Аплодисменты начальства?
- Аплодисментов начальства я боюсь: иногда голова может оказаться меж
их ладонями... Ты очень дорожишь этим заказом?
- Работы финансирует одно правительственное агентство, я получаю
небольшой процент. Просто престиж... Ты не ответил мне, что лично ты
будешь иметь от такой сделки: орден или еще одну звезду на погоны? Стоит
ли это твоих усилий, риска?
И тут я без обиняков изложил ему то, что задумал и в конце добавил:
- Орден и звезды на погоны мне уже не нужны, я скоро уволюсь. Мне
дома нужны будут деньги.
- Значит то, что я, допустим, тебе передам, ты намерен...
- Денег хватит и тебе, и мне, - перебил я его.
- А как ты перевезешь свою долю через границу? В мешке? - хмыкнул он.
- Это же будет семизначная цифра.
- Я ничего не собираюсь перевозить. Открою здесь счет.
- Рискнешь на свое имя?! - удивился он.
- Нет.
- И что дальше?
- Мы с тобой создаем совместное предприятие в России. Номенклатура
изделий и технология твоей фирмы. В России рынок прожорливый,
впоследствии, возможно, и Восточная Европа. Контрольный пакет: твой - 59,
моих - 41. То, что я сейчас говорю, это - не экспромты. Мною давно все
просчитано. Все в Москве будет создаваться по типу твоего "Ориона". И в
скором времени нищие труженики России, всего СНГ будут садиться на
прекрасные унитазы. Работы в твоей секретной лаборатории ты должен
продолжать; во-первых, чтоб не вызывать подозрения, во-вторых, как
возможный источник нашего дальнейшего финансового благополучия.
- И все-таки, на чью фамилию ты откроешь здесь счет в банке?
- Это я тебе скажу после того, как ты примешь решение.
Мы опять умолкли, потягивали виски. Несмотря на то, что Кнорре пил,
он трезвел.
- Вызови мне такси, - наконец произнес он. На раздумья времени у меня
не так много. Поэтому ответ мой ты получишь через неделю.
Через полчаса он уехал...
Неделю я прожил, как рыба на холодной сковородке, боясь, что вот-вот
под нею зажгут газ, чтоб изжарить. Во всем, что я изложил Кнорре, риска
почти не было - произносились слова, а факты, годные для следователя,
отсутствовали. Уязвимым оставалось лишь одно: если Кнорре выдаст меня, ему
велят, чтоб мне он ответил согласием, а брать меня будут с поличным, в
момент передачи из рук в руки микропленок с рецептурой, технологией. Две
ночи я не спал, терзали сомнения, страх, в какой-то момент решил было
позвонить ему и сказать, что сделка наша почему-либо не состоится. Почему
- придумать я мог, что угодно. В бессонные ночи, да и днем, чем бы ни был
занят, мозг мой работал лишь в одном направлении: выдаст или нет? Я
бессчетное количество раз прокручивал в памяти весь наш разговор, каждую
фразу, каждое слово, пытаясь найти фальш, переигрывание в его словах, в
последовательности и логике, с какими он выспрашивал меня; все время я
напоминал себе, что вместе с крючком и наживкой рыбка может заглотать и
рыбака. Постепенно я пришел к одной главной мысли, несколько успокоившей
меня: допустим, Кнорре меня сдаст, что он за это получит. Громкую
похвальную прессу, станет героем телевидения и радио? Шумиха эта продлится
неделю-две максимум, ее место займут другие сенсации. Меня вышлют, все
уляжется. Но кредит и проценты, которые он должен, останутся не
погашенными, и через какое-то время из героя одной сенсации он превратится
в героя другой, - как банкрот. Кнорре умен, опытен, не может он не
просчитать подобный финал...
Через неделю он позвонил мне:
- Я согласен.
- Приезжай, - ответил я.
Приехал он вечером ко мне домой. Трезв, как стеклышко, элегантен,
спокоен, повесил плащ в прихожей. Я поставил два стакана, лед и недопитую
бутылку шотландского. Мы просидели часов пять, оговаривая все тонкости,
детали, подробности каждого шага. Закончив, я спросил:
- Белояровская глина нужна была тебе для _э_т_и_х_ исследований?
- Да. После первых экспериментальных работ стало ясно, что она
идеальна. Но она оказалась превосходной и для облицовочной плитки, и для
фаянса.
Я открыл ящик стола, вытащил оттуда второй привезенный мною
"серпастый молоткастый".
- Вот на этого человека я и открою здесь счет в банке.
Он раскрыл паспорт, посмотрел на фотографию, потом на меня и
ухмыльнувшись, сказал:
- А ты фотогеничен, - глянул на часы. - Пора. Вызови, пожалуйста,
такси...
На следующий день я позвонил господину Манджери Рао, с которым знаком
был давно, поддерживал деловые отношения, бывал у него в торгпредстве,
почти не сомневался в его истинной должности там. Впрочем он, вероятно
тоже имел обо мне мнение, но, разумеется, мы никогда об этом не говорили.
На мое предложение встретиться в каком-нибудь кафе он согласился без
каких-либо расспросов. Встретились назавтра. Он выслушал меня без всяких
внешних эмоций, с достоинством и спокойствием индуса и опытного партнера,
на прощание сказал: "Мне нужно обдумать ваше предложение". Я понимал, что
думать будет не столько он, сколько большие люди в его стране, которые
р_е_ш_а_ю_т_. Их раздумья длились дней десять. Он позвонил мне утром в
офис и сказал:
- Я готов оговорить детали. Даже сегодня.
- Где мы можем встретиться? И когда?
- Где-нибудь в "Libre service" [ресторанчик самообслуживания]. Скажем
на ланч. Выберите сами.
Я вспомнил, что недалеко от церкви Сент-Эсташ есть такой симпатичный
ресторанчик, господин Манджери Рао согласился...
"Ну вот, свершилось и завершилось", - думал я далеко за полночь,
когда лежа в постели итожил, не ощущая в душе торжества, поскольку
понимал, какую ношу взвалил на себя, когда ее придется тащить по
возвращении в Москву. Ни Кнорре, ни господин Манджери Рао не были виновны
в том, что мне предстоит. Я сам вызвался. Занавес поднят. И я на сцене.
Соло...
Летели дни, недели. Однажды в субботу днем Леони, Кнорре и я
отправились на Монмартр. В толчее среди зевак и знатоков мы подходили к
художникам, рисовавшим тут же по заказу портреты желающих или просто
продававших свои уже готовые работы. Я хотел что-нибудь купить, чтоб
увезти в Москву на память, воспользовавшись советами опытной Леони. Она
выбрала три акварели: утро на Сене, в дымке баржа; портрет негритянки с
замысловатыми серьгами-висюльками; огромный гальский каплун в пестром
оперении на фоне разгорающейся зари. Затем мы двинулись к белоснежной
базилике Секре-Кёр, царившей на холме. Ее главный восьмиметровый купол,
увенчанный крестом, казалось сам плывет на фоне медленно ползущих облаков.
У основания широкой многоярусной лестницы молодые негры и арабы торговали
разложенными на ковриках поделками: вазочками из тонированного гипса,
толстыми декоративными свечами, плетенными из соломки сумочками. На
ступенях - снизу до верху - сидели парни и девушки, кто читал, кто болтал,
кто просто отдыхал, откинув голову, зажмурив глаза, подставив лицо
последнему осеннему солнцу. У колонн портала устроились пожилые люди,
молодые мамы; детишки скакали по ступеням. Здоровенный негр-фотограф ходил
с "Полароидом" от группы к группе, фотографировал, тут же отдавал
фотоснимок, получал плату и быстрым взглядом высматривал, на ком еще можно
заработать.
Леони вскоре нас покинула - у нее было свидание с подругой.
И тут я услышал громкий оклик по-русски:
- Месье Перфильев!
Поискав глазами, я увидел Желтовского, сидевшего на ступенях верхнего
яруса лестницы у сетки ограждения. Рядом с ним стояла цыганка в пестром
платке, в юбках, выглядывавших одна из-под другой, в красных сапожках на
высоченных каблуках. На одной руке она держала младенца, закутанного в
тряпье, другая была протянута Желтовскому за подаянием, через плечо у нее
висела торба. Мы подошли. Желтовский поднялся, отогнал цыганку. Я
познакомил его с Кнорре, втроем мы уселись на ступени.
- Какими судьбами? Когда прилетели? - спросил я.
- Позавчера. Автомобильный шоу-салон сезона, надо снять сюжет.
- Надолго?
- Еще три дня побуду, - ответил Желтовский.
- Завтра я открываю небольшую выставку новинок "Экспорттехнохима".
Куда прислать вам пригласительный и проспект? - спросил я.
- Я уже обхожусь без пригласительных, - самодовольно засмеялся
Желтовский. - Приду. В котором часу и куда?
- В пять дня, - я назвал адрес, где арендовал для выставки небольшой
зал у Общества дружбы "Франция-СССР" двенадцатого района Парижа.
- А фуршет будет? - спросил Желтовский.
- Не для всех. И зависит от поведения, - подмигнул я.
В это время к нам подошел мягкой, как у ягуара, походкой
негр-фотограф. Трижды щелкнув нас "Полароидом", сверкнув зубами, он
вежливо преподнес мне, Желтовскому и Кнорре по фотоснимку. Кнорре заплатил
ему, негр поблагодарив, удалился.
- Ну что, пойдем? - спросил я, даже не предполагая, чем обернется для
меня это фотографирование...
- Я останусь, жду даму, - сказал Желтовский...
Мы возвратились с Кнорре к художественной толкучке, он подвел меня к
киоску сувениров и купил небольшую, размером с ладонь, пепельницу из
тонкого фаянса: прямоугольная, покрытая кобальтом, с четырьмя выемками по
сторонам для сигарет; кайма по периметру с бутонами по углам и с профилями
фигурок пастуха и пастушки времен Людовика XIV в центре выполнены
позолотой. На обороте по кругу надпись "Veritable porcelain D'art", а
внутри заглавные буквы "IK". Как я понял - Ив.Кнорре.
- Это тебе на память о Монмартре, - сказал он. - Вот что моя фирма
производит еще. Поехали обедать?..

10. ПАРИЖ. ЖЕЛТОВСКИЙ. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД
Мой приятель Поль Берар за два дня до моего прилета умчался в
Македонию. Консьержку он предупредил, тем более, что в лицо она меня
знала, и ключи от его квартиры вручила с приветливой улыбкой. Один день у
меня ушел на поездку автобусом в Орлеан, там я сделал небольшой миленький
сюжет: бракосочетание португальской пары в мэрии. На площади у мэрии
случайно увидел группу нарядно одетых мужчин, женщин, детишек; в центре в
белом длинном подвенечном платье с венком на голове стояла невеста, жених
был в черном костюме, в белой сорочке с рюшами под черной бабочкой. Оба
держали огромные букеты цветов. Я подошел, разговорил их, представился,
они очень оживились, узнав, откуда я; поснимав их, когда они вошли к мэру,
я занялся главным: у меня был "левый" заказ для частного издательства
"Земной шар". Они издают альбом "По долинам и замкам Луары". В этой серии
уже вышли "По Рейну", "Течет река Волга", "Дунайские волны". Мне же нужно
было отснять все связанное с Жанной д'Арк в этих местах, разумеется,
памятник - она верхом на коне, дом-музей, где она, семнадцатилетняя,
худенькая, тщедушная, но таскавшая на себе четверть центнеров доспехов,
провела две ночи, и еще многое...
Следующий день и ночь, вернувшись в Париж, я славно провел с Милицей
- веселой симпатичной югославкой, работавшей фотолаборанткой в рекламном
агентстве. С нею меня познакомил однажды Поль Берар, и Милица без всяких
дала мне свой телефон...
Встреча с Перфильевым на ступенях базилики Секре-Кёр, когда меня
донимала цыганка, а я ждал в это время Милицу, прошла бы для меня, как
мимолетная (мало ли теперь встречаешь соотечественников по заграницам!),
не пригласи он меня на выставку "Экспорттехнохима". Туда я поехал к пяти,
захватил с собой видеокамеру, заранее зная, что подобные выставки - скука,
что всю запись придется за ненадобностью стереть. Так оно потом и
оказалось. Народу в зале было немного, походили вдоль стендов, послушали
объяснения стендиста, гости вежливо и уклончиво говорили о возможных
протоколах, о намерениях и т.д. Эти сопли о намерениях, обычно, ни во что
конкретное не воплощаются. Уж это я знал. Перфильев был внешне возбужден,
приветлив, улыбчив, но по его умным глазам с осторожным взглядом я
понимал, что вся эта провинциальная показуха на хрен ему не нужна. Тут же
тоскливо слонялся его приятель-фирмач Ив Кнорре. Я поболтал с ним, он
рассказал о своей фирме "Орион", я оценил - мужик действительно занимается
полезным делом: клепает унитазы, а без них половина России, наверное, все
еще присаживается на корточки за сараями...
Потом почти все разошлись, остались только члены Комитета Общества
дружбы "Франция-СССР" 12-го района. И началась, как они назвали, "беседа
вокруг бокала вина", а проще говоря пьянка, разумеется за счет нашего
родного "Экспорттехнохима", т.е. государства. Гульбище набирало кондицию.
Россия в эту пору укладывалась спать или уже спала. И ни в Москве, ни в
Пошехонье люду нашему ни в каком дурном сне не снилось, куда, а главное -
пошто летят его денежки, ставшие бутылками с неведомыми этикетками, и то,
что денежки эти плюхнутся блевотиной в унитазы какой-нибудь фирмы
"Орион"...
Набрался я крепко; бренди, смешанное с водкой, пивом и виски,
несмотря на обильную закусь, начали путать мой, говоря по-научному,
опорно-двигательный аппарат. Я глянул на часы, было начало второго ночи.
Метро работает до часу пятнадцати. Ту-ту. Поезд в прямом смысле ушел.
Мы вывалились на улицу. Кнорре поймал такси. Втроем мы уселись.
- Вас куда? - спросил Перфильев меня.
- Куда угодно! - пьяно махнул я рукой.
- Ладно, переночуете у меня, - сказал Перфильев.
Сперва мы отвезли Кнорре, это было по дороге. Около двух добрались до
квартиры Перфильева.
Он постелил мне в кабинете на диване.
- Вас когда поднимать? - спросил он, пока я с трудом раздевался.
- Мне надо в одиннадцать быть в автосалоне. Если встану в половине
десятого, как раз успею.
- Хорошо. Меня уже не будет. Консьержка позвонит, разбудит, я
предупрежу ее. На кухне на полке банка кофе.
Я лег, закрыл глаза и уплыл...
Поднял меня звонок, я разлепил глаза, не сразу понял - звонят в дверь
или телефон, наконец, сообразил: телефон. Я прошлепал босой к столу, снял
трубку и прокашливая похмельную хрипоту буркнул:
- Алло! - полагая, что это консьержка.
На другом конце провода сперва помолчали, затем осторожный голос
сказал:
- Мне нужен месье Алибаев Фарид Латыпович.
- Здесь такого нет, - я глянул на часы, звонок поднял меня на час
раньше.
В трубке какое-то время недоверчиво посопели. Я опустил ее на
рычажки... Приняв душ, побрился, заварил большую чашку крепкого кофе,
нашел в холодильнике сыр, в буфете на кухне кусок от полметрового свежего
хлеба, мягкого как вата и такого же пресно-невкусного, его сожмешь, он тут
же распрямляется; намазав его апельсиновым джемом, я все это сжевал, запил
кофе и выпорхнул.
По дороге в метро думал: надо же! В Париже, на квартиру русского
Перфильева звонит какой-то француз и разыскивает татарина или башкира
Алибаева Фарида Латыповича!
Через два с половиной года я тоже смеялся по этому поводу, но смех
мой имел уже иной смысл...

11. ПАРИЖ. ПЕРФИЛЬЕВ. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД
Ноябрь был гнилой, слякотный, падавший иногда снег тут же таял,
размазывался скатами автомашин по мокрому асфальту. Всегда уютный Париж в
эту пору выглядел, как любой большой город в самое неприветливое время
года: зонтики, плащи с поднятыми воротниками, торопливые шаги, в метро
запах сырого меха и просыхавшей ткани.
Было, помню, воскресенье. Из-за какого-то срочного дела я поехал в
офис. Около четырех пополудни принесли телеграмму. Она была от сестры:
"Срочно прилетай. Мама при смерти, Инсульт". Я позвонил в
представительство "Аэрофлота". Знакомая девочка пообещала билет на
понедельник. Заказал разговор с Москвой. Сестры не оказалось дома, ушла в
больницу. Разговаривал с шурином - Антоном Меренковым, способным
математиком, ушедшим работать в СП по составлению компьютерных программ.
Сообщил ему, что прилечу завтра. Хотел купить ему в подарок пару сорочек,
но универмаг "Претан" на бульваре Осман в воскресенье был закрыт,
остальные магазины работали до шести вечера, а в понедельник были
выходными, в том числе и мой любимый небольшой магазинчик мужской одежды
"Today" ("Сегодня") на углу Бульвара Сен-Мишель. Мне же еще надо было
заехать за билетом в агентство, а в понедельник утром - в аэропорт; я уже
никуда не успевал...
В Москву прилетел вовремя, без опоздания, и из аэропорта на такси
поехал в больницу. Маму вывели из коматозного состояния, но интеллект ее и
речь были нарушены, рука и нога парализованы. Она лежала с закрытыми
глазами, оглушенная к тому же транквилизаторами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27