При этом уведомил, что сегодня вечером будет в гостях и
дал телефон туда тоже.
Мы с Ганешем вернулись домой, он сбегал в аптеку, я наглотался, про-
дираясь сквозь раненое горло, лекарств и забылся тяжелым сном.
Проснулся часов в восемь вечера от удушья. сел в постели.
Говорить не мог. Знаками попросил у Ленки ручку и бумагу. Она с рас-
ширившимися от страха глазами принесла требуемое.
Я написал: Ленусь, позвони доктору по телефону, который он дал. Спро-
си по-английски... И печатными буквами начертал простейшие вопросы, что
горло заложило, температура под сорок и что делать?
Лена трясущимися руками набрала номер и попросила к телефону доктора.
И вместо того, чтобы прочитать мою записку, заголосила в рев, мешая
русские и английские слова:
- Хелп плиз, доктор, господи, ну, помогите же, сделайте что-нибудь...
Доктор что-то спросил, и тут Ленка зарыдала, стиснув трубку:
- Я ни-че-го не по-ни-ма-а-аю-у-у...
Я молчал и только знаками показывал ей на свою бумажку, которую она с
упорством неразумного ребенка отбрасывала в сторону.
В конце концов она сообразила и сказала в трубку:
- Температура сорок.
Я отобрал у нее трубку. Доктор пытался успокоить миссис Истомин и
сказал, что надо выпить анальгин с аспирином и лечь спать.
Повесив трубку, я написал на бумажке рецепт доктора. Тут Лена слегка
успокоилась и принесла длинную таблетку анальгина и круглую аспирина, на
что я показал, что они никак не пролезут в распухшее горло. Алена раст-
ворила их в теплой воде, и я, судорожно корчась от боли при каждом глот-
ке, выпил лекарство.
Часа в три ночи нарыв прорвало, я до изнеможения и сердечного звона в
голове изверг какое-то неимоверное количество нечисти, зато мгновенно
покрылся испариной, температура упала и я заснул целебным сном.
На утро я был слаб, но спокоен и, главное, дышал. Счастье - дышать.
Дышать, не задумываясь, не ощущая животворного воздушного потока, не за-
дыхаясь.
На следующий день я уже вылез наружу и устроился на балконе.
Припекало. Причем ощутимо. Незаметно, день за днем, столбик уличного
термометра полз вверх и достигал после полудня тридцати.
Мы с Леной погадали, что же послужило причиной такой сильной ангины,
и вспомнили, что, гуляя по каменным, прохладным даже в самую сильную жа-
ру, индуистским храмам, были обязаны снимать обувь. Бывалые Ушаковы на-
тягивали шерстяные носки и нам советовали, но я беспечно отмахнулся - и
вот она месть, божья кара.
Моя болезнь жестоко напомнила о том, что память пыталась забыть на-
мертво - туберкулезную больницу, смерть сопалатника, тлеющий жар чахот-
ки. Тьфу-тьфу-тьфу, я перестал всерьез болеть, не считая расхожих грип-
пов и простуд, благодаря Елене. После развода с Тамарой, после смерти
Наташи мне казалось, что жизнь моя неуклонно катится в пропасть...
Сама пришла.
Сама коснулась.
Сама открыла мне глаза.
Сама пропела, что проснулась
от сна весна.
Сама несла, не расплеснула
и расцветала вновь и вновь.
Сама весь мир перевернула.
И ты была
Сама Любовь.
Лена, Аленка, Ленусь... принесла не только счастье любви, у меня появился
ухоженный сытый дом. И тогда оттаяла душа, вздохнула, я перечитал свои
дневниковые записи, нереализованные сценарии, непоставленную пьесу,
неопубликованные стихи - и сел за письменный стол. Так постепенно, день за
днем, строчка за строчкой вилась вязь новелл и четверостиший, замыслы
возникали, разрастались и перевоплощались, появилась первая повесть и пришел
первый успех - стихи и проза увидели свет.
Моя двуликость - писателя и совслужащего не вступали в противоречие
друг с другом в среде журналистов, людей пишущих и печатающихся. Иное
дело - торгпредство. Здесь я ни в коем случае не афишировал свое писа-
тельское авторство. По нескольким причинам.
По горькому опыту первой опубликованной книги прозы знал, что перво-
начальный интерес - да?! вы пишете?! и публикуетесь?! - почти всегда
сменялся одним вопросом - и сколько же вам заплатили?.. Первыми моими
читателями были близкие мне люди и друзья. И тут меня ждало не то чтобы
жестокое разочарование, но достаточно неприятная неожиданность. Наивно
предполагал, что все, кто знает меня, просто порадуются вместе со мной -
надо же, Валерка книгу написал и напечатали! Так оно тоже было, но дале-
ко не со всеми. Отец хмыкнул - а зачем ты меня таким пьяницей вывел? Сын
смущенно замкнулся и не стал ничего говорить - видно, написанное про Та-
мару, про мать чем-то ему было не по душе. Напрасно я объяснял, что отец
моего героя - не мой отец, переубедить было невозможно. Кто-то остался
равнодушным, кто-то обиделся, кто-то стал завидовать... А зависть мно-
гократно усиливается заграницей.
И еще одно немаловажное соображение - книга моя была про туберкулез -
болезнь опасную и заразную, из-за которой никакую границу никогда не пе-
ресечешь. В торгпредстве, как и в системах МИДа, минвнешторга и ГКЭС не
принято распространяться о своих болячках. Еще не пошлют в сладкий заг-
ранрай. А тут исповедь о чахотке, о разводе - чур, чур меня!
Такие "традиции" в совколонии приводят к пагубным последствиям. На-
чальник отдела аппарата торгсоветника скрывал свою язвенную болезнь, ка-
ким-то образом получив перед отъездом справку, что он практически здо-
ров. Хошь, не хошь, а на переговорах и приемах съешь что-нибудь жгу-
че-острое или выпьешь для дезинфекции. Открывшееся кровотечение было
настолько сильным, что начальника еле откачали. Потребовалась кровь для
переливания, но только от своих, от советских, на чистоту аборигенской
крови не надеялись. Жена начальника ходила по комнатам, упрашивала. И
реакция на ее обращения была неоднозначной - почему я своей кровью дол-
жен платить за то, что он скрыл свою болезнь? И не дать нельзя, иначе
председатель профкома, считай парткомитета, вызовет и начнет читать мо-
раль про советскую единокровность.
Помню, как в первый раз в жизни я пересекал океан на иностранном са-
молете. Разница с родным "Аэрофлотом" была ощутимая. Как между недораз-
витым социализмом и передовым капитализмом. Мило общался с белой, как
лунь, в розовых морщинках бабулей, которая блестела карими глазками,
улыбалась фарфоровой челюстью, гремела позолоченной бижутерией, отгады-
вала кроссворды, рассказывала про туристический вояж в Москву. Ее живой
интерес ко мне резко поутих, когда она узнала, что я - советский журна-
лист. В седую голову бабули, очевидно, было прочно вбито Джеймсами Бон-
дами, что все совжурналисты - переодетые "кей-джи-би", то есть КГБ.
Через проход от меня сидел молодой человек в очках и каждый раз неу-
ловимо улыбался, когда мы встречались с ним глазами. В конце концов в
каком-то транзитном зале, пережидая очередную заправку, мы разговорились
с ним - оказалось свой и лететь нам в один город. Он работал в по-
сольстве и возвращался из отпуска. Пока один. Жена с сыном остались на
Украине, у родителей. Остаток полета мы провели в общей беседе, тем бо-
лее, что розовая старушка даже пересела подальше, увидев, что
"кей-джи-би" размножаются на глазах простым делением.
Встречал меня человек из торгпредства. Он же сказал, что посольские
просили его прихватить и моего спутника. Мы отвезли его в посольство и
добрались до торгпредства.
Меня удивило, что замторгпреда, пожав мне руку, сразу же повернулся к
встречавшему:
- Ну, как он?
- Да вроде ничего.
- Думаешь знает?
- Скорее всего, нет.
Позже, прощупав меня со всех сторон различными, безобидными на вид
вопросами, замторгпреда рассказал мне, что мой спутник, назовем его ус-
ловно Н., действительно сотрудник посольства. В тропических странах все
жители совколонии стремятся уехать в Союз на жаркий период, и Н. отпра-
вил жену и сына пораньше, где-то в апреле. Через некоторое время пришла
шифрограмма. Центр извещал, что сын Н. умер от инфекционной тропической
болезни, которую украинские врачи распознать не смогли и лекарств против
нее не имели. Еще Центр высказывал мнение, что Н., прибыв в отпуск в Со-
юз, может, узнав о смерти сына, отказаться от возвращения в страну, что
нежелательно, потому что оформление и замена займут слишком много време-
ни, а сотрудник на этом участке необходим, поэтому Центр советовал, что
следовало понимать как прямое указание, Н. ничего не говорить. Со своей
стороны Центр провел работу с женой Н., и она обещала также скрыть от
мужа смерть сына.
Я вспоминал нашу добродушную беседу с Н. в салоне огромного "Боинга"
с удобными креслами, симпатичными приветливыми стюардессами, яркими об-
ложками журналов, небрежно брошенных на кресла, запахом хороших духов и
поднимающей настроение дозой качественного спиртного перед аппетитной
едой. Рядом со мной сидел человек, два месяца проведший на отдыхе, среди
родных, друзей и сослуживцев. Можно понять коллег по работе - они обма-
нывали Н. из-за якобы возможных сложностей с оформлением замены. Да, как
ни парадоксально, но есть зачастую незанятые места заграницей, куда не
пошлешь блатного, где требуются знания и профессионализм, но все равно,
основным мотивом Центра было нежелание возиться с этими дополнительными
трудностями. Друзья могут и не ведать о происшедшем, когда сам заграни-
цей - это я по себе знаю.
Но жена... она же знала, что ей возвращаться в ту страну, город,
квартиру, где ее сын подхватил смертельную заразу, она ежедневно и еже-
нощно была рядом с мужем, говорила о сыне, сетовала, что он не пишет пи-
сем... с того света... И все ради загранрая.
Сын Н. погиб, потому что в нем скрывалась болезнь. Человек погибает
также, если он сознательно скрывает свою болезнь.
То же самое и с обществом...
Жар поднявшегося солнца выгнал меня с балкона.
Жар и радиация. В тропиках вредно торчать на солнце, тем более заго-
рать, в тропиках выживаешь в тени.
Остро завидуя весенней свежести и чистой прохладе отечественного кли-
мата, я еще не знал, что тот апрельский день уже отравлен взрывом на
атомной электростанции с недобрым названием Чернобыль.
Глава двадцать седьмая
--===Колония===--
К О Л О Н И Я
Глава двадцать седьмая
Информация о Чернобыле доходила скудная, но все-таки было признано, что авария
- очень тяжелая, и пришло указание о сборе валютных средств на операции
облученных, которые могли быть сделаны только не отечественной бесплатной
госмедициной. Меня назначили одним из сборщиков, я ходил по комнатам
торгпредства, ездил по представительствам всесоюзных внешнеторговых
объединений, расположенных в городе, и тем организациям, которые существовали
под "крышей" торгпредства - Всесоюзное агентство по авторским правам,
Совэкспортфильм и другим.
Торгпред лично контролировал эту мою общественную деятельность и сам
принимал настолько деятельное участие в сборе средств, что я как-то ос-
торожно его спросил:
- Семен Иванович, а вы верите, что эти кроши, а точнее крохи, что мы
собрали, помогут?
Он глянул на меня из-под седых бровей:
- Сомневаешься? Вот из-за таких сомнений кто-то и не даст своей доли.
А там люди гибнут в госпиталях. Тут всем миром надо... Как у народа
настроение?
- По-разному. Кто дает сразу, не задумываясь, только спрашивает,
сколько надо. Специалисты из промышленности тоже относятся с пониманием,
но просят брать с них как можно меньше - зарплата маленькая, а тут жены,
дети.
- И Аллах с ними.
- Но есть и патологически жадные. Как ни спросишь, нет при себе де-
нег, завтра принесу...
- Кто? - нахмурился торгпред.
- Дайте мне еще недельку, потом назову вам самых злостных.
- Есть же люди, - покачал головой Семен Иванович. - А насчет того,
что мало собрали, ты прав, надо помозговать...
Через неделю доложил, что сбор средств закончен - дали даже самые
жадные.
- Как это тебе удалось? - осведомился Семен Иванович.
- Я предупредил, что список просматриваете лично вы и секретарь проф-
кома, потому что с вас требуют эти сведения в посольство. Неофициально,
конечно, но с учетом на будущее.
- Это ты правильно сделал, что сослался на посольство, хотя поручения
такого от них я не получал.
И торгпред выругался матом. Многоэтажным. Помянул и Центр, и МИД, и
посла лично. Немного остыв, поделился со мной с горечью:
- Ты мне идею верную подал, что валюты много не соберешь.
Я и подумал - нам же по смете на содержание торгпредства огромные
суммы выделяются. Вызвал главбуха, прикинули мы с ним, что спокойно мо-
жем обойтись без новых газонов и других декораций. Приготовил я шифрог-
рамму в Центр, что, мол, готовы потерпеть год, но на Чернобыль отдать
четверть миллиона крошей, а это, считай, двадцать тысяч долларов. При
этом не на доллары, а на те же кроши здесь можно купить разовые шприцы,
капельницы, системы для переливания крови... Азия - страна отсталая, а
все это в наличии имеется, только плати... Не тут-то было. Посол должен
мою телеграмму визировать, для того и завели такой порядок, чтобы во
всем друг друга контролировать. Вызывает. Ты что, Семен, выслужиться пе-
ред Центром захотел? Ишь какой нашелся! Тогда я спрашиваю, думаешь на
медаль рассчитываю, так у меня их хватает - за оборону Москвы, за взятие
Киева... Нет, говорит, дело не в медали, но меня ты в очень неудобное
положение ставишь перед Центром. Получат там такую телеграмму и скажут,
гляди-ка какой торгпред молодец, средства изыскал, а посол не желает па-
лец о палец ударить. Кроме того, Семен, другим торгпредам и послам в нос
совать нашу телеграмму будут - ай да мужики из какой-то там Азии, а вы
куда глядите?! И уже тогда нас все советские послы и торгпреды в мировом
масштабе запомнят, точно тебе говорю. И наконец, смету твою на следующий
год на такую же сумму и срежут - сам, скажут, отказался.
Торгпред добавил еще несколько крепких выражений, потом устало махнул
рукой:
- Перестройка, мать ее, называется. Вот сегодня же перестройкой и
займемся - дам указание деньги тратить на художественное оформление во-
рот - осенью высоких гостей ждем, заедут к нам из Индии...
Благодаря этому поручению я ближе сошелся с представителями "Совэкс-
портфильма", которые, узнав про мое неравнодушное отношение к кино, при-
няли меня как своего и пригласили на прием по случаю прибытия киноделе-
гации из Союза. Делегация состояла из трех человек - известного, если не
сказать знаменитого, режиссера, его супруги и чиновника из Госкино. Ре-
жиссер рассказывал о перестройке и о готовящемся съезде кинематографис-
тов. На приеме его окружили, в основном, посольские, из которых выделял-
ся рыжий громоздкий детина. Он вежливо, но как танк, втиснулся рядом со
мной, а потом и совсем оккупировал свободное пространство, загородив ре-
жиссера.
Я досадно хмыкнул и перешел к женской группе, в центре которой стояла
жена режиссера. С ней мы мгновенно нашли общий язык - я назвал несколько
имен из мира кино, она их, конечно, знала, и я их знал.
А через неделю совэкспортфильмовские позвонили и опять пригласили нас
на встречу по случаю отъезда киноделегации после круиза по стране. Поз-
вонили по просьбе жены режиссера. Круг гостей был невелик: киноделега-
ция, совэкспортфильм, мы и опять тот же рыжий и миниатюрной изысканной
супругой.
Разговор пошел о сумбуре перестройки, истинная цель которой скрыва-
лась в тумане общих фраз, за которыми вроде бы проглядывало солнце сво-
боды и благополучия. Гласность несла вседозволенность, и кинематографис-
ты первыми, почуяв свежий ветер перемен, захотели жить по-новому.
И сразу возникли проблемы.
Раньше "киношники" самой жизнью делились на тех, кто укладывается в
рамки официальной идеологии, и тех, кто выпадает из общего строя и вечно
шагает не в ногу. Кто из них кто - решали худсовет, госкино и цент-
ральный комитет. Теперь же каждый должен был решать сам, каким он был и
будет, и оценивать при этом своих собратьев по профессии.
Распахнутые двери, пусть еще не широко, но с достаточным просветом,
открывали доступ к запретным ранее темам. Это сладкое слово - свобода! -
наконец-то созрело, как райское яблоко, но его тут же тронул червь сом-
нения: а насколько та идея, та тема, тот сюжет, о котором мечталось
столько лет, действительно золотой пробы?
Об этом и говорил режиссер, поведав, что намерен экранизировать "Мас-
тера и Маргариту" Михаила Булгакова. Когда же настало время прощаться,
режиссер увел меня в другую комнату и подарил свою книгу, которую тут же
попросил спрятать, потому что вез ее в подарок послу, но, познакомившись
с ним, категорически отказался от этой идеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37