Я-Чэн ни разу не
слышал, чтобы Куш-тэнгри выражался столь высокопарно.-- Будь милостив к
несчастным и не казни их всех -- а только тех, кто недостаточно быстро
покинет Круг священного водоема!..
Чэн благосклонно кивнул шаману и обернулся к застывшим в почтительном
молчании шулмусам.
Даже бараны, по-моему, перестали блеять.
Я выскользнул из ножен и нарочито гневно блеснул над головой Чэна,
упершись острием в хмурое шулмусское небо.
-- Я добр сегодня,-- сказал Чэн.-- Я прощаю этого глупого шамана. (Куш-
тэнгри незаметно скривился.) Более того, Я оставлю жизнь всем, кто до
полудня покинет Мои владения, остановившись...
-- За юго-западными холмами,-- тихо подсказал шаман.
-- ...За юго-западными холмами. Такова Моя воля.
-- Гоните их отсюда,-- вполсвиста повернулся я к Гвенилю и Махайре.-- После
поговорим.
И все завертелось в обратную сторону.
-- Вот это совсем другое дело,-- пробурчал Куш-тэнгри, поднимаясь с колен и
вращая вполне довольную Чыду.-- А то понаехали тут... с Блистающей
знакомиться мешают!..
-- Ты руки в локтях-то не выпрямляй, орел! -- беззлобно бросил Чэн-Я.--
Мешают ему, понимаешь ли... Люди поклониться мне пришли, а он орет!.. И
копьем размахивает... Вот отвадишь мне паломников -- век в будущее
заглядывать не захочешь!
* * *
7
Расселение новоявленных паломников на юго-западных холмах и за ними
заняло почти весь день. Мы с Чэном и Обломком этим, разумеется, на
занимались -- мы помогали обучать шамана, Беседовали с кабирцами (по
возможности так, чтоб это видели Дикие Лезвия), появляясь то там, то тут,
вызывая благоговейный трепет и ускоряя исчезновение шулмусов из Круга
священного водоема.
Потом к нам подошел Кос с Саем и Заррахидом; они долго на нас смотрели -- и
Обломок вдруг заявил, что хочет прогуляться с Косом и поболтать с эстоком и
Вилорогим. Чэн-Я не возражал (хотя мы вроде бы и так гуляли; или ему наше
общество надоело?) и Дзю живо перекочевал за пояс к Косу, после чего ан-
Танья удалился.
Уже ближе к вечеру Обломок вернулся и как-то уж очень официально
обратился ко мне, так что я сразу насторожился, однако никакого подвоха в
речи Дзю, как ни странно, не обнаружил.
-- Не соблаговолит ли Высший Дан Гьен попросить Высшего Чэна Анкора,
чтобы тот передал кабирским При... людям, чтобы те передали шулмусским
При... людям, чтобы оные шулмусские люди обращались со своими Дикими
Лезвиями, как подобает обращаться с Блистающими?! Я имею в виду чистку,
полировку, заточку... А если они совсем дикие, и не знают, как это делается, то
пусть обратятся к Коблану или к любому из наших кабирцев -- те научат.
Я выслушал эту длинную и путанную речь, так непохожую на обычный стиль
Обломка, еще раз поискал в ней скрытый подвох, не нашел -- и согласно кивнул
кисточкой.
Чэн выслушал меня, тоже кивнул, подозвал Коса и изложил ему просьбу
Дзюттэ.
Кос тоже кивнул -- в этом мы не отличались разнообразием и куда-то убежал.
А вскоре к нам приблизились прямо-таки сияющая Чыда и чуть запыхавшийся,
но вполне довольный жизнью Куш-тэнгри.
-- Вы были совершенно правы, Высший Дан Гьен! -- тараторила Чыда.-- Это и
впрямь отличный Придаток! Я беру обратно свои необдуманные слова -- он
меня вполне устраивает! Он крайне быстро учится, а Ржавые Лезвия были
изгнаны им просто прекрасно! Я...
-- Пошли, Асмохат-та,-- коротко сказал Куш-тэнгри, Неправильный Шаман.--
Дальше учиться будем.
И мы пошли его учить.
...Только потом, позже, когда Чэн сидел у костра и ел, а я смирно лежал рядом,
Я-Чэн отметил для себя два странных обстоятельства: во-первых, во всем
сегодняшнем безобразии совершенно не участвовали Коблан и Шипастый
Молчун; более того, Чэн отметил, что кузнец уже второй день не берет в рот
ничего крепче воды, а сейчас... о Творец!.. сейчас Коблан и Куш-тэнгри сидят
рядышком и уплетают за обе щеки из одного котелка постное шаманово варево
(хотя любовь Железнолапого к мясным блюдам, причем в больших
количествах, была нам обоим хорошо известна).
А, во-вторых, куда-то пропала Хамиджа. Ну не то чтобы совсем пропала -- вон
сидит у дальнего костра и жует с отсутствующим выражением лица! -- но во
время утреннего нашествия она исчезла, и появилась лишь после того, как
территория священного водоема была вновь очищена.
Хотя давини -- она и есть давини...
Тут мысли мои были прерваны шумным появлением Гвениля Могучего и
Махайры Хитроумного -- и рядом с Чэном тяжело хлопнулись на кошму
Диомед с Беловолосым.
-- Ф-фу, наконец управились,-- глухо брякнул эспадон, вытягиваясь на коленях
у Фальгрима во весь свой двуручный рост и бесцеремонно тычась рукоятью в
бок Чэну.
-- Так вот, Асмохат-та,-- заговорил Диомед так, словно его только что
прервали.-- Вся Шулма, оказывается, волнуется, разговоры лишь о тебе, а самое
главное -- Джамуха из ставки своей уехал! Куда -- неизвестно, и добро бы один,
а то вместе с тысячей тургаудов-телохранителей! Ну, Тохтар с Кулаем
намекнули маалеям, что без божественного промысла тут не обошлось -- то ли
испугался гурхан, то ли видение ему было; ты, дескать, являлся в облике
ужасном и карами всякими грозил...
-- Погоди-ка,-- прервал Чэн Диомеда.-- Божественный промысел, говоришь... А
сами Кулай с Тохтаром где? Что-то я их здесь не видел...
-- Дела у них,-- беспечно вмешался Фальгрим.-- Уехали они. И двух своих людей
прихватили.
-- Как -- уехали? Куда? Зачем?!
-- Не знаю,-- хором отозвались Диомед с Фальгримом.-- Не сказали. Уехали -- и
уехали.
И стало ясно, что больше они нам не скажут ничего. Хоть являйся им в облике
ужасном и карами грози...
* * *
8
"Ничто не ново под луной," -- иронически подумал я, когда мы с Чэном и
Обломком сбежали после еды от суматохи и любопытных маалеев в знакомую
нам рощицу; и ровно через минуту покоя и отдохновения увидели
приближающуюся к нам Хамиджу-давини.
За руку она тянула светловолосого батинита, и юноша подчинялся ей с глупо-
счастливой улыбкой, не особенно даже понимая, куда он идет, зачем он идет, и
идет ли он вообще.
Подойдя, Хамиджа замедлила шаг (юноша-батинит виновато пожал плечами --
дескать, я ни при чем, это все она...); девушка остановилась в трех выпадах от
нас и долго смотрела на Чэна, потешно морща лоб.
Так, пожалуй, смотрят на незнакомую вещь, пытаясь понять ее назначение.
-- Ты что-то хочешь... от меня? -- ободряюще спросил Чэн.
Он хотел спросить: "Ты что-то хочешь сказать?" -- но вовремя вспомнил, что
Хамиджа не говорит.
Хамиджа раз-другой хлопнула своими неправдоподобно длинными ресницами,
не глядя, протянула руку (отпустив ладонь батинита) и вынула из ножен на
поясе юноши Такшаку.
Короткий меч чуть ли не заурчал, выходя из ножен, и довольно потерся плашмя
о бедро Хамиджи.
Дар у нее, что ли -- всех привораживать?..
-- Ты что, Такшака? -- холодно спросил я, не покидая ножен.Придатка сменить
решил? Так не могу сказать, что одобряю твой выбор...
"Ты злишься, Единорог? -- донеслось от Чэна.-- Почему?"
Что я мог ответить? Что у меня просто плохое настроение? Что мне не хочется
Беседовать с Такшакой, и тем более -- когда он в руках у Хамиджи?!
Злой я становлюсь... хуже Обломка.
-- Ладно, не обижайтесь,-- бросил я, обнажаясь и взмывая над головой Чэна.--
Пр-рошу!
Хамиджа прыгнула вперед, и Такшака ударил.
...А Беседа вышла довольно-таки серой. Со-Беседники из Хамиджи с Такшакой
получились не ахти (если мерять не шулмусскими, а кабирскими мерками, да
еще нашими с Чэном), что-то вроде Эмраха с Маскином Седьмым-
Тринадцатым, когда мы Беседовали с ними у пруда в моей мэйланьской
усадьбе, и я понимал, что надо попроще и помедленней, и Чэн это понимал, и
Такшака понимал, и Хамиджа -- хотя не знаю уж, что там она понимала, если
вообще понимала хоть что-то... Под конец мы с Чэном для разнообразия
поиграли в "пьяного предка Хэна", когда Чэн раз за разом уходил от Такшаки
в последний момент, внешне не обращая никакого внимания на его резкие
косые взмахи, а я пугал Хамиджу, так ни разу и не прикоснувшись ни к ней, ни
к клинку Такшаки, и делал вид, что сейчас выпаду из руки Чэна... а потом нам
и это надоело.
Пауза, вежливый поклон -- и я нырнул в ножны, отсалютовав перед тем, а Чэн
улыбнулся Хамидже и пошел прочь.
Отойдя на десяток-другой шагов, Чэн обернулся, и я тоже посмотрел назад.
Хамиджа стояла белая-белая, глаза ее словно остановились, руки плетьми
повисли вдоль тела, и вся ее поза выражала такую отчаянную безысходность,
что Чэн-Я сперва хотел было вернуться, а потом передумал и быстро-быстро
углубился в рощу.
-- Ну не знаю я, не знаю я, что мне с ней делать! -- бормотал по дороге Чэн-Я.--
Вот уж обуза на мою душу!.. Сама ведь напросилась -- а теперь обижается...
Обломок за поясом помалкивал и делал вид, что спит.
* * *
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
1
В эту ночь никто, к счастью, не шумел, не звенел, не ругался, так что мы спали
спокойно и проснулись только к самому Чэнову завтраку (ох уж эти люди -- и
впрямь все едят, да едят!).
После завтрака Дзю опять удрал гулять с Косом, Саем и Заррахидом. Это
становилось интересным; и хотелось выяснить, куда это они "гуляют" и чем
там занимаются. Нет, ни в чем недостойном мы их, понятное дело, не
подозревали -- но интересно же, в конце концов!
Однако интерес этот быстро забылся -- потому что мы с Чэном уяснили
наконец причину непонятного поведения Коблана.
Повитуха Коблан постился. И соблюдал все предписанные обычаем
ритуальные ограничения.
Он готовился к рождению нового Блистающего.
В семействе метательных ножей Бао-Гунь должен был родиться десятый,
недостающий клинок -- взамен погибшего в битве у песков Кулхан.
...У открытой походной кузни, которую успел соорудить за эти дни Коблан,
собрались практически все, кому было позволено остаться у священного
водоема, а также трое маалеев постарше со своими Дикими Лезвиями, которым
по такому случаю разрешили присутствовать.
Порывистый холодный ветер раздувал огонь в горне, заметно облегчая работу
молодому ориджиту, стоявшему у переносных мехов, которые Коблан, как
оказалось, всю дорогу таскал за собой.
И не только меха.
Пожилой шулмус с негнущейся ногой -- местный Повитуха, пошедший к
Железнолапому в ученики -- стоял у наковальни, готовый схватить клещами
зародыш будущего Блистающего. Ритуальные свечи Рождения на таком ветру
неминуемо погасли бы -- что сулило несчастье -- и вместо них горели четыре
факела.
Свежевымытый Коблан в фартуке мастера-устада с Небесным Молотом на
кармане и Гердан Шипастый Молчун, начищенный и серьезный, приблизились
к наковальне. Гердан коснулся ее края и опустился на землю рядом; Коблан
воскурил благовония, вознес молитву и взялся за молот.
Неподалеку стояла необычайно торжественная Ниру, опираясь на посох, а на
ее груди замерли, выставив рукояти, семеро ножей Бао-Гунь. Двое старших
ножей лежали у горна, на белой кошме ее по такому случаю вынесли из шатра -
- чтобы, согласно традиции, передать рождающемуся Блистающему частицу
своей души.
Здесь присутствовали все наши: и мудрый Чань-бо, Посох Сосредоточения, и
непривычно молчаливые Гвениль и Махайра, и очень серьезный Но-дачи, и
неизменно держащиеся в последнее время вместе Кунда Вонг и Маскин, Пояс
Пустыни; и Волчья Метла, Заррахид, Сай, и, понятное дело, я с успевшим уже
вернуться Обломком, и короткий Такшака, и Чыда в руках Куш-тэнгри,
который очень внимательно следил за происходящим -- а он умел быть
внимательным...
Тусклые и Батиниты (кроме Такшаки и светловолосого юноши) стояли чуть
дальше, а из-за их спин и рукоятей благоговейно наблюдали за таинством
Рождения Блистающего Дикие Лезвия и их, так сказать, шулмусы.
...Мерно вздымался молот, летели искры, лоснились от пота плечи и грудь
Коблана, эхом отзывался Шипатсый Молчун -- и тело рождающегося ножа
уплотнялось, форма становилась все более законченной, и я уже улавливал
медленно пробуждающееся в будущем Блистающем сознание...
...Солнце перевалило за полдень, но никто даже не вспомнил о еде или отдыхе --
таинство Рождения захватило всех...
...И наконец умолк отзвеневший молот, и поднялся с шипением пар над
купелью, дарующей Блистающему крепость тела и силу духа, и суконный
полировочный валик со специальной пастой многократно прошелся по
поверхности новорожденного ножа, и принесли заранее приготовленную
костяную рукоятку с медными кольцами -- а Повитуха Коблан, тщательно
проверив баланс, одним ловким движением насадил рукоять на хвостовик
новорожденного и закрепил ее двумя маленькими стерженьками красного
дерева; точно такими же, как и у всех остальных братьев Бао-Гунь.
Потом двое старших ножей по очереди прикоснулись к младенцу, приветствуя
его и создавая у нового ножа первое нужное впечатление, прообраз будущих
Бесед. Я прямо-таки чувствовал, как бурлит от потока ощущений еще не до
конца оформившееся сознание юного клинка, как он силится что-то сказать -- и
не может. Рано ему еще говорить, этому учатся быстро, но не сразу...
-- Я приветствую тебя, брат наш,-- заговорил самый старший нож Бао-Гунь.--
Будь счастлив в этой жизни, юный Блистающий, рожденный в чужой ветренной
степи, в пламени и звоне, и будь достоин того, чье место ты займешь. Он... он...
Голос ножа прервался, и лезвие его слегка запотело.
-- А теперь,-- подхватил второй нож,-- мы должны представить тебе человека.
Нашего общего человека. Запомни ее и знай -- мы равны, хоть и различны
между собой; мы, Блистающие -- и люди...
Нож говорил что-то еще, но я уже не слушал.
"Да,-- думал я,-- наверное, так и надо. С рождения. Не Придаток -- но человек.
Не оружие -- но Блистающий. Не такой, как ты -- но равный. Часть тебя, как и
ты -- часть его. С рождения. Это -- выход. Это -- Путь."
"Да,-- думал Чэн-Я,-- это так. И только так!"
* * *
2
На следующее утро можно было видеть шулмусов, усердно чистящих и
полирующих свои блестящие от удовольствия клинки. Несколько человек
толпились вокруг Коблана -- с утра наевшегося мясной шурпы до отвала -- и
кузнец, ругая на чем свет стоит косоруких шулмусских Повитух и пустоголовых
ориджитов, правил заточку, выравнивал из яны ковки, давал советы -- и к
концу дня многие Дикие Лезвия выглядели уже не столь дикими, хвастались
друг перед другом новообретенной полировкой и со свистом рубили что
попало, проверяя заточку.
Некоторые, как я заметил, даже пытались Беседовать -- именно Беседовать -- а
не опасно и бестолково звенеть друг о друга! Разумеется, у них еще мало что
получалось, но главное было не это -- они х о т е л и Беседовать! Они с т р е м и
л и с ь к этому!
Начало было положено.
Да и шулмусы стали смотреть на свои клинки по-новому.
Молодец Дзю!
Кстати, о Дзю. Пора бы выяснить, куда это он все время исчезает вместе с ан-
Таньей?
И мы с Чэном отправились выяснять.
Потом, когда все стало на свои места, я подумал, что зря мы совали острие куда
не следует.
Есть случаи, когда полезнее оставаться в неведении.
...Когда Кос, как обычно, опять явился за Обломком, мы с Чэном, тоже как
обычно, ничего не сказали -- но, подождав, пока они скроются за шатрами,
поспешно двинулись следом.
Сухощавая фигура ан-Таньи, ощетинившаяся тремя Блистающими, несколько
раз мелькнула впереди -- и мы сообразили, что наши дворецкие и Сай с Дзюттэ
направляются за пределы Круга, к дальним юго-западным холмам, на которых
и за которыми раскинулось шумное ориджитско-маалейское стойбище.
Ну и что им там понадобилось?
Дорога заняла около получаса, и нам пришлось поотстать не то чтобы мы
особо скрывались, но и не желали, чтобы Кос с Блистающими заметили нас
раньше времени.
И, кажется, преуспели в этом.
Впрочем, по той же причине мы пропустили начало представления. Когда мы,
наконец, перевалили через холмы и прошли между какими-то коновязями, то
оказались неподалеку от довольно-таки обширной и ровной площадки,
местами поросшей пучками жухлой травы, подобно физиономии хитрого
Тохтара -- и выяснили, что действо уже в самом разгаре.
На площадке рядами сидела, одинаково подобрав под себя ноги, добрая сотня
шулмусов: впереди -- наши ориджиты и молодые маалеи, за ними -- старики
обоих племен, дальше -- подростки вперемешку с женщинами.
И каждый держал тот или иной блестящий клинок, неподвижно устремленный
острием вверх.
А перед ними Кос, Заррахид и Обломок (Сай находился за поясом ан-Таньи)
исполняли начальный танец Пятой стихии. Очень медленно и очень плавно,
тщательно подчеркивая все переходы чтобы шулмусы могли уследить за
каждым движением. Это было крайне поучительное зрелище. Причем
поучительное в самом прямом смысле слова -- потому что наш Обломок не
только выписывал в воздухе вензеля Пятой стихии, как заправский Детский
Учитель.
Он при этом еще и проповедовал.
Вслух.
А Дикие Лезвия с благоговением слушали (явно не понимая половины и посему
проникаясь к проповеди еще большим почтением), что вещает им
новоявленный пророк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
слышал, чтобы Куш-тэнгри выражался столь высокопарно.-- Будь милостив к
несчастным и не казни их всех -- а только тех, кто недостаточно быстро
покинет Круг священного водоема!..
Чэн благосклонно кивнул шаману и обернулся к застывшим в почтительном
молчании шулмусам.
Даже бараны, по-моему, перестали блеять.
Я выскользнул из ножен и нарочито гневно блеснул над головой Чэна,
упершись острием в хмурое шулмусское небо.
-- Я добр сегодня,-- сказал Чэн.-- Я прощаю этого глупого шамана. (Куш-
тэнгри незаметно скривился.) Более того, Я оставлю жизнь всем, кто до
полудня покинет Мои владения, остановившись...
-- За юго-западными холмами,-- тихо подсказал шаман.
-- ...За юго-западными холмами. Такова Моя воля.
-- Гоните их отсюда,-- вполсвиста повернулся я к Гвенилю и Махайре.-- После
поговорим.
И все завертелось в обратную сторону.
-- Вот это совсем другое дело,-- пробурчал Куш-тэнгри, поднимаясь с колен и
вращая вполне довольную Чыду.-- А то понаехали тут... с Блистающей
знакомиться мешают!..
-- Ты руки в локтях-то не выпрямляй, орел! -- беззлобно бросил Чэн-Я.--
Мешают ему, понимаешь ли... Люди поклониться мне пришли, а он орет!.. И
копьем размахивает... Вот отвадишь мне паломников -- век в будущее
заглядывать не захочешь!
* * *
7
Расселение новоявленных паломников на юго-западных холмах и за ними
заняло почти весь день. Мы с Чэном и Обломком этим, разумеется, на
занимались -- мы помогали обучать шамана, Беседовали с кабирцами (по
возможности так, чтоб это видели Дикие Лезвия), появляясь то там, то тут,
вызывая благоговейный трепет и ускоряя исчезновение шулмусов из Круга
священного водоема.
Потом к нам подошел Кос с Саем и Заррахидом; они долго на нас смотрели -- и
Обломок вдруг заявил, что хочет прогуляться с Косом и поболтать с эстоком и
Вилорогим. Чэн-Я не возражал (хотя мы вроде бы и так гуляли; или ему наше
общество надоело?) и Дзю живо перекочевал за пояс к Косу, после чего ан-
Танья удалился.
Уже ближе к вечеру Обломок вернулся и как-то уж очень официально
обратился ко мне, так что я сразу насторожился, однако никакого подвоха в
речи Дзю, как ни странно, не обнаружил.
-- Не соблаговолит ли Высший Дан Гьен попросить Высшего Чэна Анкора,
чтобы тот передал кабирским При... людям, чтобы те передали шулмусским
При... людям, чтобы оные шулмусские люди обращались со своими Дикими
Лезвиями, как подобает обращаться с Блистающими?! Я имею в виду чистку,
полировку, заточку... А если они совсем дикие, и не знают, как это делается, то
пусть обратятся к Коблану или к любому из наших кабирцев -- те научат.
Я выслушал эту длинную и путанную речь, так непохожую на обычный стиль
Обломка, еще раз поискал в ней скрытый подвох, не нашел -- и согласно кивнул
кисточкой.
Чэн выслушал меня, тоже кивнул, подозвал Коса и изложил ему просьбу
Дзюттэ.
Кос тоже кивнул -- в этом мы не отличались разнообразием и куда-то убежал.
А вскоре к нам приблизились прямо-таки сияющая Чыда и чуть запыхавшийся,
но вполне довольный жизнью Куш-тэнгри.
-- Вы были совершенно правы, Высший Дан Гьен! -- тараторила Чыда.-- Это и
впрямь отличный Придаток! Я беру обратно свои необдуманные слова -- он
меня вполне устраивает! Он крайне быстро учится, а Ржавые Лезвия были
изгнаны им просто прекрасно! Я...
-- Пошли, Асмохат-та,-- коротко сказал Куш-тэнгри, Неправильный Шаман.--
Дальше учиться будем.
И мы пошли его учить.
...Только потом, позже, когда Чэн сидел у костра и ел, а я смирно лежал рядом,
Я-Чэн отметил для себя два странных обстоятельства: во-первых, во всем
сегодняшнем безобразии совершенно не участвовали Коблан и Шипастый
Молчун; более того, Чэн отметил, что кузнец уже второй день не берет в рот
ничего крепче воды, а сейчас... о Творец!.. сейчас Коблан и Куш-тэнгри сидят
рядышком и уплетают за обе щеки из одного котелка постное шаманово варево
(хотя любовь Железнолапого к мясным блюдам, причем в больших
количествах, была нам обоим хорошо известна).
А, во-вторых, куда-то пропала Хамиджа. Ну не то чтобы совсем пропала -- вон
сидит у дальнего костра и жует с отсутствующим выражением лица! -- но во
время утреннего нашествия она исчезла, и появилась лишь после того, как
территория священного водоема была вновь очищена.
Хотя давини -- она и есть давини...
Тут мысли мои были прерваны шумным появлением Гвениля Могучего и
Махайры Хитроумного -- и рядом с Чэном тяжело хлопнулись на кошму
Диомед с Беловолосым.
-- Ф-фу, наконец управились,-- глухо брякнул эспадон, вытягиваясь на коленях
у Фальгрима во весь свой двуручный рост и бесцеремонно тычась рукоятью в
бок Чэну.
-- Так вот, Асмохат-та,-- заговорил Диомед так, словно его только что
прервали.-- Вся Шулма, оказывается, волнуется, разговоры лишь о тебе, а самое
главное -- Джамуха из ставки своей уехал! Куда -- неизвестно, и добро бы один,
а то вместе с тысячей тургаудов-телохранителей! Ну, Тохтар с Кулаем
намекнули маалеям, что без божественного промысла тут не обошлось -- то ли
испугался гурхан, то ли видение ему было; ты, дескать, являлся в облике
ужасном и карами всякими грозил...
-- Погоди-ка,-- прервал Чэн Диомеда.-- Божественный промысел, говоришь... А
сами Кулай с Тохтаром где? Что-то я их здесь не видел...
-- Дела у них,-- беспечно вмешался Фальгрим.-- Уехали они. И двух своих людей
прихватили.
-- Как -- уехали? Куда? Зачем?!
-- Не знаю,-- хором отозвались Диомед с Фальгримом.-- Не сказали. Уехали -- и
уехали.
И стало ясно, что больше они нам не скажут ничего. Хоть являйся им в облике
ужасном и карами грози...
* * *
8
"Ничто не ново под луной," -- иронически подумал я, когда мы с Чэном и
Обломком сбежали после еды от суматохи и любопытных маалеев в знакомую
нам рощицу; и ровно через минуту покоя и отдохновения увидели
приближающуюся к нам Хамиджу-давини.
За руку она тянула светловолосого батинита, и юноша подчинялся ей с глупо-
счастливой улыбкой, не особенно даже понимая, куда он идет, зачем он идет, и
идет ли он вообще.
Подойдя, Хамиджа замедлила шаг (юноша-батинит виновато пожал плечами --
дескать, я ни при чем, это все она...); девушка остановилась в трех выпадах от
нас и долго смотрела на Чэна, потешно морща лоб.
Так, пожалуй, смотрят на незнакомую вещь, пытаясь понять ее назначение.
-- Ты что-то хочешь... от меня? -- ободряюще спросил Чэн.
Он хотел спросить: "Ты что-то хочешь сказать?" -- но вовремя вспомнил, что
Хамиджа не говорит.
Хамиджа раз-другой хлопнула своими неправдоподобно длинными ресницами,
не глядя, протянула руку (отпустив ладонь батинита) и вынула из ножен на
поясе юноши Такшаку.
Короткий меч чуть ли не заурчал, выходя из ножен, и довольно потерся плашмя
о бедро Хамиджи.
Дар у нее, что ли -- всех привораживать?..
-- Ты что, Такшака? -- холодно спросил я, не покидая ножен.Придатка сменить
решил? Так не могу сказать, что одобряю твой выбор...
"Ты злишься, Единорог? -- донеслось от Чэна.-- Почему?"
Что я мог ответить? Что у меня просто плохое настроение? Что мне не хочется
Беседовать с Такшакой, и тем более -- когда он в руках у Хамиджи?!
Злой я становлюсь... хуже Обломка.
-- Ладно, не обижайтесь,-- бросил я, обнажаясь и взмывая над головой Чэна.--
Пр-рошу!
Хамиджа прыгнула вперед, и Такшака ударил.
...А Беседа вышла довольно-таки серой. Со-Беседники из Хамиджи с Такшакой
получились не ахти (если мерять не шулмусскими, а кабирскими мерками, да
еще нашими с Чэном), что-то вроде Эмраха с Маскином Седьмым-
Тринадцатым, когда мы Беседовали с ними у пруда в моей мэйланьской
усадьбе, и я понимал, что надо попроще и помедленней, и Чэн это понимал, и
Такшака понимал, и Хамиджа -- хотя не знаю уж, что там она понимала, если
вообще понимала хоть что-то... Под конец мы с Чэном для разнообразия
поиграли в "пьяного предка Хэна", когда Чэн раз за разом уходил от Такшаки
в последний момент, внешне не обращая никакого внимания на его резкие
косые взмахи, а я пугал Хамиджу, так ни разу и не прикоснувшись ни к ней, ни
к клинку Такшаки, и делал вид, что сейчас выпаду из руки Чэна... а потом нам
и это надоело.
Пауза, вежливый поклон -- и я нырнул в ножны, отсалютовав перед тем, а Чэн
улыбнулся Хамидже и пошел прочь.
Отойдя на десяток-другой шагов, Чэн обернулся, и я тоже посмотрел назад.
Хамиджа стояла белая-белая, глаза ее словно остановились, руки плетьми
повисли вдоль тела, и вся ее поза выражала такую отчаянную безысходность,
что Чэн-Я сперва хотел было вернуться, а потом передумал и быстро-быстро
углубился в рощу.
-- Ну не знаю я, не знаю я, что мне с ней делать! -- бормотал по дороге Чэн-Я.--
Вот уж обуза на мою душу!.. Сама ведь напросилась -- а теперь обижается...
Обломок за поясом помалкивал и делал вид, что спит.
* * *
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
1
В эту ночь никто, к счастью, не шумел, не звенел, не ругался, так что мы спали
спокойно и проснулись только к самому Чэнову завтраку (ох уж эти люди -- и
впрямь все едят, да едят!).
После завтрака Дзю опять удрал гулять с Косом, Саем и Заррахидом. Это
становилось интересным; и хотелось выяснить, куда это они "гуляют" и чем
там занимаются. Нет, ни в чем недостойном мы их, понятное дело, не
подозревали -- но интересно же, в конце концов!
Однако интерес этот быстро забылся -- потому что мы с Чэном уяснили
наконец причину непонятного поведения Коблана.
Повитуха Коблан постился. И соблюдал все предписанные обычаем
ритуальные ограничения.
Он готовился к рождению нового Блистающего.
В семействе метательных ножей Бао-Гунь должен был родиться десятый,
недостающий клинок -- взамен погибшего в битве у песков Кулхан.
...У открытой походной кузни, которую успел соорудить за эти дни Коблан,
собрались практически все, кому было позволено остаться у священного
водоема, а также трое маалеев постарше со своими Дикими Лезвиями, которым
по такому случаю разрешили присутствовать.
Порывистый холодный ветер раздувал огонь в горне, заметно облегчая работу
молодому ориджиту, стоявшему у переносных мехов, которые Коблан, как
оказалось, всю дорогу таскал за собой.
И не только меха.
Пожилой шулмус с негнущейся ногой -- местный Повитуха, пошедший к
Железнолапому в ученики -- стоял у наковальни, готовый схватить клещами
зародыш будущего Блистающего. Ритуальные свечи Рождения на таком ветру
неминуемо погасли бы -- что сулило несчастье -- и вместо них горели четыре
факела.
Свежевымытый Коблан в фартуке мастера-устада с Небесным Молотом на
кармане и Гердан Шипастый Молчун, начищенный и серьезный, приблизились
к наковальне. Гердан коснулся ее края и опустился на землю рядом; Коблан
воскурил благовония, вознес молитву и взялся за молот.
Неподалеку стояла необычайно торжественная Ниру, опираясь на посох, а на
ее груди замерли, выставив рукояти, семеро ножей Бао-Гунь. Двое старших
ножей лежали у горна, на белой кошме ее по такому случаю вынесли из шатра -
- чтобы, согласно традиции, передать рождающемуся Блистающему частицу
своей души.
Здесь присутствовали все наши: и мудрый Чань-бо, Посох Сосредоточения, и
непривычно молчаливые Гвениль и Махайра, и очень серьезный Но-дачи, и
неизменно держащиеся в последнее время вместе Кунда Вонг и Маскин, Пояс
Пустыни; и Волчья Метла, Заррахид, Сай, и, понятное дело, я с успевшим уже
вернуться Обломком, и короткий Такшака, и Чыда в руках Куш-тэнгри,
который очень внимательно следил за происходящим -- а он умел быть
внимательным...
Тусклые и Батиниты (кроме Такшаки и светловолосого юноши) стояли чуть
дальше, а из-за их спин и рукоятей благоговейно наблюдали за таинством
Рождения Блистающего Дикие Лезвия и их, так сказать, шулмусы.
...Мерно вздымался молот, летели искры, лоснились от пота плечи и грудь
Коблана, эхом отзывался Шипатсый Молчун -- и тело рождающегося ножа
уплотнялось, форма становилась все более законченной, и я уже улавливал
медленно пробуждающееся в будущем Блистающем сознание...
...Солнце перевалило за полдень, но никто даже не вспомнил о еде или отдыхе --
таинство Рождения захватило всех...
...И наконец умолк отзвеневший молот, и поднялся с шипением пар над
купелью, дарующей Блистающему крепость тела и силу духа, и суконный
полировочный валик со специальной пастой многократно прошелся по
поверхности новорожденного ножа, и принесли заранее приготовленную
костяную рукоятку с медными кольцами -- а Повитуха Коблан, тщательно
проверив баланс, одним ловким движением насадил рукоять на хвостовик
новорожденного и закрепил ее двумя маленькими стерженьками красного
дерева; точно такими же, как и у всех остальных братьев Бао-Гунь.
Потом двое старших ножей по очереди прикоснулись к младенцу, приветствуя
его и создавая у нового ножа первое нужное впечатление, прообраз будущих
Бесед. Я прямо-таки чувствовал, как бурлит от потока ощущений еще не до
конца оформившееся сознание юного клинка, как он силится что-то сказать -- и
не может. Рано ему еще говорить, этому учатся быстро, но не сразу...
-- Я приветствую тебя, брат наш,-- заговорил самый старший нож Бао-Гунь.--
Будь счастлив в этой жизни, юный Блистающий, рожденный в чужой ветренной
степи, в пламени и звоне, и будь достоин того, чье место ты займешь. Он... он...
Голос ножа прервался, и лезвие его слегка запотело.
-- А теперь,-- подхватил второй нож,-- мы должны представить тебе человека.
Нашего общего человека. Запомни ее и знай -- мы равны, хоть и различны
между собой; мы, Блистающие -- и люди...
Нож говорил что-то еще, но я уже не слушал.
"Да,-- думал я,-- наверное, так и надо. С рождения. Не Придаток -- но человек.
Не оружие -- но Блистающий. Не такой, как ты -- но равный. Часть тебя, как и
ты -- часть его. С рождения. Это -- выход. Это -- Путь."
"Да,-- думал Чэн-Я,-- это так. И только так!"
* * *
2
На следующее утро можно было видеть шулмусов, усердно чистящих и
полирующих свои блестящие от удовольствия клинки. Несколько человек
толпились вокруг Коблана -- с утра наевшегося мясной шурпы до отвала -- и
кузнец, ругая на чем свет стоит косоруких шулмусских Повитух и пустоголовых
ориджитов, правил заточку, выравнивал из яны ковки, давал советы -- и к
концу дня многие Дикие Лезвия выглядели уже не столь дикими, хвастались
друг перед другом новообретенной полировкой и со свистом рубили что
попало, проверяя заточку.
Некоторые, как я заметил, даже пытались Беседовать -- именно Беседовать -- а
не опасно и бестолково звенеть друг о друга! Разумеется, у них еще мало что
получалось, но главное было не это -- они х о т е л и Беседовать! Они с т р е м и
л и с ь к этому!
Начало было положено.
Да и шулмусы стали смотреть на свои клинки по-новому.
Молодец Дзю!
Кстати, о Дзю. Пора бы выяснить, куда это он все время исчезает вместе с ан-
Таньей?
И мы с Чэном отправились выяснять.
Потом, когда все стало на свои места, я подумал, что зря мы совали острие куда
не следует.
Есть случаи, когда полезнее оставаться в неведении.
...Когда Кос, как обычно, опять явился за Обломком, мы с Чэном, тоже как
обычно, ничего не сказали -- но, подождав, пока они скроются за шатрами,
поспешно двинулись следом.
Сухощавая фигура ан-Таньи, ощетинившаяся тремя Блистающими, несколько
раз мелькнула впереди -- и мы сообразили, что наши дворецкие и Сай с Дзюттэ
направляются за пределы Круга, к дальним юго-западным холмам, на которых
и за которыми раскинулось шумное ориджитско-маалейское стойбище.
Ну и что им там понадобилось?
Дорога заняла около получаса, и нам пришлось поотстать не то чтобы мы
особо скрывались, но и не желали, чтобы Кос с Блистающими заметили нас
раньше времени.
И, кажется, преуспели в этом.
Впрочем, по той же причине мы пропустили начало представления. Когда мы,
наконец, перевалили через холмы и прошли между какими-то коновязями, то
оказались неподалеку от довольно-таки обширной и ровной площадки,
местами поросшей пучками жухлой травы, подобно физиономии хитрого
Тохтара -- и выяснили, что действо уже в самом разгаре.
На площадке рядами сидела, одинаково подобрав под себя ноги, добрая сотня
шулмусов: впереди -- наши ориджиты и молодые маалеи, за ними -- старики
обоих племен, дальше -- подростки вперемешку с женщинами.
И каждый держал тот или иной блестящий клинок, неподвижно устремленный
острием вверх.
А перед ними Кос, Заррахид и Обломок (Сай находился за поясом ан-Таньи)
исполняли начальный танец Пятой стихии. Очень медленно и очень плавно,
тщательно подчеркивая все переходы чтобы шулмусы могли уследить за
каждым движением. Это было крайне поучительное зрелище. Причем
поучительное в самом прямом смысле слова -- потому что наш Обломок не
только выписывал в воздухе вензеля Пятой стихии, как заправский Детский
Учитель.
Он при этом еще и проповедовал.
Вслух.
А Дикие Лезвия с благоговением слушали (явно не понимая половины и посему
проникаясь к проповеди еще большим почтением), что вещает им
новоявленный пророк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57