– Он! – ответил Иван Иванович. – За главного у них.
– Больно гордо ходит! – молвил Рябов. – В плен взяли, а пыху ему не сбавили. Все, небось, угощаете господина шведа, все с поклоном да со спасибом. А он нос дерет...
Апраксин молча улыбался, улыбался и Сильвестр Петрович. Подошел Калмыков, потолковал с Рябовым насчет хода кораблям, насчет парусов, насчет якорной стоянки на Неве. Засвистали дудки, ударили авральные барабаны, матросы полезли по вантинам ставить паруса. Флот двинулся, кренясь на ветру, соленые, холодные брызги взвивались до самого юта, Иван Савватеевич только отфыркивался. Все ближе и ближе делались теперь теплые, желтые, мерцающие огоньки молодого города, раскинувшегося на топких берегах широкой реки. Там – и в низких хибарках под гонтовыми и соломенными крышами, и в новоманерных домах, строенных согласно приказа полицеймейстера Девиера о трех и шести окнах, об одной или двух печных трубах, и во дворцах царевых любимцев со штофными обоями, со штучными наборными полами – везде ждали моряков матери, жены, дети, невесты, дружки, везде паром исходили пироги – от ржаных со снетками до самых необыкновенных, огромных – с карлами, затаившимися в начинке, с фейерверками, которые должны были ударить и рассыпаться огнем, как только сядут во дворце за пиршественный стол...
Никто не спал в эту ночь в городе Санкт-Питербурхе – ни на Васильевском, ни в Адмиралтейской части, ни в Оружейной, ни в Певческой, ни в Монетной улицах, где жили ремесленники, ни возле Карповки, где вовсе кончался город и стоял забор от волков, что то и дело забирались в столицу и задирали скот, чиня немалые убытки горожанам. Не было нынче семьи, где не ждали бы близкого человека, который в это время либо с корабля, либо с галеры, либо с фрегата или брига жадно всматривался в бегущие навстречу огни петербургских окраин.
– Ну чего же дома-то? – спросил Апраксин лоцмана.
– Живем помаленьку, господин генерал-адмирал! – ответил Рябов. – Вишь, городишко наш светится. Поджидает плавателей. С почетом встречают, стрельба многопушечная объявлена, иные разные куриозы...
– Чего, чего? – спросил Иевлев.
– Да говорят так люди – куриозы, ну и я говорю...
Рябов переложил штурвал, цепко всмотрелся в ночную мглу, сказал Иевлеву:
– Гляди на Васильевский, Сильвестр Петрович. Там некоторые известные тебе особы фонарем машут. Вишь? Вон – вверх да вниз. Не видишь?
– Вижу! – глухим голосом ответил Калмыков. – Как не видеть!
– Машут, Иван Савватеевич, да не мне! – усмехнулся Иевлев. – Гардемарину твоему...
– И тебе, а как же! Тебе тоже...
– Разве вот, что тоже. Наше времечко миновалось, Иван Савватеевич, за прошествием младости...
По правому борту, обгоняя корабли, с барабанным боем, с уханьем литавр и басовитым пением труб, пошли головные галеры Петра. Смоляные, чадящие на ветру факелы высвечивали пленных шведских офицеров, смуглое тяжелое лицо Эреншильда, флаг его эскадры, щелкающий на невском сыром просторе. На берегах – и близко, на Исаакиевской колокольне, и далеко, у Николы на Мокрушах, и в иных малых церквах – весело зазвонили колокола, с верков Петропавловской крепости разом ударили все пушки – и тяжелые и легкие. Над шведскими пленными судами разорвались хитрые ракеты, в черном сыром небе долго пылала надпись: «уловляя уловлен». По Неве, по крутым ее волнам помчались к кораблям, становящимся на якоря, верейки, лодки, швертботы, малые парусные суда. Отовсюду кричали, махали треуголками, шапками, смоляными факелами.
Федор Матвеевич Апраксин поднялся со своего старого кресла, вздохнул, негромко сказал Рябову:
– А не свезешь ли ты меня, друг любезный, Иван Савватеевич, незаметно за сим шумом, на вереечке своей к дому моему. Приустал я нынче за поход, да и кости на сырости морской ныть что-то стали. Прибуду, истопят мне баньку, отлежусь, может, Петр Алексеевич и не спохватится...
– Зачем не свезти? Свезу! – пообещал Рябов. – Ты толичко, Федор Матвеевич, плащ бы какой победнее да подырявее накинул на мундир. А то больно много на тебе золота, да регалиев, да кавалерии разной, да блеска всякого. Узнают – и не попаришься в баньке...
– Оно так...
Плащ победнее нашелся и вдвоем – первый лоцман с генерал-адмиралом – спустились в верейку. Рябов свез Апраксина к его дворцу, потом отправился обратно через Неву на Васильевский остров. Пушки попрежнему грохотали – и возле адмиралтейц-коллегии, и возле Сената, и с Троицкой площади, и с верков крепости. Фейерверки один за другим, а то и по нескольку вместе лопались в черном, беззвездном, затянутом тучами небе, оттуда сыпался золотой и серебряный дождь, падали фигуры дев, воинские доспехи из разноцветного пламени, иные непонятные загогулины, именуемые аллегориями.
Поглядывая на все это великолепие, Иван Савватеевич перевез себя на Васильевский, привязал верейку возле иевлевской пристани, сладко потянулся и пошел по ступенькам наверх, как вдруг возле старой березы заметил неподвижно стоящего Сильвестра Петровича.
– Что к столу не идешь, господин шаутбенахт? – спросил лоцман. – Заждались тебя, поди. Когда и пошумствовать, как не нонче. Есть об чем! А и пироги напечены у нас-то, а и убоины наварено...
Сильвестр Петрович все молчал.
– Вишь молчит, думает! – молвил Рябов. – Об чем задумался-то, господин шаутбенахт?
– Об нас и думаю. Вспомнился вот некий день давний в цитадели Новодвинской, как толковали мы с тобою, ища чем спасти первые корабли российского флота. Небось, и ты тое время не позабыл...
Рябов помолчал, погодя произнес неторопливо, с усмешкой:
– Нет, не позабыл. А что сегодня вспоминаем, то оно, пожалуй, и к месту. Много в те поры нам досталось – мужику-то, морскому старателю. Нехорошо забывать...
– Оно, авось, и не забудется! – с угрюмым спокойствием произнес Иевлев.



ЭПИЛОГ

Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пушек.
Пушкин

Миновало еще несколько лет.
Холодной весенней ночью Рябова разбудил незнакомый солдат – скороход из адмиралтейц-коллегии – с приказом без промедления поспешать к месту.
Таисья, сердясь, что даже и ночью не дают лоцману покоя, собрала ему узелок, как всегда, провожая мужа в море, постояла у калитки и вернулась в дом. Иван Савватеевич, позевывая спросонок, шагал за солдатом, спрашивая, чего такое стряслось, что он вдруг занадобился ни свет ни заря. Скороход помалкивал.
– Молчишь? – осведомился лоцман. – Ну-ну, молчи, молчи, должность твоя такая. Знаешь много, а болтать не велено.
В низком зале коллегии над ворохом морских карт сидели в расстегнутых кафтанах генерал-адмирал Апраксин, адмиралы Крюйс и Сильвестр Петрович Иевлев. Дверь в соседнюю комнату была открыта, оттуда доносились голоса царя Петра и знаменитого кораблестроителя Федосея Скляева. Петр Алексеевич сердился, Скляев в чем-то оправдывался.
– Чего долго шел? – спросил Апраксин насмешливо. – Стар вдруг стал, что ли?
– А и не молодешенек, господин генерал-адмирал! – ответил Рябов. – Ушла, убежала наша молодость. Старого лесу кочерга...
Апраксин велел ему садиться и ждать Петра Алексеевича. Лоцман сел не близко, не далеко – по чину. Генерал-адмирал заговорил, обращаясь к Иевлеву, видно продолжая начатую дотоле беседу:
– То все так истинно, так они и раньше делывали, так и впоследствии будут, понеже доброе наше – им нож вострый. Недаром Василий Лукич Долгоруков в свое время государю писал, что аглицкие послы в Копенгагене двигали небо и землю, чтобы сдержать датчан от военного союза с нами против шведов. А немногим позже Долгоруков государя уведомил, будто некая знатная особа посылается от англичан в Швецию с тайным обещанием, что-де все шведами потерянное без труда и без убытку англичане по генеральному миру им вернут и чтобы там в сумнении не были после Полтавской нашей виктории...
Иевлев перебил сердито: сулить они умеют, а все для того, чтобы война не кончилась. Когда бы не англичане с их обещаниями шведам, небось после Полтавы шведы сразу угомонились бы.
– Несносно им то, что Россия на свое море вышла, – продолжал Апраксин. – Почивший шведский Карл чего не сделал сам, не поспел, то аглицкому Георгу завещал. Да, Георг попроворнее покойника, поухватистее. Вот и приказал адмиралу Норрису шататься своими кораблями, пакостить нам похуже, дабы, испугавшись, ушли мы с Балтики... Как там говорят, Норрис похищение затеял?
– На эдакие проделки у них мастеров сыщется немало, – ответил Иевлев. – Адмирал сэр Бинг по приказу короля Георга отправил два фрегата – один к Данцигу, другой к Кенигсбергу, – чтобы схватить шведского первого министра, который на Аландские острова сбирался для мирных переговоров с нами. Шведский же Герц – и сам вор не хуже аглицких воров – отбыл из Ревеля. Те с носом и остались. А сэр Джон Норрис будто возымел намерение наших полномочных министров схватить, но авантажу не сыскал, припоздал со своим флотом. Пиратствуют господа аглицкие моряки...
Рябов молчал, слушал, переводя внимательные глаза с Апраксина на Иевлева.
Апраксин, щурясь на огонек свечи, сказал задумчиво:
– Ужо справимся, выйдем нынешним летом на Балтику всем нашим большим флотом. Почешется Норрис. Когда вышли на море – плавать надо, так и государь рассуждает...
В соседней комнате зычно засмеялся Петр, через залу прошел Федосей Скляев со свертком чертежей, поклонился адмиралам, закрыл за собою дверь. Адмиралы встали. Петр широким шагом подошел к камину, щипцами вынул уголек, стал раскуривать трубку. Попыхивая сладким дымом, спросил:
– Об чем толкуете?
– Да вот Сильвестр Петрович рассказывал об хитростях некоторых, – ответил Апраксин. – Норрис плутни на Балтике развел, пиратствует...
Царь, топорща седеющие усы, с трубкой в руке прошелся по залу, сказал строго:
– Мы на Балтику вышли и на ней твердо стоим. И ни дети наши, ни внуки, ни правнуки сего края не уступят, дабы пролитая кровь воинов наших не возопила. Нас же пусть сии пираты не пугают, не пужливые. Шведа усмирили, тих стал, а кем был – вспомните! Над всею Европою стоял. Георгу же аглицкому, как и иным прочим потентатам, почаще надобно напоминать Карла Двенадцатого прискорбную судьбу.
Он близко подошел к Рябову, спросил другим, веселым голосом:
– Вовсе обжился в Питербурхе, лоцман? Позабыл славен город Архангельск?
– Он дом построил! – сказал за Рябова вице-адмирал Иевлев. – Да не избу, а как по регламенту велено – из кирпича, под черепицей, по фронту три окошка. Огород развел, корову купил, молочко кушает...
– Корова, я чай, не бешеная? – усмехаясь, спросил царь.
– Для внуков, Петр Алексеевич, без коровы никак не обойтись. А что не бешеная, так те времена, государь, миновались. Так, иной раз для ради праздника побалуешься, а гулять по-давешнему – нет, трудненько!
– Ишь ты, какой старичок старый! – смеясь глазами, сказал Петр. – Однако после виктории при Гангуте имели мы честь видеть вас в веселом духе. Крепко вы шумствовали, господин первый лоцман...
– Сын тогда, государь...
– Сын, сын! Слава господу, понимаем, сами твоего сына при деле видели, однако ж не скромничай, можешь еще себя показать, каков ты есть архангельский кормщик.
– В те поры – гангутские – помоложе, чай, был...
– Помоложе? А мы так рассуждаем, что и нынче ты, лоцман, не стар, да только маленько к берегу прилепился. В море пойти надобно наподольше, соленым милым сердцу ветром подышать...
Кормщик стоял неподвижно, зеленые его глаза из-под седых бровей остро смотрели на царя.
– Давеча в Москве делали мы натуральный екзамен навигаторам нашим, коих обучает флота лейтенант Рябов Иван сын Иванович, – говорил Петр. – Сын твой, господин первый лоцман, малый не токмо пороху понюхавший и пушечного огня повидавший, но еще и в науках прилежный и других учит добрыми навигаторами быть. Навигацию плоскую, навигацию меркаторскую, сферику не токмо сам в совершенстве постиг, но и других учит – лучше и не пожелаешь. Лейтенант сей с учениками своими весьма нас обрадовал, и приняли мы решение: навигаторов наших за границу для прохождения морской практики не посылать. Есть свой флот, есть и капитаны кораблям. На верфях в городе Архангельске, как и в прочих местах, строим мы корабли. Отныне перегонять их оттуда на Балтику будем ежегодно при помощи молодых навигаторов. Польза немалая для юношей-моряков. Тебе же, лоцман, повелеваем плавать с навигаторами дядькою, учить их морской практике, тому учить, что и нами в стародавние годы в толк взято было от тебя.
Рябов молчал. На обветренном лице его, покрытом тонкой сеткой морщин, проступили красные пятна.
– Нынче пойдут три пятидесятидвухпушечных корабля, – продолжал Петр, – «Гавриил», «Архангел Михаил» и «Рафаил». Командором над эскадрой отправляем мы господина вице-адмирала Иевлева Сильвестра Петровича. По пути сделает эскадра визитацию в порт Копенгаген, дабы видели там порядок нашего флота и дружеское наше расположение к сему государству...
Подкинув несколько поленьев в камин, Петр подгреб угли и постоял, глядя, как пламя бойко и весело побежало по смолистым дровам. Потом кивнул Рябову:
– Так-то, лоцман! Иди, сбирайся в дальний вояж. Вернешься – с тебя спрошу, как навигаторы истинными моряками сделались.
Рябов вышел, захватив с собою Таисьин узелок, словно сразу же собрался в море.
Петр сел в кресло, вытянул длинные ноги к камину, усмехнулся:
– Видали, как побежал? Будто и правда тридцать годов долой. А вернется и вовсе вьюношем. Море-то душу веселит.
И спросил:
– Капитанами кого на корабли, Сильвестр?
Иевлев быстро переглянулся с Апраксиным, тот ответил:
– Думаю, государь, не шли бы капитанами англичане. Нынче, слава богу, дожили, есть у нас и свои моряки – истинные, природные россияне.
Петр пробурчал не оборачиваясь:
– Пиши роспись русским.
– Написана! – с готовностью ответил Апраксин. – Все трое – капитан-лейтенанты. На флагманском корабле пойдет Егор Пустовойтов.
– Озорник твой Пустовойтов, горяч, пожалуй, а?
– Укатается! – мягко сказал Апраксин. – Молод еще, оттого и горяч.
И подошел к Петру с пером и росписью. Адмирал Крюйс, покуда молчавший, заметил, покашливая:
– Все же некоторые иноземные капитаны имеют опыт...
– И адмиралы, как ты! – вдруг крикнул Петр. – Забыл, как «Выборг» на мель посадил? Едва из ссылки возвернулся, уже гавкаешь! Может, Рейса твоего хваленого, что противника упустил, обратно к флоту вернуть? Сиди да молчи, не то навеки из службы выбью!
Он сердито подписал бумаги, вернул Апраксину, спросил – еще чего надо. Тот сказал решительно:
– Я в рассуждении сего первого лоцмана, государь. Ты погляди вокруг, сколь великое множество людей высоких чинов достигло: Сильвестр Петрович – вице-адмирал Российского флота, я – генерал-адмирал, ты – тож вице-адмирал, Памбург да Варлан шаутбенахты...
– Ну! Что тянешь?
– А Рябов как был на Двине первым лоцманом, так и на Неве все первым лоцманом ходит...
Петр встал, постучал Апраксина согнутым пальцем по лбу, сказал добродушно:
– Вишь, беда какая: стар ты, Федор Матвеевич, сед ты, вовсе плешив, а ума и по сей день не нажил. На Руси еще сколь великое множество будет подобных нам вице-адмиралов, генерал-адмиралов, шаутбенахтов и иных прочих, в высоких чинах обретающихся. А первый лоцман, покуда Русь живет, навеки в ее гиштории един пребывать будет. Для того он и первый! Понял ли, садовая голова?
– Как не понять! – не без смущения ответил Апраксин.
– А ежели понял, то поедем! Не рано!
Уже наступил день, когда они вчетвером вышли из здания коллегии. Гвардейцы сделали на караул, к крыльцу подъехали одноколка Петра и экипаж Апраксина.
– Садись со мной! – велел Петр Иевлеву и подмигнул на Крюйса. – Вишь, надулся...
Апраксин отъехал. Петр разобрал вожжи, взмахнул кнутом, одноколка, кренясь на выбоинах, гремя коваными колесами, быстро понеслась вдоль Невы ко дворцу. Берег полого спускался к воде, петербургские жители уже выгнали пастись коров. Двумя передними ногами враз прыгала у самой воды стреноженная кобылица, ее жеребенок пил из реки. Справа над огородами, над чахлыми палисадниками, над низкими домами летало воронье, громко, картаво каркало. За Невою, на Васильевском, ветер плавно кружил черные мельничные крылья, там на мельницах терли доски для Адмиралтейства.
– Будешь с визитацией в королевстве датском, в городе Копенгагене, –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68