с чего бы его так
благодетельствовали. Естественней, когда подобные услуги, связанные в его
представлении с издержками, в какой-то форме оплачиваются. Поэтому я
ответил:
- Это вы решите сами...
На следующий день он прислал фургончик "тойота"; шофер и рабочий в
каскетке с надписью "Орион" забрали ящик с глиной, а мне в кабинет внесли
четыре картонные коробки.
- Патрон сказал, что это вам, - сообщил шофер.
В коробках находились красивые кофейные и чайные сервизы на шесть
персон. В былые времена я, разумеется, все это по приезде в отпуск в
Москву презентовал бы своим начальникам, ох, как они любят такие знаки
"внимания", бурчат при этом: "Ну что ты, Павел! Зачем было так
тратиться... Ну, спасибо тебе". Нынче же в надежде на то, что через год я
с ними расстанусь на веки вечные, я твердо решил: никаких взяток засранцам
в лампасах и без от меня больше не будет. Хватит!.. Найду более полезное
применение этим сервизам. Хотя бы тому же Лебяхину, на которого я имел
виды, если все получится так, как я рассчитал...
С этой поры мои отношения с Иваном Кнорре пошли по нарастающей. Еще
через три недели он отправился в Россию, чтобы заключить контракт с
Белояровским карьером, видно глина очень подошла ему. Я связался с
Москвой, чтобы мои хозяева обеспечили эту поездку: избавили Кнорре от
волокиты, от чиновников-взяточников, которые будут отфутболивать один к
другому бумаги, вымогая мзду. Я был уверен, что негласное
вмешательство-покровительство моего ведомства уберет все препятствия с
дороги Кнорре к заветной глине. Проворачивать эти фокусы мы умеем...
Вернулся Кнорре в прекрасном расположении духа, поездка прошла
успешно: выгодный контракт был заключен, первые поставки намечались через
месяц. Я про себя ухмыльнулся: тут уж _м_о_и_ проследят, чтоб все шло без
сучка и задоринки...
Мы стали видеться чаще, я чувствовал, что он признателен мне, даже
как-то деликатно подчеркивал это. Прогуливаясь по вечернему Парижу, мы
заглядывали то в одно, то в другое бистро выпить по кружке пива или по
стаканчику божеле, иногда обедали вместе. Как-то по дороге зашли в
небольшой ресторан "Пуларка" на 8, рю Жан Жака Руссо.
- Выбирай, - сказал он, протягивая меню, на котором было написано:
"Цыпленок" желает вам хорошего аппетита и говорит: "Здравствуйте!"
- Коль уж "Цыпленок" так печется о нашем аппетите, давай и возьмем
пуларку, - засмеялся я.
- Что будем пить? - спросил он.
- Ничего. Обойдемся этим, - кивнул я на дежурно стоявшую на столе
литровую бутылку розового легкого столового вина.
Ели мы не спеша, беседовали.
- Я ведь одинок, знаешь, - вдруг сказал он. - Семьи нет. Так
сложилось. С сестрой вижусь очень редко, у нее своя семья, свои проблемы.
Да и не принято здесь, как у вас, часто общаться без дела. Иногда, когда
уезжаю отдохнуть куда-нибудь к морю на неделю, дней на десять, беру с
собой Натали. Ты ее видел, хорошая девочка, - он обращался ко мне на "ты".
- Как ни странно, близких друзей у меня тоже нет, хотя я и не бирюк. Для
дружбы, видимо, нужно что-то такое, чем я, наверное, не обладаю.
- А с женщинами?
- Есть подруга, Леони, мы живем уже год, моложе меня на восемнадцать
лет, знает, что я не женюсь на ней. Но ее устраивает такой вариант,
работает художественным редактором в журнале мод. Умна, образованна, любит
музыку. Кстати, сказала, что в конце месяца повезет меня в Шартр. Там в
Нотр-Дам для каких-то важных гостей будет небольшой органный концерт. Если
хочешь, возьмем тебя.
- Я не знаток органной музыки, - сказал я...
В Шартр я, конечно, поехал. Машину Кнорре вела его подружка Леони -
тощая, плоскогрудая и некрасивая брюнетка с гладко расчесанными до плеч
волосами. Но под высоким бледным лбом светились умом и живостью
неожиданные для брюнеток светло-синие глаза, они-то и делали Леони
красивой. По дороге она сказала, что обычно в соборе не концертируют, лишь
в редких-редких случаях, по просьбе каких-нибудь заезжих иностранных
знаменитостей. Доехали мы за сорок минут.
Гигантский Нотр-Дам де Шартр возвышался над городом. Уже стемнело.
Входя под необъятные своды собора, я с каким-то сладким ужасом подумал,
что впервые нога человека ступала сюда восемьсот лет назад. В соборе было
полутемно, прохладно, от многовековых плит и стен тянуло, как мне
показалось, сыростью, сырыми показались и скамьи, установленные только при
Лютере и кальвинистах, до этого прихожане стояли и ползли на коленях.
Слушателей, кроме нас троих, оказалось человек пятнадцать-двадцать.
Концерт начался неожиданно, откуда-то с немыслимой высоты, где сидел
органист, как с небес опустилась неземная могучая музыка, заполнившая
каждый уголок, каждую щель собора. Длился концерт около часа. Обратно мы
ехали молча, каждый думал о своем: не знаю, о чем Кнорре и Леони, а я о
том, что уже начало лета, скоро период отпусков, Кнорре и Леони, как и
большинство парижан, уедут из города; это для меня плохо, я ощущал, что
мое главное дело незаметно начало двигаться не вперед, а по замкнутой
колее круга...
Я невинно спросил:
- Когда вы и куда едете отдыхать в этом году?
- Я, видимо, поеду одна, в Грецию. Ив не может, у него какие-то дела
на весь сезон.
- Что так? - повернул я голову к Кнорре.
- Мне придется торчать все лето в Париже, - не объясняя, ответил он.
Меня это, понятно, обрадовало...
Леони уехала в середине июня. Мы с Кнорре по-прежнему часто виделись,
иногда вместе посещали в субботу или в воскресенье утренние литургии в
церкви...
Потом незаметно пришел август, надо было что-то предпринять, чтоб моя
дружба с Кнорре и Леони не кончилась прогулками, сидениями в ресторанчиках
и слушанием органной музыки. Я знал от своих в Москве, что три трейллера с
глиной Кнорре получил, ждал последний - четвертый. И я решил прибытие его
притормозить, чтобы, возможно, этим вызвать его на разговор о фирме
"Орион" и, если удастся, сделать осторожный шажок к засекреченной
лаборатории. Я знал, что фирма где-то в районе вокзала Сен-Лазар. И
однажды вечером я позвонил Кнорре, сказал, что нахожусь по делам недалеко
от него, не встретиться ли, чтоб выпить по кружке пива. Он согласился,
назвал небольшое кафе.
В Париже было еще знойно, город опустел, лишь стайками бродили
туристы-японцы, обвешанные фотоаппаратами и маленькими видеокамерами. К
вечеру от зданий, от мостовых исходил тугой теплый воздух. Свет фонарей
падал на плиты тротуаров сквозь шевелившиеся листья деревьев, и казалось,
что покачиваются сами плиты, отчего немножко кружилась голова. Недалеко от
площади Клиши над дверью старого узкого дома висела кустарная надпись
"Секс-шоп". Две молоденькие проститутки в коротких кожаных юбчонках
торчали у двери, боязливо озираясь по сторонам - в этом районе их промысел
был запрещен. Рядом в небольшом скверике, жадно поглядывая на девок, о
чем-то спорила, размахивая руками, группка арабов. Понаблюдав эту охоту, я
миновал рю Амстердам и направился к кафе. На его стеклянной витрине мелом
было написано меню и цены. Я занял столик в углу, чтоб видеть через окно
улицу и входную дверь. Минут через пять вошел Кнорре. Мы взяли холодного
пива и с удовольствием залпом опорожнили по полкружки.
- Что нового? - спросил я, облизывая пену с губ.
- Новости поставляете вы мне, - раздраженно ответил Кнорре.
- В каком смысле?
- Меня многие отговаривали иметь с вами дела.
- Что так? - вроде удивился я внезапной перемене его настроения.
- Контракт не соблюдается. Сроки. Затянули.
- Может и впрямь не стоило связываться с этой глиной? У нас ведь
сейчас бардак, перестройка.
- Нужда заставила.
- И фирма из-за этого простаивает? - спросил я.
- Чушь! Что ты знаешь о фирме?!
- Ничего, - улыбнулся я.
- Я тебе покажу мою фирму. Хочешь?
- Как-нибудь, если будет время. А когда по контракту должна была быть
последняя поставка глины?
- Еще в конце июня, - он странно взглянул на меня.
- Что от Леони слышно? - перевел я разговор в иное русло.
- Она на Кипре. Все в порядке... Я дважды звонил в Белояровск.
Дозвониться туда немыслимо. Другая Галактика. Отправил три факса - в ответ
молчание. Ты бы не мог мне помочь? - вдруг спросил он.
- Надо подумать, - ответил я.
- Вот и думай.
Он был явно раздражен и, пожалуй, взбешен. Таким я его не видел.
- Во вторник позвони мне, - сказал я. - Может что-нибудь и придумаю
через парней из торгпредства...
Мы посидели с полчаса, выпили еще по кружке.
- Пора, - сказал он...
Во вторник он позвонил:
- Ну, что?
- Мне пообещали сдвинуть с места твой трейллер с глиной, - сказал я.
- Посмотрим, на сколько ты могуч. Так что, хочешь посетить мою фирму?
- Разве что в пятницу, буду посвободней, - ломался я, хотя сам сгорал
от желания скорее там оказаться.
И в пятницу я поехал на "Орион". Пятиэтажное, буквой "П" здание
заводского типа. Сам офис находился в левом крыле. Часа полтора Кнорре
водил меня по цехам. Дело было действительно поставлено с размахом, на
самом современном технологическом уровне, уж в этом-то я, как
инженер-химик, толк знал. Нигде не воняло, не дымило, не капало. Синие
халаты, синие комбинезоны, синие шапочки, чистота, целесообразность в
компановке оборудования, в работе всех служб. Потом мы поднялись лифтом на
четвертый этаж, и Кнорре повел меня по коридору с десятком дверей по обе
стороны, на которых висели таблички с названием лабораторий,
компьютерно-проектировочного зала. Там, где у нас торчат кульманы, тут -
электроника. Все впечатляло. "И это, - думал я, - чтоб делать всего лишь
унитазы и прочую сантехнику! Но потому все это и конкурентоспособно. И по
дизайну, и по чистоте расцветок, и по вкусу художников, придумывавших
узоры, форму и цвета для облицовочных плиток..."
Мы подошли к концу коридора, где он поворачивал в правое крыло
здания. И тут в торце я увидел дверной проем глухой двери: вместо нее
сдвижная дверь-решетка, за нею охранник и еще небольшой коридор тоже с
дверями по обе стороны. Охранник в форме, но не ажана и не жандарма,
какая-то мне незнакомая, скорее всего из спецслужбы фирмы "Орион", сбоку
висела кобура с пистолетом. Я невольно задержался, понимая, что это и есть
место, где упрятаны мои надежды, которые оберегает от меня верзила с
пистолетом на боку, беспардонно уставившийся мне в глаза.
- Пойдем дальше, - как бы пробудил меня Кнорре, указывая рукой
вправо, за поворот перед решеткой.
- А туда нельзя? - как можно наивней спросил я, кивнув на охранника.
- Нельзя, - жестко ответил Кнорре.
- Секреты фирмы? - засмеялся я. - Но я же не конкурент!
- Как знать.
И в этом его "как знать" мне почудилась двусмысленность.
- Тут и замешиваешь нашу глину, - вроде шутя, спросил я.
- У меня все замешано на глине, - каламбуром ответил он.
Мы двинулись дальше, и оглянувшись на таинственный коридор, на одной
из дверей я успел прочитать на табличке: "Лаборатория синтеза..."
Последний трейллер из Белояровска ему с моей помощью отправили через
неделю. Я позвонил Кнорре, сообщил.
- Наконец-то! Спасибо тебе, - суховато ответил он...
Все, что произошло потом было похоже на иррациональный сон. Но это
была явь, заставившая меня вспомнить афоризм одного мудрого польского
писателя: "Прыгая от радости, смотри, кабы кто-нибудь не выхватил у тебя
из-под ног землю..."

8. НА ЗЕМЛЕ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Василий Кириллович Лебяхин "копал", а говоря языком прежней его
профессии, "разрабатывал" фирму "Улыбка", ее главу Евсея Николаевича
Батрова, его окружение, его настоящее и прошлое, выполняя поручение
Перфильева. Возможности у Василия Кирилловича имелись. Человек
предусмотрительный, он задолго до увольнения в запас на всякий случай
кропотливо, по крохам, тайно и осторожно, поскольку доступа к
первоисточникам не имел, стал собирать досье на разных людей - на бывшую
негласную агентуру, стукачей, провокаторов. Одни на это пошли когда-то
доброхотами в надежде сделать карьеру, других завербовали - лестью,
посулами или угрозами. Большинству из них нынче уже за сорок и за
пятьдесят: бывшие студенты и рабочие, комсомольские и профсоюзные
активисты, аспиранты и инструкторы райкомов, инспекторы райисполкомов.
Теперь уже заматеревшие, оклемавшись после сутолоки и переполохов
перестройки и разобравшись, что к чему, ринулись они растаскивать в
лоскуты государство, разделившись на "демократов" и "консерваторов".
Особенно лихими оказались бывшие лидеры и работники центрального аппарата
комсомола. Они уже не хотят ни революций, ни крови, ни Маркса с Лениным, а
спокойствия, и чтоб государство не мешало заглатывать и переваривать.
Почти все остались дружны, сохранили связи; прежнее чувство стаи и
железная организованность оказались теперь ой, как полезны. И когда
Лебяхину требовалось что-нибудь по-крупному, он не стесняясь обращался к
ним, разговор происходил приблизительно такой:
- Станислав Никитич, здравствуйте. Говорит полковник Лебяхин Василий
Кириллович. Не помните? А я вас хорошо помню. Когда вас из комсомола
решили послать атташе по культуре в посольство в Алжир, МИД советовался с
нами. Мы дали добро, поскольку сотрудничали с вами уже лет семь. И вы нам
понравились. Я еще учил вас, как надо держать вилку и нож. Если подают три
вилки, то что какой надо есть. А еще наставлял вас, какого цвета галстук,
сорочку, носки полагается носить к светло-коричневому костюму. Вспомнили?
Ну и прекрасно! У меня небольшая просьба... - Дальше излагалась просьба. И
никогда не случалось отказа.
Имелся и такой вариант разговора:
- Андрей Андреевич? Хорошо, что застал вас. Это полковник Лебяхин
Василий Кириллович. Мне хотелось бы в ваше СП устроить одного человека, по
специальности он инженер-оптик. Кто посоветовал обратиться к вам? Воробьев
Боря! Сказал, что вы не откажите, он о вас очень высокого мнения.
- Да, он хороший парень.
- Хороший, но, увы, не любопытный, - сказал Лебяхин.
- Что вы имеете в виду?
- Он не стал доискиваться, кто и каким образом перекрыл ему дорогу в
аспирантуру, а позже зарубил заграничные командировки, сделал
"невыездным". С нашей помощью, разумеется. Вы помните квартирку на
Мясницкой, где вы дали согласие сотрудничать с нами? Письменное,
разумеется.
- Вы можете прислать своего инженера-оптика, - после паузы севшим
вдруг голосом говорит собеседник...
С ними, вошедшими теперь в силу, даже заседавшими в Госдуме, Лебяхин
был циничен, беспардонен, ибо знал, что они циничны и беспардонны, они
волки и волкодавы одновременно...
Лебяхин не праздновал нынешнюю власть, а прошлую просто презирал. Но
утешал себя, что не _с_л_у_ж_и_т _е_й_, а просто работает, как человек в
совершенстве владеющий тремя языками. Ведь каждый где-то работает, чтоб за
свои знания получать зарплату, содержать семью - врач, дворник, шофер. Он
утешал себя, что никого не допрашивал, не сажал, не пытал, а всего лишь
обучал языкам, нравам, бытовым деталям страны, куда под "крышей"
посольств, торгпредств и прочих совучреждений поедут работать выпускники.
Каждое государство имеет таких учителей и учеников. Он понимал зыбкость и
лукавство подобных утешений, ибо, как ни крути, а все же _с_л_у_ж_и_л_...
К Перфильеву Лебяхин относился если не с уважением, то с добрым
пониманием за то, что уволившись из их общего ведомства, тот не кинулся в
коммерческо-посреднические шалманы, не якшался с шелупенью, а занялся
серьезным и полезным делом. Вел себя скромно, избегал всякие пышные
презентации с шампанским, с эстрадными знаменитостями и дорогими шлюхами.
Перфильев сам пригласил его возглавить службу экономической безопасности и
охраны бизнеса.
Случилось это через полгода после того, как Перфильев окончательно
вернулся в Москву, был комиссован и вышел в отставку. Лебяхин прослышал,
что Перфильев вроде занялся каким-то бизнесом и только любопытства ради
позвонил ему домой.
- Здравствуй, Павел. Это Лебяхин. Не забыл?
- Как можно, Василий Кириллович!
- Что поделываешь в новом качестве?
- Есть одна затея. А вы как, Василий Кириллович?
- Как и положено отставнику - гуляю.
И тут неожиданно Перфильев сказал:
- А на работу не пошли бы?
- Куда, к кому, кем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27