Мне тридцать два года. . И нет ни образования, ни профессии, ни семьи, ни даже
друзей. Тридцать два года пошли насмарку. А ради чего? Ради чего искалечен
ы ноги, нажил язву, как ненормальный, вскакиваю при каждом неожиданном ск
рипе, шорохе? И жизнь, которая начинается, Ц я ее совсем не знаю. Ее надо бу
дет осторожно узнавать, изучать. Да, конечно, нужно осторожно, потому что,
наверно, встретятся и Рыжие. А сам я? Действительно я уже другой? Здесь Ц д
а, а там?.. Ну, что за глупость… Неужели снова стану валяться в коридорах, дро
жать в дорожных кюветах? И снова меня сможет бить каждый кому не лень?.. А Си
рье…

11.Х. 1963 г.
Мысья.

Последняя ночь… Завтра, 12 октября, Серый Волк выходит из клетки на волю. Не
т… Серого Волка больше не будет. Освобождается гражданин, у которого ест
ь имя, отчество, фамилия и, как я уже сказал, совесть.
А теперь подведем баланс:

5 лет 7 месяцев
+
8 лет 7 месяцев 15 дней

Итого: 14 лет 2 месяца и 15 дней. Из этого срока один год в карцерах, пять лет в ст
рогорежимных тюрьмах, остальное в колониях, причем только в строгих и ос
обо строгих.
Более чем достаточно…
Как все последние ночи, я сегодня тоже не сплю. Какой там сон, ведь завтра
Ц свобода! Свобода! Настоящая свобода. Уже не нужно будет опасаться арес
та, врать на каждом шагу и дрожать за каждое слово, не надо больше играть р
оль человека. Завтра я получу паспорт и стану гражданином, мне будут гово
рить «товарищ» Ц ведь так обращаются друг к другу люди на воле. Вечером п
риходили парни из погрузки, принесли кое-что из одежды, у меня же ничего н
ет. Георгий принес брюки, Быдло Ц рубашку, а Росомаха у кого-то выиграл св
итер, и свитер теперь тоже вернется на волю; и потом мы попрощались, больше
я их не увижу, потому что завтра в то время, когда меня выведут за зону, они
будут на работе.
Пробили отбой, зеки укладывались спать, а мы еще долго сидели, о чем-то гов
орили, «чифирили», пока нас не разогнали надзиратели. Странное это ощуще
ние Ц товарищи твои остаются в заключении, а ты среди них почти вольный. В
от я завтра буду ходить по поселку без конвоя, могу идти, куда хочу, а их пов
едут на работу под конвоем. А еще вчера так вели на работу и меня. Вчера я бы
л заключенный, вчера, если бы нарушил запретную зону, меня могли бы застре
лить. И вот Ц один день, один час, одна минута, и я перехожу из одной жизни в
другую.
Думаю иногда, поверили бы мне такие же, каким был я сам четырнадцать или да
же двадцать лет назад, если бы я им все рассказал о своей жизни? Поверили б
ы они мне, поняли бы меня? Те, кто ищет счастья, не зная о том, что так или инач
е его надо заслужить Ц трудом, страданием, именно заслужить, создать, сде
лать самому. Такие, каким я был прежде, никому не верят. В своих неудачах он
и винят других, страдать они не хотят, труда боятся. Они охотно, слепцы, иду
т навстречу ложной романтике и, мечтая о подвигах, приключениях, соверша
ют пошлости, преступления. А грязь их не отталкивает, все глубже и глубже з
асасывает, они в ней тонут. И они мне, наверное, не поверили бы, потому что он
и ничему и никому не верят, даже самим себе.
Вот они-то мне сейчас и дают наколки, где «работу можно вымолотить», предс
казывают, что не удастся удержаться на воле, что скоро опять сюда вернусь,
страшат тем, что меня за непочтительные мысли об администрации могут про
сто убить. Они-то действительно почти не бывают на воле, считают, что нет н
а свете ничего хорошего, ни любви, ни дружбы, ни чести. Но таких, как Арсен и
Росомаха, Георгий и Быдло, Ц их больше. Они тоже не скоро отвыкнут от жарг
она и мата, но они не стесняются мечтать вслух о хорошей девушке, которая и
м поверит, они изобьют того, кто пытается доказать, что Россию когда-нибуд
ь победят, они выделывают чудеса с баграми, и они-то знают, что я сюда больш
е никогда не вернусь…
Итак, завтра свобода. Как бы там ни было, но ясно одно: пусть мир полон негод
яев и подлецов, пусть они встречаются на каждом шагу, в каком угодно полож
ении, пусть они есть Ц это еще не значит, что и я должен быть подлецом. Кто з
нает, может, будет и у меня еще Родина.


Тетрадь четырнадцатая


Год 1963

Это не шторм, нет, просто сильный ветер. Шумит море. Волны одна за другой уд
аряются в пристань яхт-клуба в Тори. Вдали, в море, словно в тумане, видна те
мная полоска Ц это остров Абрука. А километрах в двух от берега плоским б
лином лежит остров Лаямадала. На волнах у пристани качаются яхты, кричат
чайки, пахнет водорослями, йодом, рыбой Ц морем… Даже не верится, что я на
родине. Вот каменная дорога через разлив, по этой дороге мальчишкой, с ват
агой моих подчиненных, бежал я, прыгая с камня на камень, в яхт-клуб. Это тол
ько название Ц дорога, на самом деле просто большие камни, наваленные ка
к попало; они образовали что-то наподобие каменного забора, и тянется это
т забор каменной тропинкой через разлив, метров пятьсот. По этой тропинк
е можно отсюда, из яхт-клуба, дойти прямо до улицы Лоодзи, где когда-то я жи
л с мамой, отцом, братом и сестрой. Там наш старенький голубой дом. Стою у пр
истани. Когда-то, мальчишками, мы прыгали здесь в воду и плыли через залив,
соревнуясь в скорости. На той стороне Ц другой яхт-клуб. Здесь мы ныряли,
тоже соревнуясь, кто дольше пробудет под водой.
Где сейчас все мои тогдашние друзья?.. Где Вальдур, Свен, Арно, Велло? Скольк
о прошло лет… Сколько жизни прожито…
Даже не верится, что я на родном острове.
Но это так. Стоит только повернуть голову налево Ц и я увижу башни старой
крепости, окруженной зеленым древним парком, где двадцать с лишним лет т
ому назад собрались трое совсем молодых и совсем глупых искателей прикл
ючений, чтобы отправиться в мир на поиски счастья и всего необычного, что
в этом мире можно найти.
Жизнь нам казалась тогда простой: будь смелым, ловким, сильным Ц и ты побе
дишь все трудности. Это сугубо физическое понятие, но другого мы не знали
…
«Кайяк! Кайяк!» Ц это кричат чайки, кружа над пристанью, иногда они стреми
тельно падают в море и тут же взмывают вверх и опять кричат: «Кайяк! Кайяк!
» Они говорят по-эстонски: «кайяк» по-эстонски чайка. Люблю этих птиц, как
и воробьев. Воробьев люблю за их оптимизм, чаек Ц за то, что они птицы моей
родной стихии Ц моря. Они отважные, чистые, красивые.
Изменился остров Сааремаа. Изменился и город Кингисепп. Подумать только
Ц в нашем маленьком городишке, который когда-то можно было за полчаса пр
ойти пешком из конца в конец, ходит автобус… Улицы заасфальтированы, и до
роги острова Ц тоже. А в парке опять живут белки… мои дорогие белки! Они и
меют собственные дачи, построенные для них людьми, но предпочитают жить
где-то высоко на каштанах.
Наши белочки Ц гордость горожан, они не боятся человека, смело прыгают н
а плечи прохожих, лазят к ним в карман, за пазуху в поисках лакомств, котор
ые люди для них всегда носят в карманах. Во время войны они куда-то исчезл
и, но теперь появились снова в наших парках, живут, прыгают, принимают дань
от поклонников, за что позволяют себя фотографировать. А парки у нас очен
ь красивые.
Остров изменился, город изменился, но не изменилось море. По-прежнему шум
ит оно, по-прежнему зеленое.
Остров наш Ц самый красивый в мире, другого такого нет!
Вчера был на кладбище. Полдня искал могилу отца, совсем заросла она мохом
и травой. Пришлось немало около нее потрудиться.

* * *

Чувствую себя на родине грустно, я здесь как чужестранец, приехавший в ка
честве туриста. От родного языка отвык, разговариваю с акцентом, и если ко
му говорю, что я островитянин, смотрят на меня с сомнением, не верят. Мне ра
зрешено быть на острове десять дней. Поселился в гостинице, отдыхаю. Посе
тил крепость, музей, ходил смотреть на наш дом, плаваю, катаюсь на лодках. А
в том, что плохо стал говорить на родном языке, удивительного ничего нет: в
едь я столько лет не был на родине, не говорил, не читал, не писал на родном я
зыке.
Могилу Сирье я долго искал. Я помню хорошо то место, где ее похоронили, пом
ню белый деревянный крестик. Но не оказалось на этом месте ни могилы, ни кр
еста. На этом месте стоит гордая, даже несколько высокомерная мраморная
ограда, а в ограде тяжелая, тоже мраморная плита, заставленная сверху гор
шками цветов. И чужие имена в изголовье. Кого-то похоронили на ее могиле…
А может, я перепутал? Спросить не у кого, где живут ее дядя и тетя, да и живы л
и они Ц не знаю. Но я не ошибся Ц она была похоронена здесь. Неподалеку от
этого места растет молодая елочка. Я положил свои цветы на ее ветки. Она, н
аверное, помнит, когда хоронили Сирье, ведь она видела это.
Так вот… Жил когда-то человек, женщина. Была она добрая, ласковая, обыкнов
енная. Счастья хотела, любить хотела, никому не сделала зла. Она была скром
ная и смелая, та женщина, что когда-то жила… А теперь ее нет, как будто и не б
ыло ее совсем. Теперь никто даже не знает, где она похоронена.
Прощай, моя добрая, такого друга у меня больше никогда не будет…

Расставался с родиной долго, бродил по Вышгороду, по узким улицам старог
о Таллина, съездил на Пирита, где всегда многолюдно. А Пирита течет все так
же, как и много лет назад.
Когда собрался уезжать, на вокзале случайно встретил Мишку Проныру. Он с
тоял с большим коричневым чемоданом и на блатной мотив мурлыкал какую-т
о песенку, озабоченно озираясь по сторонам. Я вспомнил нашу давнюю встре
чу, когда «тяпнули» с ним за пропавшую жизнь, вспомнил все пережитое за по
следние годы, и как-то обидно стало, ведь жизнь-то оказалась не пропавшей,
ее можно было спасти.
Догнав его, я крикнул:
Ц Здорово, Проныра! Ц Он оглянулся и… пошел от меня, прибавив шагу. Я побе
жал за ним: Ц Ты что же, брат, старых друзей не узнаешь? Ц Тут он поставил ч
емодан и, как-то смущенно улыбаясь, сказал:
Ц Здорово, ты откуда приканал?
На этот раз ему можно было знать.
Ц Да вот, посетил родные края, Ц ответил я.
Ц Опять в беге, что ли? Ц спросил он будто нехотя.
Я рассказал о себе. Он слушал внимательно, его когда-то плутоватые, а тепе
рь погрустневшие глаза словно выражали недоверие, и я понял, что он не оче
нь-то поверил моему рассказу.
Ц А ты все «углы вертишь»? Ц спросил я подозрительно, кивая на чемодан.

Тут Мишка разразился такой бранью, какую мне, в прошлом известному масте
ру этого жанра, и то редко приходилось слышать. Я слушал его с истинным нас
лаждением. Однако прохожие, не столь компетентные в этом виде искусства,
и оказавшийся поблизости милиционер оглядывались на нас с выразительн
остью, отнюдь не говорившей о признательности.
Я осведомился у Мишки, что, собственно, вызвало у него такое «вдохновение
». И вот что он мне рассказал.
Он живет в Таллине, «углы не вертит». Последний «вертанул» шесть лет наза
д, и пять из этих шести ему внушали, что это нехорошее дело Ц «вертеть угл
ы». Он согласился и уже год изготовляет чемоданы в какой-то артели. Все-та
ки остался верен чемоданам…
Женился он, маленьким Проныренком обзавелся, однако где-то на Кавказе у н
его отыскалась многочисленная родня Ц чуть не целый аул, Ц и он их навес
тил. Когда собрался домой, родственники надавали много подарков, но Мишк
а привез только полный чемодан винограда.
Вместе с ним в купе ехал гражданин, у которого был такой же, как у Мишки, чем
одан. По прибытии в Таллин гражданин перепутал и унес Мишкин чемодан. И те
перь нужно найти этого гражданина и съездить ему по уху, чтобы не трепал М
ишкины нервы, и вернуть виноград маленькому Проныренку.

* * *

Пошли в ресторан при вокзале, заняли столик. Тяпнули, помолчали. Потом я сп
росил:
Ц А… какой у него нос?.. У Проныренка?
Ц Обыкновенный, Ц сказал Мишка, и мы весело засмеялись. Я поинтересовал
ся, почему он, собственно, совершил такую непонятную штуку Ц женился.
Ц О, душа любезный, Ц сказал он, Ц втюрился Мишка…
Ц Потому и завязал? Ц спросил я.
Мишкин нос зашевелился, совершил небольшой круг вокруг своей оси. Он зак
урил и сообщил:
Ты что думаешь, это тебе пятьдесят четвертый год? Или думаешь Ц Мишка дур
ак? Или слепой? Ты ничего не знаешь. Вот поживешь Ц увидишь. Ты думаешь, еще
есть воры? Не ищи Ц нету. Сейчас не так, как было раньше. Тебя в тюрьме тольк
о надзиратели охраняли, а здесь с тебя не спускают глаз: жена Ц раз, уголо
вный розыск Ц два, милиционер Ц три, бригадмильцы Ц четыре, дружинники
Ц пять, Ц Мишкины пальцы один за другим растопырились. Ц Без прописки
не проживешь и двух дней, а говорить нужно научиться во что бы то ни стало
на грамотном языке, без всяких там междометий и прочих словечек…
Тяпнули, закусили, повздыхали.
Ц Тряпки и часы обесценены, за них ни черта не возьмешь, разве если что-ни
будь заграничное попадется… А деньги… За мелочью не погонишься, а больши
е деньги все на сберкнижках.
Налили, выпили, повздыхали.
Ц Раньше, бывало, пробежишь по карманам Ц на базаре, в трамваях. Смотриш
ь, к вечеру, мало-помалу приличный заработок набран. Теперь же и карманы…
Ну что в них найдешь? Разве что вытянешь перчатки у какого-нибудь ротозея
. Как выдумали эти новые деньги невероятно малого размера… так спрячут
Ц не найдешь. Да еще одеваться стали непонятно, ты себе не представляешь!
Моды всякие… Ты, например, уверен, что карман на своем месте, где ему быть п
олагается, а его уже переместили в другое место, где тебе в голову не приде
т его искать.
Налили, выпили, задумались.
Ц И как тут жить… при такой ситуации? Только дураку неясно, что надо меня
ть пластинку. А ты? Что же…
Мишка не закончил вопроса, но я понял его.
Ц Нет, Миша, не я тот дурак. И время тут ни при чем.
Тут откуда-то сбоку послышалась знакомая речь; оглянувшись, я увидел за с
толом в углу компанию молодых людей. Это были даже не молодые люди, а скоре
е ребята по двадцать лет и меньше. Но эти парни Ц семь морд Ц с длинными д
о плеч волосами, одеты чудно, шпарили по «фене» так, что душа радовалась, н
а них глядя.
Ц Однако врешь ты маленько, Ц сказал я Проныре, Ц еще, видать, не переве
лись мушкетеры. Ц И показал на компанию в углу.
Ц Эти-то пугалы… мушкетеры?! Петухи несчастные, Ц буркнул Мишка презри
тельно, и кончик его носика зашевелился, описывая круги. Ц Этих я знаю, он
и тут всегда. У них у всех приличные папочки-мамочки имеются, и, будь споко
ен, если они кого и обворовывают, так своих любезных родителей. От вольной
жизни, кроме жаргона, где-то нахватанного, у них ничего нет.
Ц А лихо как пьют-то, Ц заметил я, Ц и девчонки у них интересные…
К ним действительно подсели две крали в невероятно коротких юбочках, с п
рическами необъятной высоты и глазами под китайца Ц точно девицы из фле
нсбургского порта. Мишка досадливо махнул рукой, и мы занялись воспомина
ниями.
Ц Ты куда думаешь определиться? Ц спросил Мишка. Ц Здесь остаешься?
Он задел за больное место. Ведь не все мои бывшие дружки такие, как Мишка, и
ной из них хуже врага, да и последние не перевелись. И еще здесь на каждом ш
агу преследуют воспоминания…
Ц Уеду отсюда. Хочу новой жизни, на новом месте.
Мишка что-то заерзал на стуле, с беспокойством поглядывая на часы, потом в
иновато сказал:
Ц Ну, ты прости, мне пора. Ждут меня. Ц Понятно Ц жена… Тяпнули еще, повзд
ыхали, затем, пожав руки друг другу, расстались. Вернее, я остался сидеть с
недопитой бутылкой коньяку, а Михаил Карапетян ушел домой, к своей семье.

Какое-то хорошее чувство появилось у меня к этому смешному человеку. На с
толе он забыл сигареты, я закурил. Противно, погасил.
В углу все еще заседала лихая компания, шпарила по «фене», пропивала пот р
одительский. Тут еще появился деятель один Ц длинный, костлявый, одет не
брежно, в изношенном коричневом костюме. Лет ему сорок, а может, и больше. Л
ицо Ц большое, угрюмое Ц покрыто шрамами, на руках все объясняющие тату
ировки. Сел за столик рядом, заказал пиво. На меня он не обращал ни малейше
го внимания, но с какой-то жадной тоской стал наблюдать за компанией в угл
у, и вот на его равнодушном лице появилось красноречивое выражение надеж
ды, загорелись глаза. Он, подавшись вперед, остро прислушивался к пьяному
гомону за столом в углу.
Однако точно так же, как недавно Мишка, он скоро отвернулся от них, но с как
им-то совершенно другим Ц жалким выражением разочарования на лице, сло
вно его только что подло обманули. Это был не человек Ц сплошная хандра. Т
ут он обратился ко мне.
Ц Курить есть?
Я подал ему сигарету, он закурил, быстро допил свое пиво и, ни разу не взгля
нув в тот угол, ушел.
Смешно мне что-то стало. Видно, Мишка во многом прав: кое-кто ищет и не нахо
дит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26