Едва заслышав звук отодвигаемого
внешнего засова, я поспешно поднялся со своей кровати, на которой пребывал
в полном унынии -- но подмастерья спешно опустили на пол у порога поднос с
едой и успели скрыться за дверью, прежде чем я пересек комнату. Лязгнул засов,
я от злости пнул ногой безвинный поднос и в бессильном возмущении
замолотил в дверь руками.
После железной руки на двери оставались уродливые царапины -- но не более...
4.
Поначалу я пытался уговорить Коблана, ежедневно заходившего ко мне в
комнату. Кузнец внимательно выслушивал все мои гневные тирады, а затем
садился к столу и начинал вещать нечто туманное, наводящее на мысли о том,
что Коблан действительно малость тронулся, а теперь пытается заодно свести с
ума и меня.
Я плохо слушал его, поскольку голова моя была занята совсем другим. Тем не
менее, надоедливый и навязчивый, как жужжание мухи -- только очень большой
мухи! -- голос Коблана все же проникал в мое сознание -- и я помимо воли
отмечал, что кузнец говорит что-то о "живой стали", о духовной связи человека
с его оружием и о том, что если очень захотеть, если поверить...
Я не знаю, было ли это отрывками из давних трактатов, изложением
старинных легенд или бреднями самого Коблана -- но только после каждой
такой "беседы" кузнец брал мою мертвую руку своей лапой и сжимал
металлические пальцы на рукояти моего Единорога.
Надо сказать, что разжать их потом левой рукой мне всякий раз стоило
немалых усилий.
Кузнец уходил, тщательно запирая за собой дверь, а я вновь оставался один, и
мысли мои путались, в голове роились странные, дикие образы, и временами я
начинал думать, что кузнец в чем-то прав, и я даже пытался -- честно пытался! -
- сомкнуть холодные пальцы... и, естественно, у меня ничего не получалось.
Верю? Не верю?
Все получалось намного проще. Пальцы, вне зависимости от моих веры и
неверия просто не могли сжаться -- мертвые, бессмысленные куски железа...
5.
... На пятый день мне в голову пришла чудовищная, но вместе с тем совершенно
очевидная мысль. Вернее, даже две чудовищных, но оттого вдвойне очевидных
мысли.
Во-первых, я обратил внимание, что довольно часто мне приносят мои
любимые блюда -- а что я люблю, знали очень немногие, что существенно
сужало круг возможных пособников Коблана; кроме того, эти блюда были
приготовлены так, что круг сужался до одного-единственного человека: моего
дворецкого Коса ан-Таньи.
Повара я в расчет не брал.
Это было невозможно. Но это было именно так.
Во-вторых, я вдруг вспомнил о принятом пять дней назад решении. Конечно,
здесь у меня не было кусунгобу -- но я подумал, что Тот, кто ждет меня в раю,
не обидится, если на пороге двери, ведущей к нему, на этот раз будет лежать не
ритуальный нож, а мой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог.
Но, кажется, Тот, кто ждал меня в раю, все же обиделся -- потому что, когда я
взял меч в левую руку и медленно поднес его лезвие к горлу, я понял, что не
смогу.
И никто на моем месте не смог бы!
Не для того был выкован несколько поколений тому назад Единорог, как и
другие фамильные мечи Анкоров Вэйских, чтобы лишать жизни своего
нынешнего владельца. Чтобы оборвать Южную ветвь рода Анкоров.
Рука моя предательски задрожала, и я опустил меч. Нет, смерти я не боялся --
мне уже нечего было терять; но ЭТО было выше страха смерти и острее
желания уйти.
Я мог уйти -- но не так.
И я понял, что Тот, кто ждет меня в раю (или еще где-то -- не знаю) пока не
хочет меня видеть.
Я покорился.
Я больше не делал таких попыток.
6.
... На девятый день (или это был десятый?.. не помню...), когда Коблан в
положенное время явился в мою темницу, чтобы продолжить свои до смерти
надоевшие душеспасительные беседы, я заявил ему, что у меня есть высочайшее
поручение эмира Дауда, что имеется специальный фирман на мое имя, и что
если кузнец немедленно не выпустит меня, то будет считаться государственным
изменником со всеми вытекающими отсюда последствиями.
После чего, не обращая внимания на несколько оторопевшего Коблана, я упал
на кровать, отвернулся лицом к стене, и одно ухо закрыл здоровой рукой, а
другое плотно прижал к подушке -- чтобы не слышать больше Коблановых
бредней.
Некоторое время Коблан молчал или говорил достаточно тихо, чтобы я его не
слышал. А потом я приоткрыл одно ухо и до меня приглушенно донеслось:
-- Не знаю, не знаю... Спрошу у Друдла -- а там посмотрим...
7.
На следующее утро дверь распахнулась, и в комнату влетел сияющий Друдл,
размахивая каким-то объемистым свитком. Со всего маху шут бухнулся мне в
ноги, проехав при этом по полу пару локтей и чуть не сбив меня.
-- О великий и мудрейший дурак Чэн Анкор из столь же славного рода Анкоров
Вэйских! -- гнусаво заорал шут, продолжая вертеть у меня перед носом своим
свертком.-- Дозволь вручить тебе высочайший фирман солнцеподобного эмира
Дауда, дабы ты в своей несказанной дурости использовал его по назначению,--
тут Друдл почему-то сделал паузу,-- и выявил всех наигнуснейших врагов
славного Кабирского эмирата!
Вопя все это, шут принялся разворачивать принесенный сверток. Он
разворачивал и разворачивал, во все стороны летели какие-то рваные и
грязные тряпки, лоскуты кожи, куски тончайшей узорной парчи, обрывки
шелка -- они устилали уже весь пол вокруг Друдла, и им, казалось, не будет
конца.
Тем не менее, изрядно потрудившись, Друдл все-таки добрался до вожделенного
содержимого и с радостной улыбкой вручил мне небольшой пергаментный
свиток, запечатанный личной печатью эмира Дауда.
Я сломал печать и пробежал текст глазами. Все было верно: подателю сего,
Чэну Анкору Вэйскому, предписывалось оказывать всяческую помощь и
содействие на территории всего Кабирского эмирата, а также вассальных
княжеств и дружественных государств.
Внизу стояла хорошо знакомая мне подпись великого эмира Дауда Абу-
Салима.
Пока я читал, шут заглядывал мне через плечо, так что я был уверен, что он
тоже успел ознакомиться с содержанием фирмана. Если не ознакомился до
того...
-- Ну что, съел? -- злорадно осведомился я.-- В смысле -- прочитал?!
-- Не-а,-- расплылся ужасно довольный шут,-- я читать не умею! А чего там
написано? Небось, что ты, Чэн -- дурак? Так об этом писать необязательно, это
и так все знают. А кто не знает -- тому я расскажу. Устно.
Я попытался удержать себя в руках. Если быть точным -- в одной руке.
-- Зови кузнеца Коблана! Здесь написано, чтобы все жители Кабирского
эмирата оказывали мне содействие. И я требую, чтобы меня отсюда выпустили!
Немедленно!..
-- А зачем, собственно? -- поинтересовался шут.-- Тут тебя кормят, поят,
содействие всяческое оказывают, делать ничего не надо -- знай себе руку
упражняй...
Он неожиданно подпрыгнул и подмигнул мне.
-- Как у Чэна-дурака есть железная рука,-- пропел он, кривляясь,-- и содействие
Коблана пить вино из бурдюка! Зачем тебе отсюда уходить?
-- Великий эмир поручил мне расследование. Да ты же сам не хуже меня об этом
знаешь? -- я сам удивлялся, зачем я говорю все это Друдлу.
-- И как ты собираешься рас-следовать? -- не унимался дотошный Друдл.--
Покойничков расспрашивать? Следы по ночам искать?
-- Кроме покойничков есть еще и живые! -- огрызнулся я.-- И вообще, раз
приказано оказывать мне содействие -- вот и содействуй! Зови Коблана и
выпускайте меня отсюда!
-- Содействие -- это правильно,-- с воодушевлением подхватил шут.-- Вот мы и
станем тебе содействовать. Ты будешь здесь сидеть и расследованием
руководить, как главный дурак -- а мы с Кобланом будем содействовать и твои
поручения, как меньшие дураки, исполнять. Вот и получится у нас отличное
дурацкое расследование!
Я почувствовал, что неудержимо багровею.
-- Так что сиди тут,-- продолжил Друдл,-- и руководи. Рука у тебя теперь есть --
железная, между прочим -- вот и будешь ею водить: туда-сюда, туда-сюда... То
есть Руко-Водить. Вот. А руководить ты можешь и отсюда -- для твоей же
безопасности. А то в городе у нас неспокойно -- недавно еще двоих дохликов
нашли, и третьего, живого, но однорукого, вроде тебя. Теперь Коблану работы
прибавится -- вторую руку ковать!
Моя левая ладонь нащупала стоявший на столе массивный подсвечник.
-- Ну так к кому пойти, о чем спросить? -- невинно осведомился шут.-- Давай,
руко-води!
Я изо всех сил запустил в него подсвечником. Друдл легко увернулся и, строя
омерзительные рожи, выскочил в дверь.
Послышался звук задвигаемого засова... родной и до боли знакомый.
8.
В тот же день я сунул фирман под нос Коблану. Коблан долго читал, шевеля
губами, потом вернул мне фирман, некоторое время думал и, наконец,
поинтересовался:
-- Тебе чего-нибудь принести?
И вот этого издевательства я уже не выдержал. Ну ладно -- шут... Но --
Коблан?!
И я ударил кузнеца Коблана. Ударил правой, железной рукой. Наотмашь. Изо
всех сил. По лицу.
И попал.
Коблан покачнулся, удивленно посмотрел на меня, затем поднял руку к лицу,
отер кровь с рассеченной скули и с недоумением уставился на свои
покрасневшие пальцы.
Я сделал шаг к двери.
И тут кузнец Коблан взревел, как... как я не знаю кто, и я почувствовал, что
попал под ногу слону, что еще немного -- и у меня сломаются ребра, причем все
сразу; а потом меня подняло в воздух, и я заметил, что лечу. Впрочем, летел я
недолго, от удара у меня потемнело в глазах, и когда я пришел в себя, то
обнаружил, что лежу на слегка покосившейся собственной кровати.
Больше я не пробовал бить кузнеца.
9.
... Через некоторое время -- прошло уже больше двух недель моего заточения -- я
понял, что надеяться мне не на что. Это был заговор. Заговор против меня. А,
может быть, не только и даже не столько против меня...
Да, все складывалось воедино. Друдл, уговоривший меня заказать себе
железную руку -- и заказать ее именно у Коблана; Коблан, взявшийся делать
заведомо бесполезную вещь; вместе они задурили мне голову и заперли здесь, а
теперь пытаются окончательно свести с ума (кстати, еще немного -- и им это
удастся).
Зачем?
Вот этого я понять не мог. Может быть, это связано с поручением эмира? В
своих подозрениях я доходил до того, что зачислял и Коблана, и Друдла, и
даже моего ан-Танью в зловещую мифическую секту Асассинов-Проливающих
кровь, о которых складывал песни еще Масуд ан-Назри. Впрочем, кровь
действительно лилась на улицах Кабира -- так что и легендарные асассины
вполне могли оказаться реальностью.
Но... слишком уж много у них тогда оказывалось сообщников. И не проще ли в
этом случае было бы, не мудрствуя лукаво, добить несчастного калеку? И потом
-- почему именно я? На кой я им сдался?!
Или, может, Друдл не соврал, и они впрямь пекутся о моей безопасности? Что-
то плохо я представляю эту компанию, с таким усердием обеспечивающую
безопасность никому не нужного Чэна...
Зачем же тогда? Зачем?!
Чтобы я-таки сумел сжать стальные пальцы?!
Но это же -- бред!
И тем не менее -- реальность...
Мне было плохо. Я пытался хоть что-то понять, расспрашивая Коблана -- но
тот либо молчал, либо снова начинал плести какую-то чушь.
Тогда я стал требовать вина. И побольше.
Вино мне приносили.
И я напивался.
... Несколько раз я пытался бежать -- но подмастерья, приносившие мне еду, все
время были настороже, и мне ни разу не удавалось застать их врасплох. А в
случае моих "засад" они звали кузнеца...
Еще в комнате было два небольших окошка, забранных толстыми железными
прутьями. И был глухой внутренний дворик с высоченным дувалом -- о нем я
уже говорил. Я быстро прикинул, что даже если я устрою у стены пирамиду из
всей имеющейся в комнате мебели (имелись в виду стол и стулья; сдвинуть с
места кровать мне оказалось не под силу, разве что с помощью Коблана) -- то,
взобравшись наверх, я все равно и близко не дотянусь до края стены.
Можно было, конечно, попытаться сделать веревку из моей одежды и постели --
но у меня все равно не из чего было изготовить крюк, чтобы зацепиться за
стену. Разве что из собственной правой руки...
Окна же выходили на какую-то глухую безлюдную улочку. Я неоднократно
пытался расшатать прутья решетки, пробовал выбить их ударами своей
железной руки -- но мои попытки приводили лишь к тому, что я уставал и
долго стоял у окна, пока не начинало смеркаться.
... Как-то раз я увидел проходящего за окном Фальгрима.
-- Фальгрим! -- не веря своей удаче, заорал я.-- Фальгрим, это я, Чэн! Меня
запер сумасшедший кузнец Коблан! Скорее сообщи эмиру Дауду об этом --
пусть пришлет гулямов меня спасать! Только не шута Друдла -- он в сговоре с
кузнецом! Прошу тебя, Фальгрим...
Лоулезец остановился в недоумении, оглядываясь по сторонам. Наконец он
обнаружил в окне мое лицо и попытался улыбнуться. Улыбка вышла
сконфуженной, что было совсем непохоже на шумного и самоуверенного
Беловолосого.
-- Привет, Чэн... Я все понял. Конечно, я передам эмиру. Только...
-- Что -- только?!
-- Только, может, тебе лучше пока тут посидеть? Опасно сейчас в городе... Да и
рука у тебя... А эмиру я сообщу, ты не беспокойся...
И Фальгрим быстро пошел прочь, странно ссутулившись, словно под тяжестью
своего эспадона.
Я не поверил. Я решил, что мир перевернулся. Фальгрим Беловолосый, мой
друг и постоянный соперник, но в первую очередь все-таки -- друг, друг, друг...
ну не мог он сказать такое!
Не мог.
Но сказал.
И откуда от узнал о моей руке?
Или он совсем не то имел в виду?
Хотя с рукой-то как раз просто: небось, Друдл уже раззвонил по всему Кабиру
о свихнувшемся Чэне и его железной руке...
Впрочем, Фальгрим обещал-таки сообщить обо мне эмиру, и эта мысль
немного успокоила меня.
Как оказалось, напрасно -- ни в этот, ни на следующий день за мной никто не
пришел.
10.
Теперь мне казалось, что весь Кабир, все друзья, а, возможно, и Тот, кто ждет
меня в раю,-- против меня. Я стоял у окна, с тоской глядя на недосягаемую
улицу...
И увидел Чин.
Чин!
Черный Лебедь Хакаса... и, похоже, она знала, где меня искать.
Знала...
И ответ на мой вопрос был написан на ее лице -- грустном, но твердом.
Вот так мы стояли друг напротив друга, разделенные решеткой, а потом я
отвернулся, чтоб не видеть уходящую Чин.
Поговорили... улетай, лебедь.
Вот тогда-то я и напился по-настоящему. И бил рукой в стену, и срывал с себя
проклятое железо, и плакал, как ребенок, и уснул, и видел кошмары...
11.
... Похоже, я все-таки снова уснул, прямо за столом -- потому что проснулся от
крика. Я не сразу сообразил, что происходит, я думал, что это -- очередной
кошмар, к которым я уже начал понемногу привыкать.
Нет, это был не сон, и с улицы доносился яростный звон оружия -- не так, не
так оно должно звенеть! -- и крик.
Женский крик.
Чин!.. они добрались до нее!
Кажется, я закричал -- нет, я завизжал так, что перекрыл шум и звон оружия.
-- Коблан! Кто-нибудь! На помощь! Выпустите меня, сволочи! Там... там
убивают Чин! Коблан! Да где же вы все!..
И никто мне не ответил.
Я бросился к двери -- и неожиданно она распахнулась, ударив меня, и на пороге
возник Друдл с идиотской улыбкой до ушей.
12.
Проклятый шут ухмылялся в дверях, загораживая мне путь наружу -- туда, где в
темноте ночного Кабира захлебывалась криком Чин Черный Лебедь!
В одно мгновение вся моя ненависть, вся боль последнего времени, вся тщета
бесплодных попыток обрести утраченную цельность -- все то, что до краев
переполняло Чэна Анкора Безрукого, выгорело без остатка, как примеси в
чистой стали новорожденного клинка, неотвратимо устремившегося к цели.
И цель эта была -- шут Друдл Муздрый!
Я кинулся на Друдла, стремясь врезаться в него всем телом и выбить в коридор,
как пробку из бутылки, но странным образом промахнулся и больно ударился
плечом о косяк. Дверь захлопнулась, лязгнул внутренний засов, и шут радостно
заплясал вокруг меня, хлопая в ладоши.
Полы его шутовского халата уже были предусмотрительно заправлены за
кушак, откуда выглядывали рукояти тупого граненого кинжала-дзюттэ и
ятагана для подростков.
-- Как у Чэна-дурака заболят сейчас бока! -- завопил он, возбужденно скалясь.--
Заболят сейчас бока от чужого кулака!...
Здоровой левой рукой я попытался дотянуться до засова, но Друдл подпрыгнул,
как-то по-крабьи выбрасывая ногу, и острая боль пронзила мой локоть.
Вслепую, наугад я отмахнулся правой -- и железная перчатка ударила в стену
над головой присевшего Друдла, выбивая куски штукатурки. Твердый и
костлявый кулак шута чувствительно ткнулся мне под ребра, я попятился,
неловко поворачивая ногу, падая на пол...
И увидел над собой холодный блеск маленького ятагана в руке шута Друдла.
Ах, напрасно он обнажил клинок, этот мудрый и проницательный шут, этот
расчетливый боец, предусмотревший все или почти все!.. напрасно, напрасно,
потому что тело мое само вспомнило прежние навыки, потому что оно ничего
не забывало, мое послушное тело, и пальцы левой руки машинально
сомкнулись в кольцо, поднося к губам невидимую чашу с горьким и хмельным
вином Беседы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
внешнего засова, я поспешно поднялся со своей кровати, на которой пребывал
в полном унынии -- но подмастерья спешно опустили на пол у порога поднос с
едой и успели скрыться за дверью, прежде чем я пересек комнату. Лязгнул засов,
я от злости пнул ногой безвинный поднос и в бессильном возмущении
замолотил в дверь руками.
После железной руки на двери оставались уродливые царапины -- но не более...
4.
Поначалу я пытался уговорить Коблана, ежедневно заходившего ко мне в
комнату. Кузнец внимательно выслушивал все мои гневные тирады, а затем
садился к столу и начинал вещать нечто туманное, наводящее на мысли о том,
что Коблан действительно малость тронулся, а теперь пытается заодно свести с
ума и меня.
Я плохо слушал его, поскольку голова моя была занята совсем другим. Тем не
менее, надоедливый и навязчивый, как жужжание мухи -- только очень большой
мухи! -- голос Коблана все же проникал в мое сознание -- и я помимо воли
отмечал, что кузнец говорит что-то о "живой стали", о духовной связи человека
с его оружием и о том, что если очень захотеть, если поверить...
Я не знаю, было ли это отрывками из давних трактатов, изложением
старинных легенд или бреднями самого Коблана -- но только после каждой
такой "беседы" кузнец брал мою мертвую руку своей лапой и сжимал
металлические пальцы на рукояти моего Единорога.
Надо сказать, что разжать их потом левой рукой мне всякий раз стоило
немалых усилий.
Кузнец уходил, тщательно запирая за собой дверь, а я вновь оставался один, и
мысли мои путались, в голове роились странные, дикие образы, и временами я
начинал думать, что кузнец в чем-то прав, и я даже пытался -- честно пытался! -
- сомкнуть холодные пальцы... и, естественно, у меня ничего не получалось.
Верю? Не верю?
Все получалось намного проще. Пальцы, вне зависимости от моих веры и
неверия просто не могли сжаться -- мертвые, бессмысленные куски железа...
5.
... На пятый день мне в голову пришла чудовищная, но вместе с тем совершенно
очевидная мысль. Вернее, даже две чудовищных, но оттого вдвойне очевидных
мысли.
Во-первых, я обратил внимание, что довольно часто мне приносят мои
любимые блюда -- а что я люблю, знали очень немногие, что существенно
сужало круг возможных пособников Коблана; кроме того, эти блюда были
приготовлены так, что круг сужался до одного-единственного человека: моего
дворецкого Коса ан-Таньи.
Повара я в расчет не брал.
Это было невозможно. Но это было именно так.
Во-вторых, я вдруг вспомнил о принятом пять дней назад решении. Конечно,
здесь у меня не было кусунгобу -- но я подумал, что Тот, кто ждет меня в раю,
не обидится, если на пороге двери, ведущей к нему, на этот раз будет лежать не
ритуальный нож, а мой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог.
Но, кажется, Тот, кто ждал меня в раю, все же обиделся -- потому что, когда я
взял меч в левую руку и медленно поднес его лезвие к горлу, я понял, что не
смогу.
И никто на моем месте не смог бы!
Не для того был выкован несколько поколений тому назад Единорог, как и
другие фамильные мечи Анкоров Вэйских, чтобы лишать жизни своего
нынешнего владельца. Чтобы оборвать Южную ветвь рода Анкоров.
Рука моя предательски задрожала, и я опустил меч. Нет, смерти я не боялся --
мне уже нечего было терять; но ЭТО было выше страха смерти и острее
желания уйти.
Я мог уйти -- но не так.
И я понял, что Тот, кто ждет меня в раю (или еще где-то -- не знаю) пока не
хочет меня видеть.
Я покорился.
Я больше не делал таких попыток.
6.
... На девятый день (или это был десятый?.. не помню...), когда Коблан в
положенное время явился в мою темницу, чтобы продолжить свои до смерти
надоевшие душеспасительные беседы, я заявил ему, что у меня есть высочайшее
поручение эмира Дауда, что имеется специальный фирман на мое имя, и что
если кузнец немедленно не выпустит меня, то будет считаться государственным
изменником со всеми вытекающими отсюда последствиями.
После чего, не обращая внимания на несколько оторопевшего Коблана, я упал
на кровать, отвернулся лицом к стене, и одно ухо закрыл здоровой рукой, а
другое плотно прижал к подушке -- чтобы не слышать больше Коблановых
бредней.
Некоторое время Коблан молчал или говорил достаточно тихо, чтобы я его не
слышал. А потом я приоткрыл одно ухо и до меня приглушенно донеслось:
-- Не знаю, не знаю... Спрошу у Друдла -- а там посмотрим...
7.
На следующее утро дверь распахнулась, и в комнату влетел сияющий Друдл,
размахивая каким-то объемистым свитком. Со всего маху шут бухнулся мне в
ноги, проехав при этом по полу пару локтей и чуть не сбив меня.
-- О великий и мудрейший дурак Чэн Анкор из столь же славного рода Анкоров
Вэйских! -- гнусаво заорал шут, продолжая вертеть у меня перед носом своим
свертком.-- Дозволь вручить тебе высочайший фирман солнцеподобного эмира
Дауда, дабы ты в своей несказанной дурости использовал его по назначению,--
тут Друдл почему-то сделал паузу,-- и выявил всех наигнуснейших врагов
славного Кабирского эмирата!
Вопя все это, шут принялся разворачивать принесенный сверток. Он
разворачивал и разворачивал, во все стороны летели какие-то рваные и
грязные тряпки, лоскуты кожи, куски тончайшей узорной парчи, обрывки
шелка -- они устилали уже весь пол вокруг Друдла, и им, казалось, не будет
конца.
Тем не менее, изрядно потрудившись, Друдл все-таки добрался до вожделенного
содержимого и с радостной улыбкой вручил мне небольшой пергаментный
свиток, запечатанный личной печатью эмира Дауда.
Я сломал печать и пробежал текст глазами. Все было верно: подателю сего,
Чэну Анкору Вэйскому, предписывалось оказывать всяческую помощь и
содействие на территории всего Кабирского эмирата, а также вассальных
княжеств и дружественных государств.
Внизу стояла хорошо знакомая мне подпись великого эмира Дауда Абу-
Салима.
Пока я читал, шут заглядывал мне через плечо, так что я был уверен, что он
тоже успел ознакомиться с содержанием фирмана. Если не ознакомился до
того...
-- Ну что, съел? -- злорадно осведомился я.-- В смысле -- прочитал?!
-- Не-а,-- расплылся ужасно довольный шут,-- я читать не умею! А чего там
написано? Небось, что ты, Чэн -- дурак? Так об этом писать необязательно, это
и так все знают. А кто не знает -- тому я расскажу. Устно.
Я попытался удержать себя в руках. Если быть точным -- в одной руке.
-- Зови кузнеца Коблана! Здесь написано, чтобы все жители Кабирского
эмирата оказывали мне содействие. И я требую, чтобы меня отсюда выпустили!
Немедленно!..
-- А зачем, собственно? -- поинтересовался шут.-- Тут тебя кормят, поят,
содействие всяческое оказывают, делать ничего не надо -- знай себе руку
упражняй...
Он неожиданно подпрыгнул и подмигнул мне.
-- Как у Чэна-дурака есть железная рука,-- пропел он, кривляясь,-- и содействие
Коблана пить вино из бурдюка! Зачем тебе отсюда уходить?
-- Великий эмир поручил мне расследование. Да ты же сам не хуже меня об этом
знаешь? -- я сам удивлялся, зачем я говорю все это Друдлу.
-- И как ты собираешься рас-следовать? -- не унимался дотошный Друдл.--
Покойничков расспрашивать? Следы по ночам искать?
-- Кроме покойничков есть еще и живые! -- огрызнулся я.-- И вообще, раз
приказано оказывать мне содействие -- вот и содействуй! Зови Коблана и
выпускайте меня отсюда!
-- Содействие -- это правильно,-- с воодушевлением подхватил шут.-- Вот мы и
станем тебе содействовать. Ты будешь здесь сидеть и расследованием
руководить, как главный дурак -- а мы с Кобланом будем содействовать и твои
поручения, как меньшие дураки, исполнять. Вот и получится у нас отличное
дурацкое расследование!
Я почувствовал, что неудержимо багровею.
-- Так что сиди тут,-- продолжил Друдл,-- и руководи. Рука у тебя теперь есть --
железная, между прочим -- вот и будешь ею водить: туда-сюда, туда-сюда... То
есть Руко-Водить. Вот. А руководить ты можешь и отсюда -- для твоей же
безопасности. А то в городе у нас неспокойно -- недавно еще двоих дохликов
нашли, и третьего, живого, но однорукого, вроде тебя. Теперь Коблану работы
прибавится -- вторую руку ковать!
Моя левая ладонь нащупала стоявший на столе массивный подсвечник.
-- Ну так к кому пойти, о чем спросить? -- невинно осведомился шут.-- Давай,
руко-води!
Я изо всех сил запустил в него подсвечником. Друдл легко увернулся и, строя
омерзительные рожи, выскочил в дверь.
Послышался звук задвигаемого засова... родной и до боли знакомый.
8.
В тот же день я сунул фирман под нос Коблану. Коблан долго читал, шевеля
губами, потом вернул мне фирман, некоторое время думал и, наконец,
поинтересовался:
-- Тебе чего-нибудь принести?
И вот этого издевательства я уже не выдержал. Ну ладно -- шут... Но --
Коблан?!
И я ударил кузнеца Коблана. Ударил правой, железной рукой. Наотмашь. Изо
всех сил. По лицу.
И попал.
Коблан покачнулся, удивленно посмотрел на меня, затем поднял руку к лицу,
отер кровь с рассеченной скули и с недоумением уставился на свои
покрасневшие пальцы.
Я сделал шаг к двери.
И тут кузнец Коблан взревел, как... как я не знаю кто, и я почувствовал, что
попал под ногу слону, что еще немного -- и у меня сломаются ребра, причем все
сразу; а потом меня подняло в воздух, и я заметил, что лечу. Впрочем, летел я
недолго, от удара у меня потемнело в глазах, и когда я пришел в себя, то
обнаружил, что лежу на слегка покосившейся собственной кровати.
Больше я не пробовал бить кузнеца.
9.
... Через некоторое время -- прошло уже больше двух недель моего заточения -- я
понял, что надеяться мне не на что. Это был заговор. Заговор против меня. А,
может быть, не только и даже не столько против меня...
Да, все складывалось воедино. Друдл, уговоривший меня заказать себе
железную руку -- и заказать ее именно у Коблана; Коблан, взявшийся делать
заведомо бесполезную вещь; вместе они задурили мне голову и заперли здесь, а
теперь пытаются окончательно свести с ума (кстати, еще немного -- и им это
удастся).
Зачем?
Вот этого я понять не мог. Может быть, это связано с поручением эмира? В
своих подозрениях я доходил до того, что зачислял и Коблана, и Друдла, и
даже моего ан-Танью в зловещую мифическую секту Асассинов-Проливающих
кровь, о которых складывал песни еще Масуд ан-Назри. Впрочем, кровь
действительно лилась на улицах Кабира -- так что и легендарные асассины
вполне могли оказаться реальностью.
Но... слишком уж много у них тогда оказывалось сообщников. И не проще ли в
этом случае было бы, не мудрствуя лукаво, добить несчастного калеку? И потом
-- почему именно я? На кой я им сдался?!
Или, может, Друдл не соврал, и они впрямь пекутся о моей безопасности? Что-
то плохо я представляю эту компанию, с таким усердием обеспечивающую
безопасность никому не нужного Чэна...
Зачем же тогда? Зачем?!
Чтобы я-таки сумел сжать стальные пальцы?!
Но это же -- бред!
И тем не менее -- реальность...
Мне было плохо. Я пытался хоть что-то понять, расспрашивая Коблана -- но
тот либо молчал, либо снова начинал плести какую-то чушь.
Тогда я стал требовать вина. И побольше.
Вино мне приносили.
И я напивался.
... Несколько раз я пытался бежать -- но подмастерья, приносившие мне еду, все
время были настороже, и мне ни разу не удавалось застать их врасплох. А в
случае моих "засад" они звали кузнеца...
Еще в комнате было два небольших окошка, забранных толстыми железными
прутьями. И был глухой внутренний дворик с высоченным дувалом -- о нем я
уже говорил. Я быстро прикинул, что даже если я устрою у стены пирамиду из
всей имеющейся в комнате мебели (имелись в виду стол и стулья; сдвинуть с
места кровать мне оказалось не под силу, разве что с помощью Коблана) -- то,
взобравшись наверх, я все равно и близко не дотянусь до края стены.
Можно было, конечно, попытаться сделать веревку из моей одежды и постели --
но у меня все равно не из чего было изготовить крюк, чтобы зацепиться за
стену. Разве что из собственной правой руки...
Окна же выходили на какую-то глухую безлюдную улочку. Я неоднократно
пытался расшатать прутья решетки, пробовал выбить их ударами своей
железной руки -- но мои попытки приводили лишь к тому, что я уставал и
долго стоял у окна, пока не начинало смеркаться.
... Как-то раз я увидел проходящего за окном Фальгрима.
-- Фальгрим! -- не веря своей удаче, заорал я.-- Фальгрим, это я, Чэн! Меня
запер сумасшедший кузнец Коблан! Скорее сообщи эмиру Дауду об этом --
пусть пришлет гулямов меня спасать! Только не шута Друдла -- он в сговоре с
кузнецом! Прошу тебя, Фальгрим...
Лоулезец остановился в недоумении, оглядываясь по сторонам. Наконец он
обнаружил в окне мое лицо и попытался улыбнуться. Улыбка вышла
сконфуженной, что было совсем непохоже на шумного и самоуверенного
Беловолосого.
-- Привет, Чэн... Я все понял. Конечно, я передам эмиру. Только...
-- Что -- только?!
-- Только, может, тебе лучше пока тут посидеть? Опасно сейчас в городе... Да и
рука у тебя... А эмиру я сообщу, ты не беспокойся...
И Фальгрим быстро пошел прочь, странно ссутулившись, словно под тяжестью
своего эспадона.
Я не поверил. Я решил, что мир перевернулся. Фальгрим Беловолосый, мой
друг и постоянный соперник, но в первую очередь все-таки -- друг, друг, друг...
ну не мог он сказать такое!
Не мог.
Но сказал.
И откуда от узнал о моей руке?
Или он совсем не то имел в виду?
Хотя с рукой-то как раз просто: небось, Друдл уже раззвонил по всему Кабиру
о свихнувшемся Чэне и его железной руке...
Впрочем, Фальгрим обещал-таки сообщить обо мне эмиру, и эта мысль
немного успокоила меня.
Как оказалось, напрасно -- ни в этот, ни на следующий день за мной никто не
пришел.
10.
Теперь мне казалось, что весь Кабир, все друзья, а, возможно, и Тот, кто ждет
меня в раю,-- против меня. Я стоял у окна, с тоской глядя на недосягаемую
улицу...
И увидел Чин.
Чин!
Черный Лебедь Хакаса... и, похоже, она знала, где меня искать.
Знала...
И ответ на мой вопрос был написан на ее лице -- грустном, но твердом.
Вот так мы стояли друг напротив друга, разделенные решеткой, а потом я
отвернулся, чтоб не видеть уходящую Чин.
Поговорили... улетай, лебедь.
Вот тогда-то я и напился по-настоящему. И бил рукой в стену, и срывал с себя
проклятое железо, и плакал, как ребенок, и уснул, и видел кошмары...
11.
... Похоже, я все-таки снова уснул, прямо за столом -- потому что проснулся от
крика. Я не сразу сообразил, что происходит, я думал, что это -- очередной
кошмар, к которым я уже начал понемногу привыкать.
Нет, это был не сон, и с улицы доносился яростный звон оружия -- не так, не
так оно должно звенеть! -- и крик.
Женский крик.
Чин!.. они добрались до нее!
Кажется, я закричал -- нет, я завизжал так, что перекрыл шум и звон оружия.
-- Коблан! Кто-нибудь! На помощь! Выпустите меня, сволочи! Там... там
убивают Чин! Коблан! Да где же вы все!..
И никто мне не ответил.
Я бросился к двери -- и неожиданно она распахнулась, ударив меня, и на пороге
возник Друдл с идиотской улыбкой до ушей.
12.
Проклятый шут ухмылялся в дверях, загораживая мне путь наружу -- туда, где в
темноте ночного Кабира захлебывалась криком Чин Черный Лебедь!
В одно мгновение вся моя ненависть, вся боль последнего времени, вся тщета
бесплодных попыток обрести утраченную цельность -- все то, что до краев
переполняло Чэна Анкора Безрукого, выгорело без остатка, как примеси в
чистой стали новорожденного клинка, неотвратимо устремившегося к цели.
И цель эта была -- шут Друдл Муздрый!
Я кинулся на Друдла, стремясь врезаться в него всем телом и выбить в коридор,
как пробку из бутылки, но странным образом промахнулся и больно ударился
плечом о косяк. Дверь захлопнулась, лязгнул внутренний засов, и шут радостно
заплясал вокруг меня, хлопая в ладоши.
Полы его шутовского халата уже были предусмотрительно заправлены за
кушак, откуда выглядывали рукояти тупого граненого кинжала-дзюттэ и
ятагана для подростков.
-- Как у Чэна-дурака заболят сейчас бока! -- завопил он, возбужденно скалясь.--
Заболят сейчас бока от чужого кулака!...
Здоровой левой рукой я попытался дотянуться до засова, но Друдл подпрыгнул,
как-то по-крабьи выбрасывая ногу, и острая боль пронзила мой локоть.
Вслепую, наугад я отмахнулся правой -- и железная перчатка ударила в стену
над головой присевшего Друдла, выбивая куски штукатурки. Твердый и
костлявый кулак шута чувствительно ткнулся мне под ребра, я попятился,
неловко поворачивая ногу, падая на пол...
И увидел над собой холодный блеск маленького ятагана в руке шута Друдла.
Ах, напрасно он обнажил клинок, этот мудрый и проницательный шут, этот
расчетливый боец, предусмотревший все или почти все!.. напрасно, напрасно,
потому что тело мое само вспомнило прежние навыки, потому что оно ничего
не забывало, мое послушное тело, и пальцы левой руки машинально
сомкнулись в кольцо, поднося к губам невидимую чашу с горьким и хмельным
вином Беседы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57