.. промолчал.
-- Приветствую тебя, Высший Дан Гьен,-- гулко бухнул об пол тяжелый Гердан.
-- Приветствую тебя, Высший Чэн Анкор,-- глухо буркнул в бороду кузнец
Коблан.
А мы с Чэном все еще словно держались за руки, латная перчатка связывала нас
невидимыми, но прочными путами -- и оттого каждый из нас вел одновременно
две беседы, слышал два голоса... жил за двоих...
И каждый понимал, что две беседы -- на самом деле одна, два голоса -- почти
что один, Гердан Шипастый Молчун и Коблан Железнолапый -- о пылающая
Нюринга, до чего же мы оказались похожи друг на друга, все без исключения!..
Чэн опустил руку и ушел с Повитухой Кобланом к горну. А мы с Герданом
остались. Мы -- да еще испуганно притихший Малый крис Семар.
-- Ты вправе гневаться, Единорог,-- Гердан говорил медленно, слова давались
ему с трудом, и такое самоуничижение Шипастого Молчуна, да еще в
присутствии Малого криса, еще недавно доставило бы мне огромное
удовольствие. А сейчас...
-- Ты вправе гневаться, Единорог. И я знаю, что ты сейчас скажешь мне...
-- Нет,-- перебил я его,-- не знаешь. Я скажу тебе, глава рода Длинных палиц,
заперший в доме своем Высшего Дан Гьена из Мэйланя, и не убоявшийся гнева
разъяренного Единорога...
Шипастый Молчун напрягся в ожидании.
-- Я скажу тебе -- спасибо,-- закончил я.-- И еще вот что... Можно, я пока
поживу у тебя? Недолго, денек-другой?
Возле горна изумленно охнул Повитуха Коблан.
Почти одновременно с Герданом.
4.
А к полудню приехал мой замечательный дворецкий, мой узкий и преданный
эсток Заррахид.
Я встретил его на улице -- не на той глухой улочке, куда выходили окна моей
темницы, а у парадного, так сказать, входа в дом Гердана.
-- Рад видеть вас бодрым и сияющим, Высший Дан Гьен,-- как ни в чем не
бывало отрапортовал Заррахид и приветственно качнул витой гардой.--
Осмелюсь спросить -- в каких ножнах вы соблаговолите отправиться на
сегодняшнюю аудиенцию к Шешезу Абу-Салиму фарр-ла-Кабир? Я привез вам
те, что с вправленными топазами; потом с белой полосой вокруг
набалдашника... потом те, которые вам прислали по заказу из Дурбана, и еще
те, которые с медными двойными кольцами, и потом...
На какой-то миг я онемел. А бессовестный Заррахид за этот миг успел
хладнокровно вспомнить отличительные признаки десятка два ножен -- я и не
предполагал, что имею столь внушительный гардероб!
И то, что я собирался высказать Заррахиду, незаметно отошло на второй план.
А там и вовсе куда-то улетучилось.
-- Ты что, все это... сюда привез? -- наконец опомнился я.
Вопрос оказался излишним. Конечно, привез! Тем более, что из-за поворота
уже выезжала крытая арба, запряженная двумя тусклыми тяжеловозами.
-- Там ножны? -- хрипло звякнул я, глядя на взмокших лошадей.
-- И ножны тоже,-- радостно подтвердил эсток.-- А также все необходимое для
вечернего празднества у Гердана, на которое вы соизволили пригласить
Высшего Гвениля из Лоулезских эспадонов, Волчью Метлу из Высших Хакаса,
Махайру Паллантида, Дзюттэ Обломка, а также Детского Учителя семьи Абу-
Салим. Прикажете распорядиться?
-- Я? Соизволил пригласить?!
-- А что, вы хотели бы видеть сегодня вечером других Блистающих Кабира?
Кого именно?
-- Да нет... если уж видеть -- то этих.
-- Ну вот, значит, все верно,-- легко согласился эсток Заррахид.
... "Отличные у меня друзья,-- думал я, пока мы с Заррахидом ехали на
присланных чуть позже верховых лошадях в загородный дом Абу-Салимов, где
мне была назначена аудиенция.-- И друзья отличные, и дворецкий отличный, и
жизнь -- счастливей некуда... и ножны на любой вкус. Это просто я сам,
наверное, чего-то не понимаю, все дергаюсь, злюсь, а окружающие только и
делают, что беспутного Дан Гьена на путь истинный наставляют. Да вот
незадача -- не вижу я пути истинного, а вижу великое множество всяких путей,
и истины в них поровну... Где он, где единственный путь Дан Гьена, путь
Единорога -- нет, просто Путь Меча?! Где он?!."
Вот с такими интересными мыслями я и не заметил, как оказался в том самом
зале, в котором не так уж давно происходила церемония Посвящения, а
проклятый турнир еще только предстоял, и все было хорошо...
Все было хорошо.
Было.
Колыбель новорожденного Придатка по-прежнему стояла на церемониальном
возвышении -- я не видел от дверей, есть ли в колыбели ребенок -- а в изголовье
на родовой подставке мирно спал престарелый ятаган Фархад иль-Рахш фарр-
ла-Кабир.
И пусто было в зале...
Я мысленно коснулся Чэна -- мне все легче становилось дотягиваться до него не
так, как прежде, а через железную руку, которая странным образом
становилась общей частью нас обоих -- и мы двинулись было к возвышению, но
не дошли.
Во-первых, нас остановил звериный рык.
В металлической клетке у стены метался из угла в угол пятнистый чауш -- зверь
редкий не только для Кабира, но и для Мэйланя, в окраинных солончаках
которого зверь, собственно, и водился. Сам чауш походил на катьярских
бойцовых собак -- короткошерстных, плотных, с узкой крысиной мордой и
налитыми кровью глазками -- но был в несколько раз крупнее, с кривыми, не
по-собачьи острыми когтями; и хвост чауша не обрубался, как у собак, а от
рождения был похож на сжатый кулак, невесть каким образом выросший из
зада зверя.
Сейчас этот хвост-кулак дрожал мелкой дрожью и злобно подергивался.
... А во-вторых, меня заставил обернуться голос.
-- По-Беседуем, Единорог?
Их солнцеподобие, царственный ятаган Шешез Абу-Салим появился бесшумно
и внезапно, из потайной двери в углу помоста.
Он был в темных лакированных ножнах, явно подчеркивая этим будничность
встречи, и его грузный Придаток держал Шешеза в руке, словно забыв
прицепить кольца ножен к кожаному подбиву кушака.
Я не ответил. Предложив мне Беседу, Шешез добивался совершенно
определенной цели: проверить лично все то, что он слышал о новом,
сумасшедшем Дан Гьене и новой руке его Придатка -- а слышал он, вне всяких
сомнений, немало.
И в основном -- от Дзюттэ Обломка, шута-мудреца. Можно представить, что
Обломок растрезвонил Шешезу...
-- Это подарок,-- Шешез небрежно кивнул в сторону глухо ворчавшего зверя.--
Вчера доставил. Ну так как, Единорог, по-Беседуем?
Ятаган коротко лязгнул, до половины высунувшись из ножен и резко войдя
обратно, Придаток Шешеза неожиданно легко соскочил с помоста, и я
почувствовал, что Шешез Абу-Салим боится меня.
Боится. Для того и клетку со зверем в зал велел поставить, чтоб ярость слепая
звериная ему самому храбрости добавила; для того и принимал меня в зале, где
спал старик Фархад -- славное прошлое Кабира; видать, подточили последние
события былую уверенность ятаганов фарр-ла-Кабир... испытать хочет, а
боится...
А я, я сам, былой, прежний -- неужели бы не убоялся тот Дан Гьен Беседы с
Блистающим, о ком знал бы то, что знал Шешез Абу-Салим обо мне? Если бы
ведал -- вот передо мной тот, кому доверено правителем преследование
Тусклых; тот, кто едва не убил Придатка, служившего Детскому Учителю и
шуту семьи Абу-Салим; кто заставил своего собственного Придатка сжать
стальные пальцы...
Да, ятаган фарр-ла-Кабир, и я бы испугался. Сознавшись в этом перед самим
собой, я в церемонном салюте вылетел из ножен и весело сверкнул навстречу
Шешезу.
И ятаган сгоряча не заметил, что его со-Беседник Дан Гьен находится в левой
руке Придатка.
В левой.
В живой.
5.
... Шешез пошел, как обычно, от левого плеча в полный мах; я увел Чэна назад
и скользнул под второй удар, сбрасывая ятаган в сторону и угрозой встречного
выпада заставляя Шешеза умерить пыл и перейти к более тщательной обороне.
Ошибся, ошибся сиятельный ятаган, все учел в мудрости своей, да просчитался -
- не выйдет у него проверки Единорога, сорвется испытание!.. Будь на месте
Шешеза эспадон Гвениль или та же Волчья Метла -- не совладать мне с ними,
оставаясь в левой Чэновой руке; а в правой-то, в железной перчатки нет у меня
уверенности... какая уверенность может быть в чуде, пусть даже в однажды
свершившемся?!
Беседуй, ятаган фарр-ла-Кабир, Беседуй, спрашивай, отвечай, да не забывай
вовремя сам уворачиваться и Придатка своего уводить! Не рубка у нас сейчас, а
Беседа; не сил с весом в почете, а уменье Блистающего, так что я для тебя и в
левой руке -- Мэйланьский Единорог... давай, Шешез, гоняй пыхтящего
Придатка, звени веселей, будь ты хоть тридцать три раза фарр-ла-Кабир!..
Я даже успевал думать о постороннем. Есть ли в колыбели новорожденный
Придаток или нет; если есть -- то почему не плачет в голос от шума нашего?
Всерьез ли спит на подставе старый Фархад или исподтишка наблюдает
древний боец за чужой Беседой? Отчего взбесился пятнистый чауш, отчего раз
за разом бросается на гудящую решетку, выпустив кривые кошачьи когти? --
ну, тут как раз все понятно, зря подумал, зря отвлекся... А вот то, что Шешезов
Придаток уже на помосте -- так и мы уже на помосте, и видим то, чего другие
не видят!
-- Мэй-лань!
Знатно летел Шешез, почти через весь зал летел, выбитый мною, да еще и по
полу четыре длины клинка проехал, и остановился лишь тогда...
Когда уперся в когтистую лапу.
Не выдержал замок, лопнуло в нем что-то -- и распахнулась дверь клетки,
выпуская на волю красноглазую злобу; припал зверь к мозаике пола, и
торжествующий рык прокатился по залу Посвящения, заметавшись меж
колонн.
Лежал на холодных цветных плитках ятаган Шешез Абу-Салим фарр-ла-
Кабир; лежал на палисандровом ложе ятаган Фархад иль-Рахш фарр-ла-Кабир;
замер в левой руке Чэна Дан Гьен из Мэйланя -- и ничего не мог сделать нам
освободившийся пятнистый чауш, изготовившийся к прыжку.
Ничего. Зубы его, когти его -- ничего.
Да и не стал бы он нам ничего делать.
Стоял на помосте Чэн Анкор из Анкоров Вэйских; стоял рядом с ним
запыхавшийся Шешезов Придаток -- и ничего не мог сделать им пятнистый
чауш, потому что рядом была дверь, рукой подать, та самая дверь, и совсем-
совсем рядом...
Не успел бы чауш. Прыгай не прыгай -- не успел бы.
А я все думал об одном, хоть и незачем вроде бы Блистающему об этом думать;
думал и не мог, не смел отвлечься, боялся отвлечься, да так и не знал...
Есть ли в колыбели младенец-Придаток или нет его?!
Если нет -- вот дверь; вот сталь, которой нипочем клыки и когти...
Если есть -- вот дверь, вот сталь... вот зверь и хрупкая плоть в колыбели.
Будущий Придаток Фархада иль-Рахша. Который станет бывшим, так и не
став настоящим.
-- Ильхан мохасту Мунир суи ояд-хаме аль-Мутанабби! -- глухо прозвенело
позади меня.
Никогда в своей жизни не слышал я ТАКОГО звона; и неведомо для меня было
значение сказанного.
Треснула одна из опор деревянной подставки, две других не выдержали веса
старого ятагана, согнулись, спружинили, покачнулся палисандровый
постамент...
Я это видел.
Скрежетнули когти по гладкому полу, рывком разогнулись мощные лапы,
посылая чауша в воздух с неотвратимостью взбесившейся судьбы...
И это я видел.
Двое летели навстречу друг другу: освободившийся зверь, обуянный жаждой
убийства, и обнаженный ятаган Фархад, чьи ножны зацепились кольцом за
обломившуюся опору подставки, пославшую Блистающего в полет.
-- ... Мунир суи ояд-хаме аль-Мутанабби! -- эхом прозвучало во второй раз.
Грозно и непонятно.
А потом Чэн, словно во сне, протянул правую руку и легко поймал Фархада за
рукоять.
Впервые мой Придаток держал одновременно со мной другого Блистающего;
но разве не впервые существовал Придаток (опять это проклятое слово!) с
невесть чьей латной перчаткой вместо руки?!
Сгоряча я даже и не заметил -- почти не заметил -- что что вновь думаю о Чэне,
как о Придатке, а потом я внезапно увидел пылающий Кабир, проступивший
сквозь стены зала, гневно заржал призрачный гнедой жеребец, и я сделал то,
что должен был сделать.
Сделал.
Сам.
Или не сам?..
Но я это сделал.
6.
...Придаток Шешеза тяжело спустился с помоста, словно прошедшие мгновенья
состарили его на добрый десяток лет -- срок, ничтожный для Блистающего, но
не для Придатка -- и, обойдя убитого чауша, приблизился к лежащему Шешезу.
Нагнулся.
Поднял.
Шешез Абу-Салим фарр-ла-Кабир молчал.
Его Придаток еще немного постоял и вернулся к мертвому зверю. Присев у
тела, он замер на корточках; Шешез осторожно потянулся вперед и почти
робко коснулся разрубленной головы с навечно оскаленной пастью.
Разрубленной.
Чисто и умело.
Как умели это делать ятаганы фарр-ла-Кабир, рубя неживое; и я еще подумал,
что легенды о Фархаде могут оказаться правдой, и старый ятаган рубил
некогда многое, о чем не стоит лишний раз вспоминать.
Окровавленный Фархад иль-Рахш по-прежнему находился в правой руке Чэна.
Потом Шешез толкнул голову чауша, и та запрокинулась, открывая бурую
слипшуюся шерсть на пронзенной насквозь шее зверя.
Ятаганы так не умеют.
Так умею я.
О Дикие Лезвия, ставшие Блистающими -- как же это оказалось просто! До
смешного просто!..
И я негромко рассмеялся. Смерть и смех -- вы, оказывается, часто ходите рядом!
Да, сегодня передо мной и Фархадом был зверь, дикий безмозглый зверь,
хищный обитатель солончаков -- но, может быть, с Придатками все получается
так же просто? Так же естественно? Значит, дело не в руке -- верней, не только в
руке из металла -- но и во мне?! В кого ты превращаешься, Мэйланьский
Единорог? Куда идешь?!
Неужели таков Путь Меча?!
Чэн спрыгнул вниз, подошел к Придатку Шешеза и отдал ему Фархада. Сам
Шешез Абу-Салим слабо вздрогнул, когда его Придаток коснулся железной
руки Чэна; я сделал вид, что ничего не произошло, и тщательно вытерся о
шкуру убитого чауша.
Так, словно не раз делал это раньше.
-- Фархад! -- тихо позвал я потом (мне легче было обращаться к старому
ятагану, когда его держал чужой Придаток).-- Фархад иль-Рахш фарр-ла-
Кабир!
Он не отозвался.
Он спал. Или притворялся. Или думал о своем.
Какая разница?
-- Что ты хочешь спросить... Высший Дан Гьен? -- ответил вместо иль-Рахша
Шешез, и голос его был неестественно бесстрастен.
-- Я хочу знать, что кричал Блистающий Фархад перед тем, как...
Я не договорил.
Шешез Абу-Салим поднял на ноги своего Придатка, возвратился к сломанной
подставке, долго смотрел на нее, а потом его Придаток осторожно положил
иль-Рахша просто поперек колыбели, так и не облачив его в потерянные
ножны.
-- Здесь никого нет,-- бросил Шешез, отвечая на еще один вопрос, который я
так и не задал вслух.-- Дитя-Придаток Фархада в другом месте. В этой
колыбели он только спит по ночам, да и то не всегда. Значит, Высший Дан
Гьен, ты хочешь знать, что кричал мой двоюродный дядя Фархад?.. Он кричал:
"Ильхан мохасту Мунир суи ояд-хаме аль-Мутанабби!" Я и не думал, что
когда-нибудь услышу этот забытый язык, да еще в своем доме...
Я ждал.
-- Это означает,-- сухо продолжил Шешез Абу-Салим,-- это означает: "Во имя
клинков Мунира зову руку аль-Мутанабби!" Ну что, ты доволен, Единорог?
Мое прозвище почему-то далось ему с трудом.
-- Аль-Мутанабби? -- задумчиво лязгнул я, опускаясь в ножны.-- Это
Блистающий?
И тут же устыдился собственной глупости. Раз у это аль-Мутанабби была рука
-- кем он мог быть, если не Придатком?
Шешез будто и не заметил моего промаха.
-- В роду Абу-Салимов,-- заметил он,-- бытует старое придание, что когда
южный поход Диких Лезвий увенчался взятием Кабира, и лучший ятаган
нашей семьи стал первым фарр-ла-Кабир... так вот, его Придатка якобы звали
Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби. И я не раз слышал от того же
Фархада, что в черные дни Кабира вновь придет время для руки этого
Придатка. Правда, я всегда посмеивался над велеречивостью старика, когда он
в очередной раз принимался излагать мне одно и то же...
-- Во имя клинков Мунира зову руку аль-Мутанабби...-- повторил я.-- А клинки
Мунира -- это тоже из ваших родовых преданий? И кто такой Мунир? Имя?
Город? Местность?
-- Не знаю,-- ответил Шешез,-- ничего я толком не знаю... Я знаю только,
Единорог, что время испытаний для тебя закончилось. И еще кое-что
закончилось...
Он резко взлетел вверх и описал двойную дугу над головой своего Придатка.
-- Смерти! -- взвизгнул ятаган.-- Смерти, убийства, несчастные случаи,
призраки Тусклых -- все это закончилось! Тишь да гладь! Вот уже две недели,
как в Кабире все спокойно! И я не могу больше, я все время жду неведомо чего,
я боюсь собственной тени... Это проклятое затишье вымотало меня хуже
ежедневных сообщений об очередных убийствах! И вдобавок этот харзиец,
пылающий ненавистью, этот Пояс Пустыни... последнее его сообщение было с
дороги Барра, что ведет к границе с Мэйланем -- и с тех пор он молчит! А
сообщал, что напал на след... Выходит, однако, что след напал на него...
Шешез успокоился так же неожиданно, как и вышел из себя.
-- Мир переворачивается, Единорог, как песочные часы, и прошлые песчинки
вновь сыплются в чашу настоящего... Я схожу с ума от неизвестности. Кабир
мечется от стены ужаса к двери благополучия, ты веришь Дзюттэ Обломку и
пытаешься спасти испорченного Придатка, Маскин Седьмой из Харзы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57