Ведь, судя по всему, стал подозревать, что она
угнана... Почему же сел? Или как-то уговорили, может силой... Значит,
поджидали его?.. Но что делать?.. У меня выбора нет, вариантов нет...
Только этот Сытников..."
- У Глеба Ивановича оказалась хорошая память: он вспомнил, что три
дня назад один латыш со шрамом пригонял ему "семерку" беленькую номерочки
поменять, - усмехнулся лейтенант. - Глеб Иванович, правда, настаивает, что
латыш этот уже укатил из Москвы, потому как спешил, однако припомнил, что
года два назад другую машину подавал этому латышу в Матвеевскую. Адрес
запамятовал, а визуально - вполне. Так я понял? - лейтенант обернулся к
Сытникову. Тот утвердительно кивнул. - Ну вот, все, мне пора на службу.
Значит вы, - обратился он к Брустину, - прямо сейчас в дежурную часть ГАИ,
объясните, что к чему. А Вам, Глеб Иванович, в понедельник, поскольку
сегодня пятница, нужно бегом тоже в ГАИ к капитану Воронжеву, - и уже
подойдя к машине, добавил: - У Глеба Ивановича язва желудка, бывает,
кровоточит, потому лежать на нарах и хлебать тамошнюю пищу вредно, а лучше
явиться с повинной. - Ты едешь или остаешься? - спросил он у Рубена.
Тот посмотрел на Брустина.
- Езжай, езжай, Рубен, я теперь сам управлюсь. Спасибо, - сказал
Брустин. И когда Рубен и лейтенант уехали, молча смотрел как Сытников
запирает гараж, о чем-то напряженно думал, затем резко вдруг бросил
Сытникову:
- Садитесь в машину! Едем в Матвеевскую!
Сытников вздрогнул от неожиданности, стоял, как вкопанный.
- Вы что, оглохли?! В машину!
- А если?..
- Никаких "если"!
Сытников понуро поплелся к "Москвичу", в глубине души уверенный, что
в той квартире в Матвеевской уже никого нет...

С утра Зуйков названивал по телефону, который он обнаружил в блокноте
Фиты, и который, как он теперь уже знал, был установлен на бывшей госдаче
ЦК КПСС. Но трубку никто не снимал. Звонил Зуйков туда раз десять до обеда
и после.
Около трех пришел сотрудник и сообщил:
- Владелец одного из телефонов Жигалов Олег Олегович - подполковник в
отставке, бывший заместитель командира спецотряда "Молния".
Зуйков понял, о чем речь, он знал, какие деликатные задания выполнял
этот отряд.
- Кто такой Якимов установить не удалось, - продолжал сотрудник. - Я
ездил туда, дверь квартиры заперта, соседи говорят, что квартира почти
постоянно пустует.
- Оставьте мне адрес этой квартиры, - велел Зуйков.
- Скорино Евгения Францевна...
- О ней я все уже знаю, - перебил Зуйков.
- Бывшую дачу ЦК КПСС арендует фирма "Улыбка".
- Что за фирма?
- Средненькая, производит разное для стоматологии. Глава фирмы Батров
Евсей Николаевич.
- Батров?! - Зуйков вспомнил: в письменном столе Фиты коробочка, в
ней дорогие часы-хронометр швейцарской фирмы "Лонжин", на обороте, на
крышке выгравировано "Дорогому Анатолию Ивановичу в день пятидесятилетия
от Евсения Николаевича". - Нужно вот что: под удобным предлогом, может
через налоговую службу, в общем подумайте сами, но глубоко проверить эту
"Улыбку". Пока все, можете идти.
Когда сотрудник вышел, Зуйков подумал: "Средненькая фирма, каких в
Москве сотни, и вдруг отхватила бывшую госдачу ЦК КПСС. Каким образом?
Явно, без протекции не обошлось. Кто же посодействовал? На каком уровне?!
К половине пятого, как и условились, пришла секретарша Фиты Ада
Георгиевна Голодышина. Зуйков сразу отметил аккуратность, добротность и
некрикливость ее одежды, ухоженность волос и едва заметный макияж. Было ей
чуть за сорок. Он помог ей снять пальто, повесил его на плечики в свой
шкаф и пригласил сесть в кресло, сам устроился напротив, а не за столом.
Сразу сказал:
- Ада Георгиевна, я не верю, что Анатолий Иванович был убит. Ну,
скажем почти не верю. Скорее - самоубийство. Значит, мне нужно доказать и
первое, и второе.
- Чем я могу помочь?
- Не заметили ли вы каких-либо изменений в его настроении в последнее
время? Не стал ли он раздражителен, нервозней, несправедливей. Я имею в
виду, не срывал ли он на подчиненных свое дурное настроение, отнюдь не
вызванное какими-нибудь неполадками на работе? Вы поняли, что я имею в
виду.
- Я поняла. Нет, все, как обычно. Если и срывался, то по конкретному
поводу... Я просмотрела телефонные справочники, как вы и просили.
Указанных вами фамилий - Жигалов и Якимов не нашла.
- Ему по должности положена дача. Где она расположена?
- У него госдачи не было, отказался, сказал: "Мне хватает забот со
своей собственной".
- Давайте мы с вами пройдем в другую комнату, я покажу вам
видеофильм, это похороны Фиты. А вы мне назовете тех, кого опознаете.
Хорошо?
- Если надо...
Все было приготовлено загодя: кассета в видеомагнитофоне, монитор
включен. Они сели рядом. Зуйков взял пульт, нажал кнопку "Play". Поплыло
изображение. Голодышина стала называть фамилии, должности. Это были в
основном чиновники разного ранга, так или иначе связанные с Фитой по
работе - замминистры, председатели Госкомитетов, члены Госдумы, два или
три высоких чина из Министерства обороны в штатском. Все эти люди у Фиты
бывали часто. Что ж, ничего необычного.
- Вот этих троих я не знаю, видите рыжеволосый и двое по бокам, но
дважды они приходили к Фите.
Зуйков остановил движение пленки кнопкой "пауза".
- Давно?
- Один раз, кажется, летом, второй недавно, перед его командировкой
во Францию. Рыжеволосый был один раз перед Францией.
- Как они попали к Фите? Записались на прием? Ведь у него есть
специально отведенные для приемов дни. К нему не так просто попасть. Как
они назвались вам, представились?
- Они пришли в неприемный день.
- Оба раза?
- Да.
- И вы их сразу пустили к нему?
- Нет. Через две-три минуты, после того, как они вошли в приемную,
Анатолий Иванович тут же вышел им навстречу и увел к себе.
- Вас это удивило?
- Нет. Раз он так сделал, значит так нужно было. Удивляться поступкам
начальства в мои функции не входит.
- Скажите, Ада Георгиевна, комитет ваш имел какие-нибудь деловые
отношения с фирмой "Улыбка"? Через ваши руки проходят сотни документов,
где-нибудь это забавное название фирмы попалось бы вам на глаза.
- Нет, ни разу.
- Он часто ездил во Францию?
- В этом году трижды. Раз - с парламентской делегацией и дважды в
командировку.
- По каким вопросам?
- Этого не знаю.
- Ада Георгиевна, накануне смерти Фиты вы вечером, около одиннадцати,
звонили ему? В связи с чем так поздно?
- В такое время я ему вообще никогда не звонила. И в этот вечер не
звонила. Тем более, что была на концерте.
- Что ж, Ада Георгиевна, большое вам спасибо.
Они вернулись в его кабинет, он помог ей надеть пальто.
- Я вызову машину, чтоб вас отвезти, - предложил Зуйков.
- Спасибо, не нужно, мне еще надо в магазины.
Зуйков отметил ей пропуск и проводил до лифта.
Когда она ушла, Зуйков подумал: "Что ж, высоко вы летали, Анатолий
Иванович. Да вот только куда и как залетели, что пустили себе пулю в
висок? И кто эти двое с третьим - рыжим, - которых вы самолично встречали
и препровождали к себе в кабинет в неприемные дни?.. Встреча и время ее
вроде были обусловлены? Без участия секретарши?.." Он снял трубку,
позвонил на дачу Фиты. Ответила жена.
- Евдокия Федосьевна, простите за беспокойство. Это Зуйков. Я хотел
бы к вам завтра подъехать, есть еще несколько вопросов. Я понял... Вы уж
извините... Хорошо, значит к десяти.
Затем он снова позвонил на бывшую дачу ЦК КПСС. И опять телефон не
отвечал. Следующий звонок он сделал Евгении Францевне Скорино, но и тут
никто не снял трубку. И последний звонок - прокурору.
- Леонид Степанович, здравствуйте. Это Зуйков.
- Здравствуйте, Антон Трофимович.
- Как у вас с делом Фиты?
- Будем закрывать. Стопроцентное самоубийство. У вас что, есть
сомнения, что-нибудь новое открылось?
- Ничего особенного... Обыск повторный у него на даче не был?
- Был.
- Что-нибудь нашли?
- Абсолютно ничего. А вы не собираетесь закрывать? - спросил
прокурор.
- Еще повременю немного, - ответил Зуйков.
- Зряшная трата времени, но это уже ваше право.
- Я мог бы приехать посмотреть дело?
- Приезжайте. Я скажу следователю, который вел дело. Запишите
фамилию, - прокурор продиктовал.
- Спасибо. Я часам к двенадцати заскочу.
- Милости прошу...
Вечером, уже из дому, Зуйков еще раз позвонил на бывшую дачу ЦК КПСС
и Евгении Францевне Скорино. В обоих случаях результат был один - никто не
ответил...

Дом по адресу в Матвеевской Сытников нашел не без труда. Это было
двухэтажное кирпичное здание барачного типа.
- Второй этаж, квартира, кажется, первая справа, - пробурчал
Сытников... Мне-то что теперь делать?
- Убирайтесь отсюда вон, - произнес Брустин, и не оглядываясь, вошел
в подъезд, где было сумеречно и воняло кошками и мочой. Приблизился к
двери, прислушался. Раздавались голоса, по радиоточке играла музыка, и ему
удалось лишь разобрать отдельные слова: "бензин", "завтра", "вечер"... А
между тем разговор там происходил важный:
- Ну что мы тут, как псы поганые на цепи! - сказал рябой Лащев. -
Сколько можно! Не выйти никуда!
- А что делать? Сидеть и ждать звонка. Это уже не Артур будет звонить
из Риги, а здешние, московские. Сидеть и ждать, покуда сообщат, что
"клиент" наш вернулся.
Помолчи. Затем Лащев сказал:
- Слушай, а что если нам все-таки смотаться в Ростов, свалить с рук
"тачку". Это ж два дня! Туда "семеркой", обратно самолетом!
А если в самые эти два дня вернется "клиент" и нам позвонят?
- Как-нибудь отбрешемся. Давай, Мартин. В машине полный бак, завтра я
смотаюсь на такси или на "леваке", залью еще две канистры и ночью покатим.
По сути нас не будет один день. Ничего не случится, - уговаривал рябой.
Виксне молчал, раздумывал. В том, что говорил напарник, резон был:
избавиться от "семерки". Потом, после выполнения "заказа", это будет
сложнее - мотать в Ростов. Надо будет отсюда сразу же рвать когти за
границу, - в Латвию, домой.
- Ладно, - вздохнул Виксне...
Но Брустин не слышал этого разговора, он уже спустился вниз, стоял у
подъезда, смотрел по сторонам. Машины не было, ни "семерки", ни какой-либо
другой. "Москвич" свой он поставил метрах в тридцати, и сейчас сидел в
нем, окоченев, следил за подъездом. Было около полуночи, когда он решил
ехать домой.
Съев кусок холодного мяса из супа и попив горячего чая, немножко
согрелся. Затем взял фонарь, широкий кухонный нож, спустился в подвал, где
шли коммуникации, прошлепал по натекшей из труб воде, отыскал нужный
стояк. За ним была ниша, прикрытая кирпичом, заделанным гипсом. Расколупав
ножом гипс, Брустин, обламывая ногти, вытащил плотно подогнанный кирпич,
сунул руку в нишу и извлек сверток в целлофановом мешочке. Вернувшись, он
сел за стол, достал из мешочка сверток, стал разворачивать старые
пожелтевшие газеты. На одной из них было напечатано: "Колхозники рапортуют
товарищу И. В. Сталину". После газет шла белая тряпка, от нее сразу
запахло ружейным маслом. Он развернул ее. И сразу же тускло блеснул
металл, покрытый пленочкой масла. Это был пистолет "Збруевка" девятого
калибра, привезенный им с фронта. Пятьдесят лет он пролежал в этой
высохшей тряпице, смазанный, снаряженный полной обоймой. Брустин принес из
кухни сухую тряпку, разобрал пистолет, протер, вылущил из обоймы тупорылые
патроны, тоже протер, собрал пистолет, взвел, щелкнул, затолкал патроны в
обойму, вогнал ее знакомым ударом в рукоятку и положив "Збруевку" на стол,
молча глядел на нее. Полвека он хранил ее, ни разу не выстрелив. Мог ли
думать тогда он, двадцатидвухлетний парнишка, капитан, только что снявший
погоны, еще холостяк, помешанный, как все молодые, на оружии, что спустя
столько десятилетий снова возьмет его в руки?! И сейчас, разбирая,
протирая каждую деталь пистолета, каждый патрончик, он все делал спокойно,
без всякого волнения, сосредоточенно, даже с давней любовью, вовсе не
думая о том, зачем он это делает. Решимость пришла сразу после мысли:
"Теперь я совсем один, мне ничего не нужно. Все потеряло смысл... Миша,
очевидно, понял, что машина, которую он делал накануне для другого
владельца, угнана. О том, что Миша это понял, вероятно догадался латыш. Он
подстерег Мишу, вернее ждал, чтоб предложить свои услуги, и как только
Миша "проголосовал", подъехал, Миша сел. Но почему сел? Не узнал или его
силой заставили?.."
Оставив пистолет на столе, он лег спать. Заснул мгновенно. Встал еще
затемно, было половина пятого. Быстро вскипятил воду, насыпал в термос
чая, залил крутым кипятком, сделал несколько бутербродов с колбасой и
сыром, все это сложил в большой целлофановый мешок с ручками, сунул
пистолет сзади за брюки, надел плащ с теплой подстежкой, шляпу и уехал.
В Матвеевскую к дому он приехал, когда едва-едва начало светать. Он
просидел безрезультатно в "Москвиче" несколько часов, держа взглядом
подъезд. Наконец после полудня вышел парень в теплой импортной стеганой
куртке, росту невысокого, крепыш с рябым лицом. И тут Брустин увидел, что
через плечо у него переброшена сумка, Мишина сумка с большими латинскими
буквами по диагонали "Камацу"! Брустин ощутил, как тугой комок стал
распирать горло, зачастило сердце. Парень пошел не в строну платформы, не
к центру, а налево, вдоль тупичка и куда-то свернул. Он появился минут
через десять, но уже без сумки, а с двумя канистрами в руках. "Значит, их
двое, второй со шрамом, высокий блондин... Это они... Сумка Миши... Он
куда-то ее отнес... Канистры... Скорее всего там машина", - промелькнуло в
голове у Брустина. Между тем парень пошел теперь в противоположную
сторону. Вернулся он часа через полтора на такси, за это время Брустин
вяло сжевал бутерброд и запил чаем. Парень вылез, расплатился, открыл
багажник, напрягшись, вытащил оттуда две канистры. Судя по тому, как нес,
они были полные. Он вновь пошел вдоль тупика, куда-то свернул, возвратился
без канистр, вошел в дом. Брустин ждал. Заныли ноги, спина стала зябнуть,
но ничто не могло уже заставить его уехать отсюда. Он понимал: они
готовятся к отъезду, неслучайно ведь, чтоб запастись бензином, наняли
такси, деньги это немалые, значит спешат... В ожидании прошел день...
Уже стемнело, когда из подъезда вышел другой - высокий блондин в
теплой джинсовой куртке - и быстро зашагал в сторону станции. Брустин
заторопился, вылез из "Москвича", прошел до конца тупичка, увидел
открывшийся огромный неогороженный двор, похожий на свалку, в конце двора
- полуразрушенное здание - то ли склад, то ли бывший гараж, - валялись
снятые с петель ворота, битый кирпич от дымоходов, полусгнившие стропила.
И в глубине под навесом - белая "семерка"! Подошел, посветил фонариком.
Номера, что и у Миши на записке, в салоне Мишина сумка. Он вынул ключи,
которые нашел у Миши в шкафчике, попробовал, дверца отперлась, в замок
зажигания вставил канцелярскую скрепку, вытянул фиксатор левой задней,
чуть приоткрыл до первого легкого щелчка. И тут услышал шаги. Он быстро
отступил во тьму, в глубину, споткнулся, едва не упал, часть досок с пола
была снята; спрятался за широкую кирпичную колонну, поддерживавшую свод,
потом вжался в нее, ощутив запах отсыревшей, вздувшейся штукатурки.
- Ключ от хаты я взял с собой, - сказал высокий.
- Правильно... Думаю, мы быстро это провернем, - отозвался рябой.
- То, что думаем мы, Артуру до феньки. Он за нас думает. Теперь даже
не он, а здешние...
- Может зря мы механика в беретке заделали? "Заказ" - одно, а это...
- А если бы он нас сдал ГАИ? Точно, понял он, что "семерку" мы сняли.
Что тогда? Ну за угон как-нибудь отмазались бы. Но "заказ" завалили б. А
что за это полагается? Артур отрезал бы нам яйца и заставил бы в руках
носить...
Две дорожные сумки они бросили в багажник, затем сели в машину -
высокий блондин за руль, тот, что пониже рядом. Блондин начал вставлять
ключ в замок зажигания, но ключ не лез.
- Что за зараза, - буркнул он, зажег свет в салоне, наклонился к
замку.
Они не видели и не слышали, сидя в салоне, как преодолев три шага,
Брустин вышел из тьмы и легко потянул левую заднюю незапертую дверцу и
затем негромко произнес:
- Сидеть тихо, не поворачиваться, - слова его как бы повторил сухой
звук взведенного пистолетного затвора, патрон лег в патронник, Брустин
поднял предохранитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27