!
Дела-то эти уже в архиве, поскольку те, на кого они были когда-то
заведены, давно на свободе. Догадывался Рудольф Петрович и о том, что
крепкие эти парни уже выполняли подобную работу для Фиты и его
высокопоставленных сподвижников. Но на сей раз Фита по каким-то
соображениям влезть в это дело поручил ему, Якимову, поручил как какой-то
шавке от своего имени и от имени тех, кто легально жил, сидел в больших
кабинетах, а с такими, как он, Якимов, снисходил общаться тайно, чтоб,
упаси Бог, не скомпрометировать себя не только общением, но и фактом
знакомства...
- Давайте бумаги, - жестко сказал старший.
Он долго изучал странички, переданные Якимовым. Затем на отдельном
листочке молча произвел какие-то подсчеты, отдал листок Якимову.
- Вот это нам понадобится, и деньги - в рублях и в валюте... И
запишите, что еще от вас потребуется, - он стал диктовать лаконично,
приказно. Под конец сказал: - С нами связи не ищите. Если будет в вас
нужда, - найду. И еще вот что...
Пока тот говорил, Якимов слушал, думал: "Каждому из них я мог бы
купить по пять разноцветных "мерседесов" самых последних моделей, по два
трехэтажных дома с пятью спальнями где угодно, если бы они стали работать
на меня. Но они служили, служат и будут служить власти. Я для них просто
штафирка, чей-то посыльный, которого можно вышвырнуть сейчас за дверь и
сказать: "Топай домой". Но может это и к лучшему - жить, как тень. Ее ни
застрелить, ни утопить, ни повесить. Она бесплотна. И величина ее зависит
только от освещения..."
- ...техническая сторона дела вас не касается, это наши заботы, -
закончил старший.
- А если вы мне понадобитесь? - осторожно все же спросил Якимов.
- Вам мы не понадобимся, - резко сказал старший. - Дорогу сюда
забудьте. Здесь вы никогда не были. Это первая заповедь, которую полезно
усвоить... Все, пошли! - он слегка хлопнул ладонью по столешнице, встал,
двинулся к двери, как бы приглашая за собой Якимова.
Остальные четверо в масках остались сидеть неподвижно и молча, как и
сидели, покуда длился весь разговор. Якимов не знал, прощаться или нет, но
на всякий случай кивнул и поплелся за старшим...

Тот же человек, огромный, сильный, который увозил Якимова из квартиры
и сейчас доставил обратно, проводил Якимова до двери и не сказав на
прощание ни слова, быстро сбежал по ступеням вниз, Якимов слышал, как
взревел двигатель, и машина сорвалась с места.
Якимов достал ключи. Боже, как не хотелось ему сейчас входить в эту
мерзкую конуру, в которой он жил в свои нечастые и краткие визиты в
Москву! Ему была ненавистна нищета этой квартиры, необходимость ходить в
измятом истрепанном костюме, в стоптанных грязных туфлях! Но давняя
заповедь отца "не выделяться, быть, как вся толпа", блюлась
неукоснительно... Отец... Тихий бухгалтер мукомольного комбината... Это он
с детских лет привил Якимову интерес к изящной архитектуре бухгалтерского
учета, к истинным тонкостям статистики, к кропотливой стройности
счетоводства... "Но все это - банальная арифметика, - говорил отец. - Она
годится только в нашей государственной системе". Он умер в 1954 году,
тогда Якимову было двадцать пять лет, и он после окончания экономического
факультета уже работал в бухгалтерии на "Шарикоподшипнике". Незадолго до
смерти отец сказал ему: "Запомни, в этом государстве нельзя выделяться,
надо быть незаметным, быть, как все. Иначе пропадешь..." Он усвоил крепко
это напутствие. И даже сейчас, в свои редкие, но необходимые приезды из
Вены в Россию перевоплощался в человека из толпы, незаметного, серого
"совка" пенсионного возраста.
Однажды, лет десять назад, он, учуяв бардак, который последует за
всеми перестройками, понял, что пришло его время: умного, тонкого, наперед
просчитавшего ситуации, которые будут складываться в мире финансов, в
экономике вообще, сказал себе: "Или все, или ничего!" Одинокий, тщеславный
и очень способный человек, он начал рисковать, чтоб осуществить свою
мечту, а может и мечту покойного отца - сколотить состояние, которое
давало бы независимость и власть. И трудно уже сказать, что поманило его в
небезопасные авантюры и аферы: жажда огромных денег или жажда
реализоваться, доказать государственным ворам, как можно делать деньги,
обладая головой, сравнимой с компьютером. Он был жесток и изворотлив,
везуч и осторожен, как бы мстил государству, не сумевшему востребовать
талант его покойного отца.
И вот - сбылось: ныне он богат и могуч. Сидя в Вене, которую редко
покидает, он руководит оттуда послушными людьми в Москве, Новосибирске,
Владивостоке, Питере, у него счета в Люксембурге, в Ливане, в Арабских
Эмиратах, недвижимость в Западной Европе и Латинской Америке, но нигде он
не присутствует под собственным именем, всюду он поставил и подставил
людей, продавших ему свои имена и фамилии: прежде всего, разумеется, в
России, Ливане, Греции, Франции, Германии. Единственная страна, куда он не
полез - это США. Он знал, там опасно, лишь российские дураки-нувориши
ринулись в этот финансовый Вавилон.
Как на дрожжах в хорошей питательной среде российская мафия набирала
силу: прежние фарцовщики, перекупщики, рэкетиры, становились
"авторитетами", наживали приличные деньги, создавали свой, смешной для
него, бизнес: контролировали видеосалоны, шоу-бизнес, казино, коммерческие
предприятия и мелкие банки. Это был все тот же рэкет, но на какой-то
порядок выше. И они вроде знали о существовании Якимова, пытались найти
связь с ним, но был он им непонятен, загадочен, исчезал из поля зрения на
несколько месяцев, не появлялся ни разу ни на каких банкетах,
презентациях, не кутил в ресторанах, не ездил в дорогостоящие круизы, не
жил в Лондоне или Каннах в пятикомнатных номерах отелей, не щеголял, как
они в безвкусных костюмах с люрексом, не раскатывал в престижных
"мерседесах". И они как бы махнули на него рукой, дескать, чокнутый, и
оставили в покое, продолжая свои "разборки" и отстрелы друг друга.
Но не ведали они, что Якимов глазами преданных и щедро оплачиваемых
людей следил за каждым их шагом, накапливая информацию. Он знал: эта
публика непредсказуемых движений коварна, ее надо держать в поле зрения,
как держали их в поле зрения люди, подобные Фите, его окружению, его
рангу, может повыше, пониже, а вот сейчас приняли решение...
Боже, как не хотелось ему входить в эту мерзкую московскую конуру,
служившую кратким незаметным пристанищем в редкие приезды в Москву!
Он жил постоянно в Вене. На небольшой тихой улочке в собственном
четырехэтажном доме, в трехкомнатной уютной квартире, хорошо и со вкусом
обставленной. Остальные квартиры в доме сдавались в наем, но договор с
жильцами заключал управляющий - австриец, уроженец Будапешта, которого
Якимов нанял и пригрел. Он же исправно и платил налоги. Жильцы не знали,
кто хозяин дома, полагая, что Якимов, как и они, обычный квартиросъемщик.
Жил он тихо, незаметным пенсионером - ему ведь уже шестьдесят седьмой
пошел. В погожие весенние и осенние дни, ну а в летние тем более, он любил
на закате солнца посидеть за столиком под открытым небом где-нибудь на
Пратере за чашечкой кофе или бокалом пива, созерцая прохожих, туристов,
детей. Никто не ведал, где он пропадает, да и никому это и не интересно -
не принято, каждый занят своими делами и проблемами. Никто не знал, куда
исчезает на месяц, полтора этот аккуратный рыжеволосый старик, всегда
хорошо, по-возрасту тщательно одетый, в безупречно свежей сорочке и до
глянца начищенной добротной, дорогой, удобной испанской обуви. Никто не
знал, что всем своим богатством, всеми делами он руководит отсюда, из
Вены, но иногда дела эти требуют его присутствия в Ливане, Греции,
Израиле, Франции, где он живет не в номерах гостиниц, а в квартирах
собственных домов.

На Балтийском побережье третьи сутки догуливал шторм; словно
умаявшись, он постепенно слабел и теряя силу, уже не мог швырять волны на
песчаные дюны, на которых росли причудливо изогнутые ветрами за
десятилетия деревья. В их обнаженных корневищах запутались гниющие
водоросли, воздух пропах ими, солью, йодом. Колготились крикливые чайки,
выхватывая из волн мелкую рыбешку. Сизые с черными отеками тучи,
переваливаясь друг через друга, ползли на материк. В лесу же, в ста метрах
от берега было тихо и уже безветренно. Лес рассекало шоссе. От него вправо
уходила просека. Когда-то на въезде стоял запретительный знак, все
привыкли: в глубине какая-то воинская часть. Но она давно убыла в Россию.
Остались пустые капониры. Никто сюда не заглядывал, особенно в осеннее
ненастье. И двое, вылезшие из старенького "фольксвагена", знали об этом по
опыту, и потому вели себя здесь спокойно, по-хозяйски. Один из них -
высокий блондин, одетый в легкую штормовку, серые джинсы "Монтана" и в
кеды, жил в Калнциемсе, работал охранником в каком-то кооперативе; звали
его Мартин Виксне. Другой, звавшийся Сергеем Лащевым, был невысок,
коренаст, с широким рябым лицом, носил синий джинсовый костюм, числился
механиком на целлюлозно-бумажном комбинате в Слоке, жил там же, т.е. в
Юрмале. Были они ровесниками - по 27 лет.
Здесь, в одном из капониров, они давно устроили себе тир и два-три
раза в месяц, созвонившись, приезжали потренироваться, стараясь делать это
в штормовую погоду, когда гул моря и ветра приглушал звуки выстрелов.
Стреляли из старого пистолета "Штейер" длинными девятимиллиметровыми
патронами, у которых пули имели хорошую начальную скорость 340-400 метров
в секунду.
Часто их сводил вместе командный звонок из Риги. В этот раз звонивший
передал: Артур велел завтра вылетать в Москву. Это значило, что им будут
куплены билеты в оба конца. Все инструкции получат за час до отлета в
аэропорт: где будут жить в Москве; наиболее оптимальные варианты, где,
когда лучше всего сделать то, ради чего едут; "Штайер" через границу не
тащить - в Москве в известном тайнике будут приготовлены два ствола,
обратные билеты (на поезд и на самолет) на более поздние сроки на случай,
если за два дня они почему-то не управятся, достаточное количество
российских рублей для передвижения на такси, частных машинах и на прочие
предусмотренные и непредвиденные нужды, кои могут возникнуть...
Сегодня они били по стандартным армейским мишеням, которые привезли с
собой и которые затем увезут вместе со стреляными гильзами, какие удастся
собрать. Каждый опустошил по две обоймы. Стреляли они хорошо, опыт был,
оба юношами, еще не будучи знакомы, занимались спортивной стрельбой. В
разных клубах их и подобрал, присмотревшись, Артур, затем нанял,
познакомил, приручил. Они никогда заранее не знали, когда и куда их пошлет
Артур, и до последнего момента не ведали ни имени, ни фамилии своей
жертвы, ни кто она. Задавать вопросы было запрещено; знали, что кроме них,
у Артура есть еще такие же, как они, но кто - не имели понятия и никогда
не видели, как и те ничего не знали о них. Малейшее любопытство могло
стоить жизни. Уже три года они работали на Артура - некогда тренера по
спортивной стрельбе, - не зная ни его адреса, ни телефона, почти никогда
не встречались с ним. Порядок был строгий, и за нарушение плата одна -
жизнь. Это они усвоили...
Отстрелявшись, сняли мишени, собрали почти все гильзы, сели на
повалившуюся сосну покурить.
- Значит опять ехать в Россию? - спросил рябой Лащев.
- Ехать, - ответил Виксне.
- Тебе охота? - осторожно спросил рябой.
- А тебе? - спросил Виксне.
- А куда деваться?
- Дом в Олайне достроил?
- Почти. Еще шифер нужен и сантехника.
- Ну вот, слетаешь в Москву и заработаешь на шифер, и на сантехнику.
Еще и на хорошую сателлитаку останется, будешь на нее принимать передачи
из других галактик.
- Ага. Или с того света... Ну что, валим отсюда?
- Да... "Пушку" положи на место.
- Сегодня хорошо пошмаляли. Все в черноту, в "башку" фашисту, -
кивнул рябой на издырявленную черную "голову" мишени, укладывая ее под
лист поролона в багажнике...

2. ОПАСНЫЕ НОВОСТИ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
С утренней почтой, отсортированной секретаршей Адой, на стол Фите лег
и белый узкий конверт из хорошей плотной бумаги. В нем лежало два листка:
один - ксерокопия газетной корреспонденции на французском языке; другой,
как понял Фита, - перевод ее на русский, напечатанный, судя по шрифту, на
компьютере. На краешке чистого газетного поля от руки по-русски было
написано: "Пари-диманш нувель" - "Воскресные парижские новости". Повертев
в руках конверт, осмотрев его и обнаружив, что обратного адреса нет, Фита
принялся читать перевод, начинавшийся словами: "Как сообщил нам московский
корреспондент..." То, что сообщал этот корреспондент, повергло Фиту в
ужас. В заметке было сказано _в_с_е_ и довольно подробно, с пониманием
сути дела и со знанием фактов. Не было в ней лишь приведено ни одного
имени. Она заканчивалась словами: "Эти неизвестные пока люди из России
посетили Бурже с неким иранцем, надо полагать, не случайно. Вскоре мы
надеемся сообщить, кто эти люди, и кто такой этот иранец..." Заметка была
без подписи. Но анонимность эта не ввела Фиту в заблуждение. Он понял, что
из нее торчат уши Желтовского, что корреспонденция эта - не только
результат парижских наблюдений Желтовского, но и контактов его со Скорино.
Вопрос, как широко раскрыла рот Скорино, во весь ли голос она заговорила с
Желтовским. Что делать? Припугнуть ее? Пойти на мировую? Предложить денег?
Но она куда-то исчезла. Поговорить с Желтовским? О чем? Корреспонденция-то
анонимна! Страшно то, что редакция обещает вернуться к этой теме, дабы
обнародовать имена. Это - катастрофа. И ничего предпринять, предвосхитить
он не может...
Весь день Фита ходил сам не свой, все валилось из рук. И на заседании
Думы пошел нехотя, не мог видеть скопище людей, хотелось закутаться в
вату, ничего не слышать, запереться от окружающих... Единственной трезвой
мыслью было твердое решение ничего не говорить рыжеволосому Якимову.
Но, как говорят, беда не приходит одна.
Поздно вечером Фита сидел на даче у себя в мансарде, служившей ему и
кабинетом, и спальней. Он был мрачен, дурные предчувствия не отпускали,
гоняли по замкнувшемуся кругу: Скорино, Желтовский, выследивший их в
Париже, фотография, где он в парижской гостинице вместе со всеми.
И тут ударил по натянутым нервам телефонный звонок, Фита от
неожиданности вздрогнул. Кто бы это? Глянул на часы: без четверти
одиннадцать. Снял трубку:
- Слушаю.
- Это я.
Он узнал голос Якимова.
- Зачем вы... Вы же знаете порядок.
- Я все знаю. Я в поселке. Звоню из автомата на платформе, жду.
- Сейчас оденусь, - Фита почувствовал, как взмокло подмышками. В
особо крайних случаях осторожный Якимов позволял себе звонить ему на дачу
или на городскую квартиру. Да и то только из автомата. А на работу вообще
никогда.
На платформе было темно, безлюдно. Только что прогрохотал, пронесся
поезд дальнего следования, еще не осела взвихренная им пыль, выбитая
колесами из гравия между шпал...
- В чем дело? - хмуро спросил Фита, когда встретились.
- Во-первых, сегодня арестован Ушкуев. Этого дурака взяли с поличным
в момент получения мелкой, ничтожной взятки от какого-то общества слепых.
Там, наверное, сто зрячих на одного слепого. Идиот, мало ему было... Он
трус, начнут трясти, посыплется, как из развязанного мешка... Второе
похуже. Вы в Париже с Желтовским _т_о_г_д_а_ встречались?
- Да. Мельком, в Бурже.
- Говорили о чем-нибудь?
Фита насупил брови, вспоминал. И как в кратком свете ночной молнии
возникло: Бурже, толпа, вдруг подошедший Желтовский, их разговор: "Вы-то
каким чудом здесь? - спросил Желтовский. - Вы же теперь ушли в другую
сферу". - "В командировке, - ответил Фита. - Но по старой памяти решил
заглянуть сюда..." - "Кто эти трое, тот рыжий и двое справа, беседуют с
каким-то бородачом?" - "Понятия не имею..."
- Перебросились двумя-тремя фразами, я ему попенял, что до сих пор не
сделал фотографий с моей дачи, - соврал Фита, с ужасом сопоставляя этот
разговор с Желтовским со всем, что произошло, и что еще могло последовать.
- В общем пустяковый разговор.
- Вот вам продолжение вашей встречи с Желтовским в Бурже, - протянул
Якимов ему два листка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27