дома, и он души в них не чаял.– Надеюсь, они похожи на мать, – сказал Август. – Если они пошли в тебя, то не миновать тебе кучи старых дев на шее. – Его кольт висел на спинке стула, и он потянулся, достал его из кобуры и несколько раз лениво покрутил патронник, прислушиваясь к приятным щелчкам.Боливар пожалел, что швырнул нож, ибо это означало, что придется подниматься и идти через двор, чтобы забрать его. А у него как раз ломило бедро и еще несколько суставов – результат того, что пять лет назад он позволил лошади свалиться на себя.Ньют понимал, что Боливар и мистер Гас оскорбляют друг друга просто от скуки, но все равно нервничал каждый раз, когда они это делали, особенно по вечерам, когда оба уже основательно поприкладывались каждый к своему кувшину. Ночь выдалась мирной и такой тихой, что он слышал звуки пианино в салуне «Сухой боб». Пианино было гордостью салуна, да и всего городка в целом. Верующие даже иногда брали его на воскресенье в церковь. К счастью, церковь находилась рядом с салуном, а у пианино имелись колесики. Кто-то из диаконов построил настил к черному ходу церкви и выложил дорожку к дверям салуна. Так что провезти пианино от салуна до церкви не составляло труда. Но такое положение вещей ставило под угрозу трезвость священников, поскольку некоторые из них считали своей обязанностью охранять пианино и проводить вечера в салуне.Однажды в субботу они так доохранялись, что когда повезли инструмент в воскресенье утром, то съехали с настила и поломали у пианино две ножки. Поскольку в церкви не нашлось достаточного количества трезвых мужчин, чтобы внести его внутрь, миссис Пинк Хиггинс, которая на нем играла, пришлось сидеть посреди улицы и барабанить там все гимны, в то время как остальная часть верующих – десять дам и священник – стояли внутри и пели. Ситуация стала еще более неловкой, после того как Лорена Вуд вышла из черного хода салуна практически в неглиже и остановилась послу шать.Ньют был по уши влюблен в Лорену Вуд, хотя до сей поры ему не довелось даже хоть разок с ней поговорить. Он с горечью сознавал, что, если даже возможность пообщаться с Лореной ему неожиданно предоставится, он не будет знать, что сказать. В тех редких случаях, когда его посылали в салун с каким-нибудь поручением, он в ужасе ждал, что произойдет какой-нибудь несчастный случай и ему придется заговорить с ней. Он мечтал о том, чтобы поболтать с Лореной, это было вершиной его надежд в жизни. Но он не хотел, чтобы это произошло раньше, чем он решит, что именно лучше всего сказать, а он до сих пор не продумал этого, хотя Лорена появилась в городке несколько месяцев назад и он влюбился в нее с первого взгляда.В среднем Лорена ежедневно занимала мысли Ньюта часов восемь в день, вне зависимости от того, чем в тот момент были заняты его руки. Обычно довольно общительный малый, во всяком случае с Пи Аем и Дитцем, он никогда даже не произносил вслух ее имени. Он знал, что, стоит ему проговориться, как тут же начнутся розыгрыши, и, хотя он вообще-то не возражал против шуток, его чувство к Лорене было настолько глубоким, что он не мог допустить фривольности. Люди, работавшие вместе с ним, не слишком уважали чувства, особенно нежные.Существовало также опасение, что кто-нибудь мог оскорбить ее честь. Не капитан, разумеется, который терпеть не мог не только разговоры, но даже упоминания о женщинах. Но сама мысль об осложнениях, которые могло вызвать оскорбление Лорены, познакомила Ньюта с душевными страданиями, проистекающими от любви, задолго до того, как ему пришлось испробовать что-либо из приносимых ею удовольствий, за исключением бесконечного удовольствия от ожидания встречи.Конечно, Ньют знал, что Лорена – проститутка. Неприятно, но его чувства к ней из-за этого не убавлялись. Ее бросил в Лоунсам Дав карточный игрок, решивший, что она приносит ему несчастье. Она жила в комнатах над салуном, и поговаривали, что принимает там самых разнообразных посетителей, но Ньюта такие подробности не интересовали. Он не слишком хорошо понимал, что такое проститутка, но решил, что Лорена занялась этим делом по чистой случайности, так же, как и он своим. Совершенно случайно он стал ковбоем, и, вне сомнения, точно так же случайно она стала шлюхой. Больше всего в ней Ньюту нравился характер, который он читал по ее лицу. То было самое красивое лицо, когда-либо появлявшееся в Лоунсам Дав, так что он не сомневался, что и характер у нее прекрасный. Он намеревался высказаться именно на эту тему, когда наконец заговорит с ней. Ньют проводил большую часть времени на веранде после ужина за размышлениями, какие именно слова следует ему сказать, чтобы выразить такие чувства.Поэтому он немного разозлился, когда Бол и мистер Гас принялись перебрасываться оскорблениями, как мячиком. Занимались они этим практически ежевечерне, причем незамедлительно начинали швыряться ножами и щелкать затворами, мешая ему сосредоточиться на том, что же такое сказать Лорене при первой встрече. И мистер Гас, и Боливар прожили беспокойную жизнь и, похоже, все еще рвались в бой. Ньют не сомневался, что, вспыхни ссора, победит мистер Гас. Пи Ай говорил, что он еще лучше стреляет из пистолета, чем капитан Калл, хотя такое Ньюту трудно было представить. Он не хотел, чтобы возникла ссора, потому что это был бы конец Болу, а, несмотря на некоторое беспокойство по поводу его сотоварищей-бандитов, Бол Ньюту нравился. Старик однажды дал ему серапе вместо одеяла и уступил нижнюю койку, когда Ньют маялся желтухой. Если мистер Гас пристрелит его, у Ньюта станет на одного друга меньше. Поскольку родных у него не было, ему эта перспектива не улыбалась.– Как вы думаете, что там капитан делает в темноте? – спросил он.Август улыбнулся пареньку, который скорчился на нижней ступеньке и напоминал испуганного щенка. Он задавал этот вопрос каждый вечер, когда опасался ссоры. Он хотел, чтобы в случае чего Калл находился рядом.– Играет в индейцев, – ответил Август.Ньют сомневался, что это так. Капитан ни во что играть не станет. Если он полагает, что ему нужно каждый вечер уходить и сидеть в темноте, значит, он считает это важным.Упоминание об индейцах вывело Пи Ая из алкогольной дремы. Он ненавидел индейцев отчасти потому, что страх перед ними не давал ему спокойно спать вот уже тридцать лет. Когда он был рейнджером, никогда не закрывал глаз без опасения, что когда их снова откроет, то увидит индейца, готового его прирезать. Большинство индейцев, которых ему приходилось до сих пор видеть, были худы и малы ростом, но это вовсе не означало, что тот гигант, что гонялся за ним во сне, не существовал в действительности.– А что, они вполне могут появиться, – сказал он. – Капитан прав, что опасается. Не будь я так ленив, помог бы ему.– Да не нужна ему твоя помощь, – угрюмо заметил Август. Его порой раздражала слепая преданность Пи Каллу. Сам он прекрасно знал, почему Калл каждую ночь ходил к реке, и к индейцам это почти никакого от ношения не имело. Он говорил об этом раньше, по вторил и сегодня.– Он идет к реке потому, что ему надоедает наш треп, – пояснил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113