Я не мог отказаться и сразу собрался в дорогу. Со мной отправи
лись трое самых трезвых из компании. Хотя у меня было оружие, мне еще дали
парабеллум.
За то время, пока я находился среди них, один лишь Каллис не заговорил со м
ной и держался крайне враждебно; остальные, даже Ребус, выпили мировую.
Выпив по последней чарочке, я и мои конвоиры отправились в путь. Шли гуськ
ом. Один из людей Ораса впереди меня, двое сзади. Когда отошли от хутора ки
лометра на три и втянулись в густую еловую чащу, где наблюдать за мной из-
за густой заросли ельника почти невозможно, я, улучив минуту, упал в снег и
открыл огонь по моим провожатым. С первых же выстрелов уложил двоих, трет
ий, не пытаясь отстреливаться, побежал обратно к хутору. Этого нельзя был
о допустить. Я пошел вслед и скоро стал его догонять. Он, видя это, завернул
в лес, туда его преследовать я не пошел. Вернулся к убитым, забрал еще два п
арабеллума и пошел назад к хутору.
Никогда не думал, что можно так хладнокровно убивать людей, я никогда не б
ыл более спокоен, чем тогда, шагая к хутору. Я даже предвкушал удовольстви
е от предстоящего. На хуторе остались, включая хозяйку, восемь человек и с
обака. Из них мне нужны были двое. Когда я тихонько открыл дверь в кухню, за
столом увидел лишь двоих Ц Лиса и Ребуса, оба были пьяны в дым; они почти н
е обратили на меня внимания. Эти были мне не нужны, и, убедившись, что они бе
звредны, я прошел через полуоткрытую дверь в соседнюю комнату. Там спали
на полу два незнакомых мне члена компании, хозяйка (костлявая старуха) и с
обака у ее кровати. Я подошел к спящим «членам» и конфисковал их оружие.
Еще одна дверь вела из кухни в боковую комнатушку. Осторожно приоткрыв е
е, я увидел Ораса. Он, сидя за круглым столиком, рассматривал какую-то фото
графию. Двое других (Лонг и Каллис) лежали, один на полу, другой на кровати, и
, по-видимому, спали. Наставив на Ораса парабеллум, я тихо окликнул его и, ко
гда он обернулся, выстрелил. На выстрелы двое других вскочили и, ничего не
соображая, уставились на меня. Лонг мне был не нужен, но Каллиса я преврати
л в решето. Поклонившись Лонгу, я закрыл дверь и повернулся к тем двоим, чт
о сидели за моей спиной. Но увидел лишь Ребуса, который беспомощно пыталс
я выбраться на улицу и никак не мог попасть в дверь. Единственный, кто трез
во реагировал на все это, была собака. Она в спальне заскулила, залаяла. Уй
ти мне никто не помешал.
Что же, с Орасом покончено, но что-то устал я физически и душевно. Старею, на
верно. Надоело уже быть волком. Приключения давно потеряли всякую прелес
ть, а счастье… счастье нужно создавать, а не искать. Счастье для меня сейча
с Ц немного покоя. Совсем мало, а достичь невозможно.
* * *
Недавно узнал о разгроме Пузанова. Об этом рассказал Реcт, который, чувств
уя за спиною дыхание правосудия, собрался в неведомые края. Конечно, если
уж Пузо сорвался, что же остается делать Ресту…
Ну, а мне что делать?
Дороги жуликов, мошенников, воров, спекулянтов, всех правонарушителей, г
де бы они ни ходили, ведут в Батарею, и мне не миновать ее. Отвратительное э
то заведение! Но и скрываться надоело, лгать надоело изо дня в день, без ко
нца. Как хорошо было бы говорить о простых вещах, не опасаясь проговорить
ся. Вот проходят мимо окон люди Ц парни, девушки, им весело, они дружат, люб
ят, создают свое счастье. А для меня это Ц словно сказка. И рассказать теп
ерь некому. Каждый день давит меня своей тяжестью, я ощущаю вес каждой мин
уты, каждой секунды, а сколько на свете людей, которые даже и не подозреваю
т, что время имеет вес…
Подбивая баланс, я установил, что, прожив двадцать пять лет, из них тринадц
ать в поисках острых ощущений (от которых весьма заметно отупел), я не знаю
, человек ли я.
Ах, если бы это было возможно, если бы можно было вот так сразу, незаметно п
ерейти из одной жизни в другую, одним махом вычеркнуть прошлое, начать но
вую жизнь. Но нет, это невозможно: чтобы перейти в другую жизнь, нужно идти
туда Ц в чистилище, к аллигаторам, ягуарам, волкам, среди которых ты быть
не хочешь, где тоже ждет тебя одиночество. Нет! Но тебе плохо. Тебя тяготит
одиночество, мучает страх, ты опасаешься недоуменных взглядов прохожих,
вызванных твоим жалким, измученным видом; ты сторонишься смеха, улыбок; у
тебя боли Ц в желудке, в душе, в раненых ногах Ц полная деформация челове
ческого облика. Ты заставляешь себя смеяться над тем, что тебе нужна была
диета… Но что же еще остается? Только смех. Чтобы выздороветь, нужно быть с
ильным, питаться по-человечески, вообще жить по-человечески. И это было б
ы возможно, если бы около тебя была хоть одна любящая душа. А если ты один, с
овсем один? Можно, конечно, не обращать ни на что внимания и… смеяться. Но н
е смейся над теми, кто разделяет твою судьбу и твои чувства, Ц они несчас
тны, им плохо. Да и тебе плохо. Ты Ц вор. Твой удел Ц тюрьма, небытие. Сейчас
у тебя есть свобода, но что она стоит, твоя свобода, в вечном страхе за жизн
ь, за шкуру, перед разоблачением и стыдом?.. Вот именно Ц стыдом. Ты боишься
того момента, когда тебе придется смотреть людям в глаза и рассказывать
им о себе. А кажется, тебе не избежать этого дня. Он неминуемо наступит. Что
тогда ты скажешь? Ты не знаешь. Так надо думать. Если ты что-то хочешь понят
ь Ц пошевели мозгами. Постепенно шарики твои начнут крутиться в голове,
и глядишь Ц что-то поймешь. Вопросов у тебя хватает, и нужно найти ответы.
Помню, как однажды в лагере видел пожилого вора, который меня страшно обр
угал за то, что я его видел плачущим, но после разыскал и извинился.
Я его не понял тогда. Я понимаю его теперь.
* * *
В поезде Таллин Ц Кохтла я так увлекся «Восходом солнца» Гайдна, что не з
аметил, как был арестован. То есть заметил это с опозданием. Именно в тот м
омент, когда у меня потребовали документы. Их было двое. Не скажу, что очен
ь испугался (я внутренне к этому был готов), хотя и не обрадовался. Я сунул и
м свои липовые шпаргалки. Они их, не читая, спрятали в карман, а меня Ц в Бат
арею. Итак, все дороги ведут в Рим…
В общем очутился я в знакомой 60-й камере, и начали меня «раскалывать». Что к
асается меня, я и не старался ничего скрывать, раскалывался вполне добро
вольно, можно сказать, добросовестно, и даже чересчур. Дело в том, что след
ователи после кропотливого, терпеливого труда, ухлопав на твое недостой
ное существо уйму нервов, здоровья, накопив потихоньку горы разоблачающ
его тебя материала, радуются, что могут тебя наконец положить, так сказат
ь, на обе лопатки. Они предвкушают сладость заслуженной победы. А тут… что
же это получается? Этот недостойный вдруг заявляет, что следователю изве
стно еще не все, что, например, обворовано не две, а пять квартир. Где? Когда?
Что? Ц возникает уйма вопросов, нужно разыскивать потерпевших, наводит
ь справки, устанавливать новые факты… Выяснять, устанавливать. И писать,
писать, писать. Бесконечно. Закончив, наконец, со всем этим, мой следовател
ь посматривал на меня уже со страхом: не заявит ли этот сумасшедший еще чт
о-нибудь. Он мне так и сказал: «Странный вы человек, зачем вам было во всем п
ризнаваться, ведь теперь получите на полную катушку». Нo, должно быть, он и
сам понимал, в чем дело, потому что спросил: «Что? Легче стало?» Катушка мне
полная так и этак обеспечена Ц две я квартиры обобрал или пять, а легче де
йствительно стало. Всему они поверили, всем моим признаниям, единственно
никак не могли поверить, что я будильник купил, а не украл.
Судили меня в маленьком городке Тырва, в этом районе были мои самые значи
тельные приключения. Нy и, конечно, дали «потолок» Ц десять лет. Сказать, ч
тобы все обошлось гладко, нельзя Ц взрыв все-таки получился. Мое презрен
ное сознание взбунтовалось еще раз, напоследок. Это было в КПЗ. Вдруг я под
умал: «Ты сошел с ума! Десять лет тюрьмы Ц это же бесконечно. Зависеть пос
тоянно от чужой воли, всегда под конвоем, работать, работать, как мул, терп
еть общество всяких там отбросов, пускай даже таких, как ты сам. Нет! Не над
о! Завтра тебя увезут в тюрьму, и тогда будет поздно. Это надо сделать сего
дня».
И я стащил во время судебного заседания печную заслонку и удачно пронес
в камеру. Взломал деревянный пол, разворотил землю под полом и наткнулся
на толстый слой цемента. Разбил на маленькие кусочки заслонку об этот це
мент и в бессильной злобе заплакал, облизывая разбитые, израненные пальц
ы. Затем постучал в дверь и вызвал надзирателя.
Это на меня нашло умопомрачение, на миг словно забылась и Сирье и все прод
уманное, на миг запротестовал Серый Волк, не желающий умереть. Нет, он не с
обирался умирать. Наверное, еще не так-то скоро удастся мне свести с ним с
четы. Что готовит он мне в дальнейшем?
Тетрадь одиннадцатая
Год 1960
Родился человек. И сразу начинает получать: сперва от матери Ц питание, л
аску, уход; от отца Ц любовь, защиту, ну, и конечно, нередко ремень; от общес
тва Ц знания различные. Он родился, он уже есть. Но времени он не замечает.
Возможно, его желания уже не совпадают с требованиями окружающих. Но так
или иначе Ц время для него не имеет пока еще никакого значения, годы ему к
ажутся длинными, жизнь Ц бесконечной. Первые сознательные годы человек
с нетерпением ждет, когда он повзрослеет. Потом он становится взрослым, н
о он еще молод, а жизнь интересна, он живет и опять не замечает времени, не з
амечает, что годы уже не такие длинные, они стали чуточку короче, меняются
быстрее, чем раньше. Пройдет еще много лет, пока он это заметит и вдруг отк
роет для себя, что годы, собственно, летят с чудовищной скоростью, а жизнь
и вовсе не бесконечна. Он обнаружит, что и не жил еще совсем, что жить надо б
ыло по-другому, иначе. И тут он задаст себе вопрос: почему? Почему не понял э
того раньше, почему не заметил? Сперва не думал, потому что думать не умел;
затем не думал, потому что некогда было уже думать, а когда нашел на это вр
емя, когда научился думать, Ц уже поздно. Половина жизни позади.
Говорят: школа жизни, университет жизни.
Да, жизнь Ц школа. Но не просто даются знания и в этой школе. Жизнь дает и оп
ыт, но забирает взамен годы, учит, но может и уничтожить. И всегда эта пробл
ема Ц как найти точку опоры, правильную позицию. Думаешь, что вот так имен
но правильно, по каким-то своим соображениям решаешь, а выходит Ц ошибка
. Может вечность пройти, прежде чем ты осознаешь эту ошибку.
Минуло уже шесть лет с тех пор, как закончились похождения Серого Волка н
а воле и я приобрел чувство определенности в Батарее, в шестидесятой кам
ере. Шесть с лишним очень долгих лет в борьбе со своими собственными пред
ставлениями о жизни вообще и в поисках точки опоры. Ничего за эти годы не п
рибавилось в мoeй тетради, ничего я не писал, и не потому, что мне кто-нибудь
запретил, Ц не хотел. Бывает же, что, следуя привычке, по утрам чистишь зуб
ы, занимаешься гимнастикой и все такое, но в один какой-то день что-то случ
ается с твоей психикой, ты перестаешь чистить зубы, заниматься гимнастик
ой, а также писать дневник. Считаешь, что это ни к чему, ребячество, бессмыс
ленно. И вот после долгих шести лет пассивности и безразличия сегодня, на
ходясь в этой камере, в совершенном одиночестве, я достал свои основател
ьно потрепанные тетрадки, перечитал их, и тут в моей психике произошла ре
волюция: жизнь твоя была плохая, прямо-таки паршивая, но все же это Ц жизн
ь, а ты Ц человек; ведь стоит тебе самому перестать считать себя человеко
м, как ты и не будешь им. Ты прожил скверную жизнь, спору нет, и в основном по
своей же вине. И все-таки это была жизнь. И последние шесть равнодушных ле
т Ц тоже жизнь. Это та необходимая часть твоей жизни, без которой ты не оч
утился бы в настоящей ситуации, не написал бы того, что сейчас собираешьс
я писать.
Да, я еще не знаю, что именно сейчас напишу, но в душе бурлит, я уже не в силах
не писать, подчиняюсь руке, а она моим мыслям. Сейчас я бесконечно рад, что
не уничтожил, не выбросил перед последним побегом свои записи, чувствую
Ц они моя судьба, они Ц это я, я Ц они. Я где-то сливаюсь с ними, им рассказы
ваю, у них учусь. Они не только занимают мое время, но и помогают разобрать
ся в самом себе, помогают думать. Помню тот день, когда я впервые начал зап
исывать свою жизнь. Почему я это сделал? Я был тогда «знаменитый Серый Вол
к» из неизвестного племени босоногих «индейцев», проживающих на остров
е Сааремаа у старой пристани в устье реки Тори, в старой, дырявой, схоронен
ной в камышах яхте. Кошкин череп… Турецкий ятаган и знаменитый пират Себ
астьян дель Корридос… Я начал все это записывать просто так, захотелось
быть героем, подобно тем, о которых я тогда читал в приключенческих роман
ах, которые жили в моем воображении и манили в мир. По сути, я и стал чем-то н
а них похожим, на свою беду. Единственное, что у меня в отличие от них имеет
ся положительного, Ц это моя привычка писать дневник. Это дает мне тепер
ь возможность наблюдать себя как будто со стороны, и жизнь тоже.
Конечно, прав доктор, вернувший мне жизнь, когда я, совсем дойдя до точки, п
еререзал себе вены и собрался на тот свет. Он сказал:
Ц Молодой человек, ваша мать родила вас не для смерти, а для жизни, и если в
ы потеряли тех, кто вам дорог, то не забудьте о тех, кому вы сами дороги… Ц Е
ще сказал он: Ц Если вы потерпели в жизни поражение, если вы жили неправил
ьно, из-за этого не стоит бежать на тот свет, там вы ничего не исправите, но
на этом можете все изменить и начать жизнь снова.
Он прав, но, чтобы в совершенстве осмыслить эту правду, мне пришлось забра
ться вот в эту темную камеру в подвале балашовской тюрьмы, куда я приехал
две недели назад, чтобы отбыть здесь три года из моего всевозрастающего
срока. Тюрьма эта похожа на все другие тюрьмы, и население ее в основном то
же ничем не отличается от жителей других мест заключений. Я намерен отды
хать здесь, насколько можно отдыхать в тюрьме. Отдыхать от всего того, от в
сех тех, кого терпеть уже нет сил, с кем меня ничто не связывает, кроме замк
ов и колючей проволоки. Однако чувствую, нелегко мне это удастся: начальс
тво не может понять, почему мне захотелось уединиться, и тревожить оно ме
ня, несомненно, будет. Вот уже две недели живу один. Хорошо! Мог ли я думать д
есять лет назад, что буду довольствоваться более чем скромной тюремной к
амерой, чтобы испытывать удовлетворение от существования. Но, конечно, т
олько от существования… А это так, я доволен и молю судьбу, чтобы она позво
лила отбыть эти три года именно так. Займусь основательно русским языком
.
Да, шесть с половиной лет прошло. Но я помню все, как будто это было сегодня.
И ее помню, судью… Она красивая, обаятельная, со светлыми глазами, открыты
м, прямым взглядом и светлыми пышными волосами. Помню, как она выступала н
а суде, властная. Умна ли она? Не знаю… Наверное. Во время заседания она пор
ою склонила свою красивую голову к заседателям Ц сперва направо, затем
налево, и заседатели нашептывали ей что-то. Она смотрела на меня, а я думал
о том, как она меня находит: интересным или нет, мог бы я ей понравиться как
мужчина или нет… Многое бы отдал тогда, чтобы узнать, о чем она думала. Мне
было очень больно, когда надо мной насмехались охранники, потому что это
слышала она; и было больно, когда меня ругали потерпевшие, Ц потому же… Я
устал от жизни, потерял Сирье. Но я был влюблен в судью. Интересно, все люди
так устроены или только я?
Меня судили несколько дней, а я все глядел на нее, нa эту красивую женщину, и
во мне взбунтовался Серый Волк. Он не хотел умирать, он хотел на волю. Но из
этого у него ничего не вышло. Когда судья читала приговор, я смотрел на нее
влюбленными глазами и мечтал только об одном, чтобы это длилось как можн
о дольше, но продолжалось это не вечно. Потом пересылки и, наконец, Урал. Пр
ивели в строгорежимную колонию, где обитали воры. Дела у воров шли все хуж
е и хуже.
От прежних привилегий остались рожки да ножки: в законе, не в законе Ц на
работу гоняли всех, и о кострах нужно было забыть. Вкалывали они, как все. О
казывается, воровские колонии, как и «масть» эта, ликвидируются повсюду.
Почти нет больше «воровского закона», вымирает. Еще встречаются подделы
вающиеся под этот «закон», но это для обмана молодых и самих себя. И хотя э
то так, воспоминания прежних лет, когда они еще господствовали, делали мо
е существование вместе с ними тяжелой пыткой.
Я не хотел жить вместе с ними, но эта причина была недостаточно уважитель
ной для того, чтобы меня перевели куда-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
лись трое самых трезвых из компании. Хотя у меня было оружие, мне еще дали
парабеллум.
За то время, пока я находился среди них, один лишь Каллис не заговорил со м
ной и держался крайне враждебно; остальные, даже Ребус, выпили мировую.
Выпив по последней чарочке, я и мои конвоиры отправились в путь. Шли гуськ
ом. Один из людей Ораса впереди меня, двое сзади. Когда отошли от хутора ки
лометра на три и втянулись в густую еловую чащу, где наблюдать за мной из-
за густой заросли ельника почти невозможно, я, улучив минуту, упал в снег и
открыл огонь по моим провожатым. С первых же выстрелов уложил двоих, трет
ий, не пытаясь отстреливаться, побежал обратно к хутору. Этого нельзя был
о допустить. Я пошел вслед и скоро стал его догонять. Он, видя это, завернул
в лес, туда его преследовать я не пошел. Вернулся к убитым, забрал еще два п
арабеллума и пошел назад к хутору.
Никогда не думал, что можно так хладнокровно убивать людей, я никогда не б
ыл более спокоен, чем тогда, шагая к хутору. Я даже предвкушал удовольстви
е от предстоящего. На хуторе остались, включая хозяйку, восемь человек и с
обака. Из них мне нужны были двое. Когда я тихонько открыл дверь в кухню, за
столом увидел лишь двоих Ц Лиса и Ребуса, оба были пьяны в дым; они почти н
е обратили на меня внимания. Эти были мне не нужны, и, убедившись, что они бе
звредны, я прошел через полуоткрытую дверь в соседнюю комнату. Там спали
на полу два незнакомых мне члена компании, хозяйка (костлявая старуха) и с
обака у ее кровати. Я подошел к спящим «членам» и конфисковал их оружие.
Еще одна дверь вела из кухни в боковую комнатушку. Осторожно приоткрыв е
е, я увидел Ораса. Он, сидя за круглым столиком, рассматривал какую-то фото
графию. Двое других (Лонг и Каллис) лежали, один на полу, другой на кровати, и
, по-видимому, спали. Наставив на Ораса парабеллум, я тихо окликнул его и, ко
гда он обернулся, выстрелил. На выстрелы двое других вскочили и, ничего не
соображая, уставились на меня. Лонг мне был не нужен, но Каллиса я преврати
л в решето. Поклонившись Лонгу, я закрыл дверь и повернулся к тем двоим, чт
о сидели за моей спиной. Но увидел лишь Ребуса, который беспомощно пыталс
я выбраться на улицу и никак не мог попасть в дверь. Единственный, кто трез
во реагировал на все это, была собака. Она в спальне заскулила, залаяла. Уй
ти мне никто не помешал.
Что же, с Орасом покончено, но что-то устал я физически и душевно. Старею, на
верно. Надоело уже быть волком. Приключения давно потеряли всякую прелес
ть, а счастье… счастье нужно создавать, а не искать. Счастье для меня сейча
с Ц немного покоя. Совсем мало, а достичь невозможно.
* * *
Недавно узнал о разгроме Пузанова. Об этом рассказал Реcт, который, чувств
уя за спиною дыхание правосудия, собрался в неведомые края. Конечно, если
уж Пузо сорвался, что же остается делать Ресту…
Ну, а мне что делать?
Дороги жуликов, мошенников, воров, спекулянтов, всех правонарушителей, г
де бы они ни ходили, ведут в Батарею, и мне не миновать ее. Отвратительное э
то заведение! Но и скрываться надоело, лгать надоело изо дня в день, без ко
нца. Как хорошо было бы говорить о простых вещах, не опасаясь проговорить
ся. Вот проходят мимо окон люди Ц парни, девушки, им весело, они дружат, люб
ят, создают свое счастье. А для меня это Ц словно сказка. И рассказать теп
ерь некому. Каждый день давит меня своей тяжестью, я ощущаю вес каждой мин
уты, каждой секунды, а сколько на свете людей, которые даже и не подозреваю
т, что время имеет вес…
Подбивая баланс, я установил, что, прожив двадцать пять лет, из них тринадц
ать в поисках острых ощущений (от которых весьма заметно отупел), я не знаю
, человек ли я.
Ах, если бы это было возможно, если бы можно было вот так сразу, незаметно п
ерейти из одной жизни в другую, одним махом вычеркнуть прошлое, начать но
вую жизнь. Но нет, это невозможно: чтобы перейти в другую жизнь, нужно идти
туда Ц в чистилище, к аллигаторам, ягуарам, волкам, среди которых ты быть
не хочешь, где тоже ждет тебя одиночество. Нет! Но тебе плохо. Тебя тяготит
одиночество, мучает страх, ты опасаешься недоуменных взглядов прохожих,
вызванных твоим жалким, измученным видом; ты сторонишься смеха, улыбок; у
тебя боли Ц в желудке, в душе, в раненых ногах Ц полная деформация челове
ческого облика. Ты заставляешь себя смеяться над тем, что тебе нужна была
диета… Но что же еще остается? Только смех. Чтобы выздороветь, нужно быть с
ильным, питаться по-человечески, вообще жить по-человечески. И это было б
ы возможно, если бы около тебя была хоть одна любящая душа. А если ты один, с
овсем один? Можно, конечно, не обращать ни на что внимания и… смеяться. Но н
е смейся над теми, кто разделяет твою судьбу и твои чувства, Ц они несчас
тны, им плохо. Да и тебе плохо. Ты Ц вор. Твой удел Ц тюрьма, небытие. Сейчас
у тебя есть свобода, но что она стоит, твоя свобода, в вечном страхе за жизн
ь, за шкуру, перед разоблачением и стыдом?.. Вот именно Ц стыдом. Ты боишься
того момента, когда тебе придется смотреть людям в глаза и рассказывать
им о себе. А кажется, тебе не избежать этого дня. Он неминуемо наступит. Что
тогда ты скажешь? Ты не знаешь. Так надо думать. Если ты что-то хочешь понят
ь Ц пошевели мозгами. Постепенно шарики твои начнут крутиться в голове,
и глядишь Ц что-то поймешь. Вопросов у тебя хватает, и нужно найти ответы.
Помню, как однажды в лагере видел пожилого вора, который меня страшно обр
угал за то, что я его видел плачущим, но после разыскал и извинился.
Я его не понял тогда. Я понимаю его теперь.
* * *
В поезде Таллин Ц Кохтла я так увлекся «Восходом солнца» Гайдна, что не з
аметил, как был арестован. То есть заметил это с опозданием. Именно в тот м
омент, когда у меня потребовали документы. Их было двое. Не скажу, что очен
ь испугался (я внутренне к этому был готов), хотя и не обрадовался. Я сунул и
м свои липовые шпаргалки. Они их, не читая, спрятали в карман, а меня Ц в Бат
арею. Итак, все дороги ведут в Рим…
В общем очутился я в знакомой 60-й камере, и начали меня «раскалывать». Что к
асается меня, я и не старался ничего скрывать, раскалывался вполне добро
вольно, можно сказать, добросовестно, и даже чересчур. Дело в том, что след
ователи после кропотливого, терпеливого труда, ухлопав на твое недостой
ное существо уйму нервов, здоровья, накопив потихоньку горы разоблачающ
его тебя материала, радуются, что могут тебя наконец положить, так сказат
ь, на обе лопатки. Они предвкушают сладость заслуженной победы. А тут… что
же это получается? Этот недостойный вдруг заявляет, что следователю изве
стно еще не все, что, например, обворовано не две, а пять квартир. Где? Когда?
Что? Ц возникает уйма вопросов, нужно разыскивать потерпевших, наводит
ь справки, устанавливать новые факты… Выяснять, устанавливать. И писать,
писать, писать. Бесконечно. Закончив, наконец, со всем этим, мой следовател
ь посматривал на меня уже со страхом: не заявит ли этот сумасшедший еще чт
о-нибудь. Он мне так и сказал: «Странный вы человек, зачем вам было во всем п
ризнаваться, ведь теперь получите на полную катушку». Нo, должно быть, он и
сам понимал, в чем дело, потому что спросил: «Что? Легче стало?» Катушка мне
полная так и этак обеспечена Ц две я квартиры обобрал или пять, а легче де
йствительно стало. Всему они поверили, всем моим признаниям, единственно
никак не могли поверить, что я будильник купил, а не украл.
Судили меня в маленьком городке Тырва, в этом районе были мои самые значи
тельные приключения. Нy и, конечно, дали «потолок» Ц десять лет. Сказать, ч
тобы все обошлось гладко, нельзя Ц взрыв все-таки получился. Мое презрен
ное сознание взбунтовалось еще раз, напоследок. Это было в КПЗ. Вдруг я под
умал: «Ты сошел с ума! Десять лет тюрьмы Ц это же бесконечно. Зависеть пос
тоянно от чужой воли, всегда под конвоем, работать, работать, как мул, терп
еть общество всяких там отбросов, пускай даже таких, как ты сам. Нет! Не над
о! Завтра тебя увезут в тюрьму, и тогда будет поздно. Это надо сделать сего
дня».
И я стащил во время судебного заседания печную заслонку и удачно пронес
в камеру. Взломал деревянный пол, разворотил землю под полом и наткнулся
на толстый слой цемента. Разбил на маленькие кусочки заслонку об этот це
мент и в бессильной злобе заплакал, облизывая разбитые, израненные пальц
ы. Затем постучал в дверь и вызвал надзирателя.
Это на меня нашло умопомрачение, на миг словно забылась и Сирье и все прод
уманное, на миг запротестовал Серый Волк, не желающий умереть. Нет, он не с
обирался умирать. Наверное, еще не так-то скоро удастся мне свести с ним с
четы. Что готовит он мне в дальнейшем?
Тетрадь одиннадцатая
Год 1960
Родился человек. И сразу начинает получать: сперва от матери Ц питание, л
аску, уход; от отца Ц любовь, защиту, ну, и конечно, нередко ремень; от общес
тва Ц знания различные. Он родился, он уже есть. Но времени он не замечает.
Возможно, его желания уже не совпадают с требованиями окружающих. Но так
или иначе Ц время для него не имеет пока еще никакого значения, годы ему к
ажутся длинными, жизнь Ц бесконечной. Первые сознательные годы человек
с нетерпением ждет, когда он повзрослеет. Потом он становится взрослым, н
о он еще молод, а жизнь интересна, он живет и опять не замечает времени, не з
амечает, что годы уже не такие длинные, они стали чуточку короче, меняются
быстрее, чем раньше. Пройдет еще много лет, пока он это заметит и вдруг отк
роет для себя, что годы, собственно, летят с чудовищной скоростью, а жизнь
и вовсе не бесконечна. Он обнаружит, что и не жил еще совсем, что жить надо б
ыло по-другому, иначе. И тут он задаст себе вопрос: почему? Почему не понял э
того раньше, почему не заметил? Сперва не думал, потому что думать не умел;
затем не думал, потому что некогда было уже думать, а когда нашел на это вр
емя, когда научился думать, Ц уже поздно. Половина жизни позади.
Говорят: школа жизни, университет жизни.
Да, жизнь Ц школа. Но не просто даются знания и в этой школе. Жизнь дает и оп
ыт, но забирает взамен годы, учит, но может и уничтожить. И всегда эта пробл
ема Ц как найти точку опоры, правильную позицию. Думаешь, что вот так имен
но правильно, по каким-то своим соображениям решаешь, а выходит Ц ошибка
. Может вечность пройти, прежде чем ты осознаешь эту ошибку.
Минуло уже шесть лет с тех пор, как закончились похождения Серого Волка н
а воле и я приобрел чувство определенности в Батарее, в шестидесятой кам
ере. Шесть с лишним очень долгих лет в борьбе со своими собственными пред
ставлениями о жизни вообще и в поисках точки опоры. Ничего за эти годы не п
рибавилось в мoeй тетради, ничего я не писал, и не потому, что мне кто-нибудь
запретил, Ц не хотел. Бывает же, что, следуя привычке, по утрам чистишь зуб
ы, занимаешься гимнастикой и все такое, но в один какой-то день что-то случ
ается с твоей психикой, ты перестаешь чистить зубы, заниматься гимнастик
ой, а также писать дневник. Считаешь, что это ни к чему, ребячество, бессмыс
ленно. И вот после долгих шести лет пассивности и безразличия сегодня, на
ходясь в этой камере, в совершенном одиночестве, я достал свои основател
ьно потрепанные тетрадки, перечитал их, и тут в моей психике произошла ре
волюция: жизнь твоя была плохая, прямо-таки паршивая, но все же это Ц жизн
ь, а ты Ц человек; ведь стоит тебе самому перестать считать себя человеко
м, как ты и не будешь им. Ты прожил скверную жизнь, спору нет, и в основном по
своей же вине. И все-таки это была жизнь. И последние шесть равнодушных ле
т Ц тоже жизнь. Это та необходимая часть твоей жизни, без которой ты не оч
утился бы в настоящей ситуации, не написал бы того, что сейчас собираешьс
я писать.
Да, я еще не знаю, что именно сейчас напишу, но в душе бурлит, я уже не в силах
не писать, подчиняюсь руке, а она моим мыслям. Сейчас я бесконечно рад, что
не уничтожил, не выбросил перед последним побегом свои записи, чувствую
Ц они моя судьба, они Ц это я, я Ц они. Я где-то сливаюсь с ними, им рассказы
ваю, у них учусь. Они не только занимают мое время, но и помогают разобрать
ся в самом себе, помогают думать. Помню тот день, когда я впервые начал зап
исывать свою жизнь. Почему я это сделал? Я был тогда «знаменитый Серый Вол
к» из неизвестного племени босоногих «индейцев», проживающих на остров
е Сааремаа у старой пристани в устье реки Тори, в старой, дырявой, схоронен
ной в камышах яхте. Кошкин череп… Турецкий ятаган и знаменитый пират Себ
астьян дель Корридос… Я начал все это записывать просто так, захотелось
быть героем, подобно тем, о которых я тогда читал в приключенческих роман
ах, которые жили в моем воображении и манили в мир. По сути, я и стал чем-то н
а них похожим, на свою беду. Единственное, что у меня в отличие от них имеет
ся положительного, Ц это моя привычка писать дневник. Это дает мне тепер
ь возможность наблюдать себя как будто со стороны, и жизнь тоже.
Конечно, прав доктор, вернувший мне жизнь, когда я, совсем дойдя до точки, п
еререзал себе вены и собрался на тот свет. Он сказал:
Ц Молодой человек, ваша мать родила вас не для смерти, а для жизни, и если в
ы потеряли тех, кто вам дорог, то не забудьте о тех, кому вы сами дороги… Ц Е
ще сказал он: Ц Если вы потерпели в жизни поражение, если вы жили неправил
ьно, из-за этого не стоит бежать на тот свет, там вы ничего не исправите, но
на этом можете все изменить и начать жизнь снова.
Он прав, но, чтобы в совершенстве осмыслить эту правду, мне пришлось забра
ться вот в эту темную камеру в подвале балашовской тюрьмы, куда я приехал
две недели назад, чтобы отбыть здесь три года из моего всевозрастающего
срока. Тюрьма эта похожа на все другие тюрьмы, и население ее в основном то
же ничем не отличается от жителей других мест заключений. Я намерен отды
хать здесь, насколько можно отдыхать в тюрьме. Отдыхать от всего того, от в
сех тех, кого терпеть уже нет сил, с кем меня ничто не связывает, кроме замк
ов и колючей проволоки. Однако чувствую, нелегко мне это удастся: начальс
тво не может понять, почему мне захотелось уединиться, и тревожить оно ме
ня, несомненно, будет. Вот уже две недели живу один. Хорошо! Мог ли я думать д
есять лет назад, что буду довольствоваться более чем скромной тюремной к
амерой, чтобы испытывать удовлетворение от существования. Но, конечно, т
олько от существования… А это так, я доволен и молю судьбу, чтобы она позво
лила отбыть эти три года именно так. Займусь основательно русским языком
.
Да, шесть с половиной лет прошло. Но я помню все, как будто это было сегодня.
И ее помню, судью… Она красивая, обаятельная, со светлыми глазами, открыты
м, прямым взглядом и светлыми пышными волосами. Помню, как она выступала н
а суде, властная. Умна ли она? Не знаю… Наверное. Во время заседания она пор
ою склонила свою красивую голову к заседателям Ц сперва направо, затем
налево, и заседатели нашептывали ей что-то. Она смотрела на меня, а я думал
о том, как она меня находит: интересным или нет, мог бы я ей понравиться как
мужчина или нет… Многое бы отдал тогда, чтобы узнать, о чем она думала. Мне
было очень больно, когда надо мной насмехались охранники, потому что это
слышала она; и было больно, когда меня ругали потерпевшие, Ц потому же… Я
устал от жизни, потерял Сирье. Но я был влюблен в судью. Интересно, все люди
так устроены или только я?
Меня судили несколько дней, а я все глядел на нее, нa эту красивую женщину, и
во мне взбунтовался Серый Волк. Он не хотел умирать, он хотел на волю. Но из
этого у него ничего не вышло. Когда судья читала приговор, я смотрел на нее
влюбленными глазами и мечтал только об одном, чтобы это длилось как можн
о дольше, но продолжалось это не вечно. Потом пересылки и, наконец, Урал. Пр
ивели в строгорежимную колонию, где обитали воры. Дела у воров шли все хуж
е и хуже.
От прежних привилегий остались рожки да ножки: в законе, не в законе Ц на
работу гоняли всех, и о кострах нужно было забыть. Вкалывали они, как все. О
казывается, воровские колонии, как и «масть» эта, ликвидируются повсюду.
Почти нет больше «воровского закона», вымирает. Еще встречаются подделы
вающиеся под этот «закон», но это для обмана молодых и самих себя. И хотя э
то так, воспоминания прежних лет, когда они еще господствовали, делали мо
е существование вместе с ними тяжелой пыткой.
Я не хотел жить вместе с ними, но эта причина была недостаточно уважитель
ной для того, чтобы меня перевели куда-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26