Все это рассказала Чэну-Мне полуоглохшая, но вездесущая Фариза,
отыскавшая наконец свою драгоценную Кунду -- ту Эмрах в конце боя просто-
напросто вышвырнул за пределы свалки, чем и спас от глупой смерти под
копытами и ногами.
А Заррахид подтвердил, что Дикие Лезвия внимательно следят за нашим
поведением и и все время возбужденно переговариваются между собой. О чем
они говорили -- этого Заррахид не знал, но это и не было важно. Главное -- они
разговаривали. Значит, они способны Беседовать. Значит, рано или поздно...
Во всяком случае, мне хотелось так думать.
-- Отдых,-- сам себе сказал Чэн-Я, и Кос, сунув Заррахида в ножны, помчался с
пригорка сообщать всем: хватит! Отдыхаем!..
Это было мое первое распоряжение.
3
... Диомед неторопливо кормил костер с руки, лежащий у него на коленях
Махайра нежился в ласковых отсветах и негромко рассказывал о том, как он,
Волчья Метла, Шипастый Молчун и эспадон Гвениль были тенью
усукользающего Мэйланьского Единорога.
Оказывается, мои друзья-преследователи задержались у Шешеза Абу-Салима и
покинули Кабир почти на день позже нас. По дороге они останавливались в тех
же караван-сараях, знакомились со слухами и сплетнями, и двигались дальше,
не нагоняя нас, но и не слишком отставая.
Ничего особенного в пути с ними не происходило ( как, впрочем, и с нами, если
не считать возникшего между нами общения ) и опять же через день после нас
вся эта погоня благополучно прибыла в Мэйлань.
Где и приглядывали за нами в меру возможностей, стараясь не появляться на
виду...
-- Да уж, приглядели, спасибо за заботу,-- не вытерпел Обломок.-- Грозный
Бхимабхата Швета, что огнем в ночи пылает, съел Семи Небес ворота и
"драконовкой" закушал... Благодетели!
Гердан и Гвениль недоуменно переглянулись. Ну да, конечно -- ведь ни они, ни
Волчья Метла, ни даже Махайра о "Джире о Чэне и так далее" ничего не
знают! Это ведь чисто человеческая выдумка -- Диомед наболтал кучу
глупостей сказителю, старый дурак насочинял с три короба, Чэн слушал, я
узнал от Чэна, Обломок и прочие -- от меня...
Этого мне только сейчас не хватало! Снова начинать объяснять, что Придатки
-- не Придатки, Блистающие -- не Блистающие, и что вот рука аль-Мутанабби,
вот Чэн, а вот я... а потом вот Чэн-Я или Я-Чэн...
Небось, всю историю эмирата пересказывать придется!
Обойдутся... как-нибудь в другой раз, благо времени у нас навалом. Тем более
что к словам Обломка никто особого интереса не проявил, сочтя их очередной
выходкой Дзюттэ.
А если чего-то и не поняли -- так кто ж признается, что он глупей шута?!
Я покосился на Волчью Метлу и с радостью отметил, что на меня она, похоже,
больше не злится. У Чэна с Чин дела обстояли несколько сложнее, но тоже
налаживались. На всякий случай я прислушался к разговору людей -- правда,
опасаясь испортить себе умиротворенное и расслабленное настроение.
Придатки -- они не таие отходчивые, как мы... их Творец спросонья ковал.
-- Ну вы и начудили в Мэйлане! -- ухмылялся Кос, поминутно хватаясь за
перевязанный бок.
Ему было больно смеяться, но не смеяться он не мог.
-- Это надо же -- ворота утащили, "драконовку" выпили, книгу родовую
уволокли, один джир чего стоит!.. Да, кстати, ничего, что я вот так запросто,
без церемоний? Андхака с Амбаришей не обидятся?
-- Какие церемонии, Кос,-- отзывалась Чин.-- Наши церемонии в Кабирском
переулке остались...
-- А "драконовку", положим, и не всю вовсе выпили,-- смущенно гудел кузнец,
дергая себя за бороду.-- Кое-что с собой прихватили...-- и он глянул в сторону
небольшого бурдюка, который после боя все время таскал с собой, никому не
доверяя.
-- Ну а здесь, здесь-то вы как оказались?!
-- Как, как...-- перебил собравшегося было отвечать кузнеца Диомед.-- Вы ведь
исчезли! Мы ночь пробегали -- и во дворец...
Я успокоился за людей и стал слушать Махайру, за которым, надо признаться,
порядком соскучился.
-- ... и во дворец! А там у спиц Мэйлань-го как раз заседание Совета Высших!
Ну, мы ведь тоже почти все Высшие -- пустили нас, знакомьтесь, говорят, это
вот секира Юэ Сач-Камал, глава здешних Тусклых! После этого мы уже ничему
не удивлялись... Проводника они нам дали.Местный, Охотничьий нож Ла. Вон
он лежит, с теми Блистающими, что мы из плена отбили. У Придатка его
лошадь плохая была, он отстал сперва, когда мы с холма-то... а потом... Ну, в
общем, испортили у ножа Ла Придатка. Совсем. А нам еще перед самым
отъездом из Мэйланя этот Тусклый, Юэ Сач-Камал, через Придатка своего
старого тыкву-горлянку передал. Пусть, говорит, ваши Придатки перед боем
оттуда по четыре капли отопьют. Больше не надо, а по четыре -- в самый раз.
Проще, говорит, им тогда будет... Только не успели они -- не то что выпить,
даже вынуть не успели. Некогда было... Так что теперь мы все -- Тусклые. Все
как есть. И искать тебе, Единорог, некого. Вот они мы, рядышком! ЛДови -- не
хочу!
-- А как же...-- начал было я, но Махайра так и не дал мне задать вопрос до
конца.
-- У нас по пути деревня одна случилась,-- пробормотал он и заворочался,
словно неуютно ему стало.-- И даже не деревня, а так... А в деревне -- колодец.
А в колодце...
И не договорил.
-- После того колодца,-- глухо закончил Шипастый Молчун,-- нам все легко
было.
-- Значит, убиты шестеро,-- после долгой паузы заговорил Чэн-Я.-- Пятеро
батинитов и проводник, мир их праху... И ранены -- все. Кто в живых остался.
Один я вроде бы цел, спасибо Кобланову сундуку да доспеху аль-Мутанабби!
Да уж, по-Беседовали...
-- На бабке еще ни царапины,-- шепнул подсевший ближе ан-Танья.-- Тоже
спасибо сундуку?
Зря это он... тем более что слух у Матушки Ци был острей меня, равно как язык
-- длиннея и заковыристей Волчьей Метлы.
-- Ни царапины на бабке,-- забубнила она, непонятно зачем кланяясь на
каждом втором слове,-- ни царапины на старой, а все почему, а все потому,
потому-поэтому, да и зачем же шулмусикам старуху-то обижать, я же им ничего
плохого, ни-ни, пальцем не тронула, ни на вот столечко -- а что лошадкам
ихним ноги портила, так лошадки у них злющие, хвостами машут, копытами
топочут, зубками клацают, едут на старушку и едут, едут и едут, я
отмахиваюсь, а они едут, я отмахиваюсь, а они едут, а потом не едут, умаялись
лошадки, да и я умаялась, старушечка...
"И впрямь умаялась, старушечка! -- подумал Чэн-Я.-- Полтабуна умаяла,
бедная!.."
-- Ты б лучше языком отбивалась, Матушка,-- буркнул Кос.-- а мы пока в
сторонке полежали бы, в холодке... глядишь, целее были бы!
-- А Коблан сильнее всех пострадал,-- заметил Диомед.-- Шишку на лбу видите?
Фальгрим, вон головня, посвети-ка!.. Ну и шишка! Выше Белых гор!
Чин прыснула в рукав.
-- Да это шулмус один,-- застеснялся кузнец, пряча лицо в тень.-- Все, подлец,
норовил в бурдюк топором сунуть! Я бурдюк убрал-то, от греха подальше, так
он меня обухом и зацепил! Ну и я его тоже... зацепил немного...
-- Врет! -- уверенно вмешался Диомед.-- Об его лоб любой обух раскололся бы!
Небось, сам себе герданом сгоряча и треснул, пока бурдюк спасал!
-- Да не вру я...-- начал было оправдываться кузнец, но его перебил
Беловолосый.
-- А ну, покажи мне свой гердан!
Коблан протянул руку, уцепил Шипастого Молчуна и сунул его Фальгриму,
чуть не съездив Диомеда по макушке.
-- Вот! -- победно сообщил Беловолосый.-- Одного шипа не хватает! И шишка
на лбу. Все сходится! Ты, железнолапый, теперь вместо гердана прямо лбом бей
-- и проще, и надежней...
...Все еще некоторое время подтрунивали над огромным кузнецом, а потом
вдруг застонала Ниру -- у нее открылась рана -- и смех мгновенно смолк, Чин и
Матушка Ци бросились к знахарке, а молчавшие пятеро батинитов сказали,
что пусть все ложатся спать, а они будут караулить пленных -- но Чэн-Я
подумал, что им просто хочется побыть наедине с собой, истиной Батин и
душами убитых братьев, и...
Завтра.
Завтра, завтра, завтра...
Когда долго повторяешь одно и то же слово, оно теряет смысл, и ты дергаешь
бессмысленный пузырь за ниточку, погружаясь в дрему; и так легче забыть то,
что было, легче не думать о том, что будет; легче, легче, легче...
4
... легче легкого.
Мне было хорошо. Я лежал на палисандровой подставке и лениво оглядывался
вокруг. А вокруг меня был зал, зал Посвящения в загородном доме Абу-
Салимов, и напротив меня на своей подставке лежал ятаган Фархад иль-Рахш
фарр-ла-Кабир.
А между нами была колыбель. Даже можно сказать так -- нас разделяла
колыбель. Я находился в ногах, а Фархад -- в головах. Наверное... потому что
колыбель была покрыта тканью, и я не видел новорожденного Придатка, а
потому не знал, где у него голова, а где -- ноги.
-- Здравствуй, Фархад,-- сказал я.
-- Здравствуй,-- ответил старый ятаган.-- Только я -- не Фархад. Я -- Дикое
Лезвие. Ты не боишься?
-- Нет. Я тоже Дикое лезвие. Чего мне бояться?
-- Времени. Когда слишком долго Беседуешь со временем, оно начинает
притворяться рекой. Ты плывешь по нему и думаешь о прошлом, а оно
становится настоящим; ты думаешь о будущем, а оно тоже становится
настоящим или вообще не наступает никогда, и ты плывешь сперва как Дикое
Лезвие, потом как ятаган Фархад, потом ты плывешь большой-большой, как
ятаган Фархад иль-Рахш фарр-ла-Кабир,а после, неожиданно, время перестает
притворяться, и ты пропускаешь удар, и отныне ты -- никто, и можешь стать
кем угодно...
Я молчал.
-- Мы теперь с тобой больше, чем братья, Единорог... нас сжимала одна и та же
рука. Я помню его, Придатка Абу-т-Тайиба аль-Мутанабби, я помню его,
несмотря на то, что время убаюкивает меня... Я помню те дни, когда мы, Дикие
Лезвия, становились Блистающими. Это были хорошие дни, это были плохие
дни, и бой превращался в искусство, а истина Батин была брошена под ноги
Прошлым богам, и Дзюттэ тогда не звался Обломком -- нет, те клинки, что
упрямо не хотели забывать вкус крови, звали его Кабирским Палачом, потому
что не один из них хрустнул в его объятиях... а шутом он стал позже, гораздо
позже, когда уже можно было шутить.
Я молчал.
-- Сейчас мы простимся, Единорог. Время подобно реке, время подобно сну, а
твой сон сейчас закончится, и скоро, очень скоро ты окажешься клинком к
клинку с Шулмой, с началом, с прошлым, пробравшимся в настоящее... не
забывай, Единорог, что прошлые дни -- это плохие дни, но это и хорошие дни,
а время подобно не только реке и сну, оно еще полдобно Блистающему...
Порыв ветра, пахнущего гарью, сбросил покрывало с колыбели, и я увидел
Кабир, Мэйлань, Харзу, желтую Сузу, Белые горы Сафед-Кух, пески Кулхан,
перевал Фурраш, дорогу Барра... я увидел младенца, ожидающего невесть чего,
я увидел спящего младенца, над которым лежали двое Блистающих, два меча --
старый ятаган Фархад и я, Мэйланьский Единорог...
А на ждущий мир падала тень, словно сверху над колыбелью была
распростерта рука в латной перчатке.
-- Ильхан мохасту Мунир-суи ояд-хаме! -- прозвенел Фархад иль-Рахш.
-- Во имя клинков Мунира зову руку аль-Мутанабби! -- отозвался я.
И рука над миром-младенцем сжалась в кулак.
Глава двадцать первая
1
... Я-Чэн вышел вперед и замер перед напряженно ожидавшей Шулмой.
Шулмусы-люди, десятка три с небольшим, половина из них серьезно ранена, но
руки связаны у всех, и лица нарочито бесстрастны, слишком бесстрастны,
чтобы это было правдой, а в темно-карих глазах -- и вовсе не черных, и не
таких узких, как показалось вначале -- проступало сперва любопытство, после
стояли гордость и стремление, что называется, сохранить лицо, а уже потом из-
за плеча гордости стыдливо выглядывал страх.
Злоба? Ненависть?
Нет. Этого, как ни странно, не было.
И Дикие Лезвия Шулмы -- добрая сотня ножей, сабель, копий, коротких
угрюмых топоров и булав, два прямых меча, отчетливо узких и обоюдоострых (
"Родня!" -- усмешливо подумал я), и все они еле слышно перешептывались
между собой, искоса разглядывая меня и других Блистающих.
-- Кто ж этакое добро-то ковал? -- послышался сзади приглушенный рык
Железнолапого.-- Руки б тому умельцу повыдергать... а потом вставить куда
надо, да не туда, где было!..
Гердан Шипастый Молчун только гулко ударил оземь, показывая, что сделал
бы он с тем незадачливым Повитухой, попадись он ему.
Лишь сейчас я со всей ясностью увидел, что разница между Чэном и рыжеусым
пленником-шулмусом невелика, но разница между любым Блистающим и
Диким Лезвием, порождением степных кузниц...
Это даже трудно было назвать разницей. Да, они неплохо годились для того,
чтобы портить Придатков, но за Блистающими стоял многовековой опыт
мастеров-Повитух эмирата, их отточенное кузнечное мастерство, и в этом
гордый Масуд и мудрый Мунир были едины.
Любой Блистающий, невесть какими путями попавший в Шулму, должен был
казаться тамошним Диким Лезвиям чуть ли не божеством, родным сыном
Небесного Молота, питомцем Нюринги или как там они это называли! Не его
Придаток, чудом выбравшийся из Кулхана -- несчастное, изможденное
существо, еле держащееся на ногах и умоляющее о глотке воды -- а именно
Блистающий, которому нипочем переход через любые, пусть даже очень плохие
пески!
А ведь так оно, пожалуй, и было, Единорог... так оно и было, и заблудший
Блистающий был ожившим стихом аль-Мутанабби, и восхищенные Дикие
Лезвия помещали пришельца в племенной шатер, их гордость и славу, клали
его на почетную кошму в обществе себе подобных, как святыню на алтарь... и
выпускали в круг не когда-нибудь, а во время большого тоя! Что равнозначно
турниру в Кабире! Ну а когда божественный гость неожиданно для всех
демонстрировал свое неумение пролить кровь...
"Чэн,-- беззвучно воззвал я,-- как назовут люди кого-то, кто выдает себя за
божество... ну, к примеру, за божество Грома, не умея при этом вызвать грозу?"
"Лжецом,-- пришел неслышный ответ.-- Самозванцем."
"А если этот кто-то во всем остальном подобен божеству, и люди не бывают
столь могучими и прекрасными?!"
"Тогда -- демоном-лжецом. Демоном, принявшим облик божества."
"Ты понял, что я хочу сказать?"
"Да. Я понял."
... Да. Он понял. Чэн-Я понял, что для Диких Лезвий Шулмы любой
Блистающий, не умеющий убивать -- как для людей человек, не умеющий
дышать, но тем не менее живой -- был демоном-лжецом, оборотнем, Тусклым,
кошмаром, неестественной нежитью... Сломать его! Утопить его! В священный
водоем его, под опеку Желтого бога Мо!..
А вот если пришлое божество пусть не с первой попытки, но все-таки
доказывало свою божественность, и, надо полагать, доказывало с успехом --
небось, Но-дачи снимал головы так, как опытным Диким Лезвиям и не снилось!
-- то возлагали его на пунцовую кошму, и ночью напролет "выли над ним по-
праздничному", и в круг выносили редко, м вообще старались лишний раз не
докучать посланцу небес! Молились на него, должно быть, жертвы приносили,
гимны посвящали... в набегах старались из чужих шатров выкрасть живые
святыни, пускай даже ценой жизней шулмусских! Что ценней для Дикого
Лезвия -- жизнь шулмуса, не ставшего еще даже Придатком, или приход в племя
нового божества?!.
Ах, Шулма, Шулма... Кабир, Мэйлань, Харза, Оразм, Хаффа -- почти
тысячелетие назад!
-- Эй, Но,-- через гарду бросил я,-- ты их речь понимаешь?
-- Какая там речь,-- брякнул Но-дачи.-- Разве это речь...
-- Понимаешь или нет?!
-- Плохо,-- помолчав, ответил он.-- почти что нет.
-- Асахиро,-- спросил Чэн-Я,-- ты их язык знаешь?
-- Конечно,-- удивился Асахиро.-- Я ж тебе говорил, это ориджиты, они всегда
неподалеку от нас, хурулов, кочевали... в смысле от того племени, куда я с
Фаризой принят был. У ориджитов речь шипит, как змея в траве, а так все то
же...
Вот вам и Придаток! Пока божество с другими собратьями по божественному
несчастью в шатре валялось... ладно, не время сейчас шутки шутить.
А время понимать, что в каждом Диком Лезвии до поры скрыт зародыш
Блистающего, что дети они -- буйные, жестокие, неразумные, любопытные, но
дети, чего не понял оскорбленный Но-Дачи и отлично поняли взрослые
Чинкуэда, Змея Шэн, и Джамуха Восьмирукий!..
Поняли, что надо детей просто надо прикрикнуть!
-- Переводи,-- приказал Чэн-Я Асахиро, а Я-Чэн подумал: "Будем надеяться,
что Дикие Лезвия поймут и без перевода... есть такие доводы, что всем
понятны"
Были у нас такие доводы?
А Желтый бог Мо их знает!
Главное -- не забывать, что дети долго и связно Беседовать не умеют, почти
сразу сбиваясь на спор и крик.
Да, Наставник?.. ах, до чего ж обидно, больно и обидно,что ты -- это уже
прошлое!
-- Спроси у них, кто послал их в эти земли?!
Асахиро спросил. Чэн восхищенно прицокнул языком и подумал, что чем такое
говорить -- лучше рой пчел во рту поселить. Пчелы хоть мед дают...
Шулмусы некоторое время переглядывались, пока все взгляды не сошлисль на
рыжеусом -- не зря мы его ловили, нет, не зря! -- и тот с некоторым трудом
встал, вызывающе повернувшись в нашу сторону.
-- Он говорит,-- Асахиро без труда успевал переводить неторопливо-
высокомерную речь знатного шулмуса,-- что он -- нойон вольного племени
детей Ориджа, отважный и мудрый Джелмэ-багатур, убивший врагов больше,
чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57