- А я счастлива, - радовалась Алена.
Настроение ее слегка потускнело, когда мы добрались до богато иллюст-
рированных изданий по садоводству, интерьеру дома, до журналов мод, а у
меня загорелись глаза на альбомы и книги по кино, самолетам и яхтам.
Лучше всего и легче всего было Денису - он сразу же отобрал комиксы,
которых ему недоставало в его коллекции, и уткнулся в их рассматривание.
Восхищение и сожаление - вот два противоречивых чувства, которые вла-
дели мной еще долгое время после посещения книжной ярмарки. И не только
мной. "Ну почему мы не богатые?" - спрашивала Алена. - "Накупили бы книг
и альбомов." А я думал о том, что мы бедные не только материально, но и
обкрадены духовно: мимо, сколько же ушло мимо нашего сознания - то, что
подарило бы радость духовного общения, очистило бы от духовной скверны,
породило бы новые творческие замыслы... Мимо... Ушло время и утекла с
ним река, из которой нам уже никогда не напиться живой воды.
Я рассказал о своих ощущениях Виталию, когда мы приехали к нам. Алена
с Любашей хлопотали на кухне, Денис смотрел телевизор, а мы уже налили
по стакану виски с содовой и льдом.
Это справедливо не только для литературы, живописи, скульптуры, архи-
тектуры, кино, но и, в конце концов, для философии, без которой невоз-
можно миропонимание, соответствующее современному уровню. Мы отстаем от
цивилизованного мира и в этом. Вот кого ты можешь назвать из советских
титанов нового мировоззрения?
- Александров?
- Под редакцией которого издана "История философии"? Это же пересказ,
компиляция и критика, причем с партийных позиций.
- А ты можешь кого-нибудь назвать?
- Не могу, потому что их нет. У них есть Сартр, Хайдеггер, а у нас...
Впрочем, есть человек, разъявший нашу непостижимую и удивительную Систе-
му. Александр Зиновьев.
- Где он сейчас?
- Уехал. И Запад разругал тоже. Пишет он нестандартно, в виде диало-
гов различных персонажей, каждый из которых - советский социальный тип.
- А как бы почитать?
- Как, как... Есть тут две лавки, в которых торгуют антисоветчиной,
но в колонии говорят, что их владельцы стучат в посольство на тех, кто
покупает.
- Покажешь?
- Тебе - да.
Тут появились Алена с Любашей, мы расставили тарелки, приборы, фуже-
ры, закуски, фрукты, овощи, и воцарилась атмосфера дружеского застолья.
- Ну что? За тех, кто в море, заграницей и в венерической больнице!
Выпили, поели и опять выпили и опять поели, и наступила, наконец,
благостная истома насыщения и теплого сытого похмелья после бессонной
ночи.
Алена с Любашей несколько неожиданно для нас решили прогуляться до
расположенного неподалеку рынка с магазинами, забрали с собой Дениса, а
мы с Виталием перебрались в плетеные кресла на балконе - перекурить, за-
одно прихватили с собой и стаканы.
Разговор плелся медленно, не спеша, с паузами и незаметно перешел на
родителей.
- Твои старики тоже из системы минвнешторга? - спросил я у Виталия.
- Не совсем так. Мы же с тобой земляки - я тоже ленинградец. Мой отец
- специалист по броневым сталям, и когда началась война, потребовался
приемщик в США. Судьба избрала отца. Вызвали его в Москву, он приехал с
матерью и мной и оформлялся на выезд по линии внешторга. Пока только он
один. Было это в октябре сорок первого года, и надо же случиться так,
что как раз в этот день, по-моему, восемнадцатого, по Москве прошел
слух, что столицу сдают немцам и переносят ее в Свердловск. Началась па-
ника в многомиллионном городе. Люди бросали все, уезжали, уходили - кто
как мог. Мать из гостиницы с трудом добралась до внешторга, как-то ра-
зыскала там отца. Неразбериха полная. Он только успел сказать ей, что
уезжает - их в вагонах пригородных поездов довезли до Архангельска, а
потом пароходом через Англию они добрались до США. Матери же он сказал,
чтобы ехала на вокзал и разыскивала там поезд с внешторговцами. Без до-
кументов, мама полдня ходила по вокзалу, спрашивала, вы не из внешторга?
А никто не отвечает, смотрят с подозрением, шпионов боятся. Но как-то ей
повезло, наткнулась она но того, кто отвечал за отправку. Кое-как добра-
лись они до Куйбышева. И туда через год пришел вызов - ехать нам к отцу.
Опять до Москвы, а потом через всю Россию и Сибирь во Владивосток. Поло-
жение было очень сложное. С японцами - нейтралитет, но уже тогда они
следили, чтобы наша страна не получала помощи от союзников. Поэтому,
насколько я знаю, решили два транспорта из Владивостока отправить якобы
на Камчатку, а на самом деле в Штаты. Заодно с ними и семьи... Всех за-
писали как членов экипажей. Пароходов, как я уже говорил, было два -
"Кола" и "Трансбалт". На "Коле" подобрались все ленинградцы, среди них и
я с мамой... И вот опять судьба... Как мать рассказывала, капитанами на
этих пароходах служили братья или крепко дружили они друг с другом, не
знаю, но за несколько дней до отхода они встретились и капитан "Транс-
балта" говорит своему другу-брату:" Знаю, что у тебя тяжело с размещени-
ем пассажиров, а у меня маленькая каюта свободная, одного могу принять
на борт." Посмотрели они списки пассажиров "Колы". Мать последняя в
списке была. Вехова с ребенком. "Вот и давай мне ее," - говорит капитан
"Трансбалта", - "а для ребенка мы коечку соорудим." Мать, как узнала,
что ее пересаживают, - в рев, не пойду ни в какую, но с ней особо не це-
ремонились. Ушла "Кола", через трое суток ночью должен был отплывать и
"Трансбалт". Полдвенадцатого ночи радиограмма: "СОС... СОС... Тонем...
"Кола"." Их остановил японский эсминец, якобы для проверки документов.
Почему через японские воды идете? Какой груз? Почему дети на борту? Идем
через эти воды, потому что февраль, зима, севернее проливы замерзли,
груза нет, идем на Камчатку, дети на борту, потому что война, дети чле-
нов экипажа. До одиннадцати вечера всех на палубе держали, потом отпус-
тили, следуйте своим курсом. Команда и пассажиры в трюмы спустились, ус-
тали за день. И тут - две торпеды в беззащитный мирный пароход. Стреля-
ли, как на учениях. "Кола" тонул три с половиной минуты. Шторм, ледяная
вода, на поверхности остались только те, кто вахту нес, два спасательных
плота и вельбот. Подлодка всплыла, прожектором осветила гибнущих людей и
ушла на погружение. Из спасшихся после шестнадцати дней в океане в живых
остались только четверо матросов, в том числе и радист. Их подобрал
японский противолодочный заградитель, и только после долгого разбира-
тельства они были возвращены на родину. Мать рассказывала, что капитан
"Трансбалта" несколько дней из каюты не выходил после отплытия. А нам
тоже досталось. В кильватер за нами все время шел перископ подлодки, мо-
жет быть той самой, что потопила "Колу", это я сам видел, японские воен-
ные самолеты несколько раз облетали "Трансбалт", имитируя атаку. Нас,
малышей, в спасательных жилетах выставляли на палубу, чтобы показать,
что на борту дети. Как сейчас, вижу летчика в шлеме и очках под стеклян-
ным колпаком кабины и планирующий с воем самолет с круглыми пятнами
японского солнца на крыльях, казавшихся кроваво-красными. Позже самолеты
не появлялись, исчез и перископ. А Тихий океан оказался вовсе не тихим.
Мама не переносила качку и сильно страдала от морской болезни. Двадцать
третьего февраля устроили праздничный обед в честь Дня Красной Армии и
Флота и дали детям несколько долек шоколада. Я зажал их в горсти и так и
не притронулся - маме принес. Шоколад растаял, мама, конечно, отказа-
лась, и вот тогда я руку дочиста вылизал, обсосал - так есть хотелось. В
Сан-Франциско советский консул пришел на борт. "А кто знает кого-нибудь
с "Колы"? - спрашивает. Мать всех пассажиров перечислила - и только по-
том, когда с отцом встретилась, узнала, что никого из них скорее всего
нет в живых и что такая же участь была уготована и нам, если бы не Все-
вышний. К ней потом еще долго ходили отцы, чьи семьи погибли, она им,
что могла припомнить, рассказывала... Про жен... Про сыновей и дочек...
- Вот так живешь в Ленинграде и не ведаешь, что смерть тебя ждет в
пучине морской. Правда, тебе грех на судьбу жаловаться, как и отцу твое-
му.
- Не скажи, Валерий. После США отца направили в Австрию. Было такое
главное управление имущества заграницей. По репатриации Советскому Союзу
завод достался, правда, разрушенный взрывом, но отца назначили его ди-
ректором. И вот только в сорок седьмом мы приехали в голодную послевоен-
ную Москву в отпуск. Отец в кадры пришел, о чем-то договаривался, тут
вбегает некто и давай орать матом на кадровиков. Отец ему замечание сде-
лал, уважайте людей, мол. Тот только фамилию у отца спросил и вышел.
Оказалось, что крикун этот - высокий чин в МГБ. Отпуск давно прошел, а
нас обратно в Австрию не пускают. Проверяли по всем линиям. И если бы
отец не был русским и не пролетарско-крестьянского происхождения, поса-
дили бы за милую душу. Так что не знаешь, где поскользнешься, и одно
твое нечаянное слово развернет жизнь твою на сто восемьдесят... Так что
давай-ка по сто пятьдесят, пока есть возможность... За тех, кто в мо-
ре...
Глава двадцать четветая
--===Колония===--
К О Л О Н И Я
Глава двадцать четвертая
Январь выдался тихий, но работы хватало. В основном, за письменным столом -
торгпредство, как и посольство, и аппарат торгового советника готовили отчеты,
Справки и цифры стекались ручейками в отчеты отделов, потом впадали реками в
отчеты организаций, главков, министерств и в конце концов - в океан годового
отчета страны. Упали цены на нефть, и оказалось, что не хватает валюты на
закупку зерна, антиалкогольная кампания заткнула источник "пьяных" денег и
опять опустела казна. Новый год принес крупные реорганизации и большие
перестановки в верхних эшелонах власти, но пока, как в тайге, ветер перемен
гулял по верхушкам, а внизу было тихо. А как сдали отчеты, жизнь пошла совсем
неторопливо.
Мы с Еленой потихоньку осваивались, наладилось и ровнее стало течение
нашего бытия. Основным стержнем его содержания стала для меня выписка.
Только на разглядывание каталогов товаров уходили часы - было такое ощу-
щение, будто попал на склад супер-маркета и, проходя вдоль бесконечных
полок, волен выбирать, что нужно и что нравится. Для себя я решил не ог-
лядываться на цены, а выписывал на отдельный листок все, что мне пригля-
нулось.
Погружение в мир красивых. полезных и удобных вещей привело само со-
бой к тому, что я придумал себе баловство - игру, в которую постепенно
сильно втянулся. Поначалу в воображении явился дом розового кирпича в
тихом центре Москвы - в районе Патриарших прудов или Кутузовского прос-
пекта, а в зеленом дворе дома - гараж, где стоит моя цвета мокрого ас-
фальта "Тойота". У дверей сидит приветливый сторож, который ни в коем
случае не пустит незнакомого человека в чистый и просторный подъезд.
На третьем или пятом этаже - наша с Аленой трехкомнатная квартира с
высокими потолками: гостиная с эркером, спальня и кабинет. Застекленная
лоджия, просторная кухня и холл.
Квартира пуста и пахнет свежей краской. Солнце, пробиваясь сквозь
раздернутые шторы, перемигивается бликами от крытого лаком пола. В ван-
ной - темно-розовый, цвета свежезагорелого тела, кафель, сияние никели-
рованных кранов, зеркало в полстены.
С этих исходных позиций, перелетая из комнаты в комнату, я выбирал
для них интерьер.
Для гостиной - светло-серые обои с белым замысловатым рисунком. На их
нейтральном фоне хорошо смотрятся картины и мебель. В пятиоконном треу-
гольном эркере - стол и стулья с высокими спинками. Вдоль стены - стенка
с баром, стойкой для пластинок, аудиокассет с музыкой и толстых альбо-
мов, чтобы полистать на досуге - та же "Энциклопедия мировой живописи"
Лярусса. Рядом сервант с посудой, хрустальными фужерами и расписными
чайными сервизами.
В углу - икона Николы-чудотворца в белых, шитых черными крестами
одеждах с раскрытым Евангелием в руках: " Отче наш, иже еси на небеси,
да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля твоя."
Православный покровитель всех путешествующих, пишущих и торгующих.
В другом углу современные идолы - телевизор, видеомагнитофон, стерео-
система.
Остальное пространство занял ковер, диваны и кресла, между которыми
катается столик на колесиках со всяческими напитками и соками. Кроме бра
- торшер и хрустальная люстра под высоким потолком.
На стенах - картины.
Белотелая высота Коломенской колокольни ранней весной сквозь жел-
то-зеленый пух первых побегов.
Натюрморт, напоминающий о бренности человеческого бытия - опавший
желтый лист на раскрытой книге с красочной иллюстрацией, спираль ракови-
ны, как спираль развития, сухой бессмертник в вазе, словно расписанной
туманами, бабочка-однодневка и бюстик Шиллера - поэта несбывшихся благо-
родных иллюзий.
Акварельная Москва с темной церквушкой, бульваром и прохожими, идущи-
ми в разные стороны. На эту картину наложился, наплыл, навис над ней жи-
лой многоэтажный дом начала века, еще с трубами, зияющий провалами окон,
и уже, как марево, как грядущее - кремлеподобные пики высотных зданий.
Москва ушедшая, уходящая и та, что тоже когда-то уйдет.
Равнинный простор Средней России, перелесок и стожок -неяркая пронзи-
тельная красота.
Морской пейзаж с дорожкой света, пробившегося сквозь облака на гори-
зонте и отраженного в бегущих серо-зеленых волнах и светлых парусах ко-
рабля.
Залитые водой стволы берез, осин и могучего дуба после осеннего па-
водка, прозрачная ясность вод, отражающих жухлый пожар осыпающихся
листьев и нестерпимую просинь неба с белыми облаками.
В будуаре поселился широкий квадрат кровати, на которой можно раски-
нуться и не достать края, высокий платяной зеркальный шкаф и туалетный
столик с трехстворчатыми зеркалами. Апельсиновые шторы, светло-желтые
обои и опять картины.
Пронизанные солнечным светом, взъерошенные от свежего ветра три бере-
зы с маленьким подлеском.
В полстены - панно в узоре цветов, листьев и растений, меж которых
порхают смешные эльфы.
Лежащая обнаженная Модильяни с высокой грудью и синими проталинами
вместо глаз.
Здесь же найдется место нашей танцовщице с лукавым изгибом бедра.
Кабинет. Стены закрыты до потолка полками с книгами, есть только
часть стены, на которой развешены в металлических рамках репродукции ве-
ликих парусных кораблей. Широкий письменный стол, на котором хватает
места и перу, и бумаге, и бронзовой статуэтке, и компьютеру.
Кухня, отделанная светло-желтым деревом, расписные, под лубок, доски,
прялки, жостовские подносы, керамика, двухкамерная металлическая мойка,
холодильник, морозильная камера, микроволновая печь, кухонный комбайн...
Сложив общую картину, я уже мог с помощью каталогов конкретно выбрать
ту или иную составляющую мозаики.
Для дома, для семьи, для себя.
Электронные часы с секундомером, таймером, будильником и памятью на
пятьдесят номеров телефонов. Фотоаппарат, японский автомат - сам наводит
на резкость, сам устанавливает диафрагму, со вспышкой, сам проматывает
пленку. Телевизор с не очень большим экраном, но мультисистемный. Как и
видеомагнитофон. Простенькая видеокамера. Миниатюрный радиоприемник с
магнитофоном, магнитола и солидная стереосистема с киловаттными колонка-
ми, эквалайзером и световыми индикаторами. Аудио и видеокассеты, подза-
рядные устройства для аккумуляторных батареек разных размеров, тер-
мос-электрочайник, холодильник, морозильная камера, микроволновая печь,
кухонный комбайн.
Список получился внушительный и раз в пять превышал наши возможности.
Случилось это еще и потому, что беден советский человек, неухожен, неэ-
кипирован, не имеет самого необходимого и обыденного для цивилизованного
обывателя. Скрепя сердце, я сократил список до минимума и готов был сде-
лать заказ. Это можно было сделать через специализированные фирмы. Пере-
говоры с ними тоже отняли немало времени - у кого-то было подешевле, но
сама фирма не внушала доверия, те же, что посолиднее, драли с клиентов
высокий процент за услуги. Кроме того, постоянно подходили с просьбой
что-то выписать. Жена Петра Гладкова мечтала о вязальной машине, Гриша
Галкин хотел получить газовый баллон и редуктор для своих "Жигулей".
Время быстро уходило, и в конце концов я сделал заказ, но неудачно -
фирмач, заверив меня, что все в порядке, исчез, как в омут канул. И тог-
да пришлось в пожарном порядке делать заказ через самую дорогостоящую
фирму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37