По дороге к матери вспомнил, что едет без гостинца. Купил в палатке
бутылку дорогого "Киви ликера". Мать все такая же, обстоятельная,
неторопливая, стол ему накрыла на кухне, но застелила свежей скатертью. Он
отдал ей лекарство, несколько упаковок.
- Это тебе на год хватит. А это ликерчик тебе привез, прямо из
Парижа, - соврал он. - Попивай по рюмочке с тетей Женей по вечерам. Очень
вкусный, слабенький, всего двадцать градусов, - говорил он, глядя, как
мать вертит бутылку, рассматривая красивую этикетку. Он знал, что она
любит пестрые заграничные этикетки, наклейки, говорит своим подружкам
небрежно: "Это Митька из заграницы мне привез..." "Тетя Женя" была
подругой матери - Евгения Францевна Скорино, Желтовского знала с детства.
Он шутя называл ее "товарищ из инстанции". Рано овдовев, не заведя детей,
всю себя посвятила службе. Работала в Совмине, в разных министерствах,
Госкомитетах и завканцеляриями, и секретарем, и помощником у министров и у
замминистров, у председателей Госкомитетов. Работником слыла
безукоризненным, была строга, бескомпромиссна, прямолинейна, полутонов не
признавала, для нее мир существовал в двух красках - черной и белой. На
пенсию ушла с должности секретаря какого-то министра...
Он с удовольствием наворачивал голубцы, затем выпил полную широкую
чашку наваристого говяжьего бульона.
После еды, отяжелев, поспал, а к сумеркам уехал к себе на дачу,
вечером начиналось его любимое и самое продуктивное рабочее время. Он
проявил и отпечатал снимки, сделанные в Париже, затем рылся в большом
железном ящике, который всегда запирал, замок не имел ключа, только
хитроумный буквенный и цифровой код. Замок он купил когда-то в
Дюссельдорфе. В ящике лежали большие толстые блокноты. Он любил их, потому
что писал быстро, размашисто, порой одной страницы хватало всего на 10-15
строк его почерка. Он знал, что многие хотели бы добраться до этих
блокнотов, чтоб уничтожить их, кое-кто и заплатил бы хорошо, согласись он
сжечь блокноты в их присутствии. Здесь же в ящике сберегал он аудиои
видеокассеты с записями, которые сделал в командировках по стране и за
рубежом, но утаивал, на работе не отдавал. Это был его главный заработок -
он продавал анонимно или под псевдонимом эти записи-сенсации зарубежным
агентствам или телекомпаниям, редакциям. Это была гремучая смесь,
способная взорвать и уничтожить многие судьбы и карьеры...
"Итак, что на очереди? Вернее, кто? Анатолий Иванович Фита! Попали
вы, любезный, под мою веселую рубрику "Что бы это значило? - рассуждал,
посмеиваясь, Желтовский, роясь в больших черных конвертах из-под
фотобумаги, в которых лежали негативы и фотографии сделанные с них. - А
вот и вы!" - он вытащил из конверта с десяток снимков, сделанных на даче
Фиты, где было запечатлено семейство Фиты так сказать в быту: жена в
легком сарафане в кресле-качалке на лужайке читает книгу, _с_а_м_ в шортах
и футболке с граблями на грядке, сын с невесткой моют машину, их детишки -
мальчик и девочка, погодки, - копаются в песочнице. И так далее. Идилия.
Отложив эти снимки, он принес из фотолаборатории два высохших уже
снимка, сделанных в парижской гостинице, где Фита уже в другой компании.
Желтовский сунул их в те, дачные, и все вместе вложил в пустой черный
конверт.
Повозившись еще в своих архивах, он лег на тахту и закинув руки за
голову, уставился в потолок. Он думал. Затем встал, отыскал в специальном
маленьком альбомчике для визитных карточек визитку Фиты и позвонил тому
домой. Телефон не ответил. Позвонил на дачу. Жена сказала, что Анатолий
Иванович еще на работе. В приемной секретарша сказала: "Анатолий Иванович
занят. Что передать? Кто звонит?" - "Скажите, Желтовский, но мне на две
минуты Анатолий Иванович нужен сейчас. Он ждет моего звонка". "Хорошо,
попробую соединить вас, если он снимет трубку". Трубку Фита снял:
- Привет, привет, - заворковал дружелюбно. - Какие срочные заботы?
- Да у меня ничего срочного. Рылся в архивах, нашел снимки, которые
давно обещал. Завтра могу подвезти. Потом меня опять может завертеть
надолго, - сказал Желтовский.
- Что ж, давайте завтра. В двенадцать тридцать вас устраивает?
- Вполне...

Дом, в котором жили Перфильевы, был огромен, двенадцать подъездов,
являл собой незамкнутый с одной стороны прямоугольник, три стороны
выходили на разные улицы, четвертая - к парку, вдоль которого тротуар,
дорога, трамвайная колея. Большущий двор. В цокольных этажах дома
располагалась парикмахерская, магазины - хлебный, овощной, молочный.
Поэтому во дворе всегда было полно фургонов, грузовиков, с которых в
подсобки таскали хлебные ящики, коробки, сетчатые металлические ящики с
овощами. Стоял крик и ругань грузчиков, шоферов, продавщиц...
Фургон с надписью по борту "Доставка мебели и других грузов. Наш
телефон..." Перфильев заметил однажды вечером, когда вышел из "Волги" и
направился к своему подъезду. Вернее обратил внимание на фургон лишь на
следующий день, поскольку из него никто не выходил, ничего в него не
грузили и не выгружали, пустовала и шоферская кабина. Словно машина была
однажды поставлена и брошена, да и стояла она как-то особняком, напротив
подъезда у загородки с контейнерами для мусора. По утрам автофургона не
было, но когда Перфильев возвращался с работы, фургон уже торчал на том же
месте.
Продолжалось это три дня. А на четвертый, днем, Перфильев, подойдя к
окну в своем служебном кабинете, увидел этот автофургон у бровки напротив
входа в фирму в ряду других припаркованных машин. Понаблюдав в течение
часа, Перфильев не увидел никого, кто бы входил или выходил из фургона или
из шоферской кабины. Он позвонил Сидельникову:
- Влад, выйди во двор к компрессорной.
- Сейчас?
- Да...
Когда они встретились, Перфильев сказал:
- Под окнами моего кабинета, через дорогу торчит фургон. Днем он
здесь, по вечерам у моего подъезда дома. Проверь-ка номер телефона,
намалеванный на кузове, и регистрационный номер в ГАИ, чьи они. В
зависимости от этого решим, что делать.
- Ясно. А что ты подозреваешь?
- Есть одно подозрение. Но все, что нужно, обзванивай не отсюда, а из
дому.
Сидельников ушел.
В тот день и на следующий Влад звонил по номеру, указанному на борту
фургона. Телефон не отвечал. Затем из справочников, различных рекламных
объявлений выписал номера телефонов всех контор по бытовому обслуживанию -
государственных, частных, кооперативных. Обзванивать уехал домой. Всюду
ему отвечали почти одинаково: "Фургон не наш. Такие машины у нас без толку
не простаивают. Телефона, что указан на борту, у нас нет". Через
приятелей, у которых были какие-то знакомые, а у тех знакомых еще знакомые
- и так по длинной цепочке - не без труда Сидельников выяснил: телефон,
написанный на будке, прежде стоял в квартире людей, отселенных из
аварийного дома, сам дом пошел на снос; регистрационные номера в ГАИ давно
в архиве - они со списанного хлебного фургона...
Обо всем этом Сидельников доложил Перфильеву. Лебяхин был еще в
госпитале.
- Не прослушивают ли нас? - сказал Перфильев. - Днем - мой кабинет,
вечером - мою квартиру.
- А что?! Если кому-то очень понадобилось - вполне, они стояли во
дворе, покуривали, до начала рабочего дня оставалось семь минут.
Ровно в девять Перфильев уже входил в кабинет, а Сидельников
отправился в службу радиотехнического обеспечения безопасности.
Через час Сидельников позвонил:
- Давай пообедаем вместе в городе.
- Я понял...
- Точно! Ты был прав: нас слушают. Ребята засекли работающий
генератор, какой-то излучатель, помехи и еще какую-то хреновину там, она
выше моего образования в этом деле. А вот, кто и зачем? - сказал
Сидельников, когда они устроились за столиком в кафе.
- Кому-то и зачем-то нужно, - задумчиво ответил Перфильев, что-то
вспомнил, сопоставляя, увязывая...

Через несколько дней к Перфильеву зашел Сидельников и выложил на стол
миниатюрную кассету.
- Что, Влад? - спросил Перфильев.
- Тут хорошая музыка записана. Может пойдем к ребятам послушать.
- Есть резон?
- Большой.
- Тогда пошли.
Они поднялись через этаж, вошли в комнату в конце коридора, окна ее
выходили на улицу, где вдоль бровки плотно были припаркованы машины.
Комната была забита аппаратурой, за столами сидело трое. Один из них
поднялся навстречу, поздоровался с Перфильевым.
- Давай, Володя, сыграй нам, - Сидельников отдал ему кассету.
Сперва прозвучал телефонный звонок. Затем - голос Субботина:
- Слушаю.
- Привет, Леонид Петрович.
- Кто это?
- Надо узнавать добрых знакомых по голосу.
- А... Это вы...
- Мы самые. Как наши дела?
- Как вы просили. Торможу, сколько могу.
- Не сколько могу, а сколько надо. Скажите потом Перфильеву, что
документы затерялись. Будете долго искать.
- Вы откуда говорите? Из учреждения? Из квартиры?
- Не волнуйтесь. Из автомата.
- Но долго я не смогу волокитить. Есть предел.
- Предел определим мы. Кроме того мы люди слова, хотим поблагодарить
вас.
- Только ради Бога, сюда не приезжайте. Лучше домой, жена и сынок в
Костроме у тещи.
- Давайте адресок.
- Краснопролетарская...
- Ждите в семь вечера. Но не сваляйте дурака.
Запись кончилась...
Они вернулись в кабинет Перфильева.
- Кто этот парень, который крутил нам кассету?
- Хороший парень, специалист, работал в посольствах, в разных других
местах, последние годы в Карлсхорсте под Берлином до воссоединения
Германии. Уволился в звании майора... Что будем делать, Паша? - спросил
Сидельников.
- Подумаю, Влад...
Ночью Перфильев принял решение. А утром написал Сидельникову записку
и попросил секретаря отнести: "Влад, они сегодня поедут к семи на
Краснопролетарскую к Субботину. Поезжай туда. Погляди на них, попаси три
дня. Будь осторожен, у них могут быть стволы..."

Темнело уже рано. Моросил мелкий, как пыль, осенний дождь, оседая на
лобовом стекле. Сидельников включил дворники и печку.
На Краснопролетарскую он подъехал в половине седьмого, отыскал дом
Субботина, припарковался рядом с другими машинами, но так, что подъезд был
в поле зрения. Без пяти семь подрулил желтый "мерседес", выпущенный лет
десять-двенадцать назад. Из него вышли двое. В свете уличного фонаря лиц
их Сидельников не разглядел, но разглядел, что один был высокого роста,
мощный, передвигал ноги как бы с усилием. Второй пониже, но тоже, видать,
не хлюпик - спина широкая, плечи крутые. Сидельников дождался, когда они
вошли в подъезд, последовал за ними, прислушался, уловил их грузные шаги
где-то на уровне третьего этажа. В это время спустился лифт, из него вышел
парень с собакой на поводке. Сидельников сел в лифт, нажал кнопку пятого,
рассчитав, что квартира номер десять, где жил Субботин, должна быть на
третьем. Не ошибся. Спустившись осторожно с пятого на четвертый,
Сидельников, свесившись с перил увидел, сто звонят они в десятую квартиру.
Им кто-то открыл, дверь захлопнулась. Сидельников опустился, вышел на
улицу, приблизился к "мерседесу". Номера московские, частные. Он присел,
пристроил с тыльной стороны номера маленький радиомаячок на магнитном
прихвате, затем влез в свою "Волгу" и стал ждать. Они вышли минут через
двадцать, огляделись и направились к "мерседесу". Сидельников отпустил их
метров на пятьдесят и двинулся следом. Он не боялся, что потеряет
"мерседес" визуально: встроенный в обычный автомобильный приемник
дополнительный контур был настроен на частоту радиомаячка. Сопровождал их
Сидельников до Новослободской, там через широкую подворотню они въехали в
огромный двор, где стояло с десяток припаркованных легковушек жильцов
большого дома. Оставив "Волгу" на улице, Сидельников вошел во двор. Он
видел, как заперев "мерседес", они не сразу отошли, а постояли две-три
минуты, и понял: взяли машину на охрану, ждали звукового сигнала охранного
устройства. "Значит, живут здесь, один из них во всяком случае". Он
проследил, в какой подъезд они вошли, но в какую квартиру, - а их было по
три на этаже - не успел, однако прикинул, что не ниже третьего. Вернувшись
к "Волге", уселся и стал ждать. Отсидел в машине часа полтора, но никто из
них не появился. И он понял: ждать бесполезно, они вернулись _д_о_м_о_й...
На следующее утро в половине восьмого в сером сумраке начинавшегося
дня Сидельников был уже в этом дворе, припарковав "Волгу" недалеко от
подворотни, подальше от "мерседеса". Он ждал час, пока наконец они не
появились и не уселись в "мерседес". Целый день он колесил за ними: сперва
на Сущевскую - они заезжали в какую-то контору, затем они "поволокли" его
на Белорусский, там в толчее он их потерял, но терпеливо ждал, сидя в
"Волге". Они появились через час с небольшим. Теперь он хорошо разглядел
обоих: лица обыденные, ничего не выражающие, кроме, разве что заученной
решимости, какую Сидельников не раз видел на лицах спортсменов. Высокий
грузный амбал имел явно избыточный вес, движения его были как у человека,
утратившего былую координацию, а мышцы его "поползли" и растворились в
ожиревшем дряблом мясе; второй - ростом пониже, стройнее, подвижней. Оба,
как определил Сидельников, "качки", либо бывшие борцы или штангисты,
потерявшие форму. На них были незастегнутые куртки. И если они все время
носят их _т_а_к_, не исключено, что сзади за поясами стволы. Но в
распахнутых куртках имелось и преимущество: рвануть за плечи куртку вниз,
"спеленать" таким образом. Первым надо амбала. Это три-четыре секунды
выигрыша, за которые он успеет "вырубить" второго. А там видно будет.
Все эти рассуждения-прикидки Сидельников делал, покуда таскался за
ними по городу: с Белорусского на Центральный рынок, где они зашли в
контору, затем на ВДНХ, там они проторчали часа полтора в каком-то частном
теперь павильоне. И так - целый день. Наконец они "привели" его на
Дорогомиловскую, к дому с корявой табличкой у подъезда: Фирма "Улыбка".
Пробыли они там дотемна. Сидельников был голоден и потому зол, ругал себя,
что не захватил несколько бутербродов и термос с кофе.
В семь вечера "проводив" своих подопечных на Новослободскую к их
дому, Сидельников покараулил на всякий случай до десяти пятнадцати и потом
укатил домой...
Эта слежка-мотание продолжалась три дня. Сидельников менял машину: со
служебной "Волги" Перфильева пересел на свой синий "жигуленок-пятерку",
затем на "уазик" фирмы. К концу четвертого дня он уже хорошо знал их
распорядок: точно в восемь тридцать уезжали, день заканчивали в "Улыбке" и
после семи вечера возвращались. Знал он уже и номер их квартиры, за три
дня сделать это было несложно.
Утром пятого дня он сидел в их дворе в "уазике", видел, как они вышли
и укатили. Он уже почти точно знал распорядок жизни и жильцов этого
подъезда: к девяти дети отправлялись в школу, их папы и мамы на работу, а
домохозяйки по магазинам - за хлебом, молоком, овощами.
Минут через сорок он тихо поднялся к квартире номер двенадцать.
Постоял, послушал. За дверью ни звука. Затем убедившись, что сверху никто
не спускается, а снизу никто не поднимается, он достал связку отмычек.
Дверь запиралась, как он понял, на один накладной замок изнутри. Открыть
его - дело пустяшное. Осторожно вошел в коридор, послушал. Тишина. Только
где-то на кухне, видимо, в раковину из крана равномерно срывались капли
воды. "Поставить новую резинку, набить сальник. Хозяева!", - промелькнуло
в голове... В первой комнате к стене был приткнут сервант, за стеклом
пустые полки; посредине неубранный стол: два пол-литровых пакета от
молока, остатки хлебного батона, две грязных чашки, банка растворимого
кофе "BON", недопитая бутылка коньяка "Белый аист". Во второй комнате две
кровати с неубранными постелями. Возле них тумбочки. Открыв их, он не
обнаружил ничего. Вся обстановка, голый зашарканный паркет, в общем сама
квартира была похожа на временное пристанище. Главное - Сидельников знал
теперь планировку квартиры и то, что обитало здесь только двое.
Направляясь сюда, он захватил с собой миниатюрную гофрированную
пластмассовую масленку. Уходя, на всякий случай сбросил несколько капель
машинного масла в замок и притянул за собой дверь до мягкого, почти
неслышного щелчка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27