Он остался жда
ть в вестибюле, а герр Бруно и Эве вошли в гардеробную. Герр Бруно выглядел
озабоченным и говорил, что Эве влипла в глупейшую историю, потому что про
давала коньяк на свой страх и риск; что, если бы она продавала по его предл
ожению, он бы всегда ее отстоял, ей нечего было бы опасаться, а теперь… это
его, в сущности, не касается. Но, с другой стороны, ему вроде жаль ее, у нее ма
ма больная, и брат безработный, и отец недавно умер, и все такое. Вот если Эв
е согласится на его предложение… А тут ее тюрьма ждет и репутация тоже по
страдает, попробуй потом найти работу. Он все говорил, говорил, а Эве все п
лакала. Потом она тихо сказала: «Я согласна, герр Бруно, помогите только».
Герр Бруно похлопал ее ласково по спине и вышел в вестибюль. Вскоре полиц
ейский ушел.
* * *
Кричит где-то громкоговоритель, звонят какие-то колокола, гремят цепи, о
пристань лениво плещут волны, греясь под лучами теплого солнца. Тепло. Хо
рошо тут сидеть, на штабелях древесины, и мечтать о далеких странах, откуд
а пришли в этот порт и куда уходят корабли, стоящие у пристани. Сидеть, меч
тать… А спать? И спать, наверное, надо здесь же. Где же еще? Ночи сейчас уже х
олодные. Но ведь спят же тут люди, стало быть, и я могу. Хорошо бы в той каюте,
но ее у меня отняли какие-то оборванцы. Пришел я в каюту, а там развалились
эти двое Ц оборванные, обросшие, грязные. «Что тебе тут надо? Ц спросили.
Ц Катись отсюда». В моей чистой каюте воняло, как в хлеву, табаком и потом.
Лорелее, подаренной Уго, прилепили к губам папиросу. Я сказал им, что это м
ое жилье и что заявлю в полицию, если они не уберутся. На это оба засмеялис
ь, и один накрыл мое лицо своей сто лет не мытой, вонючей пятерней. Я, разуме
ется, убрался. Не идти же в самом деле в полицию, смешно. Какое дело полиции
до всего этого. Оставил им одеяло и подушку без наволочки. Еще хорошо, что
моя единственная одежда Ц рабочая и выходная Ц всегда при мне. Других т
аких кают поблизости нет. Остался я без жилья.
Бродя по территории порта, набрел на большие штабеля досок и прочей древ
есины. Тут ютились какие-то люди, мало отличавшиеся от двоих в моей каюте.
По их примеру я и забился в наиболее уютную щель в штабелях. Собственно го
воря, в порту всегда найдется, где переночевать. Здесь множество спрятан
ных от нескромного глаза и прежде всего от сторожей и полицейских укромн
ых уголков, где можно поспать, но где тебя могут и раздеть, если покрывающи
е твои ребра тряпки заслуживают этого.
Утром я пошел в «Гонолулу», и тамошняя повариха меня накормила. Вечером н
адеялся в «Барселоне» увидеть Уго и рассказать ему об этих наглецах. Мож
ет, Уго придумает, как от них избавиться, но Уго я не встретил, потому что ме
ртвые не посещают «Барселону» и вообще они не ходят.
Ц С ним свели счеты,Ц сказала Илона и добавила: Ц Не проболтай Эве, она н
ичего не знает. Чего доброго, закатит истерику, она такая.
Да, Эве нежная… Но все равно же она когда-нибудь узнает. А я еще думал, что о
ни поженятся… Я спросил, как это сделали, то есть как «свели счеты», но Ило
на отмахнулась Ц незачем тебе это.
А Эве ничего не знала, пришла на работу веселая. Ее шутки и смех звучали до
тех пор, пока не случилась история с этим противным кошельком, которого н
е брали ни я, ни Эве, разумеется, а также ни Илона. Никто его не брал, больно н
ам это надо. Его, наверное, не было совсем, а это гадина приставала к Эве, кри
чала, что был кошелек, что его украли. И опять Эве…
Сперва пришел Кнут с номерком и сказал, что в кармане пальто должен быть к
ошелек. Эве перевернула все карманы Ц никакого кошелька нет. Она протян
ула пальто Кнуту, чтобы тот убедился Ц нет кошелька. В это время появилис
ь из зала почтенный лысый господин и еще более почтенная дама. Господин б
ыл просто почтенный, но дама… отвратительная, не женщина, а просто ведьма,
она держалась так, что, глядя на нее, можно было подумать, будто на свете су
ществуют лишь считанные люди: во-первых, она и ее лысый супруг, ну и еще там
пара министров, несколько миллионеров…
Ц Как, в кармане нет кошелька?! Ц прорычал господин глухо. Ц Что за шутк
и?! Ц ревел он, набирая силу. А дама тут же заключила, что если в кармане кош
елька нет, значит, его украла эта «девка». Она показала на Эве. Эве уже давн
о начала дрожать, даже Илона, обычно не теряющая равновесия, казалась нап
уганной. Еще бы! Обвинение в краже Ц что может быть хуже. Но Ц удивительн
ое дело: Эве такая красивая, у нее, да и у Илоны тоже, такие честные глаза, чт
о если на кого из присутствующих могло пасть подозрение, так это на меня. М
не кажется, один я соответствовал представлению о жулике, способном зале
зть в чужой карман. Но дама кричала на Эве, называла ее разными мерзкими пр
озвищами и требовала, чтобы сейчас же вызвали полицию.
Никакого кошелька не было, господин его, видимо, забыл дома или потерял гд
е-нибудь, никто его не брал Ц это было ясно. Но мне было ясно и то, что Эве ни
чего не сумеет доказать, и я сказал им всем, что кошелек взял я. Обер-кельне
р Кнут вытаращил глаза. Я еще раз крикнул им, что это я взял кошелек и что он
и все гады и сволочи. Кнут собирался что-то сказать, но его опередила дама,
она схватила меня обеими руками за волосы и трясла изо всех сил.
Ц Ублюдок! Паршивец! Воришка! Ц кричала она, вырывая мои волосы. Илона и Э
ве стояли словно парализованные, господин же предоставил всю инициатив
у своей супруге. Кнут побежал, очевидно, звать герра Бруно. Мне было больно
, я был зол, о, я очень разозлился. К тому же я знал, что ничего хорошего меня н
е ждет, и еще я так возненавидел эту тварь, вырывающую мои волосы, что плюн
ул ей прямо в лицо. И когда она меня, не переставая кричать, отпустила, одни
м махом перепрыгнул через барьер. Тут прибежали Кнут и герр Бруно. Кнут пы
тался меня задержать, но я ударил его ногой в живот, он упал, а я выбежал в дв
ерь. Так закончилась моя служба в «Барселоне».
Скоро вечер. В «Гонолулу» сегодня не пойду. Во-первых, потому, что совсем о
бтрепался за эти дни и петь в таком виде нельзя. Во-вторых, просто неохота
никуда идти. Разве все же пойти в Банхофлагер… Тоже не хочется. Можно верн
уться на улицу Счастья… Или вернуться домой? Совсем домой… А тепло сегод
ня, солнце хорошо так греет, воробьи ему радуются, волны плещут, и медуза в
сплыла, качается на волнах и греется. Всем вокруг хорошо, только мне нехор
ошо, и Илоне нехорошо, и Эве нехорошо. А может, еще кому-нибудь нехорошо? Кто
его знает… Наверно, в мире всегда так: одним хорошо, другим плохо. Герру Бр
уно Ц хорошо, а чтобы ему было хорошо, Эве должно быть плохо. Этой «твари»
тоже хорошо, и тому почтенному господину: у них свои дома, машины, много де
нег. Все дело в деньгах. Было бы у меня столько денег, чтобы помочь Эве и все
м хорошим людям… Но где их взять?
* * *
Живу теперь в здоровенном ящике, около железной дороги, проходящей через
территорию порта. Их тут целая гора, этих ящиков. Ящик, в котором я живу, так
ой большой, что мне с трудом удалось перевернуть его вверх дном. Я выбил не
сколько досок в одном его конце, и получилось надежное убежище от дождя и
ветра. По соседству, через пару домов, то есть ящиков, проживает старая жел
тая собака, которая то появляется, то пропадает. Ночью она где-то промышля
ет, а днем спит, забившись в тень Сперва я ее старался прогнать, и она убега
ла, поджав хвост, жалобно и обиженно озираясь. Но через некоторое время во
звращалась на свое место. Оставил ее в покое, ей тоже нехорошо. Вот в «Барс
елону» ходит один господин с розовым откормленным мопсом. И мопс этот Ц
тоже собака, но разве сравнишь одну собачью долю с другой… А ведь моя рыжа
я приятельница ничуть не хуже этого мопса Ц спокойная, скромная, никого
не обижает; о чем она думает, я, конечно, не знаю, но она мирная: не трогай ее
Ц и она никого не тронет. Этот же мопс на всех окружающих тявкает, вертитс
я, вырывается, скулит, визжит Ц никакого достоинства собачьего. И хвасту
н первоклассный: подражая хозяину, ходит на задних лапах, курит сигару и п
оказывает еще какие-то там пустяковые номера, таскает в зубах перчатки х
озяина.
Эх, жизнь… собачья… Уго был прав Ц мне тут нечего делать, никому я тут не н
ужен. Я ведь совсем один остался, если не считать рыжего пса. Недавно, напи
вшись до чертиков, упав с четвертого этажа, разбился в лепешку Чухкади; а Д
жимми подцепил где-то сифилис и попал в больницу, а затем, выйдя оттуда, Ц
за решетку. Но ведь есть же у меня мама и брат, и сестра. Черт возьми, зачем м
не чужие мамы и все эти?.. Только там ведь коммунисты, а про них я ничего хоро
шего не слышал. Что, если они возьмут и отправят меня в Сибирь? Там, наверно
е, очень холодно… В Банхофлагере я много об этом слышал.
Легко сказать «поеду», а как? Я знаю многих, кто уехал на родину, но не знаю,
когда и как они это сделали. Они исчезли, и все. Лишь после кто-то что-то ком
у-то говорил, и люди потихоньку узнавали, что такой-то уехал на родину, в Со
ветский Союз.
Есть в Фленсбурге на Бисмаркштрассе дом с красным флагом. Когда-то, прохо
дя с Чухкади мимо этого дома, я услышал от него, что это дом советских пред
ставителей. Наверное, следует пойти туда. Я тогда поделился своим планом
с Чухкади. Он скачал: «Я, брат, сам поехал бы, да нельзя Ц вздернут…» Чухкад
и, возможно, вздернули бы, но меня, думаю, не вздернут. Не должны. Чухкади Ц
он же спекулянт, капиталист, а я что? Мези тоже вздернули бы, наверное, и гос
подина с мопсом, и эту тварь, которая меня за волосы рвала. Все они богачи и
ли были ими. А я что? Нет, меня не вздернут. А так хочется видеть маму…
Тетрадь четвёртая
Год 1947
В Курессааре.
Целый день сижу в этой противной дыре совсем один, если не считать крыс. Эт
и гнусные твари совсем обнаглели, того и гляди укусят за ногу. Предлагал я
Орасу обзавестись кошкой Ц не хочет. Что же, дождется, что эти твари его с
ъедят. Куда это он сегодня пропал? С утра ушел, скоро вечер, а его все нет. На
верное, ищет для меня место. Очевидно, придется идти в лес, к «апостолам». Т
ак думает и Орас. Что ж, я с удовольствием. В лесу интересно, а главное, там м
еня уж не поймают. Но каков гусь этот Эндл… Зачем ему надо было предать мен
я, ведь он же знал, что я не диверсант, не шпион, просто вернулся домой, к род
ным, к маме… Я же не виноват, что их нет, что они уехали куда-то. И о том, что от
ец воевал против коммунистов, я тоже не виноват. Эндл все это знал, как и то,
что я не на парашюте спустился на родной остров, а репатриировался, как со
тни, как тысячи других людей. Скажите, какой бдительный! Ну, ладно, бог даст
Ц сочтемся. Орас говорит: «Надо мстить!» Я согласен.
Уже четыре месяца я на родине. 17 марта меня отпустили из фильтрационного п
ункта, и в тот же день я по льду перешел пролив Муху, чуть не утонул. Лёд был
совсем тонкий, на полпути я потерял палку, а без палки вообще страшно. Част
о встречались расщелины, в них угрожающе булькала черная бездонная вода
. Вдобавок ко всему был туман и дул холодный, пронизывающий ветер. Когда из
тумана вдруг выступили контуры домов, стал виден берег и пограничный пу
нкт, я так обрадовался, что заплакал: живой остался, и дома!
Тремя часами позже я уже радостно шагал по улицам родного города. Навстр
ечу шли люди Ц эстонцы, русские, добрыми казались все. Прошел через парк,
мимо старой крепости к своей улице. Вот и дом голубой, наш дом. Но он показа
лся мне каким-то унылым, странным. Ах вот что Ц занавески на окнах не мами
ны, вязаные, а марлевые. Обеднели, видно. Я постучал в дверь и услышал незна
комый голос. В доме жили чужие, по виду бедные люди. Где же мама? Они не знали
, кто жил в доме до них и куда девались. У соседей узнал, что мамы, вероятно, н
ет на родине, а может быть, и в живых.
Перед уходом немцев приехал отец, увез маму, брата и сестру на полуостров
Сырве, откуда на моторках шли беженцы в Швецию. Затем он вернулся, чтобы ув
езти и ту семью, к которой ушел от нас. Но на Сырве они опоздали, и о дальнейш
ей судьбе его, как и мамы, никому не известно. Зачем же я вернулся на родину?
«Куда теперь деваться? Ц подумал я. Ц Разве пойти к дяде?» Дядя богат, но
он с нашим семейством не очень знался. Живет он в своем похожем на дворец д
оме на окраине города. Дядя сказал, что не может меня принять из-за отца:
Ц Обратись к богу, молись, он тебя не оставит.
Чихать мне на них Ц и на дядю и на его бога.
Несколько дней прожил в семье школьного товарища. Встретил на улице стар
ого знакомого нашей семьи, бывшего фельдфебеля эстонского легиона Иога
ннеса Роосла.
Это здоровенный мужчина лет сорока. Он сообщил мне по секрету, что теперь
он не Роосла, а Орас. Этот человек приходил в наш дом, еще когда отец был с на
ми, и я его хорошо знаю. Только почему он Орас? Он рассмеялся:
Ц Дорогой, не обо всем говорят на улице.
Я пошел с ним на улицу Кывер, дорогой рассказывая о себе. Маленький невзра
чный домик. Здесь самое большое раздолье, конечно, крысам. Чувствую себя к
ак кусок сала, оставленный на съедение этим тварям. Кроме Ораса, в этом дом
е никто не живет. Здесь я узнал, что отец, отправив из Эстонии маму, скрывал
ся в лесах, был где-то схвачен коммунистами и убит; Орас тоже скрывается, п
отому он и Орас, и вокруг, в лесах, еще немало наших.
Отец убит… Я боялся отца и любил его. Мне от него здорово доставалось, но о
н был хорошим отцом. Он любил песни и пел, играл на всех существующих на зе
мле инструментах, мог любой из них сделать сам. Отец и мать часто вдвоем пе
ли, а я, когда был маленький, раскрыв рот их слушал; когда я подрос, мы пели в
троем, дожидаясь, когда подрастет Лейно, братик мой, чтобы петь вчетвером.
Отец умел делать не только музыкальные инструменты, он все умел делать: м
ебель, обувь, сшить костюм, ловить рыбу, рубить лодку, класть печку Ц все, в
се он умел делать. И шутить умел. Когда он был весел, в доме все были веселы.
Как бы мы хорошо жили, если бы отец не разлюбил маму и не ушел к Лиль Кеза…
Почему это случилось? Почему они с мамой поругались, непонятно до сих пор.
Непонятно также, почему он всегда ругал немцев, а сам им служил. Неужели он
был «и нашим и вашим»? Нет, не может быть, отец был не такой. Впрочем, я помню
жаркие разговоры о том, что немцы несут Эстонии самостоятельность, а не о
ккупацию. А русские не признают частной собственности… Но почему он все-
таки ушел от нас к Лиль Кеза? Лиль, конечно, тоже хорошая, но мама Ц это мама
, мама лучше. Лиль не ругала маму и говорила, что мама хорошая. Вот почему я и
думал, что Лиль тоже хорошая. Отец был по отношению к маме нехорош, но все р
авно я его люблю. Любил…
Совсем уже стемнело, придется зажигать свет Ц разбегайтесь, проклятые к
рысы!
* * *
Кажется странным, что нет больше отца, нет и не будет. Убили коммунисты… Их
надо опасаться. Они убили отца Ц значит, он враг, а ведь я его сын. Орас спр
осил меня, как думаю жить. А как жить?
Ц И зря ты сюда приехал, Ц говорил Орас, Ц здесь тебе делать нечего. Но п
ока… пока ты здесь Ц надо мстить за отца. Золотой он был человек.
Да, мстить, а потом уехать из Советского Союза. Орас или Роосла Ц мне все р
авно. Он велел звать его Орас, и я зову его Орас; он велел все замечать, ничег
о не забывать и обо всем молчать. И я все замечаю, не забуду ничего и молчу о
бо всем. Я перешел жить к Орасу. Живем вдвоем. Он работает на мельнице, я ниг
де. До сих пор околачивался по городу. Но и это стало опасным. Придется идт
и в лес. Это из-за Эндла.
Встретил я его у старинной крепости. Я сидел на скамье под сенью старых ка
штанов и любовался морем. Подошел длинный парень и сел на скамью по сосед
ству. Это был Эндл, образованный член нашего трио покорителей мира. Это он
четыре года назад удрал от нас с парохода. Он меня тоже узнал. Мы разговори
лись, стали вспоминать прошлое, с прошлого перешли на настоящее, и я, между
прочим, рассказал про участь отца. Он же о себе ничего определенного не ра
ссказывал: живет с мамой, не то работает, не то учится, собирается жениться
.
Спустя несколько дней я опять его встретил в обществе неопрятного молод
ого человека. Они куда-то спешили и предложили мне пойти с ними, обещая по
знакомить с кой-какими интересными людьми.
Вспомнив одну из многочисленных заповедей Ораса Ц всякое знакомство м
ожет пригодиться, не упускай ничего, Ц я согласился. Мы пришли на Новую у
лицу, поднялись на второй этаж серого трехэтажного дома. Я подумал, что эт
о отделение милиции, но это был штаб истребительного батальона. Мои спут
ники попросили меня немного подождать и прошли в соседнее помещение. По-
видимому, они здесь были как дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
ть в вестибюле, а герр Бруно и Эве вошли в гардеробную. Герр Бруно выглядел
озабоченным и говорил, что Эве влипла в глупейшую историю, потому что про
давала коньяк на свой страх и риск; что, если бы она продавала по его предл
ожению, он бы всегда ее отстоял, ей нечего было бы опасаться, а теперь… это
его, в сущности, не касается. Но, с другой стороны, ему вроде жаль ее, у нее ма
ма больная, и брат безработный, и отец недавно умер, и все такое. Вот если Эв
е согласится на его предложение… А тут ее тюрьма ждет и репутация тоже по
страдает, попробуй потом найти работу. Он все говорил, говорил, а Эве все п
лакала. Потом она тихо сказала: «Я согласна, герр Бруно, помогите только».
Герр Бруно похлопал ее ласково по спине и вышел в вестибюль. Вскоре полиц
ейский ушел.
* * *
Кричит где-то громкоговоритель, звонят какие-то колокола, гремят цепи, о
пристань лениво плещут волны, греясь под лучами теплого солнца. Тепло. Хо
рошо тут сидеть, на штабелях древесины, и мечтать о далеких странах, откуд
а пришли в этот порт и куда уходят корабли, стоящие у пристани. Сидеть, меч
тать… А спать? И спать, наверное, надо здесь же. Где же еще? Ночи сейчас уже х
олодные. Но ведь спят же тут люди, стало быть, и я могу. Хорошо бы в той каюте,
но ее у меня отняли какие-то оборванцы. Пришел я в каюту, а там развалились
эти двое Ц оборванные, обросшие, грязные. «Что тебе тут надо? Ц спросили.
Ц Катись отсюда». В моей чистой каюте воняло, как в хлеву, табаком и потом.
Лорелее, подаренной Уго, прилепили к губам папиросу. Я сказал им, что это м
ое жилье и что заявлю в полицию, если они не уберутся. На это оба засмеялис
ь, и один накрыл мое лицо своей сто лет не мытой, вонючей пятерней. Я, разуме
ется, убрался. Не идти же в самом деле в полицию, смешно. Какое дело полиции
до всего этого. Оставил им одеяло и подушку без наволочки. Еще хорошо, что
моя единственная одежда Ц рабочая и выходная Ц всегда при мне. Других т
аких кают поблизости нет. Остался я без жилья.
Бродя по территории порта, набрел на большие штабеля досок и прочей древ
есины. Тут ютились какие-то люди, мало отличавшиеся от двоих в моей каюте.
По их примеру я и забился в наиболее уютную щель в штабелях. Собственно го
воря, в порту всегда найдется, где переночевать. Здесь множество спрятан
ных от нескромного глаза и прежде всего от сторожей и полицейских укромн
ых уголков, где можно поспать, но где тебя могут и раздеть, если покрывающи
е твои ребра тряпки заслуживают этого.
Утром я пошел в «Гонолулу», и тамошняя повариха меня накормила. Вечером н
адеялся в «Барселоне» увидеть Уго и рассказать ему об этих наглецах. Мож
ет, Уго придумает, как от них избавиться, но Уго я не встретил, потому что ме
ртвые не посещают «Барселону» и вообще они не ходят.
Ц С ним свели счеты,Ц сказала Илона и добавила: Ц Не проболтай Эве, она н
ичего не знает. Чего доброго, закатит истерику, она такая.
Да, Эве нежная… Но все равно же она когда-нибудь узнает. А я еще думал, что о
ни поженятся… Я спросил, как это сделали, то есть как «свели счеты», но Ило
на отмахнулась Ц незачем тебе это.
А Эве ничего не знала, пришла на работу веселая. Ее шутки и смех звучали до
тех пор, пока не случилась история с этим противным кошельком, которого н
е брали ни я, ни Эве, разумеется, а также ни Илона. Никто его не брал, больно н
ам это надо. Его, наверное, не было совсем, а это гадина приставала к Эве, кри
чала, что был кошелек, что его украли. И опять Эве…
Сперва пришел Кнут с номерком и сказал, что в кармане пальто должен быть к
ошелек. Эве перевернула все карманы Ц никакого кошелька нет. Она протян
ула пальто Кнуту, чтобы тот убедился Ц нет кошелька. В это время появилис
ь из зала почтенный лысый господин и еще более почтенная дама. Господин б
ыл просто почтенный, но дама… отвратительная, не женщина, а просто ведьма,
она держалась так, что, глядя на нее, можно было подумать, будто на свете су
ществуют лишь считанные люди: во-первых, она и ее лысый супруг, ну и еще там
пара министров, несколько миллионеров…
Ц Как, в кармане нет кошелька?! Ц прорычал господин глухо. Ц Что за шутк
и?! Ц ревел он, набирая силу. А дама тут же заключила, что если в кармане кош
елька нет, значит, его украла эта «девка». Она показала на Эве. Эве уже давн
о начала дрожать, даже Илона, обычно не теряющая равновесия, казалась нап
уганной. Еще бы! Обвинение в краже Ц что может быть хуже. Но Ц удивительн
ое дело: Эве такая красивая, у нее, да и у Илоны тоже, такие честные глаза, чт
о если на кого из присутствующих могло пасть подозрение, так это на меня. М
не кажется, один я соответствовал представлению о жулике, способном зале
зть в чужой карман. Но дама кричала на Эве, называла ее разными мерзкими пр
озвищами и требовала, чтобы сейчас же вызвали полицию.
Никакого кошелька не было, господин его, видимо, забыл дома или потерял гд
е-нибудь, никто его не брал Ц это было ясно. Но мне было ясно и то, что Эве ни
чего не сумеет доказать, и я сказал им всем, что кошелек взял я. Обер-кельне
р Кнут вытаращил глаза. Я еще раз крикнул им, что это я взял кошелек и что он
и все гады и сволочи. Кнут собирался что-то сказать, но его опередила дама,
она схватила меня обеими руками за волосы и трясла изо всех сил.
Ц Ублюдок! Паршивец! Воришка! Ц кричала она, вырывая мои волосы. Илона и Э
ве стояли словно парализованные, господин же предоставил всю инициатив
у своей супруге. Кнут побежал, очевидно, звать герра Бруно. Мне было больно
, я был зол, о, я очень разозлился. К тому же я знал, что ничего хорошего меня н
е ждет, и еще я так возненавидел эту тварь, вырывающую мои волосы, что плюн
ул ей прямо в лицо. И когда она меня, не переставая кричать, отпустила, одни
м махом перепрыгнул через барьер. Тут прибежали Кнут и герр Бруно. Кнут пы
тался меня задержать, но я ударил его ногой в живот, он упал, а я выбежал в дв
ерь. Так закончилась моя служба в «Барселоне».
Скоро вечер. В «Гонолулу» сегодня не пойду. Во-первых, потому, что совсем о
бтрепался за эти дни и петь в таком виде нельзя. Во-вторых, просто неохота
никуда идти. Разве все же пойти в Банхофлагер… Тоже не хочется. Можно верн
уться на улицу Счастья… Или вернуться домой? Совсем домой… А тепло сегод
ня, солнце хорошо так греет, воробьи ему радуются, волны плещут, и медуза в
сплыла, качается на волнах и греется. Всем вокруг хорошо, только мне нехор
ошо, и Илоне нехорошо, и Эве нехорошо. А может, еще кому-нибудь нехорошо? Кто
его знает… Наверно, в мире всегда так: одним хорошо, другим плохо. Герру Бр
уно Ц хорошо, а чтобы ему было хорошо, Эве должно быть плохо. Этой «твари»
тоже хорошо, и тому почтенному господину: у них свои дома, машины, много де
нег. Все дело в деньгах. Было бы у меня столько денег, чтобы помочь Эве и все
м хорошим людям… Но где их взять?
* * *
Живу теперь в здоровенном ящике, около железной дороги, проходящей через
территорию порта. Их тут целая гора, этих ящиков. Ящик, в котором я живу, так
ой большой, что мне с трудом удалось перевернуть его вверх дном. Я выбил не
сколько досок в одном его конце, и получилось надежное убежище от дождя и
ветра. По соседству, через пару домов, то есть ящиков, проживает старая жел
тая собака, которая то появляется, то пропадает. Ночью она где-то промышля
ет, а днем спит, забившись в тень Сперва я ее старался прогнать, и она убега
ла, поджав хвост, жалобно и обиженно озираясь. Но через некоторое время во
звращалась на свое место. Оставил ее в покое, ей тоже нехорошо. Вот в «Барс
елону» ходит один господин с розовым откормленным мопсом. И мопс этот Ц
тоже собака, но разве сравнишь одну собачью долю с другой… А ведь моя рыжа
я приятельница ничуть не хуже этого мопса Ц спокойная, скромная, никого
не обижает; о чем она думает, я, конечно, не знаю, но она мирная: не трогай ее
Ц и она никого не тронет. Этот же мопс на всех окружающих тявкает, вертитс
я, вырывается, скулит, визжит Ц никакого достоинства собачьего. И хвасту
н первоклассный: подражая хозяину, ходит на задних лапах, курит сигару и п
оказывает еще какие-то там пустяковые номера, таскает в зубах перчатки х
озяина.
Эх, жизнь… собачья… Уго был прав Ц мне тут нечего делать, никому я тут не н
ужен. Я ведь совсем один остался, если не считать рыжего пса. Недавно, напи
вшись до чертиков, упав с четвертого этажа, разбился в лепешку Чухкади; а Д
жимми подцепил где-то сифилис и попал в больницу, а затем, выйдя оттуда, Ц
за решетку. Но ведь есть же у меня мама и брат, и сестра. Черт возьми, зачем м
не чужие мамы и все эти?.. Только там ведь коммунисты, а про них я ничего хоро
шего не слышал. Что, если они возьмут и отправят меня в Сибирь? Там, наверно
е, очень холодно… В Банхофлагере я много об этом слышал.
Легко сказать «поеду», а как? Я знаю многих, кто уехал на родину, но не знаю,
когда и как они это сделали. Они исчезли, и все. Лишь после кто-то что-то ком
у-то говорил, и люди потихоньку узнавали, что такой-то уехал на родину, в Со
ветский Союз.
Есть в Фленсбурге на Бисмаркштрассе дом с красным флагом. Когда-то, прохо
дя с Чухкади мимо этого дома, я услышал от него, что это дом советских пред
ставителей. Наверное, следует пойти туда. Я тогда поделился своим планом
с Чухкади. Он скачал: «Я, брат, сам поехал бы, да нельзя Ц вздернут…» Чухкад
и, возможно, вздернули бы, но меня, думаю, не вздернут. Не должны. Чухкади Ц
он же спекулянт, капиталист, а я что? Мези тоже вздернули бы, наверное, и гос
подина с мопсом, и эту тварь, которая меня за волосы рвала. Все они богачи и
ли были ими. А я что? Нет, меня не вздернут. А так хочется видеть маму…
Тетрадь четвёртая
Год 1947
В Курессааре.
Целый день сижу в этой противной дыре совсем один, если не считать крыс. Эт
и гнусные твари совсем обнаглели, того и гляди укусят за ногу. Предлагал я
Орасу обзавестись кошкой Ц не хочет. Что же, дождется, что эти твари его с
ъедят. Куда это он сегодня пропал? С утра ушел, скоро вечер, а его все нет. На
верное, ищет для меня место. Очевидно, придется идти в лес, к «апостолам». Т
ак думает и Орас. Что ж, я с удовольствием. В лесу интересно, а главное, там м
еня уж не поймают. Но каков гусь этот Эндл… Зачем ему надо было предать мен
я, ведь он же знал, что я не диверсант, не шпион, просто вернулся домой, к род
ным, к маме… Я же не виноват, что их нет, что они уехали куда-то. И о том, что от
ец воевал против коммунистов, я тоже не виноват. Эндл все это знал, как и то,
что я не на парашюте спустился на родной остров, а репатриировался, как со
тни, как тысячи других людей. Скажите, какой бдительный! Ну, ладно, бог даст
Ц сочтемся. Орас говорит: «Надо мстить!» Я согласен.
Уже четыре месяца я на родине. 17 марта меня отпустили из фильтрационного п
ункта, и в тот же день я по льду перешел пролив Муху, чуть не утонул. Лёд был
совсем тонкий, на полпути я потерял палку, а без палки вообще страшно. Част
о встречались расщелины, в них угрожающе булькала черная бездонная вода
. Вдобавок ко всему был туман и дул холодный, пронизывающий ветер. Когда из
тумана вдруг выступили контуры домов, стал виден берег и пограничный пу
нкт, я так обрадовался, что заплакал: живой остался, и дома!
Тремя часами позже я уже радостно шагал по улицам родного города. Навстр
ечу шли люди Ц эстонцы, русские, добрыми казались все. Прошел через парк,
мимо старой крепости к своей улице. Вот и дом голубой, наш дом. Но он показа
лся мне каким-то унылым, странным. Ах вот что Ц занавески на окнах не мами
ны, вязаные, а марлевые. Обеднели, видно. Я постучал в дверь и услышал незна
комый голос. В доме жили чужие, по виду бедные люди. Где же мама? Они не знали
, кто жил в доме до них и куда девались. У соседей узнал, что мамы, вероятно, н
ет на родине, а может быть, и в живых.
Перед уходом немцев приехал отец, увез маму, брата и сестру на полуостров
Сырве, откуда на моторках шли беженцы в Швецию. Затем он вернулся, чтобы ув
езти и ту семью, к которой ушел от нас. Но на Сырве они опоздали, и о дальнейш
ей судьбе его, как и мамы, никому не известно. Зачем же я вернулся на родину?
«Куда теперь деваться? Ц подумал я. Ц Разве пойти к дяде?» Дядя богат, но
он с нашим семейством не очень знался. Живет он в своем похожем на дворец д
оме на окраине города. Дядя сказал, что не может меня принять из-за отца:
Ц Обратись к богу, молись, он тебя не оставит.
Чихать мне на них Ц и на дядю и на его бога.
Несколько дней прожил в семье школьного товарища. Встретил на улице стар
ого знакомого нашей семьи, бывшего фельдфебеля эстонского легиона Иога
ннеса Роосла.
Это здоровенный мужчина лет сорока. Он сообщил мне по секрету, что теперь
он не Роосла, а Орас. Этот человек приходил в наш дом, еще когда отец был с на
ми, и я его хорошо знаю. Только почему он Орас? Он рассмеялся:
Ц Дорогой, не обо всем говорят на улице.
Я пошел с ним на улицу Кывер, дорогой рассказывая о себе. Маленький невзра
чный домик. Здесь самое большое раздолье, конечно, крысам. Чувствую себя к
ак кусок сала, оставленный на съедение этим тварям. Кроме Ораса, в этом дом
е никто не живет. Здесь я узнал, что отец, отправив из Эстонии маму, скрывал
ся в лесах, был где-то схвачен коммунистами и убит; Орас тоже скрывается, п
отому он и Орас, и вокруг, в лесах, еще немало наших.
Отец убит… Я боялся отца и любил его. Мне от него здорово доставалось, но о
н был хорошим отцом. Он любил песни и пел, играл на всех существующих на зе
мле инструментах, мог любой из них сделать сам. Отец и мать часто вдвоем пе
ли, а я, когда был маленький, раскрыв рот их слушал; когда я подрос, мы пели в
троем, дожидаясь, когда подрастет Лейно, братик мой, чтобы петь вчетвером.
Отец умел делать не только музыкальные инструменты, он все умел делать: м
ебель, обувь, сшить костюм, ловить рыбу, рубить лодку, класть печку Ц все, в
се он умел делать. И шутить умел. Когда он был весел, в доме все были веселы.
Как бы мы хорошо жили, если бы отец не разлюбил маму и не ушел к Лиль Кеза…
Почему это случилось? Почему они с мамой поругались, непонятно до сих пор.
Непонятно также, почему он всегда ругал немцев, а сам им служил. Неужели он
был «и нашим и вашим»? Нет, не может быть, отец был не такой. Впрочем, я помню
жаркие разговоры о том, что немцы несут Эстонии самостоятельность, а не о
ккупацию. А русские не признают частной собственности… Но почему он все-
таки ушел от нас к Лиль Кеза? Лиль, конечно, тоже хорошая, но мама Ц это мама
, мама лучше. Лиль не ругала маму и говорила, что мама хорошая. Вот почему я и
думал, что Лиль тоже хорошая. Отец был по отношению к маме нехорош, но все р
авно я его люблю. Любил…
Совсем уже стемнело, придется зажигать свет Ц разбегайтесь, проклятые к
рысы!
* * *
Кажется странным, что нет больше отца, нет и не будет. Убили коммунисты… Их
надо опасаться. Они убили отца Ц значит, он враг, а ведь я его сын. Орас спр
осил меня, как думаю жить. А как жить?
Ц И зря ты сюда приехал, Ц говорил Орас, Ц здесь тебе делать нечего. Но п
ока… пока ты здесь Ц надо мстить за отца. Золотой он был человек.
Да, мстить, а потом уехать из Советского Союза. Орас или Роосла Ц мне все р
авно. Он велел звать его Орас, и я зову его Орас; он велел все замечать, ничег
о не забывать и обо всем молчать. И я все замечаю, не забуду ничего и молчу о
бо всем. Я перешел жить к Орасу. Живем вдвоем. Он работает на мельнице, я ниг
де. До сих пор околачивался по городу. Но и это стало опасным. Придется идт
и в лес. Это из-за Эндла.
Встретил я его у старинной крепости. Я сидел на скамье под сенью старых ка
штанов и любовался морем. Подошел длинный парень и сел на скамью по сосед
ству. Это был Эндл, образованный член нашего трио покорителей мира. Это он
четыре года назад удрал от нас с парохода. Он меня тоже узнал. Мы разговори
лись, стали вспоминать прошлое, с прошлого перешли на настоящее, и я, между
прочим, рассказал про участь отца. Он же о себе ничего определенного не ра
ссказывал: живет с мамой, не то работает, не то учится, собирается жениться
.
Спустя несколько дней я опять его встретил в обществе неопрятного молод
ого человека. Они куда-то спешили и предложили мне пойти с ними, обещая по
знакомить с кой-какими интересными людьми.
Вспомнив одну из многочисленных заповедей Ораса Ц всякое знакомство м
ожет пригодиться, не упускай ничего, Ц я согласился. Мы пришли на Новую у
лицу, поднялись на второй этаж серого трехэтажного дома. Я подумал, что эт
о отделение милиции, но это был штаб истребительного батальона. Мои спут
ники попросили меня немного подождать и прошли в соседнее помещение. По-
видимому, они здесь были как дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26